Дурман

Смотрю на белый лист, пытаясь его загипнотизировать или хотя бы призвать на помощь высшие силы. Осталась всего одна попытка, чтобы создать нечто грандиозное. Последняя возможность выиграть грант на обучение в Академии искусств. Но если внутри разъедающая пустота, чем я могу поделиться с миром?

Я подхожу к дальнему краю крыши. Сжимаю кулаки, чтобы острые ногти вдавились в кожу и мозг переключился на боль физическую. А затем разворачиваюсь и бегу. Останавливаюсь возле края, схватившись за парапет, и просто смотрю вниз. У меня кружится голова, что-то давит в груди, а в животе – ощущение тошноты. Чувствую, как подгибаются коленки, и я вот-вот упаду. Нужно всего лишь отпустить руки и медленно сползти по парапету обратно на крышу. Но я не могу. Мои пальцы крепко вжимаются в ржавый металл, жадно хватаясь за жизнь.

– Не делай этого! – раздается знакомый голос за моей спиной.

И я оборачиваюсь. Так и есть – это Чудик. Он подходит ближе, словно коп из американского фильма, спасающий очередного психа, и тянет руку вперед.

– Не делай этого, – повторяет Чудик. – Пойми: самоубийство – это не выход. Самоубийство – это вход.

Ну вот, еще один человек всерьез решил, что я не хочу больше жить. С другой стороны, подыграть этому чокнутому – неплохой способ развлечься.

– Почему ты меня останавливаешь? – спрашиваю я.

– Потому что самоубийство – это не выход, – повторяет он. – Самоубийство – это вход.

– И куда же ведет этот вход?

– В Ад, – на полном серьезе отвечает Чудик, и ни одна мышца на его лице не вздрагивает. – Взойдя на парапет и сделав шаг вперед, ты переступишь порог Ада. Другого Ада.

– Какого такого другого Ада?

– Прошу, сначала отойди от парапета, и я все расскажу.

Пока я не смотрю вниз, мое дыхание успокаивается, голова перестает кружиться, и я легко разжимаю пальцы, отпуская металлическую опору. Главное – не смотреть вниз. Я отхожу от парапета, делаю шаг навстречу Чудику, смотрю ему прямо в глаза и не замечаю, как наступаю на белый лист бумаги для акварели.

– Ну, – говорю я и скрещиваю руки на груди.

– Ад, он на Земле. Нет никакого подземного царства, котлов и чертей, которые перемешивают суп из тебя. Люди вокруг – вот кто настоящие черти. И они сделают все, чтобы твое пребывание в Аду стало невыносимым. Души грешников рождаются снова и снова, чтобы страдать и все свои жизни мучиться от боли. За что мне это? Что такого я совершил? Почему я? Они не знают, не понимают – и это часть наказания. Ад на Земле. Просто когда ты живешь, ты знаешь, что рано или поздно это закончится. А после смерти понимаешь: это навечно.

– Кажется, что-то подобное было в «Гоблине». Самоубийцы становятся Жнецами Смерти. Странно, но они же забывают свою прошлую жизнь…

– Мы не в корейской дораме. Это все по-настоящему: Ад на Земле. Но самоубийцы не становятся никакими Жнецами Смерти. Они просто живут вечно, перерождаясь снова и снова.

– Все, с меня довольно, – говорю я, разворачиваюсь и подхожу к парапету, просто не смотрю вниз.

Чудик становится рядом, будто боится, что я вот-вот сигану.

– Самоубийцы попадают в Ад без очереди. Шаг в пропасть – бум – и ты начинаешь жизнь сначала. Никакой комнаты ожидания. Никакого суда и заседания, на котором проанализируют твою жизнь и решат, чего ты заслуживаешь. Никакой надежды на Рай. Никакого шанса. Ты просто сразу попадаешь в Ад и помнишь каждую секунду всего.

– И ты знаешь это, потому что… – я поворачиваю голову в его сторону и замолкаю.

Чудик выдерживает длинную паузу. Драматично, как в кино или телешоу перед объявлением победителя. А затем говорит:

– … 54 года назад я… В общем, не важно, как это произошло. Я лишил себя жизни и за это расплачиваюсь вечностью.

– Прости, но ничего глупее я еще не слышала.

На меня накатывает приступ смеха. Может быть, я и ку-ку, но не настолько, чтобы поверить в такую бредовую историю.

– Тебе сколько? – спрашиваю. – 17?

– Почти.

– И давно тебе почти 17? – не думала, что когда-нибудь смогу задать этот киношный вопрос в реальном мире.

– Мне почти 17 уже четвертый раз. И я не вампир, если что.

– Но все равно звучит бредово. Не находишь?

– Я и не надеялся, что ты мне поверишь.

– Тогда зачем это все рассказываешь?

– Чтобы ты не лишала себя жизни. Чтобы не повторила моей ошибки. Поверь, Ад – это отстой.

– Ты странный, – говорю я и поднимаю с пола бетонной крыши уже не белый лист для акварели – на нем отпечаток моего ботинка. Кажется, это лучшее, что я сотворила за последнее время.

Я рву бумагу в клочья и бросаю с крыши. Ветер подхватывает обрывки моей гениальности и разносит их по двору.

– Уходи, – говорю Чудику, – я не собираюсь заканчивать жизнь самоубийством.

Я складываю маркеры в пенал и поднимаю с земли папку для акварели. Родители вот-вот вернутся с работы, а значит, надо успеть залезть в постель и снова изображать недомогание.

– Забавно, правда? – говорит Чудик и садится на бетон рядом со мной. – Люди ищут смерти, а в наказание получают вечную жизнь.

Вздрагиваю от неожиданности, и порыв ветра выхватывает папку из моих рук. Я думала, что этот псих уже ушел.

– Почему ты все еще здесь?

Чудик поднимает рисунки, что рассыпались по грязному бетону, и вертит в руках то одной, то другой стороной.

– Твои работы… – говорит он.

– Да, они ничтожны, ты как-то уже говорил об этом.

И я снова вспоминаю Весенний фестиваль. Как кричала на учителя. Как отрезала волосы. Как притворно улыбалась перед Крис.

– Ты знаешь, что я живу в доме напротив? – Чудик резко меняет тему.

– Я даже не знала о твоем существовании. И предпочла бы не знать и дальше.

Я рассчитываю, что моя грубость его оттолкнет. Что Чудик уйдет и больше никогда в жизни не подойдет даже на три метра. Но по какой-то непонятной мне причине он не уходит.

– Вон там бордовые занавески на двенадцатом этаже, – говорит Чудик и показывает на окно дома напротив.

Даже не собираюсь смотреть в ту сторону.

– И что?

– Я часто вижу, как ты приходишь сюда. Рисуешь. Но чаще всего просто стоишь и смотришь вниз. Всегда думаю: неужели никто не понимает, что задумала эта девчонка?

Почему-то люди думают, что знают меня лучше, чем я сама. И почему-то считают, что обязательно должны сказать все обо мне. Поэтому я молчу и слушаю очередную версию о себе. Которая не имеет ничего общего с реальностью.

– Ты изо всех сил стараешься. Результат так себе, будем честными. И каждый раз, когда я вижу тебя на этой крыше, меня посещает мысль: может, сегодня?

Значит, так это выглядит со стороны? Моя попытка что-то создать напоминает скорее разрушение, нежели творение. А я всего лишь хотела написать картину. Картину, благодаря которой все это окажется не зря.

Меня пугает, что кто-то за мной наблюдает. Меня пугает, что этот кто-то – странный Чудик. Он перебирает мои рисунки. Рассматривает, как будто эксперт и вообще хоть что-то понимает в искусстве. Но я-то знаю, что он – никто. И я не обязана слушать того, кто сам ничего не сделал в своей жалкой жизни.

– Это не плохо, – говорит Чудик и протягивает мне рисунки. – Просто в этом нет тебя.

– Ой, все! – кричу я и выхватываю свои рисунки. – Вали уже и больше никогда не подходи ко мне.

– А что, если у меня есть то, что тебе нужно?

– У тебя есть то, что я хочу?

– То, что тебе нужно.

– Говори яснее. Ты можешь повлиять на кого-то в школьном жюри, и я получу первое место?

– Не совсем так. Но первое место ты получишь.

– И взамен ты хочешь мою…

– … душу.

Он произносит это настолько пафосно, что, возможно, именно в этот момент я начинаю верить. Душу за славу? Душу за признание? Душу за вечную жизнь в истории? Да, пожалуйста, возьми сразу две. В моей душе нет ничего особенно. Ничего такого, что стоило бы оберегать. Она жестока, завистлива, ревнива.

Но серьезность сходит с его лица, и Чудик смеется. Он хохочет, а когда немного успокаивается, говорит:

– Не нужна мне твоя душа.

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты назвала меня своим другом. Просто выслушай мою историю и поверь в нее. Это, правда, все реально! Но никто никогда не верил мне. Меня всегда считали ненормальным. Каждому человеку нужен кто-то, кто встанет на его сторону. Встань на мою. Прошу.

– Но ты ненормальный! Ты – псих! Тебе надо к врачу.

– Я думал, ты особенная. Но ошибся. Ты такая же как все. Это не обвинение, нет, скорее разочарование. Прости, значит, я не смогу тебе помочь. И больше не подойду даже на три метра.

Признаться всем, что я дружу с Чудиком – упасть в глазах всей школы. Со мной перестанут общаться. Вся школа отвернется от меня, как когда-то отвернулась от Чудика. С другой стороны, никто и никогда не говорил, что у меня может получиться.

Итак, что мы имеем: я создаю потрясающую картину, выигрываю грант на поступление в Академию искусств и осуществляю мечту стать художником, но теряю всех своих друзей. Или: продолжаю греться в лучах славы Крис и терпеть неудачи.

– Постой, – говорю я. – Что конкретно мне нужно сделать? Просто поверить в твои слова?

– Поверить по-настоящему. Безусловно.

Знать бы еще, что такое безусловно.

– Ты просишь о невозможном. Сам бы поверил?

– Я бы нет. Но ты – не я.

Стою в раздумье еще одну минуту. Неужели я не смогу притвориться чьим-то другом ради своего искусства? Нужно всего-то делать вид, что слушаешь, и кивать головой в нужных местах.

– Ну, давай, – говорю я.

Глава 5. Сирень

5.0

Первый день после каникул проходит вполне спокойно. Никто не тычет в меня пальцем и не называет сумасшедшей. Кажется, все и правда забыли происшествие на Весеннем фестивале. А может, они его и не заметили? Что, если даже устроив скандал, я все равно осталась невидимкой?

На большой перемене мы с Крис стоим у турников на спортивной площадке и болтаем о всяких глупостях. Я говорю, что не хочу идти в курилку, потому что мне все еще нездоровится. Но на самом деле я не хочу столкнуться там с Тимом.

– Вот сюда смотри, – говорит Крис и тычет в камеру своего телефона. – Да нет же, нет. Сюда.

– Если я смотрю сюда, то взгляд какой-то не такой, – говорю я.

Она стягивает с меня капюшон, обнажая перед всеми кучерявое каре оттенка сирени. А кажется, что обнажает мою душу. И в этот момент мне становится неловко.

– Зачем ты их прячешь?

Ее длинные блондинистые волосы развеваются на ветру и переливаются благородным блеском под лучами апрельского солнца.

– Ай, – отмахиваюсь я и снова натягиваю капюшон, а Крис снова его стягивает.

Она зажимает в ладонях мое лицо и говорит:

– Ты красивая! Моя Сирень!

Но я не верю. Не считаю себя красивой. А на фоне Крис и вовсе превращаюсь в одно темное пятно. Она вытягивает руку с телефоном, и мы улыбаемся в камеру, изображая безграничное счастье. Пока за моей спиной не раздается этот дурацкий голос:

– Эй, девочка с волосами цвета неба!

Фля! Случилось то, чего я так старательно избегала весь день. Тим становится между нами с Крис и кладет на меня левую руку, прижимая к себе. И мы делаем совместное селфи.

– Привет, – говорит он, как всегда чертовски довольный собой. А потом коронным движением сдувает челку с глаза.

Хорошо, что сейчас Тим крепко меня держит, иначе можно запросто улететь. А в момент озарения, что все это иллюзия – грохнуться на землю. Я привстаю на цыпочки, чтобы быть к нему поближе, и всматриваюсь в хитрющие кофейные глаза. Но солнце ослепляет, и я вижу только силуэт. Чего же ты хочешь?

– Ну, привет, – говорю, запрокидывая голову.

Замечаю на его шее татуировку, которую до этого скрывала повязка. Это череп кота со зловещими глазами и усами как у Сальвадора Дали – логотип группы Тима Cheshire Cat. Так странно видеть этот рисунок на нем.

– Красивая прическа, – говорит Тим, и я нутром чувствую, как он смеется.

– Спасибо.

– Вы слышали мою новую песню?

Сделав мимолетный комплимент, он с легкостью переводит стрелки на себя. Ну, конечно, Тим пришел, чтобы послушать, какой он офигенный. Видимо, толпы его фанаток уже недостаточно.

– Ой, да, я послушала, – говорит Крис. – Классная.

Я сжимаю губы и непроизвольно раздуваю щеки от злости. Смотрю на подругу самым убийственным взглядом, какой только могу изобразить. Но Крис лишь загадочно улыбается, наставляет на нас двоих свой телефон и делает снимок. Когда-нибудь я точно ее прибью.

– А ты? – спрашивает Тим, склонив голову настолько близко, что его дурацкая челка касается моего лба. – Ты слушала?

– Не, – вру я. – Еще не успела. Кинь ссылку.

– Так кто же разбил твое рокерское сердечко? – спрашивает Крис, и в этот момент я хочу провалиться сквозь землю.

«Да заткнись ты уже!» – произношу я одними губами. На что Крис так же отвечает: «А что тут какого?» Тоже мне подруга, фля. Хорошо, что Тим стоит справа и не чувствует, как мое сердце готовится к прыжку. Я не хочу знать, о ком эта песня. Не хочу!

И тут появляется Чудик. Он вклинивается в нашу компанию, как будто мы старые друзья и каждый день ведем всякие разные беседы.

– Всем привет, – говорит Чудик, и в нашем узком кругу повисает неловкое молчание.

Ну, по крайней мере, он не сказал: «Добро пожаловать в Ад».

– Ты последние мозги потерял, чудило? – спрашивает Тим, и этот тон меня пугает. Не помню, видела ли я его когда-то таким агрессивным. – Что ты здесь забыл?

– Привет, Софа, – говорит Чудик и смотрит прямо на меня.

Ой-ей.

Молча зарываюсь в подмышку Тима. Просто я не в состоянии выдавить из себя ни единого слова. Что обо мне подумают, если я заговорю с Чудиком? Что подумает Тим? Когда, кажется, между нами все стало налаживаться.

– Ты не понял? – говорит Тим.

Поворачиваю голову, чтобы одним глазком взглянуть, что там происходит. Да, проваливаться сквозь землю – та суперсила, которую бы я выбрала.

– Вали отсюда! – Тим повышает голос, толкает Чудика в грудь, и тот падает на землю, едва не задев головой турник.

Я стараюсь удержать Тима, чтобы он не полез в драку. Но не могу противостоять его силе.

– Не подходи к ней, – говорит Тим, а затем отхаркивается и сплевывает на землю рядом с Чудиком. – Ты меня понял?

Я отворачиваюсь и еще сильнее вжимаюсь в подмышку Тима, вдыхая аромат его кожанки вперемешку с сигаретами. Чувствую себя предателем. Ведь я и есть предатель. Спиной ощущаю, как Чудик встает, отряхивается и говорит, обращаясь ко мне:

– Значит, так ты обращаешься с друзьями? Ну, хорошо.

А потом уходит.

Но вместо этого Чудик молчит. Тим берет меня за руку, и мы уходим первыми.

– Это было странно, – слышу голос Крис. – Он же из твоего класса, да? – спрашивает она у Тима. – А ему вообще можно по улице вот так ходить? Он же опасен.

Нет-нет, все неправильно! Я должна была что-то сказать. Должна была что-то сделать. Вырываю свою руку и отталкиваю Тима, но мой толчок ничего не значит – я слишком мелкая, чтобы сдвинуть его с места.

– Ты придурок! – говорю я.

Тим хватает меня за запястье. Так сильно, что браслет впивается в кожу. Да, он точно знает, куда стоит надавить, чтобы я очнулась. Ведь боль куда красноречивее любых слов.

– Держись от него подальше, – говорит Тим.

– Да пошел ты!

Я вырываю свою руку, показываю ему средний палец, а затем хватаю Крис, и мы уходим. К флюгеру Тима!

– Просто держись от него подальше! – кричит он нам вслед.

5.1

Пока все на уроках и в туалете никого нет, я достаю красный маркер и на свежевыкрашенной кафельной стене начинаю писать: «Мия – …» Хлопает дверь, и от неожиданности я роняю маркер. Он катится по полу и останавливается прямо у ее ног.

– Крис, фля! – говорю я и поднимаю маркер. – Напугала меня.

Она подходит к стене и смотрит на незаконченную надпись.

– Ты опять хочешь остаться без интернета на месяц? – спрашивает Крис.

– Я же аккуратно на этот раз.

– Правда? А ничего, что я тебя только что застукала? А если бы зашел кто-то другой?

– Да не парься, – отмахиваюсь я и вывожу грязное словечко до конца.

– Детский сад какой-то!

Крис залезает с ногами на подоконник, вынимает из кармана две помятые сигареты и одну протягивает мне.

– Не, – отказываюсь я, – я уже курила.

Это неправда. Я не курила ни сегодня, ни вчера, ни последние пару недель. Но такое ощущение, как будто курила. Как будто никотин сам пробирается в мои легкие. Или я просто забыла, как держала сигарету?

Крис лишь пожимает плечами и закуривает.

– Так что он тебе сказал?

Что он умер и попал в Ад – проносится у меня в голове. Что он может исполнить мое желание, если я назову его своим другом. Это же так просто. Но свою миссию, кажется, я уже провалила.

– Что он сказал? – повторяет Крис. – Ну, Тим. Что он сказал?

И я возвращаюсь в реальность. Крис уже забыла про Чудика и про странную ситуацию на перемене. Она больше про него не вспоминает, а я не могу перестать думать.

– По поводу? – спрашиваю я.

– Да всего! Ну, тесты там. Почему он спросил ответы именно у тебя?

– Не знаю. Это было уже тыщу лет назад.

– Так мы и не общались с тобой тыщу лет. Что он сказал?

– Спасибо, – говорю я. – Он прислал всего одно слово – спасибо.

– И все? – удивляется Крис. – Какой же придурок. Я думала, что тест был лишь поводом. И он хотел…

– Я тоже так подумала. Но он хотел всего лишь ответы на тест. И как будто я единственная во всей школе, кто может ему помочь. Зачем, Крис, зачем он делает это?

Крис тушит сигарету о белоснежный кафель, оставляя графитовое пятно рядом с моей кровавой надписью. Она обнимает меня, и этого вполне достаточно. Безмолвная поддержка красноречивее тысячи слов. Ох, Крис, моя лучшая подруга, как же много ты про меня не знаешь… А если бы знала, дружила бы со мной? Если бы я сказала, что сделала, была бы достойна твоих объятий?

– Пока ты игнорировала мои сообщения, кое-что произошло, – говорит Крис и показывает снимок парня на своем телефоне. – Макар. Он написал в личку, что ему нравятся мои видео. Ну, и мы разговорились. Он такой лапочка.

Я долго разглядываю фото и никак не могу понять, что в этом парне нашла Крис. У нее много поклонников, вот правда много. Но никто ей не подходит. Она никому не дает даже шанса приблизиться. Так что же зацепило ее в этом, мягко говоря, страшненьком мальчике?

– Ммм, – я подбираю слова, чтобы выразить свое мнение максимально тактично, но, видимо, тактичность не мой конек. – Какой-то он прыщавенький.

– Эй! – кричит Крис и выхватывает телефон. – Нельзя так говорить! Это буллинг. Или шейминг. Что-то типа того.

– Как ты сказала? Були чего?

– Буллинг. То есть травля. Не читала что ли школьные брошюры? Ты принижаешь человека за его внешность. Так делать нельзя. Человек не выбирает, с каким лицом ему родиться. И вообще внешность не главное!

Легко рассуждать о внешности, когда у тебя с ней все в порядке. И не это ли мы все делаем с Чудиком? Да, он чертовски странный. Но заслуживает ли он плевков в свою сторону?

– Просто он слишком страшненький для тебя, – начинаю я оправдываться. – Он тебе не пара.

Крис убирает волосы с лица в тугой хвост и подходит ко мне так близко, что я носом утыкаюсь в ее щеку.

– Смотри, – говорит она. – У меня тоже прыщи. Смотри-смотри. Хорошо разглядела? Так что, я теперь тоже страшилище?

– Нет у тебя никаких прыщей, – смеюсь я и отстраняюсь от подруги. – Не придумывай. Ты красотка!

– Вообще-то у меня есть прыщи!

– Где? Ничего не видно.

– Если тебе ничего не видно, еще не значит, что я не страдаю. Знаешь ли, когда у человека болит желудок или печень, этого тоже не видно. Но, может, хотя бы иногда надо спрашивать о чувствах других?

Крис смотрит на время. Да, наша встреча в туалете слегка затянулась, и я уже представляю, как буду изображать пищевое отравление перед учителем, который обязательно спросит, почему меня так долго не было.

– Ты так ноешь о своих проблемах, Соф. Но почему-то даже не допускаешь мысли, что у других людей тоже есть проблемы. Мир не крутится вокруг тебя, пойми наконец. И будь добрее. Не превращайся сама знаешь в кого.

Когда Крис уходит и оставляет меня наедине со своими мыслями, я отрываю метровый кусок туалетной бумаги, смачиваю его водой из-под крана и стираю свою надпись. Буквы размазываются по кафелю, оставляя кровавый след, и теперь не понятно, что же там было написано.

5.2

Я всматриваюсь в окно Чудика с крыши своего дома. Бордовые занавески колышутся на сквозняке. До чего же блевотный цвет. Надеюсь, что Чудик появится или даст хоть какой-то знак. Но его нет. Только бордовые занавески колышутся в пустой комнате. Я не вижу, но чувствую.

Жду полчаса, потом еще час. Все бесполезно. Нужно признать, что я – очень фиговая подруга. Настолько фиговая, что даже школьный изгой предпочтет остаться в изгнании, чем в моей компании. И то, что Чудик не пришел, вполне ожидаемо. Если бы меня унизили в школе, я бы…

– Наша сделка расторгнута, – говорит Чудик, сгорбившись в проеме полутораметровой двери, что ведет на крышу.

Чудик мнется возле двери и никак не решается зайти на крышу.

– Я пришел только для того, чтобы сказать, что наша сделка расторгнута.

– Но почему? – спрашиваю я, пытаясь изобразить святую невинность.

Сейчас – самый подходящий момент, чтобы вычеркнуть Чудика из своей жизни. Он больше не будет нести всякую чушь и позорить меня перед друзьями. Но что-то в этом парне не дает мне отпустить его. И я не знаю, то ли это обещание сделать меня звездой, то ли что-то другое.

– Ты еще спрашиваешь?! – кричит Чудик и подходит ближе. – Забыла, как унизила меня утром?

– Но я ничего не сделала. А за поступки Тима отвечать не могу.

– Вот именно, ты ничего не сделала. Этого вполне достаточно, чтобы разочароваться в человеке. Друзья так не поступают.

– Да что ты вообще знаешь о дружбе? У тебя нет друзей!

– У меня есть друг! – и он тут же поправляется: – Был друг. В моей первой жизни.

Слушать эти сказки без смеха просто невозможно. Реинкарнация – допустим, переселение душ – возможно. Но вечная жизнь самоубийц – это что-то новенькое. И если бы так и было, разве не это писали бы на брошюрах для отчаянных? Ведь тот, кто не хочет жить, точно не согласится на такую аферу.

– Ты думаешь, что со мной никто не хочет дружить, потому что я странный? – спрашивает Чудик.

– Разве дело не в этом?

– А может, это я ни с кем не хочу дружить и всячески отталкиваю людей от себя? То, что со мной происходит, напоминает летний лагерь, когда кто-то из сотрудников приезжает со своим ребенком. Первая смена проходит круто. Ты находишь друзей, вы веселитесь и клянетесь в вечной дружбе. Танцуешь свой первый медляк под «The Unforgiven», держишь ее за руку и робко целуешь в щечку. А через 21 день все, кто был тебе дорог, уезжают жить свою жизнь дальше, оставляя тебя в пустоте. На вторую смену приезжают новые ребята, и ты уже осторожничаешь. Потому что через 21 день они тоже тебя покинут. И к четвертой смене ты уже никого к себе не подпускаешь. Не потому, что не хочешь заводить друзей, нет. А потому, что терять близких – самое страшное в жизни. Так лучше совсем их не иметь. Только если в летнем лагере всего четыре, по ощущениям бесконечных, смены. В Аду самоубийцы – это и правда целая вечность. Моя вечность – длинною в 17 лет.

– Так зачем тебе я?

– Затем, что в конечном счете все бессмысленно, если тебе не с кем разделить сегодняшний день.

После секундной паузы Чудик говорит:

– Я думал, что в тебе что-то есть. Хотел помочь вытащить это наружу. Но я ошибся. Ты такая же, как все. А из уникального в тебе – только отпечатки пальцев.

Вспоминаю слова Тима: держись от него подальше. И принимаю этот вызов. Мы должны стать друзьями, как минимум, чтобы насолить этому придурку.

– Неужели я настолько плоха, что даже не заслуживаю второго шанса?

Чудик смеривает меня оценочным взглядом. Видимо, решает: есть во мне что-то или я – пустая трата времени. Настолько пустая, что даже имея впереди вечность, лучше потратить ее на кого-то другого.

– А если ты снова меня обманешь? – спрашивает Чудик.

– Дай свой телефон, – говорю и протягиваю руку.

– Зачем?

– Просто дай свой телефон.

Я беру телефон Чудика и делаю совместное селфи, где улыбаюсь самой счастливой улыбкой, какую только могу изобразить.

– Вот, – говорю, возвращая телефон, – Если я тебя обману, покажи всем это фото. И скажи, что мы друзья. Так тебе точно поверят. Мир? – я боюсь коснуться его, но все равно протягиваю руку, изображая дружелюбие.