ИНКВИЗИТОР Божьим промыслом книга 15 Чернила и перья

Наконец все наставления были даны, мужчина и женщина были сыты и немного пьяны. Она встала.

– Уже не знаю, засну ли я теперь? Столько мыслей у меня… Отродясь столько не думала.

И при всём при том была она так хороша собой: и платье её открытое, и открытая грудь, всё это при свечах, и причёска, из которой за весь вечер не выбилось ни волоска. Волков встаёт и идёт к ней, и в поведении его нет и намёка на какую-то робость; он подходит к женщине и, одной рукой обхватив её за талию, начинает целовать принцессу в щёку, под ухо и в шею, а она вовсе не противится, единственное, что озирается на парадную дверь. А он уже пятернёй, по-хозяйски, лезет ей за корсет, и тут она не противится и даже как-то подтягивается, чтобы ему было легче просунуть руку под корсет, взять в ладонь её грудь, а когда он намеревается целовать её в губы, так она сама его целует, целует страстно и заканчивать с поцелуем не спешит. И тут, конечно же, у генерала от её ласковости и от вина начинает играть кровь, он, уже не довольствуясь её грудью, начинает комкать и собирать подол её платья, и вдруг принцесса прихватывает его руку: постойте-ка, дорогой барон. Он удивляется, чуть отстраняется от неё, а потом понимает: женщина боится отдаться ему тут, в малой столовой. Надобно её в спальни вести. Но она говорит ему:

– Нынче никак.

– Что? – он-то уже разгорячился и не понимает её. – Может, вам тут боязно? Думаете, слуги увидят?

– Нет, – шепчет ему принцесса, – сегодня никак, и ещё три дня двери мои для вас закрыты будут.

– Ах вот оно что! – Волков наконец всё понимает и, конечно же, огорчается. – Вот какая досада, а вы так удивительно хороши, так соблазнительны в этом платье.

И, видя это его огорчение, Оливия целует его раз, ещё раз, ещё, гладит его по щеке и говорит:

– А потом мои двери для вас откроются.

Ну что ж тут поделаешь… Он выпускает её, и они прощаются.

Фон Готт и Кляйбер заждались его в коридоре, оруженосец так и вовсе заснул на стуле, сидя с куском пирога в руке. И они возвращаются в отведённые для него покои. В комнате его духота, но Гюнтер так встряхнул перину, а барон так за день вымотался, что лёг тут же и уснул, и до рассвета даже и не просыпался ни разу.

Глава 9

На рассвете он мылся с удовольствием, хотя… Да, под ключицей всё ещё покалывало, и от ключицы боль неприятно отдавала в руку. Нет, конечно, это были не те ощущения, что терзали его в живописной долине Цирля, но всё равно. Неприятное напоминание. А пока Гюнтер подавал ему чистое исподнее, вошёл фон Готт и сказал:

– Сеньор, к вам канцлер местный просится. Пришёл спозаранку. Не спится ему чего-то.

Как всегда, в манере этого молодого человека, впрочем, уже сложившегося воина, слышалась какая-то небрежность. Та самая солдатская небрежность, которую он не стесняется употреблять на счёт всяких людей мирных. У Волкова под ключицей покалывало, а тут ещё этот балбес со своей солдафонской спесью. Но сейчас генералу было не до манер своего оруженосца; признаться, этот ранний визит канцлера застал его врасплох. Он даже удивился на мгновение и переспросил:

– Канцлер? – Волков не мог поверить, что такой вельможа может вот так запросто заявиться к нему в такую рань, презрев всякие условности, даже без предварительного согласования визита. – Неужели самолично?

– Канцлер Её Высочества Брудервальд, он так представился, а кто уж он там на самом деле, почём мне знать, – всё с тем же пренебрежением продолжал молодой человек. – Может, и мошенник какой, что выдаёт себя за канцлера.

– Придержите свой язык, фон Готт, – тут уже генерал не выдерживает и замечает ему строго, но без злости, – последнее время стали позволять себе лишнее. Идите и скажите канцлеру, что я приму его примерно через минуту. Да убавьте свою спесь, вежливо говорите с ним, он важный сановник. Он из фамилии Винцлау, между прочим, – генерал заканчивает с бельём и говорит Гюнтеру: – Одежду подавай. Побыстрее. Что там чистое есть?

А одежды-то у него осталось немного, выбирать особо не из чего. Ехал-то на войну, много платья брать не стал. А то, что взял, так мошенник и убийца трактирщик со своей семейкой украл, попачкал или попортил. Больше было у генерала одежды военной, а кроме плотных стёганок да тонких гамбезонов всего одно приличное, невоенное платье, костюм синего шёлка с расшитым серебром колетом. Хоть не новый уже, но всё ещё сохранивший надобный для случая вид.

– Неси его и чёрные чулки к нему, – распорядился барон.

Господин Брудервальд видом своим генерала не удивил, это был видный, коротко стриженный, уже седой мужчина. Одежда его, как и положено одежде южан, была из хорошего шёлка, но не яркая, на пальцах были два золотых перстня, один с каким-то гербом, его Волков разобрать не смог, а второй перстень был с хорошим гранатом. Обувь его была не новой и мягкой, но бросалась в глаза его походка. У него было что-то с ногами. По виду канцлера нельзя было сказать, что этот человек богат и принадлежит к высшей аристократии такой земли, как Винцлау. А вот пришёл он не один, с ним был какой-то чиновник с ларцом.

«Вот так встретишь его на улице и уж не подумаешь, что он дядюшка принцессы и что может волею своею созвать ландтаг; скорее горожанин какой-то, не банкир, конечно, но из нобилей первых».

– Барон Рабенбург, – господин канцлер кланяется Волкову весьма учтиво и улыбается. – Уж извините, что вот так спозаранку, по-стариковски, нагрянул к вам.

А генерал кланяется ему низко и галантно, как принято при дворе Ребенрее.

– Господин канцлер. Рад, что зашли, рад знакомству и, признаться, удивлён вашему радушию и простоте, – Волков разводит руками. – Канцлера Ребенрее увидать – так в приёмной ещё постоять часок придётся.

– Ну, как же не прийти к такому герою, – отвечает ему господин Брудервальд весьма благодушно, – к истинному рыцарю, коих сейчас и не осталось уже. Инхаберин обещала представить меня вам, так она спит ещё. А я давно не сплю, всё дела. Вот и решил к вам зайти, узнать, не спите ли, если нет, то и познакомиться.

Нет, не верил генерал такой вот человеческой простоте канцлера. Канцлеры великих домов добродушием и прямотой не отличаются. По природе своей канцлеры должны быть хитры и в интригах искусны. А уж ежели какой канцлер пережил уже двух своих сеньоров и берётся решать судьбу третьей, тот и вовсе царедворец первостатейный. Иначе и быть не может. Тем не менее Волков виду не показывает. Он улыбается гостю:

– И я очень рад, что вы так решили. Чем больше таких знакомств, тем крепче союз между домами Винцлау и Ребенрее.

– Разумеется, разумеется, – сразу и с жаром соглашается господин Брудервальд. А Волков же про себя думает: «Разумеется? Что разумеется? Крепить союз между домами или собирать ландтаг для выдвижения своего кандидата?». Но так как канцлер мысли барона не слышит, он и продолжает: – И вот посему я решил зайти и самолично вас отблагодарить, дорогой барон, за поистине героическое спасение нашей принцессы Оливии, – канцлер жестом подзывает к себе чиновника с ларцом, что пришёл с ним, и когда тот подходит, он раскрывает ларец.

– Истинный рыцарский подвиг должен быть вознаграждён.

Теперь генерал видит, что лежит в ларце, а там на красном бархате лежит золотая цепь. Цепь хоть на вид и не тяжёлая, но работы наипревосходнейшей. Она красиво разложена на бархате, а в центре цепи находится медаль с выбитым на ней голубем, символом дома Винцлау. Ну да… Ну да… Цепь однозначно хороша.

Может, он предпочёл бы тысячу полновесных цехинов или тяжёлых папских флоринов, которые помогли бы ему наконец завершить строительство замка, но такая цепь… Она тоже дорогого стоила. Прижимистый его сеньор одаривал его лишь серебряными цепями. Двумя. Видно, по забывчивости. Что ж… Теперь у него есть и золотая. И генералу нужно было сказать полагающиеся слова, слова скромности:

– Уж и не знаю, что сказать вам, господин канцлер. Вознаграждение королевское. Цепь великолепна.

– Спасённая вами наша инхаберин говорит о вас как о непревзойдённом герое, – он тут делает паузу и, как показалось генералу, едва удерживается, чтобы не усмехнуться, но, может, Волкову это лишь показалось; а после канцлер продолжает: – Принцесса выражается о вас в тонах восхищённых, рассказывает, что вы лично своим мечом прокладывали ей путь к свободе, уверен, что вы заслужили награду, которой удостоены самые заслуженные господа земли Винцлау.

– Благодарю вас, господин канцлер, то великая честь, – отвечает ему Волков и снова низко кланяется.

«Ничего, спина, как говорится, не переломится».

После он принял наконец ларец от чиновника и пригласил канцлера за стол, дескать, говорить сидя удобнее, но тот, сославшись на множество важных дел, стал отнекиваться. Хотя при том сразу не ушёл, а начал задавать генералу разные вопросы, среди которых первыми были самые простые. Спрашивал Брудервальд о том, когда ждать из Вильбурга делегацию дипломатов и юристов, которые будут договариваться об устройстве и оплате свадебных торжеств, а также будут готовить к подписанию договоры и контракты о владении всяким имуществом: что кому будет принадлежать, кто что будет наследовать в случаях непредвиденных. На всё это генерал отвечал, что о таком ничего особо и не знает, что его ремесло иное, и простое, что его в тонкости не посвящали и о делегациях говорить не уполномочивали, и что канцлеру лучше справляться об этом в Вильбурге посредством писем. Канцлер кивал: разумеется, разумеется, это я так спросил, вдруг знаете. А потом стал вопросы задавать и неприятные: а как же у вас в Вильбурге прознали, что принцесса находится у Тельвисов в заточении, когда мы в Швацце о том не ведали? На что генерал пожимал плечами и снова напоминал, что его ремесло простое – мечом махать да солдат водить, а куда их водить, так о том ему сеньор всё расскажет. А самому генералу про тайные дела никто не рассказывает. Хотя тут Волкова так и подмывало спросить у канцлера: а отчего же вы здесь, в Швацце, сидя, ничего не знали про пленение принцессы… Или, может, вы знали, но вас всё устраивало? И тут канцлер не унялся, а стал расспрашивать генерала о том, как он так ловко отряд свой провёл через половину земель Винцлау, что никто его отряда и не заметил; и намекал ещё канцлер, мол, как так ты по нашей земле добрых людей при пушках водишь, а разрешения у нас не спросил. Разве так можно? Но Волков намёков не понимал, лишь пожимал плечами: как дошёл, как дошёл? Дорогу спрашивал да шёл, вот так и дошёл. Дошёл, принцессу вызволил да вернулся.

– И слава Богу, что всё разрешилось с благополучием, – наконец произнёс господин Брудервальд, понимая, что ничего он у этого солдафона не вызнает и извинений за проход солдат через земли Винцлау не дождётся. Вернее, кое-что канцлер узнал, для того и приходил, видимо. Хотел он понять, что за человека принцесса притащила во дворец. И, кажется, всю поддельную солдатскую простоту генерала старый царедворец видел насквозь. И понял, что человек перед ним неглупый и опасный. Впрочем, другого бы хитроумный Оттон фон Мален, курфюрст Ребенрее, не прислал бы для этого дела. Да и Волков понял, что за визитёр к нему приходил.

Наконец царедворец откланялся, оставив после себя неприятное ощущение лёгкой тревоги. А ещё пищу для размышлений. Взял генерал превосходную цепь из ларца, стал её разглядывать, прикидывать в руках вес. Но мысли его ни на минуту не останавливали бег свой:

«Погляди-ка… Сам пришёл. С утра. Да с подарком. Не поленился. Нет-нет… Такие люди так не поступают. И что же могло заинтересовать канцлера? Что насторожить? – и о том генерал, кажется, догадывался. – Вчера с принцессой два часа шептались мы. Он хотел бы знать о чём, да говорили мы тихо. Никто подслушать не мог. Вот и распирает канцлера любопытство. Вот и прибежал на заре, хотел узнать, что я за человек. И узнал. И я ему, видно, по душе не пришёлся. Не понравился».

Нет, скорее всего то, что Волков забрался к принцессе за корсет, целовал в губы и пытался задрать юбки прямо в столовой, то канцлера не волновало, пусть даже кто-то и видел это. А вот то, что до этого они два часа шептались без умолку, – да… это волновало. Ведь любовь дело быстрое, о любви столько не шепчутся. Даже самый пылкий кавалер два часа даму уговаривать устанет. Нет, тут ясно, что разговор шёл о делах. Вот и прибежал канцлер посмотреть на того, кто нашёптывает его племяннице что-то два часа без перерыва. Посмотрел и, судя по всему, остался недоволен увиденным. Кстати, как и Волков визитёром.

«Уж об этом человеке обязательно скажу курфюрсту. Хотя о нём ему по должности обязан всё рассказать барон фон Виттернауф, на то он его тайный министр, – и тут генерал вспомнил: – Ну да, конечно же, нужно сесть да написать герцогу. Расписать свой подвиг. Зря, что ли, удары получал да в жаре тут изнывал?».

А так как отправить письмо он собирался обычной почтой, а не с нарочным, то писать надобно было просто – правду, но без секретов и потаённых мыслей. Уселся за стол, положил лист бумаги, осмотрел перо, но прежде чем начать, снова взял в руки цепь и снова её взвешивал, прикидывал:

«Сорок цехинов чистого веса. Не меньше. Тысяча сто талеров, плюс ещё десять-пятнадцать. Всего-то. И близко на достройку замка не набирается, – Волков вздыхает. – А в телегах, что горожане отняли, сколько было?».

Зря вспомнил, настроение после визита канцлера и так было не очень хорошее, а тут ещё хуже стало. Волков кладёт цепь и берётся за перо. Но письмо давалось ему на этот раз тяжело, он с трудом подбирал нужные фразы и слова, кроме хорошо получившегося начала:

«Волею Господа и волею Вашего Высочества принцесса Винцлау из окровавленных когтей колдунов Тельвисов мною вырвана и препровождена в дом её в полном здравии. Откуда я вам и пишу».

Если бы он знал, что до этого письма ничьи глаза хитрые не доберутся, уж он бы написал. Была у барона куча всякого, что сеньору его непременно знать должно. И множество наблюдений об этой богатой земле, и замечания к устройству дома, были и опасения, и предложения, но будучи уверенным, что сие письмо на почте прочтут внимательно, всё это, конечно, излагать на бумагу было никак нельзя.

Так что дело это он забросил, не исписав и половины листа. Вернее, отложил на вечер или на утро следующее. Сам же, предавшись созерцанию и примерке подарка, отправил своих людей седлать лошадей, чтобы ехать завтракать, а потом и в лагерь.

Как позавтракали, так выехали за городскую стену. А там, в лагере, обычная солдатская жизнь: какие-то солдаты, молодёжь из Эшбахта, – старикам и дневных маршей хватало, – устав от переходов по жаре, ночью ходили промочить горло в трактир, что стоял прямо у городских ворот и всю ночь призывно светил из тьмы огнями над входом. Корпоралы и сержанты куда только смотрели. И теперь, естественно, полковник Брюнхвальд уже принимал делегацию из местных приличных людей. Те пришли жаловаться на солдат, что побили местных и то ли изнасиловали, то ли пытались изнасиловать какую-то девицу. Но Брюнхвальд разумно интересовался, а что это за честная девица такая, что таскается ночами по трактирам, а потом поинтересовался, кто из местных проткнул ножом ляжку одному из его людей. И не найдя ответа на два этих вопроса, делегация ушла, не сыскав справедливости, но делегаты грозились жаловаться бургомистру на буйных временных соседей. В общем, ничего нового в лагере не было, и полковник, когда приехал генерал, как раз собрал корпоралов, сообщал им, что раз по-хорошему их подопечные не понимают, то теперь будут окапывать лагерь и обводить его рогатками, как положено, чтобы по ночам было у добрых людей желание спать, а не таскаться по кабакам и встревать в поножовщины с местными.

Когда младшие чины покинули навес возле палатки полковника и там стали собираться офицеры обсудить дела, слово взял артиллерист ротмистр Хаазе. Он сказал, что лошади у него в состоянии хорошем, бодром, денёк ещё отдохнут, и можно выступать. Он даже предложил выйти на день раньше людей, чтобы не задерживать весь отряд. И Мильке согласился с артиллеристом, напомнив, что дорога от Швацца хоть и идёт в хороших землях вдоль реки, но тянется всё время вверх до самого перевала, и пушки будут задерживать отряд, сколько раз в день ни меняй упряжки. И если территория не враждебная, то лучше, конечно, отправить пушки вперёд.

От генерала ждали решения, но он всё не мог определиться, дружественна ли вокруг территория или нет, а ещё его так разморил зной и поданное к столу вино, что он лишь сказал:

– Покормите лошадок лишний денёк, пусть отдохнут, а завтра уже и придумаем, как быть.

Глава 10

Зной уже стоял полуденный, когда он возвращался в замок. Люди попряталась в тень, крестьян ни в полях, ни в садах не было, ушли.

Коровы заходили в ручей, что протекал ниже лагеря, и ложились в воду от жары и оводов.

Не то чтобы барон хотел побыстрее покинуть лагерь и своих товарищей, нет, ему с его офицерами было очень хорошо, просто генерала тянуло к принцессе. Вчера он дал ей множество советов и сегодня хотел знать, какими она воспользовалась, а какими нет. И когда подъезжал ко дворцу маркграфини, уже у самых ворот услышал женский крик, и крик тот был не очень настойчив.

– Господин, господин!

Волков бы не придал тому значения, мало ли кто зовет своего господина, да вот Кляйбер, что ехал за ним, ему и говорит:

– Господин, то вам кричат.

Лишь тогда генерал остановил коня и поворотился на крик, и сразу признал кричавшую: то была та самая Магдалена, которую он взял с собой в услужение принцессе в городе Фейбене. Девушка бежала к нему, подбирая юбки, – торопилась. Подбежала и, сделав книксен, заговорила:

– Господин… – тут она немного застеснялась. – А я вас жду, во дворец меня больше не пускают. Вот тут у ворот и жду.

– И зачем же ты меня ждёшь? – улыбнулся ей генерал. Он мог бы и не спрашивать, и так знал, зачем девица его искала. Но всё-таки уточнил: – Уж не влюбилась ли?

– Да нет, что вы… – засмущалась девица. И, собравшись с духом, говорит: – Вы просто мне обещали… Ну, что когда госпожу до Швацца сопровожу, то вы мне денег дадите.

– Ладно, дам, дам, – соглашается Волков и лезет в кошель. – Сколько там я тебе обещал? Полталера?

– Господин! – возмущается девушка. – Да как же так… Вы же обещали две монеты.

– Ладно, шучу, шучу. Только, ради Бога, не кричи ты так, – усмехается генерал. – Орёшь на всю улицу, накличешь ещё воров каких. Отберут у тебя деньги потом.

Он достаёт два талера и протягивает их девице, и когда та уже подставляет ладошку, барон вдруг вспоминает, что Оливия об этой девице говорила, что расторопна она и усердна; и, вспомнив это, Волков денег ей не даёт, а говорит:

– Дорогая моя, а может, послужишь ещё госпоже? Ей нужны горничные хорошие. И она к тебе добра, кажется, была.

– Да, госпожа очень добра была, – соглашается Магдалена.

– Ну так пошли, послужишь ей ещё.

– Ой, нет, я домой, к родителям, – сразу отказывается Магдалена и руку не убирает: деньги-то давайте, господин. – Они у меня уже немолодые, а братьев и сестёр малых у меня три рта, родителям помогать надобно, пока замуж не выйду.

– Так и будешь помогать, – не отступает генерал, – жалование тут у тебя будет хорошее, думаю, пять монет в месяц получать сможешь. Крыша над головой, прокорм и жалование, сможешь родителям каждый месяц по монете посылать, считай, вот и помощь им.

– Пять талеров? – переспрашивает девица. Но видно, что она хочет всё-таки вернуться домой.

Но тут Кляйбер вмешался в их разговор:

– Дурой-то не будь, слыхано ли это дело: бабе – и пять монет платить будут! Столько же пехотному человеку за месяц службы выдают, и его служба тяжела, не в пример твоей, это тебе не на госпоже юбки менять. Я справлялся насчёт здешних цен, за такие деньги тут двух тёлок молочных купить можно, и ещё деньжата останутся.

И так как девица стала сомневаться, генерал, кладя ей в руку два талера, и говорит:

– А родителям письмо напишешь, спросишь у них благословения, вдруг благословят тебя при принцессе состоять, а пока ответа от них ждать будешь, так и заработаешь немного.

Кажется, все эти доводы сломили её, и, пряча монеты куда-то в юбки, она и согласилась:

– Ой, ну не знаю, господин, шибко вы уговаривать можете. Соглашусь, пойду с вами. Но родителям всё равно письмо писать нужно, иначе волноваться будут.

– Конечно, конечно, – соглашается Волков. – Напиши, если грамотна, да на почту отнеси или с каким человеком, что едет к вам в Фейбен, передай.

Кляйбер повёл лошадей в конюшни, а генерал с девицей и фон Готтом стал подниматься на третий этаж замка и от большой лестницы повернул в правое крыло, туда, где располагались покои маркграфини и её дочерей. И приятная дама в летах, с вышивкой в руках, в приёмной маркграфини сообщила ему, как бы по секрету, что принцесса Оливия уже посылала за ним и расстроилась, узнав, что он уехал куда-то; потом тут же скрылась за дверями покоев и, выйдя, сообщила ему, что Её Высочество примет его через пару минут.

Принцесса даже не бросила взгляда на Магдалену, которую Волков привёл с собой; она сразу начала с яростной тирады, едва ответив кивком головы на его поклон:

– Господи, они же все тут против меня! А ещё вы!

На ней было лёгкое платье из серого шёлка и белых кружев по вороту и манжетам, на голове самый обычный женский накрахмаленный каль. Но даже в таком простом наряде маркграфиня была необыкновенно хороша. И её возбуждение, кажется, придавало ей особой пикантности. Волков, не будь тут Магдалины, рискнул бы поцеловать эту женщину, несмотря на её грозность.

– Тише, – генерал сделал ей знак рукой. – Прошу вас, говорите тише, Ваше Высочество, – он берёт женщину под локоть и ведёт к окну, оставив озадаченную служанку у двери. – А в чём же провинился я?

– Куда же вы ушли с самого утра!? – теперь она уже шепчет, но всё ещё сердита, и в её голосе слышится упрёк.

– Ваше Высочество, – Волкову приходится оправдываться, – я был в лагере, решал с офицерами вопросы. При мне сотни людей, они в чуждой земле, вдалеке от дома, я должен о них заботиться.

– Я за вами посылала. Где вы были? Вы мне нужны, – женщина и не думает успокаиваться, кажется, в ней всё клокочет, и, не давая ему ответить, она продолжает: – Кастелян не нашёл мне описи моих драгоценностей. Сказал, что затерялись где-то у казначея, а казначей был утром в замке, я это знаю наверно, а как я послала за ним, так он не явился, уехал куда-то, на дела сославшись. А кастелян платье моё… сказал, что его украли прачки, видно, он проведёт с ними розыск, но моя товарка, госпожа Кольбитц, вы её видели в приёмной, она сказала, что ничего он не сыщет, ни платья, ни рубах, потому что у нас в замке прачки всё время меняются, так как им недоплачивают.

Рубахи? Прачки? В общем-то, не это он надеялся от неё услышать, когда шептался с нею вчера вечером за поздним ужином. То, что казначей убрался из дворца, – так это нормально, думает, подлец, пересидеть сегодняшнюю бурю. То, что опись драгоценностей не нашлась, – и это обычное дело в доме, где нет порядка. Он был уверен, что часть её украшений безвозвратно украдена горничными, а может, её товарками, самим кастеляном или, может даже, и самим майордомом; удручало его немного другое. Волков думал, предполагал, что женщина воспримет утрату всех этих её тряпок, этих золотых безделиц как повод для начала переустройства собственного дома. Но, как выяснилось, одежда и драгоценности были для неё самоцелью.

– Вы вызывали к себе майордома? – наконец спрашивает он. – Говорили ему, что желаете убрать от себя кастеляна?

– Я его не вызывала, он сам приходил, – и тут он в её голосе вдруг слышит слёзы, – они здесь все заодно… Он пришёл и стал покрывать кастеляна, дескать, тот не виноват, что прислуга ворует… Говорю же, они тут все друг за друга горой. Все.

И тогда генерал повторяет:

– Вы настояли на том, что хотите отставить кастеляна, так как он не справляется со своими обязанностями?

Но вместо ответа на вопрос маркграфиня говорит ему неожиданно:

– Желаю обедать. С утра голодна, – и почти приказывает ему: – Побудьте со мной, барон.

– Разумеется, Ваше Высочество, – соглашается генерал с поклоном. И потом продолжает почти шёпотом: – Только вот… – он кивает на девицу, что так и стоит у дверей, – Магдалена, она вам показалась расторопной, возьмите её на службу, я обещал ей пять талеров в месяц, и я уверен, что некоторое время, если вы с нею будете добры, она будет вам верна.

И вот что нравилось ему в маркграфине, так это быстрота её. Принцесса Оливия повернулась и взглянула на девицу.

– Уж воровать платья у меня не будет точно, не по росту они ей придутся, – и обратилась уже к девушке: – Магдалена, ступай найди кастеляна, скажи ему, что горничной теперь у меня будешь ты, с Анитой и Марией, а Гертруду пусть больше мне не присылает, дерзка больно стала. Нахальна.

***