Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях

Перед свадьбой Ана встретила Рут и Лию на улице. Бедные женщины страшно переживали из-за предстоящей свадьбы, свадебных нарядов и самого праздника. Им оставалось лишь молиться, чтобы жестокие правила не вступили в действие до свадьбы. Но всю неделю по улицам шатались эсэсовцы, представители самой жестокой и садистской организации нацистов. Они наставляли оружие на любого несчастного еврея, у которого не было желтой повязки, и порой спускали курок. Старый Илайя Ааронс, лучший пекарь Лодзи, больше не пек шарлотки и пирожки, столь любимые местными жителями, – его застрелили в собственной лавке, когда он сказал нацистам, что пока не нашел столько желтой ткани, чтобы сделать повязку на свой мощный бицепс. На свадьбе почти все гости, кроме Аны и Бартека, были с желтыми повязками. Даже бедняжке Эстер пришлось это сделать, хотя кто-то умный (почти наверняка это был Филипп) пришил к обоим рукавам ее платья блестящие золотые полоски. Так Эстер выполнила требование оккупантов, но при этом выглядела истинной королевой, а не изгоем общества.

Церемония близилась к концу. Ана отвлеклась от мрачных мыслей и наблюдала, как вуаль Эстер вновь подняли. Раввин взял чашу и поднес молодоженам, чтобы они пили из нее по очереди. Когда чаша опустела, раввин положил ее в бархатный мешочек, туго затянул шнурок и положил на пол перед Филиппом. Жених взглянул на Эстер. Та улыбнулась и взяла его за руку. Все с восторгом смотрели, как Филипп поднимает ногу и резко опускает ее на мешочек с чашей. Ана услышала звон бьющегося стекла, но звук этот тут же потонул в радостных криках «Мазел тов!»[2]. Ана присоединилась к гостям. Она знала, где бы ни происходила церемония, на каком бы языке она ни шла, все и всегда искренне желают молодоженам счастья и любви.

Ана потянулась поцеловать мужа. Все вокруг радостно переговаривались, обнимались, собирались в группу, чтобы поднять невесту и жениха и пронести их по синагоге. Банкет был назначен в зале за красивым зданием, но, похоже, празднество уже началось. Пресловутые желтые повязки золотым вихрем кружились вокруг молодой пары. Ана увидела, как Эстер радостно хохочет, когда Томаш тянет ее в сторону от Филиппа и усаживает на плечи собравшихся. Филипп поднялся сам. Пару торжественно пронесли по синагоге, но в тот момент, когда аплодисменты гостей слились в торжественный гром, двери распахнулись, и раздались выстрелы. Все замерли. В синагогу ворвались эсэсовцы:

– Raus! Raus! Все на выход!

Ана услышала, как испуганно ахнула Эстер. Она сидела на плечах гостей, как милая уточка. Когда эсэсовцы наставили на нее автоматы, она инстинктивно наклонилась, чтобы спрятать голову.

– Пожалуйста, – взмолилась Ана по-немецки, – это же свадьба…

Офицер изумленно взглянул на нее. Ана учила немецкий с детства и свободно говорила на этом языке. Немецкий был полезен ей в работе – в Польше жило много немцев. Но Ана никогда не думала, что придется говорить по-немецки с солдатами.

– Свадьба?

Офицер поднял руку, останавливая солдат, и огляделся вокруг. Перепуганные гости остановились, опустили Эстер и Филиппа на пол и столпились вокруг них. Офицер презрительно расхохотался:

– Еврейская свадьба! Именно это мы и собираемся остановить, мадам. Мы не можем позволить, чтобы это отребье размножалось. Их и без того слишком много.

Офицер осмотрел Ану с головы до ног и сразу заметил отсутствие повязки на пальто из хорошей ткани.

– А вы что здесь делаете?

– Праздную любовь, – отважно ответила она.

На сей раз смех эсэсовца был более мрачным и зловещим. Боковым зрением Ана заметила, как широкоплечий Томаш прикрывает черный ход, а Рут и Мордехай выпроваживают жениха и невесту из синагоги. Ана была рада, что молодым удалось скрыться, но гости все еще находились в опасности. Родители Филиппа, Беньямин и Сара, пытались всех успокоить, но паника лишь усиливалась.

– Вам что-то нужно, господин? – спросила Ана, стараясь быть вежливой, хотя слова застревали у нее в горле.

– Что-то нужно? Да, мадам, нам нужно снести это богомерзкое здание и уничтожить всех еврейских ублюдков, которые здесь собрались. Эй вы! Оставайтесь на месте!

Офицер заметил черный ход, через который пытались ускользнуть гости, подошел туда и схватил за руку подружку невесты. Сердце Аны сжалось. Когда четырнадцатилетняя Лия шла рядом с сестрой, она казалась очень взрослой – светлые волосы собраны в красивую прическу, черты лица подчеркнуты легким макияжем. Но сейчас она казалась всего лишь перепуганным ребенком. Автоматы были направлены прямо на людей. Если эсэсовцы начнут стрелять в этом небольшом зале, гостям Рут и Мордехая негде будет спрятаться.

– Пожалуйста, – снова обратилась Ана к офицеру. – Отпустите их. Здесь только старики и дети…

– Еврейские дети!

– Все дети одинаковы.

Лицо офицера исказила ярость.

– Не все! – рявкнул он. – Евреи – это чума нашего мира, и наш долг истребить их!

Ане стало трудно дышать. Она видела, как евреев заставляли засыпать лужи песком, видела, как им приходилось закрывать свои лавки и прятаться по домам. Но до этого момента она не сознавала всей силы направленной на них ненависти. Это было уже не притворство, а зло в чистом виде. Ана с трудом вдохнула, в глазах у нее помутилось. Она почувствовала, как сильная рука Бартека поддерживает ее за талию.

– И мы благодарны вам за это, – спокойно сказал он. Его немецкий был не так хорош, но вполне понятен. – Но что вам было приказано сегодня?

Ане захотелось ударить мужа. Зачем он их провоцирует? Но в этот момент она заметила, как солдаты в блестящих сапогах переминаются с ноги на ногу. Приказы! Бартек совершенно прав – эти нелюди способны воспринимать только такой язык.

– Нам приказано разрушить в Лодзи все синагоги.

– Но не убивать людей?

– Пока нет, – неохотно признал офицер.

Ана заметила в его голосе неуверенность и сильнее прижалась к Бартеку.

– Тогда, я полагаю, вы должны позволить им выйти на улицу и смотреть, как на их глазах рушится дом их веры…

– О да! – Эта идея пришлась офицеру по вкусу. – Унижение и демонстрация могущества рейха! Raus!

Его крик подхватили солдаты.

– Raus! Raus! Raus!

Лия первой бросилась к дверям. Возникла толчея – все спешили покинуть храм, прежде чем он обрушится им на головы. В еврейской истории такое случалось и не раз. Бартек прислонился к колонне, обхватив голову руками. И теперь уже Ана обхватила его за талию и помогла выйти на улицу вместе с остальными.

– Что я сказал? – стонал Бартек. – Это ужасно! Ужасно!

– Это было очень смело! Ты спас этим людям жизнь!

– На время, – мрачно ответил Бартек.

Гости неудавшейся свадьбы спешили к Петрковской – Адольф-Гитлер-штрассе. Ана знала, что муж прав. Город в руках захватчиков, и захватчики эти решили разделить людей. Какой-то сумасшедший решил, что невинный младенец, которому Ана восемнадцать лет назад помогла появиться на свет, менее ценен, чем другие, и вознамерился стереть и девушку, и всех ее близких с лица земли. Это уже не просто война, но конец цивилизации.

Ана с Бартеком спешили домой. Покой, сошедший в душу Аны на чудесной свадебной церемонии, сменился тяжелым предчувствием. Оставалось лишь молиться, чтобы у Эстер и Филиппа было хотя бы несколько счастливых дней вместе. В предстоящие дни и месяцы им понадобятся все их силы.

Глава третья. 8 февраля 1940 года

ЭСТЕР

– Филипп! Я дома!

Как Эстер нравились эти слова! Она никогда не думала, что простой вход в дом может быть таким чудесным. Хотя квартирка у них была маленькой, скудно обставленной и располагалась на самом верхнем этаже дома, она была их собственной – и Эстер она казалась настоящим дворцом.

– Ужин почти готов, – откликнулся Филипп.

Эстер хихикнула, сняла пальто и прошла в крохотную кухоньку. Филипп стоял у плиты, повязав на талию домашний фартук. Красивое лицо его раскраснелось от пара, поднимавшегося от кастрюли.

– Пахнет чудесно!

Филипп обнял жену, и Эстер поцеловала его.

– Это бигос – ну или что-то вроде того… Мама записала для меня рецепт, но в магазинах почти ничего нет. Нужно семь сортов мяса, но я нашел только два, да и то не уверен, что это можно назвать мясом в истинном смысле слова.

Эстер снова поцеловала его и стерла капельку подливы с его щеки.

– Все замечательно, Филипп. Спасибо тебе!

Он с благодарностью улыбнулся.

– Я несколько часов простоял в очереди, а когда был уже в магазине, меня кто-то оттолкнул.

– Ты не возразил?

– Когда на каждом углу стоят эсэсовцы?! Представляю, как они пришли бы мне на помощь.

Эстер поморщилась. Каждый день кого-то из друзей или родственников толкали, пинали или избивали нацисты. Казалось, им доставляет удовольствие мучить свои живые игрушки. Только вчера к ним прибежала подруга Эстер, Майя. Она была вся в слезах и молила о помощи. Нацисты заставили ее престарелого отца голыми руками таскать кирпичи на другую сторону улицы – а потом заставили перенести их обратно. Его пальцы были все в крови, спина согнулась. Все тело было в синяках – когда старик падал, его поднимали пинками.

Эстер промыла и перевязала раны старика, но на следующее утро в дверь забарабанили эсэсовцы, требуя, чтобы «старый лодырь» шел на работу. И кошмар повторился. Сейчас старик в больнице, и Майя поклялась отомстить за него. Но что они могли сделать? У нацистов оружие и власть. Весь мир сражается за Польшу, но самой Польше остается лишь смириться и молиться о спасении. Многие молодые люди бежали за границу, чтобы вступить в армию. Эстер все понимала, но была бесконечно счастлива, что Филипп остался с ней.

– Все как-то перевернулось, правда? – сказал он. – Ты ходишь на работу, а я занимаюсь домом.

– Мне нравится, – широко улыбнулась Эстер. – Фартук тебе идет.

Филипп сделал шутливый реверанс, Эстер снова хихикнула и притянула его к себе. Они целовались, не в силах оторваться друг от друга. Она не могла поверить, что не прошло и года с того дня, когда этот замечательный мужчина сел на ступеньки рядом с ней, а теперь они женаты и живут вместе. Она уже не помнила, какой была ее жизнь без него, и знала, что его объятия и поцелуи ей никогда не наскучат.

– Все готово? – спросила она.

Филипп попробовал и сосредоточенно наморщился.

– Думаю, нужно еще полчаса.

– Отлично! – воскликнула Эстер и потянула мужа в спальню.

– Мадам Пастернак, вы меня соблазняете?!

– Ага, – радостно улыбнулась она.

Физически их брак начался не лучшим образом – с ужасов, пережитых в синагоге. Семья Филиппа заказала для них несколько дней в очаровательном шале в Лагевницском лесу. Но они были так напуганы произошедшим на свадьбе, что в первую ночь просто сидели, прижавшись друг к другу, смотрели на огонь в камине и мечтали вернуться домой, чтобы убедиться, что с близкими все хорошо.

Уставшие и напуганные, они, в конце концов, легли в постель. Сон в объятиях друг друга их успокоил. На следующее утро, когда рассветные лучи пробились сквозь кроны деревьев, они нашли путь друг к другу. Все сложилось так хорошо, что Эстер, будь ее воля, осталась бы здесь навсегда. С Филиппом ей нечего было стесняться. Она доверяла ему так безраздельно, что стеснительность казалась бессмысленной. Кроме того, они вступили в брак абсолютно невинными, и этот путь им предстояло пройти вместе. Эстер надеялась, что впереди у них еще много счастливых лет.

– Тогда в постель? – лукаво спросила она.

Взгляд Филиппа потемнел.

– Да, конечно… Но мне нужно тебе что-то сказать…

– Это не может подождать? Ну же!

Эстер потянула на себя покрывало и была уже готова прыгнуть в постель, но вдруг увидела, что на кровати лежит груда одежды.

– Филипп, что это?

Филипп быстро собрал одежду и затолкал ее в мешок.

– Это на переделку. Люди так быстро худеют, что им нужно переделывать одежду. Прошел слух, что я могу это сделать. Мне платят деньгами или продуктами, что гораздо лучше, но…

– Но делать это нужно тайком, – закончила за него Эстер.

Ей не хотелось думать, что произойдет, если об этом узнают. Работать с тканью, даже в собственной квартире, было строжайше запрещено.

– Если хочешь, я все брошу, – пробормотал Филипп, прижимая жену к себе.

Эстер покачала головой. Они шутили насчет домашнего фартука, но она знала, что Филиппу тяжело целыми днями сидеть дома. Работа помогала сохранить рассудок. Кроме того, людям это было необходимо. Повязку сменила желтая звезда Давида. Звезду следовало нашивать на одежду на груди и спине. Все банковские счета евреев были заморожены, на наличные ввели ограничение. Одеваться красиво становилось все труднее, но никто не хотел поступаться собственным достоинством – рядом с безупречно одетыми эсэсовцами они должны выглядеть прилично. Если портные, в том числе и Филипп, могут помочь этой маленькой победе, значит, они должны это сделать.

– Ты же просто нашиваешь звезды, верно? – спросила Эстер, указывая на груду одежды.

– Верно, – кивнул Филипп.

Это действительно было позволено, и некоторые состоятельные евреи даже заказывали звезды особого фасона, создав своеобразную моду страдания. Впрочем, нацисты быстро положили этому конец. Но их мелочность дала Филиппу новые заказы – он менял стильные звезды на грубые заплатки, которые так нравились захватчикам. А уж если он кое-где делал шов, подшивал подол или добавлял какую-то деталь, то кому до этого было дело?

– Немцам не на что жаловаться. Они и без того нас всего лишили – зачем им еще и наша одежда?

Филипп неловко поежился.

– Мне, правда, нужно тебе что-то сказать…

Эстер с удивлением посмотрела на него.

– Это не про одежду?

– Нет.

– И это не может подождать? – снова спросила она, но у нее уже возникло неприятное чувство, напрочь убившее настроение. – Что ж, рассказывай…

– Нет, нет, нет, это может подождать… Иди ко мне…

Он начал расстегивать пуговички на ее форме, но пальцы его дрожали, и Эстер осторожно его остановила.

– Лучше расскажи, Филипп… Общая проблема…

– Все равно проблема, – мрачно закончил он.

– Пока мы вместе, то…

– Пока…

Сердце Эстер упало.

– Что случилось? Квартира? Хозяин…

– Нет, не хозяин, нет… Просто… Подожди минутку…

Он метнулся в кухню и вернулся с местной газетой «Лодзер Цайтунг». Филипп медленно развернул ее и передал Эстер. На развороте была напечатана карта города, с темным пятном в районе рынка Балуты. Ниже было напечатано «Die Wohngebiet der Juden».

– Wohngebiet? – Эстер непонимающе посмотрела на Филиппа.

– Место проживания, – перевел он и с горечью добавил: – Гетто.

Эстер рухнула на постель, даже не заметив, что Филипп сел рядом. Она никак не могла понять немецкий текст. Статья, написанная в имперском стиле захватчиков, гласила, что евреи как «раса, лишенная чувства чистоты» должны жить отдельно от остальных членов общества, чтобы не заразить «порядочных граждан» города. Эстер снова и снова перечитывала эти слова, понимая их лишь отчасти.

– Лишенная чувства чистоты, – прошептала она. – Да как они смеют?!

Она оглядела свою квартирку – маленькую, старую, даже ветхую, но безупречно чистую.

– Это неправда, Эстер, – мягко проговорил Филипп.

– Знаю! И от этого еще хуже! Как они смеют говорить о нас такое? Разве не существует закона о клевете?! Почему их никто не остановит?

Филипп закусил губу.

– Они – победители, дорогая. Значит, они могут сделать все, что захотят…

– И загнать нас в… гетто?

Даже само слово было отвратительным – коротким и резким, как ядовитое насекомое.

– Похоже, да…

– И когда?

Филипп сглотнул.

– Нам дали три дня…

Эстер с ужасом посмотрела на него, поднялась и вышла из спальни в кухню. Пальто ее висело на крючке в коридоре – там она повесила его, войдя домой, ощутив восхитительный запах бигоса и увидев любимого мужа в фартуке. Ей хотелось соблазнить его, несмотря на все, о чем он уже знал… И в то же время ей хотелось, чтобы он не говорил ей об этом, пока… Пока что?

– Что нам делать, Филипп?

Он подошел, обнял ее за талию, и она прижалась к нему. Он нежно провел губами по ее шее.

– Мы станем еще ближе друг к другу, дорогая. Эта квартирка нравится мне так же, как и тебе, но мой дом – там, где ты. Если немцы думают, что нас можно сломить, вытеснив из родного города, то они ошибаются. Давай съедим наш бигос и ляжем в постель, а завтра пойдем к родным и найдем новый дом – лучше любого немецкого дворца, потому что наш дом будет наполнен любовью, а не ненавистью.

Они попытались. Оба старались изо всех сил, но бигос отдавал опилками. Невозможно было заснуть, зная, что это последняя ночь в крохотном родном доме. Когда первые лучи рассвета пробились сквозь шторы, оба испытали облегчение. Они слышали крики на улице, но продолжали лежать, обнявшись, оттягивая последние моменты безопасности. Тут в дверь постучали – пришли родители и сестра Эстер. Пришлось подниматься и решать, что делать с этим кошмаром.

Все были близки к панике. Гетто устроили в районе большого рынка Балуты в северной части Лодзи. Многие евреи уже жили там, но было немало и тех, кто жил в других частях города. Никто не знал, что теперь делать и куда бежать.

– На Полудневой улице есть бюро по переселению, – сообщил им Томаш, но когда они пришли туда, там уже скопилась огромная толпа.

– А что будет со школой? – спросила Лия, с интересом осматриваясь вокруг. Ей было четырнадцать – и она единственная из всех видела в происходящем приключение.

– Школа? – рассмеялся проходивший мимо немец. – Зачем таким, как ты, школа? Пустая трата времени и сил учителей.

Лия уперла руки в округлившиеся бока.

– Я лучшая в своем классе, чтобы вы знали!

– Правда? Иди-ка сюда, и я преподам тебе единственный урок, который пригодится таким, как ты!

Он сделал непристойный жест, и его приятели грубо заржали. Лия выступила было вперед, но Эстер утянула ее назад.

– Оставь, Лия. Они того не стоят.

– У них нет права так с нами разговаривать, – сердито надулась сестра.

Эстер печально улыбнулась. Что тут скажешь? Лия права, но печальная правда оккупированной Лодзи заключалась в том, что завоеватели могли разговаривать с ними так, как захотят.

– Просто стой в очереди.

Ожидание было долгим и мучительным. Наконец, они попали внутрь. За столами сидели уставшие работники. Руководил всем Хаим Румковский, которого немцы месяц назад назначили «еврейским старостой». Ему предстояло управлять гетто. Благородные седины и теплая улыбка внушали доверие, но взгляд, скользивший по толпам «своего» народа, был холодным. Рядом с ним стояли два эсэсовца. Эстер обрадовалась, что их направили к молодой женщине, сидевшей за самым дальним от Румковского столом.

– Нам нужен маленький домик для нас с мужем и еще один для моих родителей и сестры, – сказала она.

Женщина посмотрела на нее, расхохоталась, а потом нахмурилась.

– С вами все в порядке? – спросила Эстер.

– Насколько это возможно, когда приходится сообщать каждому плохие новости, – мрачно ответила женщина. – Вам придется жить вместе.

– Всем?

Женщина вздохнула.

– Всем вам и другим тоже.

– Вы хотите, чтобы мы жили с чужими людьми?

– Извините, но в гетто жилья вдвое меньше, чем наших семей. И в большинстве домов все еще живут поляки.

– И что с ними будет?

– Их переселят.

Женщина сказала это спокойно, но Эстер не могла справиться с ноющим чувством ужаса. Ситуация была кошмарной. Она с ужасом посмотрела на Филиппа. Квартирка их была крохотной – но она была их собственной. Теперь же им предстоит жить всем вместе, как в детстве, да еще и с чужими людьми!

– А мои родители? – спросил Филипп. – Что, если мы возьмем к себе моих родителей?

– Значит, вас будет семеро? – уточнила женщина, и они кивнули.

Их родители встречались лишь несколько раз, но присутствие Эстер и Филиппа их сблизит.

– У меня есть жилье на Кройц-штрассе.

– Где?

Женщина наклонилась поближе.

– На Кржижовой, – шепнула она очень тихо, словно само польское слово было уже преступлением. – Там две спальни.

– Две?

– И чердак.

– Мы согласны, – решительно произнес Филипп, сжимая руку Эстер. На ушко он шепнул: – Чердак – это так романтично!

За такой оптимизм Эстер полюбила его еще сильнее, но, когда они, получив ключ, отправились в незнакомый дом, где им предстояло жить со всеми родителями, она думала, что никогда в жизни не сталкивалась с чем-то менее романтичным. А когда они уйдут в гетто, в их любимой квартирке поселятся какие-нибудь немцы. Сердце Эстер разрывалось от боли. Она так вцепилась в руку Филиппа, что костяшки на его пальцах побелели.

Глава четвертая. 9 февраля 1940 года

АНА

Бум, бум, бум!

Ана неохотно открыла глаза и потянулась за формой, предусмотрительно повешенной прямо на двери спальни. Сквозь шторы пробивались лучи света – наверное, уже рассвело. И все же Ана не чувствовала себя готовой к новому дню. Слишком много младенцев решает появиться на свет среди ночи. Однажды ей сказали, что так женский организм стремится дать жизнь ребенку до того, как придет время заниматься домашними хлопотами дня. Сколь бы ни любила Ана Бога, но порой ей хотелось, чтобы Он был женщиной – тогда беременность была бы организована гораздо разумнее.

– Подождите! – крикнула она, поскольку стук в дверь продолжался.

Похоже, ее помощь нужна какой-то матери. Мысленно она перебрала список пациенток – на этой неделе вроде бы никто не должен был появиться на свет, но дети – дело такое, они всегда появляются, когда готовы сами, а не когда к их появлению готовы все остальные. Ана натянула самые толстые свои чулки, пристегнула их к поясу и в очередной раз подумала, что пора бы уже носить брюки, как это делают молодые акушерки. Гораздо практичнее – но Ана никак не могла решиться. Она старела – и в этом заключалась главная проблема. Она стала старой, неповоротливой, и поутру ей совсем не хотелось подниматься.

– Подождите! – крикнула она еще раз.

Ана всем говорила, что ей нужно несколько минут, чтобы посреди ночи дойти до дверей, но в состоянии паники отцы редко об этом вспоминали. Они думали только о своих драгоценных женах и появляющихся на свет детях – впрочем, именно так и должно быть.

Наконец, она собралась и спустилась. Бартек повернулся на бок, послал ей воздушный поцелуй, и она ответила, хотя глаза его уже закрылись. Счастливчик! Может еще два часа поспать, прежде чем отправляться в типографию – какой разумный выбор профессии! И все же при мысли, что сейчас она поможет прийти в мир новому человеку, Ана ощутила знакомое возбуждение – набирая тексты в типографии, такое чувство вряд ли ощутишь.

Глядя на закрытую дверь спальни сыновей, Ана не смогла сдержать улыбки. Бронислав и Александр пошли по ее стопам – выбрали медицину. Брон уже целый год работает врачом, а Сандер еще учится. Младший сын, Якуб, решил стать учеником отца, и Ана знала, какую радость Бартеку это доставило – хотя бы один из трех сыновей пошел по его стопам.

Ана посмотрела на семейную фотографию, которая стояла внизу на самом почетном месте. Какая суета была в тот день, когда они решили сфотографироваться, но результат стоил того. Да, все они выглядели слегка напряженно и неестественно, стояли и смотрели прямо в камеру, а не веселились и не поддразнивали друг друга. Но на фотографии они остались вместе навсегда – ее семья.

– Открывайте! – рявкнул кто-то за дверью, и Ана замерла.

Не похоже на счастливого будущего отца. И все же она накинула пальто, взяла медицинский чемоданчик и повернула ключ в замке. Дверь мгновенно распахнулась. Ана еле успела отшатнуться, как в дом ворвались двое мужчин. Увидев эсэсовскую форму, Ана перепугалась, но тут же напомнила себе, что и у немецких женщин рождаются дети – за свою карьеру она приняла немало немецких младенцев. Она постаралась взять себя в руки.

– Что вам нужно, господа?

Эсэсовцы выглядели озадаченными.

– Где ваш муж?

– Спит.

– И он позволяет вам открывать дверь ночью? – Немцы переглянулись и громко расхохотались: – Ох, уж эти поляки!

– Я сама открываю дверь по ночам, потому что всегда приходят ко мне. Я акушерка.

Немцы смолкли, отступили, внимательно посмотрели на нее – только сейчас они заметили медицинскую форму и чемоданчик. Старший из них шутливо ей поклонился.

– Извините, мадам. У вас благородная профессия.

– Благодарю.

Более молодой солдат недоуменно посмотрел на старшего.

– Моя мать акушерка, – рявкнул старший. – Выйди!

Оба попятились к двери. Дверь оставалась распахнутой, и ледяной февральский ветер задувал в дом Аны.

– Чем я могу вам помочь? – нервно спросила она.