Маленькая жизнь на малой родине

Пётр Ореховский

Маленькая жизнь на малой родине

Рассказать обо всех мировых дураках,Что судьбу человечества держат в руках?Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,Что уходят в историю в светлых венцах?Для чего? Тишина под парижским мостом.И какое мне дело, что будет потом?Г. Ивановмежду 1943 и 1958 гг.

Часть первая

1. Доцент

Сергей Иванович Любимов не любил студентов. Студенток он, правда, отличал и не питал к ним раздражительных чувств, но никогда за ними не ухаживал. Хотя иногда ему этого и хотелось, но мешали остатки преподавательской этики. Иногда он думал про себя, что вот хорошо бы встретиться с наиболее симпатичными из них после того, как они закончат университет. Однако наиболее симпатичные выходили замуж ещё до получения диплома и исчезали с горизонта Любимова, как пестрокрылые бабочки при наступлении зимы, неизвестно куда. Если же они и появлялись вновь, то Сергей Иванович абсолютно не узнавал в этих мясистых, уверенных в своей жизненной правоте женщинах тех тонких в кости и робких девиц, которые могли заплакать или надуться от слов преподавателя.

Студентов у Сергея Ивановича было много, подходила летняя сессия, и они шли «рубить свои хвосты». Любимов назначал им специальные часы, в которые они не приходили, зато потом охотились за ним по всему университету и отнимали время его личной жизни. Это повторялось из года в год. Любимов научился смиряться с этим: отловленный, покорно шёл в сопровождении молодых людей на кафедру и слушал, одновременно листая их курсовые работы, заикающийся поток слов, претендующий на имитацию компетентности. Если не дёргаться и не пытаться добиться получения тех фраз, которые каждый преподаватель считает в своём курсе ключевыми, то поток студентов можно переждать. Они кончаются, как шумные летние дожди, и никогда не бывают бесконечными, как дожди осенние. Надо просто притерпеться.

На кафедре кроме него сидел американец Том Джонсон, работавший в университете по какому-то неизвестному Любимову обменному контракту. Сергей Иванович ему сочувствовал, хотя и не мог понять, почему за два года жизни в России американец выучил не более десятка русских слов, а также в чём для гражданина США состоит привлекательность заработной платы университетского доцента. Вроде бы Том Джонсон был волонтёром, который нёс светоч знания в страну третьего мира, что после возвращения в мир первый должно было обеспечить ему существенное увеличение дохода и продвижение в карьере. На сумасшедшего учёного, ищущего новых знаний, или тем более на шпиона он вроде бы никак не походил, но у Любимова всё-таки оставались сомнения в отношении его благородства. Полный человек в очках в неопределённом возрасте между тридцатью и сорока, по его мнению, не очень смахивал на романтического волонтёра.

Джонсон рассказывал студентам про операции с ценными бумагами, рисуя графики доходности опционов «пут» и «колл». Он читал лекции и принимал экзамены на английском языке, что делало его курс вполне практичным и полезным, заранее снимая вопросы слушателей о том, в каком грибном месте России растут доходные и низкорисковые ценные бумаги и кто может их там собирать.

К американцу тоже подходили студенты и студентки, но, как с завистью заметил Любимов, в назначенное время и небольшими группами. Вдобавок ему не предъявляли претензий к качеству преподавания (американец не ставил двоек), не приставали с вопросами, где взять необходимые книжки (на всё был один ответ – в Интернете), не рассказывали о сложностях личной жизни и прочих материальных трудностях, мешавших сделать необходимые задания в течение семестра. Этим обстоятельствам преподавательской жизни Тома Джонсона Сергей Иванович завидовал белой завистью.

Время подбиралось к пяти часам, когда студенты у Любимова стали прерываться, идя уже не один за другим, а с перерывами, исчезая и появляясь. Постепенно, как и следовало ожидать, они закончились совсем. Сергей Иванович удовлетворённо вздохнул, уложил почёрканные им курсовые в один из кафедральных шкафов и сел заполнять очередную ведомость текущего контроля успеваемости, придуманную деканатом в тщетных усилиях сократить поток двоек в сессию. Джонсон, уходивший пить кофе, появился опять на кафедре, улыбнулся Любимову – «дескать, вот он я, всё работаю и работаю», уселся за стол в соседней комнате. К нему стали заходить очередные студенты, послышалось английское бормотание. «И ведь не торопится никуда, сволочь империалистическая», – лестно подумал об американском коллеге Любимов. Он оставил заполненную ведомость на столе у методистов, собрал бумажки и пошёл на следующую свою работу, которая начиналась в коммерческом вузе с шести часов вечера… и до неё надо было ехать через половину города.

Сергей Иванович Любимов был разочаровавшимся в жизни человеком. Он принимал участие в большинстве политических событий области N в качестве местного политолога, которому платили за консультации и за работу в предвыборных кампаниях. Кроме того, он занимался маркетинговыми исследованиями и социологическими опросами, а также и всем прочим, что приносило деньги. Несколько раз он уходил из университета в коммерческие структуры, но всегда возвращался. Его свободолюбивая натура не терпела регламентированного рабочего дня и атмосферы густого холуйства, неразрывно связанных в России с большими деньгами. Поэтому он остался доцентом в университете и стал говорить всем, что пишет докторскую диссертацию, – вокруг него внезапно оказалось столько свежеиспечённых профессоров, что не писать докторскую диссертацию стало неприличным.

Участие Сергея Ивановича в политике, коммерции, науке и образовании привело его к здравым пессимистическим взглядам на жизнь. Это дополнилось кризисом в личных отношениях: его жена предпочитала совсем другие жизненные позиции. Супруга Любимова была на десять лет моложе его и, разобравшись в том, куда начинает развиваться их жизненная траектория, объяснила мужу, что она не для того рожала ему сына, чтобы жить на зарплату доцента. К тому же она не хочет останавливаться на достигнутом и полагает, что детей должно быть минимум двое, а жить она бы предпочитала в индивидуальном доме, а не в двухкомнатной, пусть и полногабаритной, квартире. Сергей Иванович был потрясён неожиданно открывшимся ему зрелищем абсолютного непонимания его высоких принципов и тонкой душевной организации, несовместимой со столь жёсткими материальными запросами. Но жена была молода, красива и желанна, и, чтобы попасть к ней в постель, нужно было обеспечивать запрашиваемый уровень семейных доходов. Поскольку же предвыборные кампании в области N носили дискретный характер, как, впрочем, и маркетинговые исследования, Любимов стал преподавать в нескольких местах, зарабатывая так называемой почасовкой. Это было сравнительно малодоходно, очень утомительно и ужасно способствовало развитию у Сергея Ивановича кризиса среднего возраста, в котором люди начинают полагать, что проще меньше зарабатывать, но больше экономить. Естественно, что супруга была бы категорически против этого тезиса, – до кризиса среднего возраста ей было ещё далеко, так что Любимов и не пытался озвучивать его в напряжённой домашней атмосфере.

Выйдя из университета и направляясь к личному автомобилю – лохматой жигулёвской девятке, бывшей ещё одним предметом семейных претензий, Любимов обнаружил неотвеченный звонок на своём сотовом телефоне. Он перезвонил, его бывший клиент, депутат облсовета и удачливый коммерсант, по настоянию Любимова недавно сменивший сотрудничество с партией «Яблоко» на членство в партии СПС, предлагал встретиться с «интересным человеком». Сергей Иванович согласился, злорадно подумав, что он сообщит домой о своей задержке уже в девять вечера, заставив жену ужинать с сыном, и что она получит повод поревновать, а ей это полезно. Несмотря на разочарованность, Сергей Иванович Любимов сохранял большой набор эмоций по отношению к внешнему миру.

2. Спецобслуживание в городе L

Город L был областным центром субъекта Российской Федерации N с населением немногим меньше миллиона жителей, находившимся в центре Западной Сибири. Область N граничила на юге с Алтайским краем, на западе с Омской областью, на севере – с Новосибирской и Томской областями, а на востоке – с Кузбассом. Регион этот входил в группу устойчивых середнячков, попадая в нишу между полностью депрессивным Алтаем и высокоразвитым Новосибирском, – так, серединка на половинку, а при взгляде из Москвы он так и вовсе терялся в просторах Сибирского федерального округа.

Город L, кроме того, был когда-то родным городом Казакова, ныне скучающего обеспеченного гражданина неопределённого возраста и занятий. Он ушёл на покой, выгодно разместив приличную сумму денег, что позволяло иметь ему доход в размере ста тысяч долларов в год, которые превращались в пять-десять тысяч в месяц. Кроме того, у него имелись некоторая недвижимость в Центральном федеральном округе, где он и проводил почти половину своего времени, и весьма широкий круг знакомств и связей. Последнее обстоятельство предохраняло его от пагубной привычки российского государства к экспроприации собственности, унаследованной от твердокаменных большевиков… а может, и от царского чиновничества… а может, даже и от самого Рюрика, первого из российских правителей, переписавшего историю под себя. Казаков даже предполагал, что со временем в новых учебниках, несомненно, должна возникнуть версия, что германского агента Ульянова-Ленина тоже в Российскую империю позвали только порядок навести. И след дурного дежа вю перманентной экспроприации окончательно потеряется в веках.

В целом, осматривая город L после долгого отсутствия, Казаков пришёл к выводу, что капиталистическая революция пошла на пользу городскому экстерьеру. С сервисом стало гораздо лучше, во всех отношениях лучше. Его рассмешила история, случившаяся до того, как ему нашли квартиру, – он жил тогда ещё в гостинице. Вечером в номер стали названивать представители одной древней профессии, и после того, как он отказался от их услуг в четвёртый раз, ему сказали: «Только не кладите трубку, у нас такие скидочки!». На это неожиданное предложение Казаков затребовал себе девушку, имеющую высшее образование или находящуюся в процессе его получения. Тогда на том конце провода женский голос обиженно сказал: «Как хотите. У нас все девушки культурные, для нашей работы раньше диплом не требовался. Но для вас поищем с дипломом». Лучше стал сервис в городе L, решил Казаков, значительно лучше.

Через час в номер постучали, Казаков открыл дверь, осмотрел женщину, стоящую за порогом, с ног до головы и сказал, что она ему не подходит. Через пять минут зазвонил гостиничный телефон, и знакомый голос поинтересовался, что произошло. «Вы бы ещё крокодила из зоопарка прислали», – раздражённо ответил он и отключил телефон.

История, однако, на этом не закончилась. Когда он уже лежал в постели, опять раздался стук. Казаков поворчал, оделся, открыл дверь и крайне неприязненно взглянул на особу, стоящую на пороге. Потом посторонился и пропустил её в номер.

Девушка назвалась Ниной. Она прошла его получасовое входное тестирование: оказалось, что Нина умела разговаривать на русском языке, обладала чувством юмора и необходимым сочетанием естественности и чувства неловкости, которое было нужно Казакову. Он попросил звать его Андреем и сказал, что ищет девушку для эскорта. «То есть ты будешь меня время от времени продавать своим друзьям?» – прищурилась Нина. Казаков скривился и объяснил, что он этого не будет делать никогда и ни при каких обстоятельствах, а если Нина захочет дополнительных заработков или – тут он усмехнулся – серьёзных отношений, он не будет этому препятствовать, но функции эскорта на этом для неё закончатся. «Я предполагаю вам заплатить пятнадцать тысяч рублей за этот месяц, питание и проживание, когда вы со мной, за мой счёт. Возможно, буду кое-что доплачивать ещё за услуги секретаря, если справитесь», – неожиданно для самого себя добавил Казаков. Она пожала плечами, усмехнулась, подошла к Казакову вплотную и легонько погладила кончиками пальцев его лицо. Он остался неподвижен и сказал, что сегодня он зол и раздражён, и лучше им продолжить знакомство завтра, в пять часов. Нина не стала настаивать, после чего Казаков проводил её до выхода из гостиницы, где она забрала у дежурного администратора свой паспорт. Казаков, улыбаясь, попросил дать паспорт ему. Она возмущённо взглянула на Казакова, поколебалась, а потом всё-таки дала ему посмотреть на главный документ российского человека. Казаков внимательно прочёл все заполненные строчки, включая прописку, – Нина оказалась Тамарой, прописанной в квартире в городе L и не менявшей своего адреса, двадцати двух лет, бывшей замужем в течение полугода и разведённой, бездетной. Он вернул паспорт девушке, смотревшей на него с серьёзным и почти злым выражением лица, достал кошелёк, вынул тысячу рублей и сказал, что теперь его очень интересует ещё один её документ. «Какой же?» – спросила она. «Если вы придёте завтра к пяти часам, то захватите с собой вашу зачётную книжку. Или диплом с выпиской о ваших оценках. Вас ведь должны были предупредить». Нина-Тамара уставилась на него, приоткрыв рот, но быстро справилась с удивлением, сказала дежурное «до свидания» и исчезла в ночи.

На следующий день Казаков уже съехал из гостиницы, но ради встречи с девушкой оставил за собой номер ещё на сутки. Она была на месте вовремя и первым делом протянула ему зачётную книжку. Казаков её взял и внимательно изучил, после чего сообщил своей визави: «Вы знаете, мне всё равно, как вас звать – Ниной или Тамарой. Но поскольку мы с вами будем бывать на людях, а может, и в университете, где вы учитесь на четвёртом курсе, то лучше я буду звать вас Тамарой. Будет меньше путаницы и недоумений».

Почти сразу после этого они оказались в постели и прошли проверку на взаимную совместимость. Между ними был минимум доверия – чуть больше, чем между обычным клиентом и проституткой, – но оба старались его увеличить, подчиняясь неясному чувству объединения людей в совместном трудном маршруте. И Тамара старалась преуспеть в этом существенно больше Казакова – он был ей гораздо интереснее, чем она ему.

– А тебя действительно зовут Андрей?

Казаков подавил желание ответить вопросом на вопрос: что означает это «действительно»? и ответил:

– Да.

– А почему ты зовёшь меня «вы»?

– На людях я постараюсь звать вас «ты». Перейдём ли мы на ты, когда будем оставаться наедине, пока не знаю. Что, раздражает?

– В общем, да. Не прикольно.

– Постараюсь измениться. Но не обещаю.

– Чудной ты какой-то… – и тут она сделала ошибку: – Чем по жизни занимаешься-то?

– Продаю, покупаю, – усмехнулся он в полусумраке зашторенного номера. – Попросили вот узнать, что тут можно у вас купить.

– Из одежды или из еды?

– Да нет. Из заводов или зданий… или из земли, желательно с озером.

Тамара затихла. Ей не приходило в голову, что это тоже можно покупать и продавать, хотя этому её учили в университете. Но человек, который узнавал бы, где продаются заводы, пароходы и другие дела, называемые теперь бизнесом, как-то не попадался ей на широкой жизненной дороге. Казаков же в свою очередь узнал, что у неё не было сутенёра (ему никак не нужны были сложности с этой стороны), что она якобы изредка работала через агентство, где была знакома только со своими подругами, что из наркотиков знает только траву… в общем, не девушка, а почти ангел. Да ещё и в зачётке меньшая часть троек, а больше всё четвёрки с пятёрками. И живёт после развода с родителями.

Потом он покормил её ужином, они обменялись номерами сотовых телефонов, Казаков выдал ещё три тысячи рублей и попросил Тамару заниматься учёбой и не ходить более в её агентство, поскольку она ему может понадобиться в любой момент. Тамара кивнула и попросила ещё денег, поскольку в агентстве она должна была заплатить комиссионные. Казаков хмыкнул и дал ещё две тысячи. Он ставил про себя два против одного, что Тамара не должна теперь быстро исчезнуть из его жизни, но всего только два к одному, и не шансом больше.

3. Формирование оппозиции

В городе L заканчивался апрель. В Подмосковье и в Петербуржье это время считается весной, но в западносибирском городе L продолжительность весны, как, впрочем, и осени, составляла от десяти дней до трёх недель; всё остальное время делилось между шестью месяцами зимы и пятью месяцами лета. Стояла двадцатиградусная теплынь, дополняемая работой систем отопления. Окна жилых зданий были открытыми, вместе с воздухом поглощая густую пыль, оставленную после себя высохшим снегом. Шелестели кроны недобитых городской администрацией тополей, принимая часть пыли и смога на себя и предвещая скорое наполнение улиц тополиным пухом. Административные здания сверкали стеклопакетами и бычились на проходящих мимо обывателей коробками кондиционеров, спасая от жары важных людей области N, озабоченных задачами повышения уровня жизни населения и конкурентоспособностью региональных предприятий.

Настроение депутата областного совета Георгия Хлебалкина не соответствовало общему высокому эмоциональному подъёму и интеллектуальному накалу политической элиты области N, вызванному докладом вице-губернатора, отвечающего за подготовку сельского хозяйства к посевной. С грустью думал Хлебалкин о том, что очередные деньги, выделяемые сельским производственным кооперативам области N для закупки горючесмазочных материалов, пройдут мимо его фирм. Как ни старайся, а прямиком по тендеру их получит хитрый член партии «Единство» Степан Проглотов. И какой тогда смысл ему, Хлебалкину, сидеть и слушать доклад вице-губернатора по сельскому хозяйству? Абсолютно никакого. «Мало нас здесь, правых», – с грустью думал он про себя и стал оглядываться по сторонам. Он встретился взглядом с перебежчиком из «Яблока» в правый лагерь Алексеем Выгребным, который подмигнул ему, – вечером они должны были встречаться с богатым человеком из Москвы, угощавшим их ужином в отдельном кабинете хорошего ресторана города L. Выгребной любил поесть и выпить и, на взгляд Хлебалкина, слишком поверхностно относился к серьёзной политической работе, да и вообще, чего можно ожидать от человека с такой фамилией? Тем не менее Георгий Константинович Хлебалкин не пренебрёг приглашением Выгребного – не те сейчас стали времена, чтобы пренебрегать встречами с людьми из Москвы.

…Когда Хлебалкин, улыбаясь гладким лицом, в сопровождении администратора вошёл в кабинет ресторана, его постигло разочарование. За столом с холодными закусками сидели Выгребной и Любимов и выпивали водку из запотевшего графинчика. «Этот-то что здесь делает?» – спросил себя Хлебалкин, не любивший политтехнологов вообще и Любимова в частности, но тоже подсел к графинчику.

Стол был накрыт на пять персон.

– Так кто всё-таки сегодня ожидается? – спросил Хлебалкин, предусмотрительно, как и положено политическому деятелю, сначала выпив и закусив, а потом уже интересуясь, за чей же счёт он это сделал.

– Андрей Казаков, – односложно сказал Выгребной.

– Он родился и вырос здесь, закончил университет, начинал учиться в аспирантуре, но уехал в Ленинград и там защитился, ещё в восьмидесятые годы, – сообщил, как всегда, всё обо всех знающий Любимов.

– Так у него, наверное, родственники здесь есть? – заинтересовался Выгребной.

– Да нет… насколько я знаю. Отец здесь работал главным инженером строительного треста, мать – врачом, был ещё брат, по-моему, старший. Но брат покончил с собой в начале девяностых, отец умер от рака, некролог был в N-ской правде. А мать он увёз к себе.

– Деньги-то у него есть? – спросил Хлебалкин.

– Не знаю. Как не знаю, чего он вообще хочет. Это вон Алексей знает. Алексей Маркович, чего от нас Казаков хочет? – спросил Любимов Выгребного.

– Чтобы мы губернатора поменяли.

– Чего-чего? – не поверил своим ушам Хлебалкин.

– Того, того. Он хочет сюда привести московские деньги, а губернаторские структуры больших отступных просят. Задача максимум – губернатора поменять, минимум – чтобы хотя бы поменьше мешали.

– Однако! – протянул мечтательно Любимов, предчувствуя хороший заказ, откинулся на спинку стула и выпил.

В это время в кабинет в сопровождении Тамары вошёл Казаков. Как он и ожидал, мужчины стали рассматривать её, а не его. Предварительный небольшой совместный проход по магазинам не прошёл зря, и он почувствовал мягкое приятное ощущение собственника.

– Знакомьтесь – мою девушку зовут Тамарой, – сообщил он собравшимся с полуулыбкой.

Компания несколько опешила – обсуждать дела в присутствии столь молодой и привлекательной особы никто не хотел. Завязался светский разговор, подали горячее, один графинчик сменился другим, для Тамары принесли красное чилийское вино. Говорили об охоте и поездках за рубеж. Рассказывали смешные случаи из выступлений других депутатов в областном Совете. Любимов и Тамара завели разговор о тяжёлом оскароносном фильме «Монстр» и Шарлиз Терон. Вдруг Казаков заявил

– Я очень рад, что мы познакомились и одинаково смотрим на жизнь.

Возникла пауза. Все задумались – а, собственно, кого он имел в виду? Тамара отодвинулась от стола, сделав вид, что происходящее её более не касается.

– В Москве есть инвесторы, которые хотели бы разместить средства в вашем регионе. Если, конечно, здесь есть что-то по-настоящему интересное. Для начала – миллионов десять-пятнадцать.

– Долларов? – поспешил уточнить Хлебалкин.

– Естественно. Но нужны гарантии от властей, войны здесь никому не нужны. Может, имеет смысл получить своих людей в областной администрации…

– У нас в области правительство, как у всех порядочных людей, – с тонкой улыбкой сказал Любимов.

– …поэтому если понадобятся деньги на какие-то гражданские акции и PR, то всё это тоже возможно.

– А как? Выборы будут через три года, – разочарованно заметил Выгребной.

– Об этом надо подумать, я же никого не тороплю. Кроме того, какие есть варианты капиталовложений? С кем можно поговорить из собственников предприятий? Из банкиров? Из риелторов? Я весь ваш – звоните, предлагайте.

После этого вечер в кабинете ресторана стал быстро заканчиваться. Казаков оставил всем свои телефоны, взяв взамен чужие визитные карточки, и они с Тамарой ушли первыми.

– Девушка просто ослепительная, – восхищённо сказал Выгребной.

– Да, где-то он её откопал, – завистливо сказал Хлебалкин.

– В университете он её откопал, она же моя студентка, сейчас на четвёртом курсе, – ответил им Любимов. – Не дура, но учится средне. Мне зачёт сдала только с третьего раза, два раза приходила, оба раза ничего не знала. На что рассчитывала? А на третий раз выучила, так, что от зубов отскакивало… Такие вот бывают у нас студентки, просто на удивление. Но что Казаков-то делал в университете?

4. Казаков

Ты сейчас где-то здесь, в этом городе. Я чувствую это, как когда-то я чувствовал, какими ты духами пользуешься, разговаривая с тобой по телефону. Это было моим проклятием, это – моё проклятие и сейчас.

Сколько лет прошло, Боже мой. Нет ни страны, ни любви, и где сейчас те, кто рассказал мне про твои измены во время моего отъезда. Меня не было почти год здесь. Что такое год в двадцать пять лет? Видимо, это вечность. Или всего триста шестьдесят пять дней – и сорок твоих писем ко мне. И пятьдесят моих звонков тебе.

Потом я узнал, что они собирали консилиум, говорить ли это мне, так тяжело больному тобой. Они, мои друзья, обсуждали это за пивом со своими жёнами. Тебя там не было, ты никогда не любила этот напиток.

«Сучка не захочет, кобель не вскочит» – так сказала про тебя жена моего друга. Как я люблю жён моих друзей! наверное, больше них я люблю только самих моих друзей. Они развели нас навсегда, хотя я простил тебя, но ты сама не могла простить мне себя. И мы были среди них, ждущих того, чтобы я ушёл от тебя. А я знал уже тогда, что я не хочу уходить.

Что ты знала об этом? я не знаю твоих мыслей до сих пор. Кругом плыло сплошное дерьмо – заботясь обо мне, мне объясняли, какой же я тряпка, что живу с тобой. Что он намного старше меня, что ты купилась на его положение и его известность.

А ты ведь и правда купилась на маралий призыв этого старика Козлодоева. Член Союза писателей СССР – брр! Или нет, ты просто боялась меня? знала, но не верила в то, что у меня есть талант, хотя об этом говорили все. Где оно, семейное будущее, если мне остаётся от силы пять лет жизни, – в этом вы все сходились, молодые старики. Любила ли ты меня тогда? я до сих пор не знаю. И что для тебя – любовь?

Конечно, я пил. А кто не пил во время этой борьбы с пьянством? Может, только члены горбачёвского ЦК. Я с ними не был знаком.