О бабушках и дедушках. Истории и рассказы (сборник)

Проходит осень, наступает зима. Потом Новый год. Потом мне исполняется шесть лет. На день рождения я прошу маму с папой подарить мне два керамических горшка и книгу про Ломоносова. Лист сенполии и веточка фикуса Бенджамина давно дали корни и даже новые листья и теперь растут в земле, в пластиковых банках, и бабушка говорит, что это неправильно. Вместе с горшками папа дарит мне еще одно растение, которое называется аглаонема амелия (род аглаонема, семейство ароидные, происхождение – Юго-Восточная Азия). «В твою коллекцию, Матильда, – говорит папа. – Леону бы понравилось». И громко смеется. Я не знаю никакого Леона и не понимаю папиных шуток, но растение мне очень нравится. У него большие красивые листья с узорами, как на спинке ящерицы.

Подходящей группы для одаренных детей для меня так и не нашлось. «По идее, нас надо в подготовительную, но ведь котенок любого пятиклассника за пояс заткнет, не представляю, что делать», – говорит мама по телефону кому-то из своих подруг. Теперь мама лучше относится к моим «лекциям», как она называет мои рассказы про всякие научные вещи. Мама считает, что бабушка на меня хорошо влияет.

По радио читают стихи. Без завываний, но таким странным темным ледяным голосом, как будто с поверхности Плутона. Будто сидят там на покрытой льдом равнине и смотрят на далекое крошечное Солнце (хотя, конечно, это невозможно, потому что на Плутоне дико холодно – минус двести двадцать девять градусов по Цельсию – и лететь до Плутона слишком далеко). Мне не нравится это слушать, я беру книгу и ухожу в дальнюю комнату. Почему-то не читается, и я смотрю в окно. По карнизу стучат капли. Во дворе пасмурно и снежно, весело кричат дети: они лепят снеговика и играют в снежки. Мне никогда не хотелось поиграть с другими детьми. Они называют себя принцессами, хотя у них родители не короли, и человеками-пауками, хотя таких гибридов даже в лабораториях не бывает, кормят кукол песком (какая ерунда) или делают вид, что стреляют во взрослых из палки (глупо, к тому же стрелять в кого-то – это очень больно и можно вообще убить). Мне совсем не хочется играть с ними и сейчас. Скучно и бессмысленно. Но я думаю о недавнем открытии ученых: раньше считалось, что муравьи всегда трудятся, как роботы, а оказывается, это не так. Муравьи любят и умеют играть: катать с места на место маленький шарик или бороться друг с другом. Муравьям даже нравится играть. А мне – нет. Еще я думаю о Плутоне: ученые до сих пор спорят, что он такое – планета или планетоид. Вот и я – не ребенок и не взрослый. Мама очень беспокоится о том, что у меня будут «большие проблемы с социализацией». Это значит – что я не смогу нормально общаться с другими людьми. Но ведь со взрослыми мне интересно. Мне просто надо самой вырасти. А если я вырасту более взрослой, чем любой взрослый? Что тогда? У меня очень странное чувство, будто я парю в черной пустоте далеко-далеко от Земли, где-то на орбите Плутона. В поясе Койпера. Или еще дальше, в облаке Оорта. Как комета. Хотя такое, разумеется, невозможно, потому что там нет кислорода и чудовищно холодно – минус двести семьдесят градусов по Цельсию.

У меня в животе становится очень-очень неприятно, будто сейчас стошнит, хотя тошноты нет. Как будто там завелась маленькая черная дыра. Я не понимаю, что со мной, но смутно догадываюсь: знания вот о таких вещах, для которых нет ни одной науки в мире, скрыты в строчках-столбиках. И иду к бабушке, хотя знаю, что она не любит, когда ее отвлекают от компьютера. «Бабуль, а бабуль… Я что, никогда не смогу общаться с другими людьми?» Бабушка смотрит на меня поверх очков так, как обычно смотрят все врачи. «С чего ты взяла? Со мной ведь ты общаешься». – «А с незнакомыми людьми?» – «Захочешь – спокойно сможешь общаться». Это вообще одно из любимых бабушкиных выражений. Захочешь – сможешь. И все. «А если мне со всеми всегда будет ужасно скучно?» – не отстаю я. «Ну, Ломоносов, врать не стану, со многими людьми тебе будет действительно неимоверно скучно. Но далеко не со всеми. На свете достаточно людей таких же, как ты, с которыми тебе будет очень интересно». – «А они где?» – «Многие – в университетах». Я немного успокаиваюсь. Я знаю: для того чтобы стать ученым, надо выучиться в университете. «Есть и такие люди, которые не заканчивали университетов, но мудры от природы, – продолжает бабушка. – С такими тебе тоже будет интересно».

Из пояса Койпера я возвращаюсь в окрестности Земли. До благополучной посадки еще далеко, но все-таки мне гораздо лучше.

«Бабуль, научи меня понимать стихи», – прошу я. «Стихи не понимают, а чувствуют», – говорит бабушка. «Тогда научи чувствовать». Бабушка молчит. Довольно долго. «Ладно, давай так. Ты – логик. Вот мы и пойдем от логики. Ты ведь знаешь, что такое золотое сечение?»

Конечно, я знаю. Совсем недавно я смотрела большой документальный фильм про золотое сечение в природе и даже рисовала эту штуку в альбоме. Это такой способ поделить прямоугольник на большие и меньшие кусочки, чтобы нарисовать спираль Фибоначчи. По спирали Фибоначчи закручиваются многие галактики во Вселенной, например наша галактика Млечный Путь. Такая спираль часто встречается в природе: у разных растений, раковин моллюсков и много чего еще.

Все это я рассказываю бабушке.

«Верно», – говорит она и рисует на листе бумаги линию, которую делит жирными точками на три куска-отрезка. «Где тут золотое сечение?» Я указываю на точку между первым и вторым отрезком. Бабушка снова рисует линию и делит ее на пять частей. «А здесь?» Я указываю на точку между второй и третьей частью. «А дальше давай сама». Я вспоминаю фильм и рисую линию, разделенную на восемь частей, потом на тринадцать… на двадцать одну часть поделить без линейки уже очень трудно, а дальше и подавно.

«А теперь смотри», – бабушка достает из шкафа книгу. Много раз мне эта книга попадалась и никогда я ее не открывала. А. С. Пушкин. Избранные стихотворения. «Смотри. Сколько тут строк?» Я считаю строчки в стихе. «Двадцать одна». – «А где точка? Посчитай». Я снова считаю. Тринадцать строк до точки и восемь после. Золотое сечение. Как в спирали Фибоначчи. Как в нашей галактике.

«Он что, специально так сделал?» – «Пушкин? Нет, конечно. Чаще всего у него получалось приблизительно. На строку больше или на строку меньше. Ну, сама посмотришь. Он и не считал строки, когда писал».

Я очень сильно увлечена этим новым знанием. Оказывается, стихи вырастают по тем же законам, что папоротник, подсолнечник, циклон или даже огромная галактика! Теперь у меня появилось что-то вроде собственной, самостоятельно придуманной игры: я ищу стихотворения с золотым сечением и показываю бабушке. Бабушка на игру согласна, но с одним условием: я должна прочитать найденное стихотворение вслух. С выражением. «Это надо завывать, что ли?» – спрашиваю я. «Зачем завывать? Стихи – все равно что музыка. В музыке необязательно завывать, верно?» Это да. И я читаю. Вслух. Стараюсь с выражением. Поначалу почти ничего не получается, я слишком привыкла читать книги очень быстро и про себя. «Надо же когда-то учиться нормальной интонации», – замечает на это бабушка. И я стараюсь дальше.

Изрядную часть стихотворений я почти не понимаю. Хотя находятся и вполне понятные. Ясные, как солнечный день. Как вода, прозрачные. Например, про парус. Или про северную сосну. Эти мне даже нравятся – насколько мне вообще могут понравиться такие вещи.

Нет, я не стану любителем поэзии в одночасье – и вообще, скорее всего, никогда не стану. Среди стихов много унылого невнятного бормотания и глупо бренчащих словесных стекляшек. Но иногда я смогу различать музыку. Хотя бы ее отзвуки. Не искать нарочно прекрасную галактическую спираль, а просто чувствовать, как она тихо звучит сквозь строки, сквозь слова, сквозь образы.

Смогу расслышать – на тот случай, если меня снова забросит в пояс Койпера, а такое, похоже, произойдет со мной еще много-много раз.

Впервые перед сном я не перечитываю «Полную энциклопедию насекомых и паукообразных», а встаю на стул и дотягиваюсь до верхней полки, куда мама поставила все те книжки, которые мне дарили дальние родственники, не подозревающие о том, что я вообще не читаю художественных книг. А. С. Пушкин. «Руслан и Людмила». Эту книгу мне кто-то подарил на прошлый Новый год. Скучные плоские яркие картинки и бессмысленный набор слов в столбик. Я тогда ее открыла только раз, чтобы навсегда от себя отодвинуть. Куда ей до фильмов Би-би-си или энциклопедии насекомых.

Теперь я открываю эту книгу снова и начинаю читать. Очень медленно. Непривычно медленно. Осторожно. С опаской. А вдруг там все та же глупая бессмыслица?

У лукоморья дуб зеленый. Златая цепь на дубе том. И днем и ночью кот ученый. Все ходит по цепи кругом. Идет направо – песнь заводит. Налево – сказку говорит…

Я поднимаю глаза от страницы и вижу дуб. Он совсем не такой, как на картинке в книжке, или настоящие дубы, которые я видела в парке, – он такой, каким его могу представить только я. Крона у него – ярчайшая раскидистая зеленоватая туманность на сотни световых лет, которую я увижу в самый мощный телескоп, когда вырасту и стану ученым-астрономом. Внутри туманности серебряными желудями сияют молодые голубые звезды, а бело-золотистые, вроде нашего Солнца, цепью спускаются вокруг столпа космической пыли. И по этой цепи вальяжно ходит взад-вперед пушистая бабушкина кошка, которая где-то там, далеко-далеко, за всеми бескрайними сверхскоплениями галактик, развлекает нездешними сказками моего дедушку, а я тут слышу лишь эхо. Прямо сейчас. В этих строчках.

Елена Здорик

Счастье

Слова, как всякая живая субстанция, имеют температуру. Бывают слова холодные, от них ежишься, как от промозглого ноябрьского ветра. Мне нравятся теплые слова. Одно из самых теплых – «печка».

Я видела немало разных печей. Это были большие и маленькие, аккуратные и не слишком печи-труженицы, ежедневно кормившие и согревавшие целые семьи, и даже голландские круглые, интеллигентные, как барыньки, предназначенные только для обогрева и считавшие ниже своего достоинства опускаться до такого обыденного дела, как приготовление пищи.

Самая памятная печка находилась в крохотной квартирке моей бабушки Прасковьи. Все ее жилище состояло из комнаты и кухни, четверть которой занимала печка, кирпичная, сверху мазанная глиной с добавлением кизяков, и уж поверх глиняной шубки побеленная голубоватой известкой. Иногда бабушка приглашала печника – глухонемого старичка, который обивал печку листовым железом. После этого печь стояла как девушка – белоногая, в красивом серебристом платье до колен.

Но не так все просто обстояло с обивкой. Дело это хлопотное, не каждый год оно претворялось в жизнь, и результат работы печника должен был продержаться несколько лет. Начиналось с того, что бабушка говорила:

– Надо бы печку подновить. Схожу к Ивану, спрошу, когда он сможет.

Папа покупал листовое железо. Он надевал грубые рабочие рукавицы, заносил листы в коридор.

Через несколько дней бабушка надевает платье «на выход» – штапельное, любимого темно-зеленого цвета, поверх – жакет, повязывает ситцевый платочек – белый в крапинку, сверху накидывает другой, нарядный. Как всегда, когда она идет по делам, сумку с собой не берет – в карман кладет носовой платок и небольшой кошелечек с мелочью на автобус.

– Ну, я ушла, – говорит она мне.

Всегда так говорит: «ушла» вместо «ухожу». Я уже привыкла. Мне очень не хочется оставаться одной. Конечно, со мной кот Васька, но с бабушкой веселее.

– А ты недолго? – канючу я.

– О-хо-хо, – улыбается бабушка и передразнивает меня: – «недолго!» Подумала бы своей головой! Ехать на автобусе, пешком идти, и обратно так же.

Она так и говорит: «своей головой», но на этот раз я ее не переучиваю.

– Ну, ладно, – соглашаюсь я. – Но все-таки постарайся недолго.

Я смотрю в кухонное окно на ее невысокую фигурку на обочине дороги до тех пор, пока она не скрывается из виду.

Время без бабушки тянется неимоверно долго. Я прилипаю носом к оконному стеклу, встречаю глазами каждый прибывающий на остановку автобус, а бабушки так и нет. Скоро мама с работы придет, а бабушка исчезла бесследно. Может быть, что-то случилось?

Наконец я вижу ее, спешащую по направлению к дому.

– Ну, что? – спрашиваю я. – Договорилась?

– Договорилась, – вздыхает бабушка.

– А чего так вздыхаешь? – прицепляюсь я репьем.

Мне кажется, так не вздыхают люди, у которых все получилось как надо. Так и есть.

– Запил Иван опять, – хмуро говорит бабушка.

– А прийти обещал? – не отстаю я.

– Что ты пристала, як банный лист до задницы? – сердится бабушка.

Когда она сердится, всегда часть слов говорит по-украински.

Я смолкаю. Бабушка острым ножом откалывает от полена тонкие лучинки.

– Холодно как в хате. Осень, – бормочет она тихо. – Надо подтоплять уже на ночь.

Я знаю, что надо не так говорить. Что это еще за «подтоплять»? Протапливать – другое дело. В другой день я бы сказала ей, как надо правильно, и мы бы вместе посмеялись. Но сегодня бабушка и так расстроенная.

У меня в голове зреет новый вопрос, и, пока он зреет, я поглядываю на бабушку. Она уже уложила в печку щепки, сверху – поленья, чиркнула спичкой. Скомканная газета сразу занялась оранжевым пламенем. Оно со всех сторон обхватило тонкие лучинки, и те затрещали.

– Бабушка, а почему ты всегда этого пьяницу просишь печку обивать? Сама же говорила: есть другой печник.

Бабушка смотрит на меня взглядом, не сулящим ничего доброго. Но я продолжаю гнуть свое:

– И берет дешевле. Ты ж сама мне говорила!

– Э-э-э, – разочарованно смотрит на меня бабушка. – Так что ж, что говорила! Другой мэни не нужон. (Она всегда так говорит: «мэни», что значит «мне», и «не нужо́н», с ударением на «о».) Иван – мастер!

– Так и тот мастер! И берет дешевле!

– Мастер-ломастер, – злится бабушка. – Сказала я тебе: Иван мастер!

– Но ведь пьет! – не сдаюсь я и продолжаю допрос: – Сколько ты его ждать будешь? Что он обещал?

– Как проспится – придет и сделает, – говорит бабушка.

– Хм, – недоверчиво хмыкаю я, – если он неделю будет пить, то ты неделю будешь сидеть и его поджидать?

– Буду поджидать.

Печник материализовался через пару дней. Он возник внезапно, чуть слышно хлопнув калиткой и, кое-как справившись с щеколдой, безмолвно застыл у порога, комкая в руках кепчонку. Я с любопытством уставилась на него. Это был тщедушный старичок в пропыленном пиджаке и истрепанных армейских штанах.

Дверь за ним распахнулась. Бабушка привычно метнулась к ней – закрыть – еще никому из гостей не удавалось закрыть ее за собой.

– О-о-о, раззявил все нараспашку, – беззлобно ворчит она.

Многолетняя сноровка ее не подводит: нажатие на отполированную металлическую «педальку» щеколды, решительный, но плавный рывок к себе – и вот уже по ту сторону двери защелка цепляется за нужную бороздку и дверь плотно закрывается.

– Здравствуй, Иван! – приветствует гостя бабушка.

Печник кивает, мычит что-то неразборчивое, бегло осматривает крошечную квартирку, останавливает цепкий взгляд на печке.

Я смотрю на него из комнаты как на диковину заморскую. От бабушки я знаю, что Иван – глухонемой. Интересно, как бабушка будет с ним разговаривать, ведь он ничего не слышит, а бабушка не умеет писать. Она рассказывала мне, что грамотные пишут ему то, что хотят сказать, в записках.

– Бабушка, – зову я, – и когда она подходит, тихо спрашиваю: А как он тебя поймет?

– Ой, какая настырная девчонка! В пятом классе, а все как маленькая! Он по губам понимает! – сердится бабушка и выходит в кухню, где с рулеткой обхаживает печку Иван.

– Заодно дымоход почистишь, Иван? – спрашивает бабушка.

– Ы-ы-у, – улыбается печник.

Почищу, мол, соглашается.

В коридоре включают электрическую лампочку, приставляют лестницу к лазу на чердак над дверью в квартиру. Бабушка держит лестницу, Иван лезет на чердак. С полчаса он возится с печной трубой. Сажа с шорохом валится вниз, в брюхо печи.

Вернувшись в дом, Иван выстукивает молоточком обогреватель, улыбается и сильнее стучит по одному из кирпичей. Ловким движением печник вытаскивает пошатнувшийся кирпич и совком выгребает в таз пылящую сажу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Заключенные тоже, конечно, были. Так и ехали через всю страну в товарных вагонах, скопом: завербованные – целыми семействами, урки – так называли заключенных сопровождающие милиционеры. Моя бабушка в десятилетнем возрасте приехала с родителями из далекого Краснодарского края. (Здесь и далее примеч. авт.)

2

Армянская народная песня «Ов, сирун, сирун».

3

Леонид Дербенев. «Говорила мама мне…»

4

Белорусская народная песня «Перепелочка», перевод С. Кузнецовой.

5

Украинская народная песня «Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная!». (О происхождении этой песни до сих пор ведутся споры.)

6

Ария Любаши из оперы «Царская невеста» Н. А. Римского-Корсакова.

7

Импровизация рэпера.