Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях

Эстер посмотрела на мать, но Рут отвела глаза.

– Сколько же ему лет?

– Он старый. Ему не меньше тридцати.

Сара подавилась последним кусочком хлеба.

– Не бойтесь, ничего такого. Просто он сказал, что я очень много работаю и заслуживаю премии.

– Ты много работаешь?

– Да! – оскорбленно воскликнула Лия. – Ты же знаешь, Эстер, я все могу. Не ты одна у нас такая способная!

– Знаю, знаю… Это замечательно, Лия, правда…

– Спасибо.

Лия поправила волосы, и Эстер впервые заметила, какой красавицей выросла сестра. У нее были тонкие, нежные черты лица, а волосы еще светлее, чем у Эстер. Мама говорила, что этим они обязаны деду-датчанину, но если у Эстер волосы были цвета грязной соломы, у Лии они сияли чистым золотом. Она поняла, почему этот Ганс решил осыпать сестру подарками.

– И что же ты такого сделала, что Ганс так впечатлился?

Эстер чувствовала, что за столом все напряглись, но Лия ответила совершенно простодушно.

– Он говорит, что я прекрасно печатаю, и ему нравится смотреть, как я работаю.

– Правда?

– А еще он говорит, что я лучше всех одеваюсь – полная чушь, потому что многие женщины одеты очень хорошо, а я постоянно хожу в одном и том же. Но это же все равно мило с его стороны, правда?

Эстер снова взглянула на мать. Рут откашлялась.

– Мило, дорогая, но помни, что он немец. Держись от него подальше.

– Почему? – возмутилась Лия. – Это же глупо! Если он может давать нам мясо, я должна вести себя с ним мило. Посмотрите на себя – вам же всем понравился сегодняшний ужин. Почему бы это не повторить?

Рут сжала руки, но не нашлась, что ответить.

– Все дело в цене, – осторожно произнесла Эстер.

– Он ничего от меня не требовал.

– Пока что, – начала было Эстер, но Лия уже завелась.

К счастью, в этот момент кто-то забарабанил в дверь. Но облегчение тут же сменилось страхом.

– Кто это может быть? – поднимаясь, спросил Мордехай.

Беньямин тоже поднялся, но у двери первым оказался Филипп. Все нервно переглядывались, и тут Филипп вернулся с молодым парнем, который держал в руках маленький сверток.

– Это для тебя, Эстер, – сказал Филипп. – От Аны.

Эстер вскочила, схватила сверток и вручила парню в благодарность последний кусок. Тот сразу же впился в него зубами, спеша съесть подарок до возвращения к своим приятелям в гетто. В свертке обнаружился небольшой томик «Практическое акушерство» и записка. Прочитав ее, Эстер взглянула на часы.

– Ана пишет, что будет у ограды в десять часов. Мне нужно идти.

– Но уже комендантский час, – ахнула Рут. Эстер указала на свою форму (она еще не переоделась), но мама покачала головой: – Это небезопасно.

– Рожать без акушерки тоже, – ответила Эстер. – Мне нужны советы, если я хочу помогать матерям в гетто.

– Это не твое дело.

– Это чье-то дело, так почему бы и не мое? Кроме того, если у нас будут благодарные отцы, то, может быть, нам не понадобятся благодарные немцы.

Рут явно расстроилась, но, взглянув на Лию, кивнула.

– Я пойду с ней, – предложил Филипп.

– У тебя нет пропуска, – запротестовала Эстер.

– А у тебя нет сопровождения. Я пойду с тобой.

Эстер с благодарностью улыбнулась мужу. За окнами стемнело, а в гетто появилось немало весьма неприятных личностей. Она поблагодарила за вкусный ужин, взяла Филиппа под руку, и они вышли из дома.

– Доберемся ли мы сегодня до нашего чердака? – печально спросила Эстер.

Ноги у нее ныли от усталости, глаза буквально слипались, но она хотя бы была сыта. Собрав всю свою решимость, она направилась на юг, к тому месту, где уже встречалась с Аной. Сестринская форма ярко белела в лунном свете, и Эстер с благодарностью накинула пальто, предусмотрительно захваченное Филиппом, чтобы она не привлекала внимания на улице.

Подойдя к назначенному месту, Эстер огляделась. На ближайшей башне она увидела нескольких эсэсовцев, которые сидели вокруг тусклого фонаря с бутылкой водки и картами. К счастью, они были более увлечены выпивкой и игрой, чем двумя медсестрами, решившими встретиться в темноте у ограды.

– Ана? – прошептала Эстер.

– Эстер? – От куста отделилась женская фигура и протянула руку к ограде. Пальцы женщин соприкоснулись. – Ты получила книгу?

– Да, спасибо большое.

– Основы ты узнаешь, но в акушерстве многое делается интуитивно. Нужно понять мать, успокоить ее и аккуратно переводить с этапа на этап.

– Этап? – непонимающе переспросила Эстер.

Филипп стоял рядом. Он внимательно вглядывался в темноту. Впрочем, разговор не затянулся. Как в нескольких словах объяснить искусство, которому профессиональные акушерки учатся два года?

– Матери сильно возбуждаются, и их боль сильнее всего перед родоразрешением. В этот момент ты должна смотреть, появилась ли головка ребенка. Если да, роженица может тужиться. Но не позволяй ей тужиться, пока она не почувствует схватки. В перерывах она должна отдыхать. Роды могут пройти за пять минут или пять часов – обычно где-то посередине. Главное – не паниковать.

– Кому – матери или мне?

– Обеим, – усмехнулась Ана. – Если ребенок не спешит появиться на свет, можешь помочь ему руками, но будь очень осторожна и следи за пуповиной – она не должна обвиться вокруг шеи младенца.

– Или…?

– Или она его задушит.

Эстер сглотнула.

– Ана, я не уверена, что смогу это сделать. Если уж придется, как бы мне хотелось работать с тобой. Я не акушерка. А вдруг я наврежу?

Теплая, крепкая рука пожилой женщины сжала ее ладонь.

– Ты не навредишь, Эстер. Если возникнут проблемы, значит, они все равно возникли бы. А ты сможешь их решить. Дети хотят родиться. Каждый раз это истинное чудо.

– Если младенец – это чудо, то его смерть – это величайшая трагедия, – вздохнула Эстер.

Ана улыбнулась ей в темноте.

– Пусть это тебя не останавливает, дитя. Ты отважно берешься за очень важное дело, и Бог благословит тебя.

– Ваш бог или мой?

Ана снова усмехнулась.

– Оба. Бог един, просто мы слышим его по-разному.

С вышки донесся громкий хохот эсэсовцев. Похоже, кто-то выиграл. Женщины съежились.

– Вам пора идти, – сказала Эстер. – Быть рядом с нами опасно.

– Неправда, – ответила подруга. – Опасно быть рядом с ними.

Ана взглянула на вышку и быстро скрылась в кустах. Эстер стало грустно. Ей нужно было столько сказать, столько узнать. Она стояла и смотрела туда, где только что стояла акушерка. Филипп обнял ее и потянул за собой. Они еле успели спрятаться за углом от патруля. Сердце Эстер отчаянно колотилось. Она с благодарностью прижалась к мужу и стояла так, пока патруль не ушел.

– Я люблю тебя, – шепнула она, всматриваясь в дорогое лицо.

– Я тоже люблю тебя. Как насчет чердака?

Эстер энергично закивала, и они вместе пошагали к дому. Эстер думала о младенцах. Как бы ей хотелось подарить Филиппу себя – и ребенка! Но сейчас не время для детей. Хорошо, что они с мужем есть друг у друга.

Глава седьмая. Рождественский сочельник 1940 года

АНА

– Тихая ночь, святая ночь…

Рождественские гимны раздавались на улице прямо под окнами Аны. Пели по-немецки, но все равно прекрасно. Подойдя к окну, она посмотрела на детей. Пар вылетал из их ртов, словно музыка сама принимала материальную форму. Ана вздохнула. Дети казались такими невинными. Они восхищенно смотрели на огромную рождественскую елку, установленную в конце улицы. Это были не нацисты, а обычные немцы, которые спокойно жили в Лодзи, пока в город не вошли солдаты и не сказали им, что они выше всех остальных. Кому не хочется такое услышать?

Ана не могла их простить. Да, это не они сменили название города и приняли новые законы, не они загнали евреев за колючую проволоку, но они не выступили в защиту тех, кто оказался в гетто. Они не сказали: «Нет, это неправильно, не по-христиански!» Нет! Даже распевая рождественские гимны, они радовались, что во время войны оказались на нужной стороне и смогут получить весь мир – и неважно, какой ценой. Стиснув зубы, Ана отвернулась от этих ханжей и вернулась к родным.

При виде накрытого стола сердце ее сжалось. Весь день они постились, но сейчас их ждал традиционный праздничный ужин. Стол застелили сеном и белой скатертью – символ стойла. Двенадцать тарелок символизировали апостолов. Рот Аны наполнился слюной, когда она увидела свекольник, нежные пироги, селедку в сливочном соусе и классического жареного карпа. В этом году найти рыбу было нелегко, но вчера Якуб вернулся домой и сказал, что приятель отца его друга продает карпов на окраине Каролева (официально Карлсхофа). Бартек поспешил туда. «Улов» они всю ночь держали в ванне, и теперь вкуснейшая золотистая рыба красовалась посреди стола.

Мальчики надели праздничные костюмы. Они были такими красивыми и сильными, что Ана не удержалась и обняла каждого. Якуб отбивался и твердил, что она испортит его прическу. Работа в типографии сделала его тщеславным – наверное, потому что там было много молодых наборщиц. Ана надеялась, что он найдет себе девушку. Конечно, время для свадьбы неидеальное – и Эстер, и Филипп тому пример. Но нельзя отказывать себе в радости, и Ана снова поцеловала сына. Тот с улыбкой принял ласку и двинулся к столу.

– Потрясающе, мама!

– Похоже, у нас немало еды…

Стол казался поразительно роскошным после всех лишений года. Ввели карточки, и поляки всегда оказывались в очереди последними, за наглыми немцами, поэтому доставалось им немногое. И все же по редким разговорам с Эстер Ана знала, что в гетто положение хуже, гораздо хуже. Тамошним обитателям приходилось довольствоваться гнилой картошкой и овощами, непригодными для отправки в Рейх. В морозы такого питания было явно недостаточно. Кроме того, в гетто не хватало дров, чтобы готовить еду, поэтому овощи часто приходилось есть сырыми. Дети отправлялись в северную часть гетто, Марысин, и рылись в мерзлой земле в поисках угля. Люди так мерзли, что сжигали собственную мебель. При виде золотистого карпа Ане стало неловко.

– Сегодня Рождество, мама, – сказал Якуб. – И мы не ели весь день.

– Верно, – кивнула Ана, не желая испортить праздник. Она приложила столько сил к этому ужину, что было бы жалко испортить его печальными мыслями. И все же она добавила: – Но мы хотя бы всю неделю что-то ели.

Якуб замер.

– Ты думаешь о евреях?

Ана кивнула. К ней подошел Александр, самый серьезный из всех.

– Я вижу их, когда еду в трамвае, – сказал он.

Недавно нацисты отправили на работу в больницы немецких студентов, и Сандеру сказали, что теперь он будет работать только три дня в неделю. Пришлось ему искать вторую работу – он стал кондуктором в трамвае. Бартек долго ругался, что это ниже его достоинства, но Сандер ответил, что должен зарабатывать. Ана чувствовала, что у него есть друзья среди партизан, и гордилась сыном, но боялась расспрашивать.

– Все действительно так плохо, как говорят? – спросил Бартек.

– Еще хуже. На улицах страшная грязь, а когда рабочие команды пытаются что-то убрать, вода замерзает, и ходить становится опасно – только самые крепкие справляются. А крепких сейчас мало. Я видел, как туда доставляют продукты – овощи на повозках так воняли, что их скоту стыдно было бы скормить. Но эти несчастные расхватывали овощи прямо с повозки, не дожидаясь разгрузки. Тиф после наступления холодов отступил, но там свирепствует туберкулез. Кашляют повсюду. Хуже того… – Александр оглянулся, хотя в доме они были одни. – До меня дошли слухи, что этим все не кончится. Они отправляют евреев на смерть.

– Они их убивают? – ахнул Якуб.

– Да, душат газом. Меня бесит, что я, доктор, ну или почти доктор, пробиваю билеты мерзким немцам, которые держат людей в загонах, словно животных. Ведь я должен был бы помогать этим людям. Это чудовищная жестокость. Нет, не жестокость, варварство!

Ана сжала руку сына. Это ее вина. Она первой подумала о гетто, и теперь они сядут за рождественский стол, терзаясь чувством вины.

– Может, мы сядем? – предложила она.

Они сели, но даже Якуб замешкался. Они с чувством неловкости смотрели на шестой стул, за рождественским столом традиционно предназначавшийся случайному прохожему, которому негде отметить праздник.

– Мы должны им помочь, – сказал Бронислав. – В больнице я могу достать лекарства. Нужно лишь найти способ передать их в гетто.

– Эстер может помочь, – ответила Ана. – Только если это не слишком опасно.

– Что слишком опасно? – спросил Александр.

Ана сглотнула.

– Они могут ее застрелить?

– Могут. – Сын закусил губу. – Но она будет осторожна. Я знаю нужных людей.

Он сказал это так тихо, что Ане показалось, что она ослышалась.

– Людей в гетто?

– И в гетто, и в городе. Хорошие люди хотят помочь.

– И утереть нос этим нацистским ублюдкам, – добавил Якуб.

– Якуб! – возмутился Бартек.

– А ты разве думаешь иначе?

Ана заметила, что муж на противоположном конце стола начал ерзать, и всмотрелась в его лицо. Разговор принял рискованный оборот. Семейный ужин неожиданно превратился в нечто иное.

– Нам следует не «утереть им нос», – сказал Бартек, – а отправить их в небытие.

Ана замерла. Никогда еще она не слышала подобных яростных слов от своего миролюбивого мужа. В его глазах она читала сильнейшие эмоции – гордость, потребность в одобрении и, возможно, страх. Ана улыбнулась.

– По крайней мере, изгнать их из Польши, – сказала она.

Бартек фыркнул.

– Именно, дорогая. Из Польши, из Германии, отовсюду, где достойные люди пытаются просто и спокойно жить. Это никому не нужно… такая ненависть. Разве не сказал Иисус: «Возлюби ближнего своего»? Разве он не призывает нас уподобиться доброму самаритянину и помогать тем, кто оказался в тяжелом положении, какова бы ни была их вера? Разве не был он рожден, чтобы нести мир всем людям?

Они смотрели друг на друга. На столе ярким рубином пылал суп, и карп сиял золотом. Столько богатств на одном столе – а всего в нескольких кварталах отсюда люди голодают. Якуб вскочил.

– Мы все знаем, что нужно делать!

Родители посмотрели на этого пылкого восемнадцатилетнего юношу, который только что радостно потирал руки при виде праздничного стола.

– И что же? – удивленно спросила Ана.

– Мы должны собрать эту еду и отнести в гетто. Сегодня Рождество, мы должны делиться. Люди никогда еще не оказывались в такой нужде. – Все смотрели на Якуба с восхищением, и он добавил: – Кроме того, я все равно не смогу наслаждаться этой едой.

Бартек поднялся и обнял младшего сына.

– Ты хороший мальчик. Вы все замечательные ребята. Пойдемте же – даже эсэсовцы не будут стрелять в нас в Рождественский сочельник.

* * *

Он оказался прав. Охранников на башнях было совсем немного, а те, что несли караул, явно смягчились от звуков рождественских гимнов, доносившихся с улиц Литцманштадта. Когда они пришли к ограде с пакетами с едой, охранники смотрели в другую сторону. Ана постаралась собрать как можно больше, чтобы передать все блюда праздничного стола. Суп пришлось оставить дома, но они открыли коробку конфет, присланную родителями Бартека, и положили по конфете в каждый пакет – пакетов было двенадцать. Забавно – они готовили подарки для евреев, которые понятия не имели о христианских традициях, и все же это было очень важно.

Приготовив все, они встали в круг, и Бартек благословил их. Они тревожно всматривались во мрак. Они были не одиноки. Многие пришли к ограде гетто с такими же пакетами. Ане стало невыразимо тепло от той любви, что исходила от людей, собравшихся возле гетто. Именно таким и должно быть Рождество! Ана была рада, что ее драгоценный карп достанется тем, чья нужда тяжелее ее собственной. Она заметила, что Александр со многими здоровается. Ана вгляделась в темноту. Оказалось, что у ограды уже собралось множество людей, которые тянули к ним руки. Ана принялась раздавать свои пакеты. Очень быстро все кончилось.

– Ана! – к ограде подбежала Эстер. – Я так рада вас видеть. Я возвращаюсь с родов – было тяжело. Младенец шел спинкой. Но я сумела развернуть девочку, и все прошло хорошо.

Ана радостно ахнула.

– Поразительно!

Эстер просияла.

– Рождественское чудо, – сказала она. – Или чудо Хануки – вот только свечей у нас нет, чтобы отметить праздник. Зато теперь у нас есть еда. Бог улыбнется нам – спасибо!

Эстер указала на людей, спешащих с пакетами по домам. Ана расстроилась.

– Ох, Эстер, прости! У меня ничего не осталось…

Эстер легко отмахнулась.

– Не волнуйтесь. У нас есть еда. У Лии есть… связи в администрации, и она приносит нам достаточно.

– Связи?

Эстер покраснела.

– Немецкий офицер ей симпатизирует. Мне это не нравится, но пока что он просто дает ей еду. Честно говоря, если бы она отказалась, нам пришлось бы гораздо тяжелее. Нам остается лишь молиться, чтобы Бог ее не оставил.

Она подняла глаза к звездному небу. Ана сжала ее руки.

– Я буду молиться за тебя.

– Спасибо.

Эстер улыбнулась. Да, конечно, она верила в Бога, и все же его заступничества явно было недостаточно. Ана заметила, что Александр оживленно беседует с тремя юношами, и тяжело вздохнула.

– Мы вам поможем.

– Как?

– Пока не знаю. Может быть, нам удастся вас вытащить – тебя и Филиппа?

Эстер покачала головой.

– Я нужна в больнице, а у Филиппа есть работа в мастерской. И он должен присматривать за отцом. Мы не можем оставить ни родителей, ни Лию.

Ана кивнула. Она все понимала, и все же ей это не нравилось.

– Мы постараемся для вас что-нибудь сделать, обещаю. Присмотрись к моему сыну, – Ана указала на Александра. – Он работает на трамвае и может что-то передать в гетто. Еду, топливо, лекарства.

Эстер просияла – Ана перечислила все лучшее, что есть в мире. Ане стало неловко: а вдруг она дает обещание, которое не сможет исполнить?

– Мы будем благодарны за все, но не слишком ли это опасно?

– Что можно считать слишком опасным? – улыбнулась Ана, вторя сыну.

Но тут эсэсовцы, словно услышав ее слова, вспомнили о своих обязанностях и взялись за автоматы. Они стреляли в воздух, но люди кинулись в убежище. Эстер легонько пожала руку Аны и скрылась в темноте. Голова у Аны кружилась.

Дома они сели за стол и разлили по тарелкам свекольник. Атмосфера в доме стала более спокойной и торжественной.

– Я хочу познакомиться с твоими друзьями, Сандер, – сказала Ана.

– И я, – кивнул Бартек.

– И я.

– И я.

Они смотрели друг на друга. Ана протянула руки, и все, подчиняясь общему порыву, образовали круг.

– Мы должны все очень четко понимать, – сказала Ана. – Если мы войдем в движение Сопротивления, то можем потерять жизнь.

– А если не войдем, – ответил Бартек, – можем потерять душу.

Спорить с этим было невозможно. Они склонили головы пред Богом и поклялись бороться со злом.

Глава восьмая. Октябрь 1941 года

ЭСТЕР

– Расступитесь, пожалуйста! Расступитесь! Эта женщина рожает!

Эстер говорила максимально уверенно – с каждым днем это получалось у нее все лучше. Собравшиеся в доме отступили. Совсем чуть-чуть, но, честно говоря, в таких стесненных условиях и отступать-то им было некуда. Эстер сердито топнула.

– Кому-то нужно уйти. Вряд ли вы все живете здесь. Чем скорее вы это поймете, тем лучше.

Пришедшие устало смотрели на нее. Эстер чувствовала, что они не понимают, что происходит. Хорошо одетые люди с красивыми чемоданами никак не могли понять тягот гетто Литцманштадта, хотя оказались прямо в нем. Они толпились, цеплялись за свои права, ожидали появления какого-нибудь важного человека со списками, который во всем разберется и освободит их. Точно так же было в первую неделю октября 1941 года. Румковский объявил, что в гетто появятся «новые люди» из ликвидированных маленьких гетто на востоке, но оказалось, что людей этих тысячи.

Несчастных выкидывали с переполненных поездов на окраине Марысина и отправляли в центр гетто. Бюро по расселению было настолько перегружено, что этим людям чаще всего говорили просто идти и искать себе жилье. Естественно, все они направлялись к лучшим домам – именно в таком доме сейчас и рожала пациентка Эстер. Но все такие дома уже трещали по швам от перенаселенности. Жильцы не желали уступать свое скромное пространство, из-за чего постоянно возникали скандалы.

Эстер и Филиппу пришлось переселить родителей на свой драгоценный чердак. Хотя Филипп разделил кровати старой шторой, спать в такой тесноте было ужасно неловко. О предохранении можно было позабыть – какая уж тут любовь, когда родители и свекры слышат каждый твой вздох?

Роженица закричала от боли. Эстер вышла из себя.

– Так, быстро! Вы пятеро оставайтесь здесь. Двое из тех, кто здесь живет, должны переехать наверх. Я все понимаю, но мы вынуждены делиться, поэтому нужно постараться сделать это самым безболезненным образом. Все остальные уходите, пока не заняли другие дома. Быстро на выход!

Эстер размахивала руками, словно загоняла упрямых овец, и люди медленно начали пятиться к дверям и выходить на улицу. Бедные жители дома могли вздохнуть с облегчением.

– Хорошо.

Эстер отвернулась от жильцов и сосредоточилась на своей работе. Бедная женщина рожала уже сутки и слабела с каждой минутой, но младенец упрямо оставался внутри.

– Так, подождите минутку! – Эстер повернулась к последним оставшимся в комнате и вцепилась в женщину, которая держала за руки двух детей. – У вас есть еда?

– Нет.

Женщина попыталась высвободиться, но Эстер держала крепко.

– Есть, есть у вас еда. Ни одна мать не отправится в дорогу без еды.

– Еда нам самим нужна.

– Так же, как ей?

Эстер указала на роженицу. Та лежала на постели. Огромный живот резко контрастировал с истощенным телом. Женщина вздохнула.

– Нет, конечно, не так.

Она открыла сумку и достала печенье. Печенье помялось, но это было именно то, что нужно.

– Спасибо, – от всей души поблагодарила Эстер. – Спасибо большое!

Женщина подошла поближе.

– Вам нужна помощь?

– Вы акушерка?!

Женщина воздела руки к небу.

– Боюсь, что нет, но я вытащила на этот свет столько племянников и племянниц, что уже со счета сбилась.

– Конечно, да! – воскликнула Эстер. – Пожалуйста, помогите!

– Тогда приступим. Кстати, я Марта.

– Эстер. Очень, очень рада познакомиться.

Марта пожала ей руку, а потом крикнула мужу, который уже был на улице.

– Ной, неси ребенка сюда. У нас здесь дело.

Ной на мгновение замешкался, но покорно вернулся – похоже, он привык во всем подчиняться жене. Ной оказался симпатичным широкоплечим парнем с копной темных вьющихся волос. Он ободряюще улыбнулся будущему отцу и увел его на кухню вместе с троими своими детьми.

– Не бойся, парень, – услышала Эстер рокочущий бас. – Женщины в этом разбираются. Есть пиво? Нет? Совсем? Во всем доме?!

Эстер не знала, смеяться или плакать от наивности этого бедолаги. В гетто про пиво и не вспоминали. Они слышали, что собираются вводить продуктовые карточки, но все считали, что это шутка, потому что в гетто не хватало ни еды, ни одежды, ни одеял, ни топлива. Лекарства для больницы Эстер получала только от Аны и ее родных – нацисты не собирались лечить евреев.

У них сложилась целая система. Ана и ее сын Бронислав собирали лекарства у врачей больниц Литцманштадта, а Александр кидал пакеты детям, дежурившим на мостах, где проходил трамвай. Если эсэсовец следил за ним, он ничего не мог сделать. Иногда детям приходилось ждать его часами, пока не подвернется безопасный – или, вернее, более безопасный – момент. Эстер знала, что Каминские сильно рискуют, помогая обитателям гетто, и была им бесконечно благодарна. Без них и таких, как они, ситуация в гетто была бы еще трагичнее – особенно с началом зимы.

А пока она сосредоточилась на своей работе. Дай Бог, чтобы Ной был прав насчет женщин. Эстер по крошке скормила роженице печенье. Сахар подействовал почти мгновенно. Молодая женщина натужилась и широко распахнутыми глазами уставилась на них.

– Вытащите из меня этого засранца, наконец!

Дух ее был силен, но тело слабо. Она откинула голову, и Эстер и Марта радостно вскрикнули. Похоже, роженица собрала последние силы, потому что теперь она лежала на спине в полной прострации.

– Пуповина! – воскликнула Марта. – Пуповина обвилась вокруг шеи!

Эстер вспомнила слова Аны, сказанные у ограды гетто. Она поняла, что действовать нужно быстро. Она предоставила Марте заниматься бедной матерью, а сама опустилась на колени и осторожно взяла в руки скользкое тельце. К счастью, ребенок был крохотным, и ей удалось ослабить пуповину, но матери нужно было приложить последнее усилие.

– Тужься, – крикнула она, заметив пульсацию живота. – Еще разочек! И ты сможешь взять на руки своего ребенка…