ИНКВИЗИТОР Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Обед подали почти сразу, и он оказался очень прост, не то что вчерашний ужин. К столу им несли лёгкий риндзуппе, который за перевалом, в краях генерала, редко кто готовил. Уж больно он был не сытен. Но здесь, в южных, закрытых горами от северных ветров долинах, где летом стояла жара, этот незамысловатый суп ел даже император. К крепкому бульону подавали разную зелень, крестьянский чёрный хлеб жареный с чесноком, варёные вкрутую яйца в отдельной тарелочке, если вдруг кому-то захочется, и резанную тонко ветчину, почти без жира, чтобы не было тяжко после обеда. К супу шли обычно два вина на выбор: белый и крепкий токай или лёгкое белое рейнское.

Волков попробовал бульон: кажется, в него при варке добавляли жареный лук и какие-то коренья.

Яйца, зелень, ветчина, хрустящий хлеб, чуть сладковатый токай… Да, это было неплохо, неплохо… Не зря император просит себе к обеду такой суп едва ли не каждый день.

«Ну, хоть повара здесь не всё разворовали».

Он увлёкся вкусным супом и вином, пока не услышал, как принцесса бросила ложку в свою миску. Генерал поднимает глаза… Впрочем, он, даже не взглянув на неё, уже по звону миски понял, что женщина немножко раздражена. Хотя правильнее сказать, зла. Её глаза пылают, и она снова довольно громко говорит Волкову:

– Это я просила совет наградить вас и ваших людей!

– Мои люди и я очень признательны…

Он не договорил, так как принцесса перебила его:

– Я просила их о награде! Я! Я сама хотела вас наградить! – она высказывает ему это так, как будто это Волков в чём-то виноват. И продолжает с укором: – А этот негодяй…

Она почти кричала, и снова в её голосе обида граничила со слезами, и эти слёзы могли прорваться наружу, посему генерал в молитвенном жесте сложил руки: умоляю вас, а потом, опять же жестом, показал ей, приговаривая:

– Принцесса, я умоляю вас: потише, потише…

Она сверкнула в его сторону глазами: ах, как вы мне надоели с этим «потише», но тон всё-таки сбавила и продолжила:

– А этот негодяй отнёс подарок вам сам, как будто это подарок от него, как будто это он устроил ваше награждение, – и лишь закончив, взяла ложку из тарелки и без видимого аппетита стала есть суп.

Барон видел, что маркграфиня не на шутку расстроена из-за такой, казалось бы, безделицы, и чтобы как-то успокоить её, он ей и говорит:

– Скрывать не стану, подарок пришёлся мне по вкусу… Но той наградой, которую я жду больше всего, никакой канцлер одарить меня не может, – она поднимает на него глаза, кажется, начиная понимать, куда он клонит. – Это лишь вам по силам, моя принцесса.

Кажется, его слова достигают нужного результата, но она всё ещё немного раздражена и поэтому говорит:

– Я мечтала, что награжу вас, ещё тогда, когда мы были в башне, прятались от врагов, уже тогда я думала, что бы подарить такому герою. Думала и выбирала, думала про коня, у моего мужа были племенные кони стоимостью по триста талеров, и даже, кажется, по пятьсот… Ещё я слышала, что есть доспехи по тысяче цехинов… На ваших доспехах узор уже изрядно побит… Но их оказалось долго делать. Я всё придумать не могла… А этот человек взял и забрал у меня такие приятные минуты, как это глупо… Как скверно всё вышло…

– Бросьте, Оливия, – без всякой куртуазности, без всякой галантности, очень просто говорит генерал. – Самый ценный для меня подарок у вас под юбками. Настолько ценный, что я уже и не знаю, как после вас поеду к жене. Что мне с нею после вас делать?

Она застывает с ложкой, полной супа, смотрит на него, и Волков видит, как у этой по-настоящему соблазнительной женщины краснеют ушки под чепцом. А потом маркграфиня всё-таки находит слова; сделав глубокий вздох и положив ложку в миску, она произносит:

– Прикажу подавать вторую смену блюд.

– Нет, – он качает головой, – я перекусил в отряде с офицерами, вот ещё и с вами, хватит с меня, а то и без этого тяжело в жару. Пусть фрукты со льдом несут и вина молодого и холодного.

– Хорошо, – сразу соглашается она, – я тоже не люблю в жару наедаться.

А Волков видит, что настроение у маркграфини улучшилось, поутихла буря, молнии во взоре не мелькают, и тогда произносит он немного задумчиво:

– Есть ещё три человека, что достойны отдельной награды.

– Вот как? – сначала она не понимала, о ком он говорит, а потом стала догадываться. – А, так вы про тех молодых людей, что были с нами в башне. Да, наверное. Они достойны отдельной награды. У моего мужа, прими Господь его душу, есть хорошие кони. Может, подарить им коней?

Волков качает головой:

– Нет, коней они и сами могут купить; вы можете одарить их так, что они будут помнить о вас до конца жизни.

Тут она снова недоумевает:

– И что же я такого могу им дать удивительного?

– Уж не знаю, – он о чём-то думал, что-то вспоминал. – Кажется, всё-таки можете. Да. Нужно будет узнать. Может ли не сеньор, а сеньора жаловать человеку рыцарское достоинство.

– Рыцарское достоинство? – удивляется принцесса.

– Ну да… – Волков всё ещё размышляет. – Вот уж был бы дар так дар, и главное, вам то ничего не стоило бы. Феодов им не надобно, они будут кавалеры безземельные.

– Так узнайте всё наверняка, можно ли жене приводить юношей в рыцарское достоинство, – говорит маркграфиня, кажется, воодушевляясь этой мыслью. – А что, буду и для ваших людей сеньорой, будут звать меня инхаберин. Мне же то не сложно будет, я как-то ещё при батюшке присутствовала на акколаде, помню, как шпоры батюшка юноше сам вязал, думаю, справлюсь, сделаю их рыцарями, если воинам вашим будет от того большая радость, – тут принцесса встала: всё – обед закончен. – А пока пойдёмте со мною, барон, покажу вам наши псарни и конюшни, гордость моего супруга покойного. Сказала нашему обер-егермейстеру, чтобы ждал нас, обещала, что приведу вас ещё до обеда, видно, заждался уже, – она взглянула на барона ласково. – Ну, ежели, конечно, у вас нет иных дел.

– Никаких дел. Я весь в вашем распоряжении, Ваше Высочество. Посмотрю псарни, потом в Вильбурге расскажу, как всё устроено, – Волков тоже встал из-за стола.

Глава 11

Когда они проходили по коридорам, за ними, кроме фон Готта, пошла и товарка маркграфини госпожа Кольбитц, а встретившуюся по дороге Магдалену генерал жестом позвал с собой: ступай за нами.

В итоге Волков с фон Готтом и тремя женщинами спустился во внутренний двор и, пройдя через арку в следующее пространство, сразу услышал собачий лай. Мальчишка лет двенадцати, лениво валявшийся в теньке на ступенях перед большим павильоном, заметил их, вскочил и забежал в помещение через широко распахнутые двери; и уже через мгновение на пороге появился и стал спускаться к ним крепкий и складный, как истинный турнирный боец, не старый ещё человек с небольшой и аккуратно стриженой бородкой. Он был хорошо одет, правда, в этакой жаре его высокие, до бёдер, мягкие сапоги для кавалерийской езды смотрелись несколько странно, а ещё он был в берете, который при приближении принцессы и барона тут же снял с головы, после чего отвесил им поклон с грацией и, как показалось Волкову, нарочитой театральностью.

Принцесса и барон кивали ему в ответ, и она представила мужчин друг другу:

– Барон фон Рабенбург, рыцарь курфюрста Ребенрее, – и добавила со значением: – мой спаситель, – после она указала рукой на встречавшего их человека, – а это наш обер-егермейстер, господин Гуаско ди Сальвези. Покойный маркграф звал его просто Виторио. Как верного друга.

– Гуаско? – переспросил генерал после поклона, замечая на лице егермейстера веснушки. – Я знавал одного Гуаско, он лет семнадцать или восемнадцать назад собирал отряд в Комини. Предлагал хорошие деньги, но я тогда уже нанялся к другому капитану. Звали его, кажется, Чезаре.

– Если Гуаско из Комини, – сразу отозвался егермейстер, – то непременно Чезаре. Они все там «чезаре» (Цезари), – он засмеялся.

– Ваши родственники? – Волков тоже улыбнулся.

– Дальние, – отвечал ему господин Гуаско. И добавил: – И богатые. Не то что Гуаско Сальвези. А вы, значит, бывали в тех краях?

И тут генерал отвечает ему на ламбрийском диалекте:

– Да, всю молодость провёл в тех краях, многие, многие годы, славное было время. От самого Комини, почитай, от Святого Престола и до озера Комо прошёл туда и обратно десяток раз.

– Видно, немало пришлось вам пройти, господин барон! – восклицает егермейстер также на ламбрийском.

– Господа, – прерывает их принцесса, – я тоже знаю язык юга, но стоять тут на солнце жарко; господин Гуаско, покажите уже барону наши конюшни, наших собачек, соколов.

– Конечно, инхаберин, конечно, – кивает Гуаско и жестом предлагает пройти, судя по звукам, ко псарням.

Ну, что же тут можно было сказать. И почивший уже маркграф, и его обер-егермейстер были не просто любителями собак, они собак обожали.

Оказалось, что на псарне живёт почти сотня собак четырёх пород. Крупные и мощные для травли медведя, сильные для загона кабана, выносливые для загона лося и оленя, и быстрые борзые для мелкой дичи. Обо всех собаках и их особенностях обер-егермейстер рассказывал коротко и по делу, но генерал был просто уверен, что это по-настоящему увлечённый человек, который о своих собаках может говорить без умолку часами, но природный ум заставляет его сдерживаться, полагая, что излишняя информация может утомить высокородных слушателей и лишь нагнать на них скуки.

Все собаки были в великолепном состоянии: бодрые, ухоженные, и, как показалось генералу, весёлые, а ещё изнывающие от безделия и готовые в любой момент броситься за добычей: только дайте нам указание. Только дайте…

А ещё на псарне было чисто. И это нравилось Волкову. И, просмотрев псов и даже с улыбкой погладив некоторых, особенно симпатичных, барон был уже готов перейти к осмотру конюшен, когда Гуаско и говорит ему:

– Господин барон, у меня есть хорошие щенки некоторых пород, щенки отменные, уверяю вас, такие станут знатными отцами и матерями, законодателями пород, что украсят любую псарню. Её Высочество могли бы преподнести вам их в дар, только скажите, какую охоту вы предпочитаете.

Этот вопрос заставил генерала задуматься. Он не знал, что ответить.

Собаки ему всегда нравились, ещё с тех времён, когда в его имение привёз собак заядлый охотник и собачатник, его боевой товарищ Бертье. Вот только охоту Волков как не любил и раньше, так не любил и сейчас. В общем, лукавить он не захотел и потому сказал просто:

– Я никакую охоту не люблю.

И Гуаско, и маркграфиня посмотрели на него с удивлением. Причём обер-егермейстер ещё и изумлялся и словно пытался понять: что это он только что сказал? Я не ослышался? А вот Оливия взглянула на него как-то странно, взгляд её был генералу непонятен. Удивление – да, но в её глазах мелькнуло и ещё что-то. Сожаление? Разочарование? Нет, Волков не мог разгадать её взгляда.

«Надо было сказать, что у меня нет времени на охоту. Теперь вот думай, что там у неё в голове. Решит, к примеру, что непременно я низкого происхождения, раз не люблю охоту».

– То есть… Никакой вид охоты вам не мил? – наконец прервал паузу после его фразы обер-егермейстер.

Конечно, генерал мог сказать, что ему вообще не нравится смерть в любых её проявлениях, что ему не нравится вид и запах крови, ощущение чужой крови на руках, её липкость. Мог рассказать, что вид засохшей крови на доспехах давно уже вызывает у него не желание гордиться собой, как в молодости, а желание побыстрее смыть её. Мог сказать, что крови и смертей, при его-то ремесле, он насмотрелся за свою жизнь предостаточно, а ещё мог сказать, что ему не нравится убивать беззащитных тварей божьих ради забавы и показной удали, но он отлично понимал, что подобные речи будут знатными людьми восприниматься как чудачества или вовсе как глупость, и посему произнёс:

– Последние десять лет я мечтаю жить возле тихой конефермы, среди лугов, чтобы читать книги и разводить хороших коней. И чтобы вокруг не было суеты, никакой спешки, никаких труб и горнов, никаких погонь и скачек.

– Разводить коней? – оживился господин Гуаско. – Тогда в конюшне моей сеньоры маркграфини мы найдём, чем вас удивить. Прошу вас, господин барон, – он указал на выход из псарни.

– Стоп, – Волков улыбнулся. – Давайте конюшни оставим мне на десерт, а сначала посмотрим ваших соколов.

– А, ну да… – обер-егермейстер сразу соглашается. – Конечно, прошу вас, сеньора, барон.

Ну… Это был целый дом для птиц, в котором проживало восемнадцать соколов, много ястребов и даже два больших орла. Так как Волкова заинтересовали в первую очередь они, то егермейстер сразу стал пояснять ему:

– Это орлы, маркграф любил охоту в горах, он был сам из горных районов родом, там с такими птицами охотятся на горных баранов.

– Неужели орёл может убить горного барана? – удивлялся генерал, вспоминая, что горные бараны – те, которых он видал на пиршественных столах, – и сами не малы, сильны, а ещё бывают отнюдь не пугливы.

– Да, но орёл неглуп, он выжидает, когда те взберутся на отвесные кручи, и лишь тогда атакует их, одним движением попросту сбрасывая барана с обрыва вниз. Это потрясающее зрелище. А уже потом орёл спокойно спускается с небес и начинает клевать добычу.

– Ах, неужели?! Как умны эти птицы! – воскликнула маркграфиня.

– И умны, – замечает её товарка госпожа Кольбитц, – и благородны. Не иначе это птицы маркграфского достоинства.

А вот барон опять подумал, что эти птицы, с их грозными профилями и пронзительными взглядами, конечно, роскошны, величественны и горды, но только вот лично он не хотел бы видеть летящего с кручи и разбивающегося об скалы барана. Вывалившиеся внутренности, торчащие из туши кости, мёртвые глаза, чёрная кровь на горячих камнях… В общем, смерть во всей её мерзкой неприглядности.

«Нет уж, увольте. На войне того хватает. Дострою замок, так вылезать из него не буду. Может, герцог от меня отстанет наконец. Буду смотреть сверху на реку да книжки читать, – да, эта мысль ему понравилась. Ведь бывший монах брат Ипполит, с тех пор как стал богатеть на своей врачебной практике, стал заказывать много книг. Волков, в последний раз заехав к нему, удивился тому, сколько шкафов он у себя соорудил для книг и сколько книг уже в них расставил, хотя дом был еще не достроен. – Буду брать у него книги, там куча всего интересного, может, даже и лошадей разводить не захочу. А заведу себе пару умных псов, и то не для охоты, а для прогулок с ними по берегу».

И даже на снисходительного ко всему, что не касается воинского искусства, фон Готта, даже на него орлы произвели впечатление. И он с уважением произнёс вслед за дамами, хоть и негромко:

– Поистине курфюрсты неба.

А горничная Магдалена, стоявшая чуть поодаль от всех господ… Ну, та просто онемела от всего происходящего, ей, юной девице из небольшого городка, был в диковинку даже дом с огромными окнами, что покойный маркграф выстроил для своих птиц. Что уж об остальном говорить.

Ну а когда обер-егермейстер обещал барона удивить конюшнями – так не врал. Конюшни были рассчитаны на полсотни лошадей, а ещё к ним примыкал огромный крытый манеж с жёлтым песком и крепкими ограждениями.

– Дьявол! – восхитился Волков. – Да тут у вас места в два раза больше, чем в бальном зале Вильбурга.

Он пошёл дальше по конюшням, останавливаясь и заглядывая в стойла.

– Ишь, какова! – восхищался он пятилетней вороной кобылкой. И шёл дальше.

– А это кто? – он задерживался возле семилетнего каурого. – Боже, что за красота! Вот так конь! Императору впору.

Генерал качал головой и снова шёл дальше, желая посмотреть всех лошадок. И уже у следующего стойла снова останавливался:

– А это… Жеребёнок… Года нет, а уже вся фактура видна. Вон грудь какая, ох, лёгкие у него будут, кузнечные меха, а не лёгкие… Знатный будет жеребчик через пару лет. Выносливый.

– Именно так, его отец как раз тот каурый, которого вы только что заметили, – тут уже Гуаско улыбался, видя, что встретил знатока и большого любителя лошадей, не меньшего, чем он сам. – Поставим ему ход, так он под седоком будет тридцать верст за день проходить, и даже мыло на нём не выступит. Для турниров не пойдёт, но для езды, для охоты… Оленя в горах загоняет.

– Ни секунды не сомневаюсь, – соглашался с ним барон. – Чудо как будет хорош.

– А ещё я покажу вам, какие чудные создания в конце конюшни, в деннике, – егермейстер буквально горд своим детищем. – Сейчас там шесть жеребят весенних. И двух ещё ждём, – он улыбается. – Вы знаете, господин барон, я говорил маркграфу этой весной, что на нашу конюшню мы не тратим ни единого крейцера из казны. За весь последний год казна ни единой монеты нам не дала, только за счёт жеребят живём.

– И меня это не удивляет! – говорит генерал и идёт дальше.

У следующего стойла он замирает снова:

– Господи, и тут у вас прекрасная кобылка. Хоть и немолодая уже. Не боитесь, что жеребцы будут яриться от её близости?

Он уже хочет идти дальше, но, бросив случайный взгляд на маркграфиню, останавливается и говорит обер-егермейстеру:

– Друг мой, у меня куча вопросов к вам, но боюсь, что наша болтовня затянется на часы и наскучит дамам; может, мы потом досмотрим конюшни? Я приду один, у меня есть к тому интерес. Там уже и поговорим.

Гуаско вздыхает, но всё понимает и соглашается с Волковым:

– Вы правы, вы, конечно, правы, господин барон, – но тут же он оживает. – Ваше Высочество, барон… Тогда подождите тут минутку. У меня есть ещё кое-что для вас.

– Вот как? – принцесса заинтересовалась. – И что же это?

– Вы узнаете, Ваше Высочество, через минуту я вернусь за вами, и вы всё увидите сами.

Глава 12

Господин обер-егермейстер едва не бегом кинулся из конюшни на улицу, а Волков сразу взял Оливию под руку и повёл её вдоль конюшни, а сам стал почти на ухо шептать ей:

– Кажется, ваш егермейстер дело своё знает. Порядок у него во всём.

– Они часто ужинали вместе, где-то прямо здесь, на манеже, глядя, как «выводят» жеребцов, или при соколах, если, конечно, не были на охоте, – сообщает ему принцесса в свою очередь. – Мой муж называл его своим истинным другом.

– Вот как? – немного удивляется барон.

– Да, маркграф даже согласился стать крёстным отцом первенца обер-егермейстера, – также сообщает Её Высочество. – Муж говорил, что Гуаско – единственный человек, кто был ему предан в этом доме, – и она добавила, кажется, с горечью: – Говорил, что это оттого, что Гуаско, как и муж, был здесь чужим.

– Так это прекрасный повод приблизить этого человека к вам.

– Приблизить?

– Конечно, – продолжает генерал. – Он потерял друга в чужом доме, так станьте ему новым другом, и вам будет на кого опереться. А с его женой вы знакомы хорошо?

– Знакомы… – отвечает принцесса, – но не хорошо, она бывала на всех балах и праздниках нашего дома, была мне представлена, но я с нею почти не говорила, она казалась мне… высокомерной. Или замкнутой.

– Прекрасно, – продолжает генерал, ведя даму вперёд, – пригласите обер-егермейстера сегодня на ужин, и меня тоже.

– И жену его? – принцесса немного обескуражена.

– Нет, жену его… – он на секунду задумывается, – а его жене вы передадите приглашение через него на ужине. Пригласите её на обед. Пригласите без церемоний, как подругу.

– Как подругу? Даже не знаю, о чём с нею говорить буду, – чуть озадаченно отвечает ему Её Высочество.

– А о чём обычно говорят женщины? – он усмехается. – Ну, о том, что без мужа жизнь тяжела, поговорите о детях, о крестнике Его Высочества, о нарядах наконец.

– Ну хорошо… – соглашается она, но неуверенно. – Я попробую.

– И чтобы было легче с нею сойтись, подарите ей какую-нибудь недорогую безделицу при встрече… Не знаю, что там дамы дарят друг другу… Платок, чулки… Перчатки, может быть…

– Я подумаю, что ей подарить, – говорит она, уже, кажется, размышляя о том подарке.

А тут как раз в дверях появился и сам виновник их разговора, обер-егермейстер Гуаско, он покрылся испариной и дышал так, как будто бегал всё это время, а ещё было заметно, что он немного волновался. И, переведя дух и улыбаясь смущённо, обер-егермейстер наконец предложил им выйти из конюшен:

– Инхаберин, барон, всё готово, прошу вас!

И они, переглядываясь и посмеиваясь над волнением господина Гуаско, пошли за ним на улицу и снова прошли на главный двор замка, где и увидели…

Генералу одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы определить численность людей, конных и пеших, выстроенных на площади перед ступенями парадной лестницы…

«Едва ли не две сотни. Почти рота».

Три десятка человек было верхом, и у первых десяти были на руках перчатки из толстенной кожи с большими крагами.

– Это сокольничие, лучшие люди со всех окрестных земель, – проводя маркграфиню и барона перед выстроившимися людьми, рассказывал обер-егермейстер. И продолжал: – А это загонщики, мастера, им хоть волка, хоть оленя загнать, всё по силам. Это окладники…

– Окладники? – не понял генерал.

– Лучшие следопыты, – пояснял Гуаско. – Такие что в лесу, что в горах любого зверя найдут, если он летать не научится.

Дальше шли крепкие парни с рогатинами, с копьями, больше похожими на протазаны, уж больно широки были у них лезвия.

– Это для медведей, – догадался генерал, разглядывая их оружие.

– Именно так, господин барон, для медведя и для кабана, в лесах на склонах гор секачи бывают на редкость сильны и велики, они там и по двадцать пудов встречаются, свирепы, быстры, таких кинжалом не пронять. Их только на рогатину брать.

И дальше шли егеря с аркебузами, Волков, по привычке человека военного, сразу посчитал их: двадцать два человека. А ещё два человека, оба уже немолодые, имели аркебузы изысканные, и стволы у них были длиннее, чем у обычных, и серебряный узор по цевью и прикладу, но, главное, были у этих двух аркебуз удобные колесцовые замки, получше даже, чем на его пистолетах.

«Это личное оружие маркграфа, никак иначе», – сразу определил генерал и пошёл дальше, как раз мимо трёх десятков арбалетчиков. И арбалеты у тех были неплохие. Нет, этому оружию с боевым по мощности тягаться не было смысла, ну, не стёганки с кольчугами, в самом деле, на оленях пробивать. То было оружие работы тонкой, от ложа до дуги делалось оно под калиброванный болт для точного и дальнего выстрела. А значит, и стрелки это были отличные. Дорогие арбалеты бесталанному неумехе не доверят. И обер- егермейстер продолжал, идя дальше вдоль строя:

– А это наши доезжие, они распределяют своры, это выжлятники, это своровые, всё народ пеший, загонный. Они же все и при конюшнях у меня состоят, и жеребят-однолеток выводят на шаг, и за кобылками смотрят, тут лишних людей нет. Опять же и на простой конюшне, за меринами для работ, тоже они же…

– Да, – соглашался генерал, разглядывая егерей и конюхов; даже на вид то были люди отменные, – кривоногих да кособоких среди ваших молодцов не видно, да и стариков, кажется, нет. Все как на подбор.

– Именно что на подбор. Маркграф сам людей отбирал. Дурных и хлипких не брал. Да и как же старикам и увечным каким при наших молодцах быть, если маркграф на коне вверх по горе едет, а простому выжлятнику или, к примеру, сворному, за кабаном со сворой нужно впереди него пешему бежать, кабана догонять, не допускать к нему свору, чтобы вепрь собак не подрал, да ещё успевать в рог трубить, чтобы господин маркграф знал, в какую сторону ехать. Нет, на должности такой старым и хилым не место, тут люди на редкость проворные, все как один с горных деревень. Охотники, мастера. Тут есть и такие, что по скалам карабкаться могут, сами из орлиных гнёзд птенцов добывали.

Волков понимающе кивал, и принцесса кивала, хотя скорее за компанию, чем от понимания или восхищения; но похвальба обер-егермейстера вдруг сошла на нет, он как-то сразу стал кисл и поугас лицом и голосом, и говорит, глядя на принцессу:

– Ваше Высочество, как вас не было, так звал меня к себе господин Амциллер и в разговоре как бы между прочим и сказывает: дескать, егерский департамент более не надобен, мол, маркграфа нет, охотиться некому, а народу больно много там, денег надобно на него много. Я тогда сказал ему, что не нам с ним то решать, намекнул, что есть первые лица на то, сказал, что вернётесь вы, так и решите, как с моими егерями быть. А вам я хочу сказать, что не так уж и много из казны я денег на людей своих и на прокорм собственный беру… – он уже было хотел начать озвучивать цифры, но Волков его опередил:

– И правильно вы сказали, дорогой друг, о таком деле не казначею рассуждать, и даже не канцлеру, – он видел, как эти ободряющие слова действуют на господина Гуаско, и продолжал. – Решение о том может принимать только сюзерен, то есть в данную минуту Её Высочество. А вскоре сюда прибудет и её будущий супруг, и что же, господин казначей и его дождаться не хочет?

И всё-таки Оливия была умна, сразу уловив тон генерала, она произнесла с видимым неудовольствием: