Последняя война Российской империи

Отъезжавших русских туристов грабили банки, переставшие выдавать им денежные переводы и вклады, а также солдаты и офицеры конвоя, занимавшиеся прямым мародерством. Репатриантов отправляли на родину крупными партиями по нескольку сотен человек, которыми набивали вагоны, лишая запертых людей самого необходимого – пищи, воды, сна и даже возможности удовлетворения естественных потребностей. Больным не делалось никакой поблажки. Сопротивлявшихся нещадно били. Над женщинами издевались, заставляя их раздеваться донага при обысках. Изнасилования стали рядовым явлением, не щадили даже 14-летних девушек. От бесчеловечного обращения многие сходили с ума, очевидцы рассказывали о нескольких случаях самоубийства. По сообщению Санкт-Петербургского телеграфного агентства, больницы Швеции были «переполнены изувеченными русскими, выехавшими из Германии, жертвами немецких зверств».

В Петербурге на воскресенье 2 августа был назначен торжественный молебен в Зимнем дворце. Солнце сияло, Нева, запруженная яхтами и лодками, переливалась ослепительными бликами. Тысячи людей с иконами, флагами и транспарантами с утра толпились на набережных, ожидая приезда государя. Николай II прибыл на яхте из Петергофа около трех часов дня и, пересев в карету, проследовал во дворец. Там, в Николаевском зале, в присутствии придворных, высших сановников империи и офицеров гвардии, был отслужен молебен. Единственным иностранцем, допущенным к этому торжеству, был французский посол – в знак уважения к союзной державе ему отвели место по правую руку подле царя. Весь пятитысячный зал пел «Спаси, Господи» и «Многая лета», дамы в порыве восторженного обожания пытались поцеловать у государя руку. Затем один из священнослужителей зачитал манифест об объявлении войны Германии. «Ныне, – говорилось в нем, – предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство и целость России и положение ее среди великих держав… В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри, да укрепится теснее единение Царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага».

По окончании чтения манифеста царь, взяв в правую руку Евангелие, обратился к присутствующим офицерам: «Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей». Эти слова должны была напомнить присутствующим о знаменитой клятве Александра I в 1812 году: «Я лучше отращу бороду и буду питаться картофелем в Сибири, чем подпишу позор моего Отечества», то есть мирный договор с Наполеоном. Ответом Николаю было громкое единодушное «ура».

Спустя несколько минут государь вышел на балкон, задрапированный красными полотнищами. При его появлении множество людей, заполнивших площадь перед Зимним дворцом, упали на колени и запели «Боже, царя храни!». Николай пытался говорить, но волнение на площади не затихало, и потрясенный царь замолчал, склонив голову.

Россия ответила на царский манифест взрывом патриотизма – «бессмысленного и беспощадного», как и в других странах. «Воинственный пыл и какой-то радостный подъем, охватившие в ту пору весь наш народ61, – пишет протопресвитер Георгий Шавельский, – могли бы послужить типичным примером массового легкомыслия в отношении самых серьезных вопросов. В то время не хотели думать о могуществе врага, о собственной неподготовленности, о разнообразных и бесчисленных жертвах, которых потребует от народа война, о потоках крови и миллионах смертей, наконец, – о разного рода случайностях, которые всегда возможны и которые иногда играют решающую роль в войне. Тогда все – и молодые и старые, и легкомысленные и мудрые – неистово рвались в это страшное, неизвестное будущее, как будто только в потоке страданий и крови могли обрести счастье свое».

К чести Российского государства, германскому послу и членам миссии позволили беспрепятственно выехать в Берлин. Пурталес, ожидавший, что вслед за объявлением войны в Петербурге немедленно вспыхнет революция, даже не прислушался к дружескому совету отослать свою коллекцию художественных ценностей на хранение в Эрмитаж, так как полагал, что Зимний дворец будет разграблен одним из первых.

Надежды на революцию оказались преждевременными, зато опустевшее германское посольство 4 августа подверглось дикому разгрому, продолжавшемуся три дня. Беснующаяся толпа, выкрикивая проклятия и ругательства в адрес кайзера, выломала двери, решетки окон, выбросила на улицу мебель, шкафы с кипами бумаг, мрамор и бронзу эпохи Возрождения из коллекции Пурталеса, и наконец сбила с крыши колоссального здания двух тевтонов, держащих коней – олицетворение воинствующей Германии. Бронзовые фигуры были утоплены в Мойке. Министр внутренних дел Маклаков и только что назначенный новый градоначальник князь Оболенский безучастно наблюдали за происходящим. Полиция следовала их примеру. Кадетская «Речь» в эти дни писала о «безобразных уличных сценах, в которых хулиганство пользуется вывеской патриотизма», и призывала, чтобы народное воодушевление не было «обезображено выходками, носящими все признаки настоящего погрома».

Впрочем, выступление Англии на стороне Антанты вызвало всеобщий вздох облегчения и притушило страсти. Известие об объявлении Австро-Венгрией войны России было воспринято уже намного спокойнее, как должное. Массовые патриотические шествия, однако, не прекратились. Морис Палеолог, наблюдавший их из окна французского посольства, записал: «Толпа очень смешанная: рабочие, священники, мужики, студенты, курсистки, прислуга, мелкие чиновники и т. д. Энтузиазм кажется искренним».

Современники единодушно отмечали, что война на первых порах как будто залечила внутренние раны русского общества. По словам дипломата Георгия Николаевича Михайловского62, «то противостояние общества и правительства, которое было хронической язвой всей русской жизни, внезапно куда-то исчезло. Те же люди, которые еще так недавно не могли говорить о противоположном стане общества или правительства иначе, как с пеной у рта, в настоящий момент работали сообща, и не из тактических соображений, а работали на совесть, всем своим нутром чувствуя, что в этой совместной работе спасение всех. Я не помню ни одной скептической улыбки, ни одного иронического слова с той или другой стороны. Совершилось чудо единения если и не «царя с народом», как об этом говорили всюду разбросанные казенные жетоны и надписи, то, во всяком случае, правительства и общества. Какая поразительная противоположность по сравнению с японской войной! Поражающе изменилось у всех и отношение к царю и царской семье. Если до войны и говорили о Распутине, если в обществе до войны 1914 г. относились к царю без всякого энтузиазма, а очень многие обвиняли его лично в роковом тупике, в котором очутилась Россия, то теперь, в эти первые дни войны, все было ему прощено, все забыто, и так хотелось видеть в нем в эти дни действительного вождя армии и России, что самые скептические умы готовы были идти на какой угодно обман рассудка, чтобы только не потерять этой иллюзии, необходимой для ведения войны».

Правительство было убеждено в полной боевой готовности русской армии. Кривошеин в разговоре с депутатами Думы, потирая привычным нервным жестом свои руки, что было у него всегда знаком довольства, уверял: «Положитесь на нас, господа (т.е. на правительство. – С. Ц.), все пойдет прекрасно, мы со всем справимся». Член Государственного Совета Иван Григорьевич Щегловитов с ироничной улыбкой говорил: «Ошибся Василий Федорович (т.е. кайзер Вильгельм. – С. Ц.), ошибся. Не устоять ему».

На чрезвычайной сессии Государственной Думы 8 августа единение законодательных учреждений с властью было полным. Депутаты приняли все военные кредиты, фракции заключили Священный союз на период войны. Большинство вождей социал-демократии (Плеханов, Троцкий, Керенский и др.) писали и говорили о необходимости борьбы с «феодальным милитаризмом» Германии.

Однако уже вполне отчетливо слышался и голос Ленина с его проповедью пораженчества и «превращения войны империалистической в войну гражданскую». Согласно донесению начальника Петербургского охранного отделения генерала Михаила Фридриховича фон Котена, 1 августа бастовали 27 тысяч человек на 21 заводе. «Выступавшие на означенных сходбищах ораторы, – говорится в этом документе, – подчеркивали общность интересов “всего мирового пролетариата”, настаивали на обязательности для сторонников социалистических тенденций всеми мерами и средствами бороться против самой возможности войны, независимо от поводов и причины для начала таковой… рекомендовали призываемым в ряды армии запасным обратить всю силу оружия не против неприятельских армий, состоящих из таких же рабочих пролетариев, как и они сами, а против “врага внутреннего в лице правительственной власти и существующего в империи государственного устройства”». Это были самые крупные антивоенные выступления в Европе.

Не во всех воюющих странах начало войны было отмечено столь драматическими событиями, как в Германии и России. В Париже и Лондоне обошлось без разгрома иностранных посольств63, но немецкие магазины и лавки все-таки подверглись нападениям; были арестованы иностранцы, подозреваемые в шпионаже.

Ярче всего патриотическое воодушевление, охватившее самые широкие слои населения, было видно на призывных пунктах. Генеральные штабы воюющих стран в своих предвоенных расчетах исходили из того, что приблизительно 10% подлежащих мобилизации мужчин уклонятся от призыва64. На деле количество уклонистов оказалось сравнительно небольшим – их доля не превысила 4% в России и 1,5% в Германии.

Недобор с лихвой восполнялся за счет добровольцев. В России их называли охотниками. Во всей огромной империи не было уезда, где бы на пункты сбора по собственному почину не явились молодые люди различных сословий и состояний с просьбой зачислить их в действующую армию. Там на них, однако, зачастую смотрели косо. Писатель и историк Марк Алданов свидетельствует: «Я слышал от боевых офицеров, что в пору мировой войны самые плохие солдаты выходили из добровольцев…». Не лучшее отношение добровольцы встречали и со стороны солдат – в массе своей, крестьян. Философ и литератор Федор Степун, встретивший войну артиллерийским офицером, вспоминал, что в его роте было семь охотников, и «солдаты все, как один, относились к ним с решительным недоброжелательством, а подчас и с явным презреньем и ругали их самыми отборными словами». В глазах этих крестьянских мужиков и парней добровольчество выглядело легкомысленным и предосудительным баловством. «Добровольцев они презирают потому, – отмечает Степун, – что добровольцы пришли в батарею “зря”, потому что они ничего “настоящего” все равно делать не могут, потому что их привела в ряды защитников Отечества не судьба, а фантазия… потому, наконец, что добровольцы эти бежали от того глубоко чтимого солдатами священного, полезного и посильного им домашнего труда, который после их побега остался несовершенным на полях и в хозяйствах».

Добровольчество в России было заметным явлением, но все же не «делало погоды» в армии, – в отличие от Германии и Великобритании, где население буквально штурмовало мобилизационные пункты.

Немецкие добровольцы, в основном, принадлежали к зажиточным слоям общества. Из них составляли целые корпуса. Весьма показательной является история Адольфа Гитлера, признанного непригодным к службе по состоянию здоровья. Попасть в армию ему помогло прошение на имя короля Баварии, после чего он был зачислен рядовым в 16-й Баварский резервный пехотный полк. Всего осенью 1914 года в Германии были сформированы 13 дивизий, укомплектованных добровольцами.

Еще большего размаха добровольчество достигло в Англии – единственной европейской стране, не знавшей всеобщей воинской повинности. Поэтому к началу войны англичане могли выставить на поле боя всего 150 тысяч человек. Но в течение нескольких недель к этой «ничтожно малой армии», согласно презрительной оценке Вильгельма II, присоединилось еще полмиллиона добровольцев, из которых английское военное командование создало 40 дивизий – полноценную новую армию.

Главной военной приметой первых дней августа были бесконечные эшелоны, направлявшиеся к линии фронта, одни – на запад, другие – на восток. Вагоны были забиты кадровыми военнослужащими и резервистами. Толпа на вокзалах провожала их восторженными возгласами и пением национальных гимнов. Женщины забрасывали вагоны цветами и посылали солдатам воздушные поцелуи. В ответ те улыбались и, высунувшись из окон, размахивали фуражками и касками. Немцы царапали мелом на вагонах слова популярного тогда стишка, который выкрикивали уличные мальчишки: «Jeder Schuss ein Russ, Jeder Schuss ein Franzos, Jeder Tritt ein Britt» («Каждый выстрел – один русский, каждый удар штыка – один француз, каждый пинок – один англичанин»; после вступления в войну Японии к стишку добавили еще одну строку: Jeder Klaps ein Japs – «Каждый шлепок – один японец»). На шеях у русских новобранцев висели связки колбас и баранок – не вполне законные «трофеи» из привокзальных буфетов и ларьков. Настроение у всех было бодрое. Говорили о предстоящей войне, наградах и о том, что скоро вернутся домой.

«Ни один человек на свете, – вспоминал член партии кадетов Владимир Дмитриевич Набоков (отец писателя), – не поверил бы, если бы ему сказали в 1914 году, что тогдашние тринадцатилетние дети окажутся участниками войны, – что через четыре года она будет в полном разгаре и что к этому времени будет мало надежды на сколько-нибудь близкий ее конец».

Пражский журналист Эгон Эрвин Киш, уходя на фронт, пошутил над предложением матери взять с собой запасное нижнее белье: не думает ли она, что ее сын отправляется на новую Тридцатилетнюю войну? Второго комплекта белья не понадобится.

Успокоительной иллюзии о скоротечном характере начавшейся войны были подвержены не только нижние чины, но и руководство противоборствующих армий. Среди русских, французских и германских офицеров, в том числе высшего состава, было немало таких, которые надеялись выпить за победу в столице поверженного врага не позднее, чем в середине сентября. По словам Владимира Иосифовича Гурко, «присоединение к державам Согласия Англии и выяснившийся нейтралитет германского союзника Италии настолько всех опьянили, что господствовала мысль об окончании войны чуть ли не в шесть недель». Начальник штаба Киевского военного округа генерал Владимир Михайлович Драгомиров, рискуя прослыть пессимистом, высказывал мнение, что война продлится четыре месяца. «Имеются веские финансовые причины, из-за которых великие державы не смогут выдержать долгой войны», – утверждал член британского военного кабинета лорд Ричард Холдейн, имея в виду сильнейшую зависимость британской и германской экономик от внешней торговли. Адмирал Тирпиц свидетельствует, что в главной квартире германской армии не было «ни одного офицера, который не верил бы, что война закончится до 1 апреля 1915 года». Вильгельм, обращаясь к солдатам, отправлявшимся на фронт, пообещал, что они вернутся домой с победой «прежде чем листья падут с этих лип» (на берлинском бульваре Унтер ден Линден). Английским волонтерам предлагалось потерпеть чуть дольше – до Рождества.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эту образную картину начертал профессор Гофман в своем докладе, прочитанном в 1890 г. на Бременском съезде немецких естествоиспытателей. См.: М. Нордау. Вырождение. Современные французы. – М., Издательство «Республика», 1995. С. 45.

2

Автор позволил себе перефразировать известный пассаж Макса Нордау. См.: М. Нордау. Вырождение. С. 46.

3

Согласно Марксу, «абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления» обусловливает «накопление нищеты, соответственное накоплению капитала. Следовательно, накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной деградации на противоположном полюсе» (К. Маркс, Капитал, глава 23 «Всеобщий закон капиталистического накопления»).

4

См.: Keynes John Maynard. The Economic Consequences of the Peace. New York. – Harcourt Brace and Howe. 1920.

5

«О чудо! Сколько вижу я красивых созданий! Как прекрасен род людской! О дивный новый мир, где обитают такие люди!». Шекспир, «Буря».

6

Автор нашумевшего романа «Долой оружие!» («Die Waffen nieder!», 1889), рассказывающего о судьбе молодой женщины, чья жизнь была искалечена европейскими войнами 60-х гг. XIX в. Эта книга выдвинула Берту фон Зутнер в первые ряды борцов за мир.

7

Италия настояла на том, чтобы римскому Папе приглашения послано не было; Болгария, формально все еще зависимая от Турции, по настоянию последней была допущена без права голоса.

8

Настоящее имя – Анна-Виктория Савари.

9

Записка П.Н. Дурново была опубликована уже после войны в советских и эмигрантских изданиях. Некоторые историки ставят подлинность этого документа под сомнение. М. Алданов по этому поводу пишет: «Когда я впервые прочел этот документ, у меня, не скрываю, возникло сомнение: уж не апокриф ли это? Правда, большевики, когда дело не касается их собственной партии… обычно публикуют исторические документы честно, то есть без фальсификации. Кроме того, и главное, большевики не могли ни в малейшей степени быть заинтересованы в том, чтобы ложным образом приписывать замечательные политические предсказания реакционному сановнику старого строя. И тем не менее некоторое сомнение у меня возникло: уж слишком удачны были все предсказания Дурново – повторяю, я не знаю другого такого верного предсказания в истории. Ввиду этого я обратился к некоторым жившим в эмиграции старым сановникам, которые по своему служебному положению в 1914 году или по личным связям должны были бы знать о записках, подававшихся императору Николаю II. Я получил подтверждение, что записка Дурново не апокриф: она действительно была подана в оригинале царю в феврале 1914 года, а в копиях двум или, быть может, трем виднейшим министрам того времени. Один из сановников, по случайности живший в 1914 году в том же доме, что и Дурново, и часто с ним видевшийся (хотя по службе и по взглядам они не были близки друг другу), сообщил мне также, что взгляды, изложенные в записке, Дурново излагал ему в беседах еще в 1913 году, если не раньше. Таким образом, никаких сомнений в подлинности записки быть не может».

10

«Войны присущи природе капитализма, – писал Маркс. – Они просто прекратятся, когда будет отменена экономика капитализма».

11

Сasus belli (лат.) – формальный повод для объявления войны.

12

По словам Джавахарлала Неру, вся суть расистского фашизма сводится к применению колониально-империалистических методов в самой Европе.

13

Идеолог британского империализма Сесил Родс, учась в Оксфорде, усвоил, что англичане принадлежат к «людям лучшей нордической крови».

14

Хирург Н.И. Пирогов рассказывал о своей встрече на морских купаниях в Ревеле с Н.И. Крыловым, профессором римского права в Московском университете. «Мы раздеваемся и идем купаться. Первый входит в воду Крылов; но как только окунулся, так сейчас же благим матом назад; трясясь, как осиновый лист, посинев, Крылов бежит из воды, крича дрожащим голосом:

– Подлецы – немцы!

Мы хохотали до упаду при этой сцене. Это было так по-русски, и именно по-московски: «немцы – подлецы – зачем вода холодна!» – немцы – подлецы, жиды – подлецы, все – подлецы, потому что я глуп, потому что я неосторожен и легковерен» («Вопросы жизни. Дневник старого врача»).

15

Михаил Никифорович Катков (1818—1887) – русский публицист, издатель журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости». С 1885 г. выступал с резкими антигерманскими статьями в пользу союза России с Францией.

16

Осада и штурм Геок-Тепе были предприняты отрядом генерала Скобелева 23 декабря 1880 – 12 января 1881 г. во время Ахалтекинского похода 1880—1881 гг. Участники взятия крепости были награждены специальной медалью «За взятие штурмом Геок-Тепе», учрежденной 19 февраля 1881 г.

17

«Союз трех императоров» – военно-политический союз между Россией, Австро-Венгрией и Германией, закрепленный в ряде соглашений и просуществовавший с 1873 по 1886 г.

18

Это меткое выражение принадлежит русскому дипломату графу Петру Шувалову, другу и поклоннику германского канцлера. Во время одной из бесед с Бисмарком в 1878 г. он заметил: «У вас кошмар коалиций», – и получил утвердительный ответ: «Поневоле!»

19

В 1888 г. он писал, отвечая сторонникам войны с Россией: «Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах собственно русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей…»

20

Осенью 1805 г., в разгар войны с Наполеоном, Александр I посетил в Потсдаме своего союзника, прусского короля Фридриха Вильгельма III. После прощального ужина 3 ноября оба государя и королева Луиза встали из-за стола и спустились в склеп Гогенцоллернов, ярко освещенный свечами. Романтическая обстановка так взволновала Александра, что он припал к гробу Фридриха II и затем протянул руки Фридриху-Вильгельму и Луизе, поклявшись в вечной дружбе, залогом которой должно было стать освобождение захваченной французами Германии. Некоторая ирония этой патетической сцены заключалась в том, что русско-прусская дружба завязалась при гробе короля, который бивал русских, сам был ими жестоко бит в Семилетнюю войну, и удержался на престоле лишь потому, что в России, на пике военных успехов русских войск, уже захвативших Берлин, произошла внезапная смена правительств.

21

Серебряные трубы с надписью: «За взятие Берлина в 1760 году» пожалованы Выборгскому полку 28 августа 1760 года.

22

8 сентября 1890 г. Вильгельм сделал скандальную запись в золотой книге мюнхенского магистрата: «Suprema lex regis voluntas» («Воля короля – высший закон»). Согласно Конституции 1871 г., кайзер был отнюдь не всемогущ. Ряд важнейших своих полномочий он осуществлял с согласия Союзного совета (бундестага) и рейхстага.

23

Другие монархи тоже символически являлись офицерами иностранных армий. Так, английский король Георг V в чине полковника входил в состав прусских драгун, полковниками австрийской армии числились русский царь, а также короли Швеции, Бельгии, Италии и Испании.

24

Для сравнения: аналогичная организация в Великобритании сумела привлечь всего 35 тысяч сторонников.

25

Его матерью была старшая дочь королевы Виктории, носившая то же имя.

26

Концепцию «Желтороссии» сформулировал писатель и этнограф Сибири Илья Семенович Левитов: «Под Желтороссией я понимаю пространство, в котором русский элемент смешивается с желтой расой, особенно то, которое простирается от Байкала к Тихому океану. Это пространство как бы изолировано от России и имеет с ней нечто общее» (см. его работы: «Желтая Россия». СПб., 1901 и «Желтороссия как буферная колония». СПб., 1905).

27

Прусский военачальник принц Мориц фон Ангальт-Дессау решил исход дела в сражении против саксонцев под Кёссельдорфом (15 декабря 1745 г.), в котором он командовал левым флангом. Упомянутая молитва звучала так: «Господи Боже, помоги мне, а если не хочешь помочь мне, по крайности не помогай негодяям, нашим врагам, а просто смотри сверху, как мы сражаемся. Аминь. Во имя Иисуса, марш-марш!»

28

В конце 1930-х гг. на идеях Шлиффена строилась нацистская доктрина блицкрига.