Начну жизнь с понедельника: Путеводитель по прокрастинации

– Ну что смотришь? Горе луковое, – усмехнулась женщина. – Ну-ну, девка, не кручинься. Давай заплету, неумеха, – она быстро пересела за Наташу и скоренько принялась заплетать ей волосы в тугую косу. Перетянула какой-то тряпочкой. – Вот, все. Волосы-то у тебя какие шелковистые… Как тебя кличут-то? Ты вчера мне говорила, да запамятовала я, уж больно напугалась сегодня.

– Наташей меня зовут.

– Хорошее имечко, божеское, значит: «Родная»… А меня Глашей зовут, Глафирой – величают. Ты сама-то откуда, Натальюшка? Какая-такая беда тебя с места согнала, что меж двор бродишь, да еще с кольцом таковым на руке? Может, ты беглая какая? А что? Мож, кто побаловал с тобой, барышня, да ты от греха – в бега? Ну ладно, ладно, не мое дело…

– Ты лучше расскажи, что тут у вас стряслось, а то не было б хуже… А то мне своих проблем хватает.

– Проб… чего? Точно ты не нашей породы, девушка. Ладно, чего стряслось-то… Да дела какие-то темные творятся. С чего бы начать… Барин наш, старый совсем был, помер в том году. Барыня пережила его только на три недели, болела она все, чахотку у нее нашли…

Наташа заскучала. Она даже школьную программу по литературе не читала, если там начиналось про всякое-такое: баре, крестьяне, записки охотника, отмена крепостного права, Андрей Безухов… Все равно что фантастику читать: ну их, выдумки эти. Но дальше пошло поинтересней.

– А молодой-то барин, сын их единственный, как вступил в наследство, и так-то был слаб умом, а тут совсем тронулся: профукал, проиграл все наследство, что от отца ему досталось, задолжал всем соседям, имение закладывал-перезакладывал. Да ещё и тетушку свою надоумил: она все свои драгоценности какому-то колдуну заезжему отдала. Поселила его в поместье, как родного брата, а он за это головушку ей морочил, ой, морочил, да не только ей одной – барыням из соседних поместий тоже. Видать, или скучно им, не пойму, или правда колдун он, околдовал их… Они-то, барыньки эти, давай тоже колдуну колье да перстеньки-сережки с изумрудами возить. Слышала, что обещал он им сокровища неизмеренные, египетские, – Глафира перекрестилась. – А вчерашнего дня, крадчись, уехал колдун поутру, да со всеми драгоценностями. Обманул и барыню, и соседей…

Так им и надо, дурам. Наверное. А разве сама-то она не такая же дура? Кто миллион у кольца просил? Наташа прихлопнула двадцатого, наверно, комара на голой ноге, натянула пониже подол крестьянской юбки: а одежда-то эта откуда взялась? Где ее джинсики, маечка? Толстая, неровная ткань юбки колола пальцы – хенд-мейд, денег-то стоит… Стоп. Стоит, да не здесь.

– А в деревне-то что за беспредел творится?

– Чего? Какой предел? Да, будто бес всех попутал, с утра-то у нас ужас один, – продолжала женщина, тоже ежась от холодка. – За долгами к молодому барину приехали лихие люди из города, да и соседи из-за колдуна осерчали, ищут его. Знаю только, что городские берут все ценное, что увидят в деревне. Маня-соседка вона прибежала давеча – плачет, воет: разгромили всю ее избу, ребят перепугали… Хорошо хоть, доченек моих матушка третьего дня забрала к себе, она давно уж в избушке на краю леса живет, от людей подальше, еще при барыне ей разрешили, лекарка дак.… А я тебя пустила переночевать вчерась, пожалела, неужто не помнишь?

Наташа покачала головой. С луга налетел холодный ветер. Становилось все темнее, жутко пахло сразу всей лесной ботаникой – да как же она тут оказалась? Это что, все на самом деле? Колдовство? Колдун?! Лихие люди, драгоценности? Избушки на опушке? Как в кино… Ну все, теперь она попаданка. Модно, ага. Да толку-то. Как выбираться?

– То-то ты какая-то ошалелая… Вон, девка, как будить тебя стала, ты-то прям что не в себе: глазами вращала, меня не узнавала. А я смотрю, кольцо на тебе ценное, с каменьем, да и у меня украшения есть, что барыня-покойница моей матушке за верную службу подарила. Собрала, тебя позвала, да деру. Вот и побежали мы. Целее будем. Пересидим тут малость и потихоньку по темноте, леском да овражком пойдем к моей матушке домой.

Наташа посмотрела на кольцо: оно, затейливое и ветвистое, налилось камнем, похожим на бриллиант. Ой. Не было же на нем никакого камня, когда она доставала его из пожелтевшего конверта, а потом надевала на палец – что за странности! Наташа смотрела на кольцо – от шока в голове не было ни одной мысли. Что делать-то? Да уж, сбылись мечты идиотки…

Снова прихлопнула комара, поежилась. От леса тянуло теплом и сосновым запахом, а с луга, из низины, тоскливой сыростью. На руке опять сверкнул камень, будто отразив проклюнувшуюся в темнеющем небе звездочку.

Ха. Все, как мамуля хотела: кольцо с бриллиантом. Только не от мужчины, а от бабки Ани. А бриллиант вообще не пойми от кого, от дьявола, что ли?

– …Не от дьявола! – голос в голове был громким и звучным, – Первый бриллиант – первый огонек! Запомни его, Наташенька, как запомни себя, бегущую по полю от людей лихих, испуганную и загнанную. Деньги трать по уму. Не влезай в долги без причины, не верь в заезжих молодцев, обещающих тебе райские кущи, даже если они колдуны. Особенно если они колдуны, – голос в голове рассмеялся.

Ну вот, я уже сошла с ума, – грустно отметила Наташа. – Голос в голове, барин какой-то, лихие люди… Пропала девка! Может, мне это все кажется? Снится? Что-то не похоже… Вот так с ума и сходят, наверно…

– …Нет, деточка. Все с тобой хорошо. Это я, твоя бабушка Аня, за тобой и кольцом приглядываю…

Глафира – голос ее выдернул Наташу из ее мыслей и заглушил голос бабки Ани – тронула Наташу за плечо:

– Ты что опять шалеешь? Неладно с тобой?

– И не поверишь. Запуталась я, голова кругом. Точно, ошалеешь тут.

– А пойдем-ка, Натальюшка, к моей матушке, Прасковья ее зовут. Укроемся у нее, переночуем, а там – утро вечера мудренее. Может, чего она тебе подскажет, она непростая у меня. Надоумит.

– Ох, Глаша, хорошо бы. Ничего у меня нет, есть только вопросы. А куда с ними идти, я не знаю. Наверное к каким-то мудрым людям… или к ведьмам. Может, ты знаешь таких?

– Если про жизнь вопросы твои, то может матушка моя тебе и ответит. Знахаркой ее кличут, а когда серчают – ведьмой. Она болезни заговаривает да помогает нашим, деревенским, коли что стрясется: и дочь кузнеца найти помогла, когда девчонка заблудилась, и сундук с наследством подсказала, где спрятан, когда у Матвея дед внезапно помер. Матушка моя сильна в делах чудных, говорю же, непростая. И богу молится, и старых богов не забывает. Пойдем уже, а то совсем темно станет.

Наташа вскочила – и ойкнула. Босиком через лес, в темноте? Лапти бы какие, что ль.

– Нежная ты, – Глафира засмеялась. – Ножки-то в самом деле как у барышни! Как же так тебя угораздило?

– Сама не знаю, – кое-как пересиливая себя, Наташа захромала за ней.

У самой Глафиры на ногах тоже ничего не было, но она ступала легко, будто все сучки и колючки ей нипочем. Она была оживлена, от былого испуга не осталось и следа. Одета она была в рубаху и простой серый сарафан, но, несмотря на простой наряд, чувствовалось в ней какое-то изящество, благородство, что ли. Несмотря на простоту одежды, выглядела Глафира как актриса, играющая роль деревенской бабы, – столько в ней было изящества и грации.

Наташа мельком взглянула на свое кольцо: отчего-то в сумерках оно ярко сверкало и выглядело таинственным и магическим. Продолжаются чудеса, – смиренно подумала девушка. А что остается? Только терпеть и ждать, куда приведут приключения.

Глафира о чем-то говорила, что-то опять про свою непростую матушку, но Наташа слушала ее вполуха: они зашли в какую-то совсем темную глушь. Надо надеяться, идут они не к Бабе-Яге, – у Наташи озноб скатился меж лопаток. В таком лесу и в лешего поверишь. Пробираясь сквозь чащу, Наташа цеплялась босыми ногами за корни, сбивая пальцы в кровь, чудом не падая, а ветки хватали ее за волосы, как длинные руки жадных лесных существ.

– Сейчас совсем стемнеет, – заворчала Наташа, – тут, наверное, и звери хищные есть, не хватало еще, чтобы нас сожрали!

– Да какие звери! Не бойся, пришли уже почти!

И правда, бурелом и ветви раздвинулись, словно занавес в театре, и они оказались перед симпатичной опушкой, на которой стоял уютный домик: стены его были деревянными, а крыша украшена зеленым мхом.

Из трубы уютно поднимался дым, пахло чем-то вкусным.

– Прям картинка из сказок про Пряничный домик, только на русский лад! – восхитилась Наташа.

– А? Чего? – Глафира, торопясь, недослышала ее. – И то верно, матушка моя сказок знает – у, пропасть!

На порог со смехом выбежали две девчонки: одной было на вид лет десять, другая – помладше. Они радостно бросились к Глафире:

– Мама, мама! Мы и не ждали тебе сегодня! Бабушка говорила, что ты будешь не скоро!

– Милые мои! – Глафира радостно обнимала девчонок, целовала в простоволосые – и аккуратно заплетенные – головки.

Наташа увидела женщину в черной одежде, которая вышла из дома и удивленно поглядывала на Наташу и Глафиру. Невольно чуть поклонилась и сказала:

– Добрый вечер!

– Матушка! Здравствуй! Это Наталья, странница, сейчас все тебе расскажем, – заторопилась все объяснить Глафира, отпуская дочек и обнимая мать.

Прасковье на вид было лет шестьдесят: стройная, седая – на ней не было платка, а только какая-то узкая повязка, и по виду – женщина строгая. Держалась с большим достоинством, если не сказать – величием. И правда, не простая крестьянка. На ней было что-то вроде рясы и кожаного передника. На груди висело украшение на кожаной цепочке из каких-то непонятным магических букв и символов. Ведьма ведьмой, одним словом… На Наташу она смотрела странно: и приветливо, и хмуро одновременно. Только и сказала:

– Пойдёмте в дом, там все и расскажете. Анька, Танька, – в избу!

Большой стол в красном углу избы встретил их ватрушками с земляникой и жарким теплом от печи, где, видно, весь день что-то варилось и пеклось. Пока Глафира рассказывала про их приключение, Наташа оглядывалась по сторонам. Именно так она представляла себе дом ведьмы: сухие пучки растений висели во всех углах и даже свисали с потолка; какие-то закопченные горшки разных форм и размеров, небось, с таинственными снадобьями, стояли на полках вдоль стен. Даже кот имелся, правда, не черный, но с черными полосками, спал себе на припечке, млея в печном тепле.

– А Натальюшка все молчит, – голос Прасковьи был глубокий и завораживающий. – Может, ты голодна, не ватрушек бы тебе, а щец да каши?

– Нет, спасибо большое, – Наташа смущённо потупилась. – Вопросы у меня к вам, Прасковья, важные есть. Совсем я запуталась, не понимаю, что творится, и тем более не понимаю, куда я попала. Можно спросить?

– Глафира, сходи с девчонками посиди у кострища, его надобно разжечь, традиция у меня такая: в это время нужен огонь во дворе, – отослала Прасковья дочь с внучками.

Те без единого слова вышли. Прасковья молча смотрела на Наташу, и та почувствовала себя словно школьницей перед директрисой. Пересилила себя:

– Вы, Прасковья, Глаша говорит, знахарка, – начала Наташа. – Ведунья. Или даже ведьма.

– Ведьма – не ведьма, но кое-что могу, – усмехнулась та. – А что волнует тебя, Натальюшка? Что так тебя закрутило-замотало-то?

Наташа помялась. А потом вздохнула и рассказала все-все, как есть: про Дениса, про миллион, который ей так и не достался, и про то, как оказалась здесь, вроде как в прошлом.

– Всякие люди у меня бывают, – покачала головой Прасковья, как будто не удивившись ни рассказу Натальи, ни ее перемещению сквозь время. – Но ты… А скажи мне, зачем тебе вещи все эти богатые?

– Ну как зачем? – задумалась Наташа. – Чтобы выглядеть хорошо, чтобы мужчину найти обеспеченного, с деньгами.

– А зачем тебе богатый?

– Как зачем. Чтобы тратил деньги на меня, баловал, берег.

– А вдруг не будет?

– Как это не будет? – изумилась Наташа. – У него будут деньги, но он не будет их тратить на меня?

– Да. С чего бы ему тратиться-то? – ответила Прасковья, засмеявшись. – Вот барин покойный, не разрешал барыне даже ее наследство тратить, уж что говорить о его собственных деньгах. Сам их транжирил. Его право, его ведь деньги-то.

– Не все ведь жадные, – Наташа замялась. – Я найду щедрого, того, кто будет платить за меня и сделает мою жизнь яркой и дорогой.

– Да, – ответила Прасковья. – Такое бывает. Но какую цену заплатишь ты за такое богатство?

– Я? – Наташа поежилась.

– Вроде не девчонка ты уже, а ума не нажила… В детстве мы платим родителям за их дары послушанием. А дьяволу мы платим за богатство душой… Ну, а что ты готова отдать мужчине? Молчишь? То-то и оно. Если он платит, то и цену назначает он. И какую цену с тебя попросит мужчина – да ты знаешь ли?

Как-то неудобно было говорить этой старухе в черном, что вроде предполагается, что платить Наташа будет собой – своим телом, своим милым настроением, своей готовностью к сексуальным играм и всем таким прочим.

– А цена может тебе и не понравиться.

– Тогда что же… О, ну, так конечно, куда лучше, когда у меня свои деньги и свой миллион! И спать ни с кем не надо! Да где ж его взять, миллион этот?

– Ну, барышня, миллион – не миллион, но в жизни важно рассчитывать только на себя. Вон, моя Глафира схватила узелок и спасла приданое дочек. Хозяйство ведет, от зари до зари работает. А если бы на мужа рассчитывала? Когда он ещё из армии вернётся, если вернётся, – двадцать пять лет царская служба… А себя за деньги-то знаешь кто продает?

– Ну да, что не куплено за деньги, что просто возьмут и полюбят, то и не выбросят, дорожить будут…

– Ты не вещь, Натальюшка, чтоб тебя покупать. И цены себе ты, дуреха, еще не знаешь. А деньги – дело наживное.

– Значит, в отношения лучше заходить со своим капиталом, – задумчиво сказала Наташа.

Она мельком глянула на свое кольцо и заметила, что на нём появился второй камушек, второй бриллиант. Кольцо стало зрячим, живым, подглядывающим за Наташей.

– Видишь, девочка, – опять услышала Наташа знакомый голос бабушки Анны, – женщины нашего рода сильные и рассчитывают на себя. А мужчины у них разные, и выбирать их можно по-разному, не только из-за денег. В этом наша сила, в этом наша мудрость и счастье: выбирать по сердцу, не оглядываясь ни на что.

– Бабушка Аня, спасибо! – мысленно поблагодарила ее Наташа.

– Утро вечера мудренее.

– Утро вечера мудренее, – будто подслушав ее, сказала Прасковья. – Пойдем-ка спать, время позднее, день у вас с дочкой моей был тяжёлый. А на сеннике из трав сны снятся правильные.

В горнице, куда ее проводила одна из внучек Прасковьи, было тепло и густо пахло травами. Наташа сняла грубую юбку и, оставшись в рубахе, потушила огарок и легла под разноцветное лоскутное одеяло на мягкий, хрустящий травинками и стебельками, застеленный льняной простыней сенник. Пришел толстый кот, устроился рядышком, замурчал. За окном шумел темный, дремучий, сказочный лес с лешими и бабами-ягами. Но в этой уютной комнате лес не казался чем-то пугающим, и его хвойный шум под порывами ветра убаюкал Наташу не хуже колыбельной.

Глава 4

Наташа проснулась, открыла глаза…

И увидела перед собой кошачьи уши, услышала мурлыканье.

– У меня же нет кота!

Она поскочила, резко села, захрустев и зашуршав сенником – кот в свою очередь прыжком балерины отпрыгнул от нее в угол горницы и оттуда с подозрением таращился на девушку. Наташа опомнилась: изба, девятнадцатый век, утреннее солнышко за маленьким окном. Она была в гостях у ведьмы Прасковьи и ее дочери Глафиры. В лучах солнца горница смотрелась очень уютно. Действительно, сказка какая-то.

Наташа нашла рядом с кроватью сарафан, видимо, вместо испачканной в лесу юбки приготовленный для нее заботливой рукой. Надев его, Наташа вышла из избы на полянку.

Все: Прасковья, Глафира и две девчушки – были в сборе и завтракали перед домом за столом, который Наташа вчера, в сумерках не заметила из-за куста сирени. На столе на подносе пыхтел самовар.

– Видишь, сколько лет проработала у барыни – и сама барыней стала, – улыбнулась Наташе Прасковья, открывая краник самовара и наливая кипяток в чашку с розанами. – Соседи меня чурались, мол, с барыней повелась и всего всякого от нее нахваталась, причуды у нее, стол во дворе. А мне нравится! – она долила в чашку какого-то душистого травяного отвара и протянула ее Наташе: – На-ко, милая, садись с нами!

После завтрака, вместе с Глафирой отнеся все со стола в избу, Наташа подошла к Прасковье:

– Что я могу сделать для вас? Чем отблагодарить за гостеприимство? А то вы с Глафирой столько для меня сделали вчера.

– Что сделать, – Прасковья хмыкнула и как-то с хитринкой взглянула на Наташу. – Пойдем вон к амбару… Вот. Хотя бы перебери это зерно. Мне его принесла жена мельника в благодарность за помощь.

Наташа взяла тяжёлый мешок, развязала его и обомлела: в мешке было много крупы, но вся она была перемешана: горох был вместе с гречкой и рисом. Да кто ж натворил такое? Ох, правда как в сказке. Там вечно какую-нибудь падчерицу заставляют перебирать зерно… А в итоге, оказывается, учат отделять одно от другого, хорошее от плохого, зерна от плевел…

– Прасковья, а что нужно сделать с зерном всем этим?

– Перебрать вот на столе и разложить по горкам: горох отдельно, гречку отдельно, сарацинское зерно – отдельно.

– Это ж такая тяжёлая работа! Я не смогу!

– Работа непростая, но подъемная, давай научу тебя. Понесем вот мешок к столу… Садись. Ты сначала из мешка достань такое количество зерна, чтобы тебя оно не напугало.

Наташа долго отмеряла, но наконец получилось.

– Потом насыпь его на стол и примерься, в какие стороны какое зерно будешь грести. А потом бери и делай. Наберешь по чистой горстке – скажи мне. Вот и пойдет, зернышко к зернышку.

Наташа высыпала зерно на стол, посмотрела… И сказала, что ей надо сходить на двор, живот скрутило. Потом ей понадобилось расчесать волосы и переплести косу, затем она разболталась с младшей дочкой Глафиры, Танькой, и взялась учить ее с сестрой интересной игре, которую помнила с детства.

В середине этого писка и визга Наташа услышала голос Прасковьи:

– Наташа! Ты зерно разобрала?

– Ой, – спохватилась Наташа, – забыла!

Она подбежала к Прасковье с виноватым видом. Та неодобрительно посмотрела на нее, покачала головой… И к той кучке крупы, что лежала на столе добавила ещё такую же.

– Ой, что же вы делаете! – испугалась Наташа, – Я же никогда не справлюсь с такой горой!

– А это как в жизни, Натальюшка, – вздохнула Прасковья. – Пока ты не решаешь насущный вопрос, жизнь не ждет, а подкидывает новые и новые. Тебе было бы намного легче сделать все еще час назад, но ты отвлеклась, и вот – твоя работа удвоилась.

– Ох, – сказала Наташа, – мне это напоминает день зарплаты: когда она приходит, я не радуюсь, а тревожусь, потому что вся зарплата уходит на долги, которые у меня в прошлом месяце накопились. И вот у меня деньги, но я не спокойна, потому что проблем-то в два раза больше, как и этой крупы…

Прасковья развела руками:

– Ну, и кто виноват?

Озадаченная Наташа села, начала разбирать огромную гору крупы, а в ее голове постепенно формулировалась мысль: не подставлять себя, не усложнять себе жизнь, радоваться деньгам и тому, что они есть сейчас. И решать, как их потратить сейчас.

За этими размышлениями пролетело время. Огромная и страшная, как ей казалось раньше, куча крупы разделилась в три стороны чистенькими горками риса, гороха, гречки. И уже чистое зерно Наташа ссыпала в три разных горшка.

Она мимолётно глянула на руку и, вздрогнув, замерла: на кольце появился третий камень, похожий на аккуратный носик у пока толком еще не сложившегося лица.

– Ага, вот и третий огонек появился, деточка! А значит он вот что: не ставить на себя ловушек, радоваться деньгам, а не закрывать ими долги!

– Наташа! – позвала ее Прасковья. – Просьба к тебе будет. Человек один в деревню приедет, у нас с ним встреча важная должна быть, недалеко от поместья. Место там одно есть – заброшенная беседка. Нельзя нам с дочкой на людях показываться, пока все так неспокойно, мало ли, как люди горе выместить захотят. Считают, я ведьма, Глафира – моя дочь, думают, тоже ведьма. В такое время завсегда виноватого ищут, а когда люди таким, как мы, боль свою прощали? Глупо рисковать, показываться. Греха не оберешься. Сходи ты, тебя не знает никто.

– Схожу, конечно. А что за человек такой?

– Денежный человек, Авраам зовут. Он много лет назад приехал в Петербург из Европы. Был он там ростовщиком, и в России остался верен своему призванию. В делах денежных нет ему равных: какие только сделки он не проворачивал – легенды ходили. Говорят, не угодил кому-то из парижской знати, так пришлось ему бежать срочно, прятаться в России. Лет ему, наверное под сто. Выглядит как демон: нос крючком, волосы седые, длинные. Глаза ясные, пронизывающие, читающие тебя насквозь. Знаю его уже лет тридцать, отношения у нас хорошие, временем проверенные. Помогает он нам: меняет наши украшения на деньги и акции.

«Ух ты! – восхитилась про себя Наташа, – это же девятнадцатый век, небось крепостное право вон не отменили, а чем женщины занимаются. Какие они!» И незамедлительно согласилась, уж больно ей было интересно посмотреть на денежного человека.

Глафира принесла ей серенькую накидку из рядна, делающую Наташу незаметной, совсем крестьяночкой, и лапти:

– Чтоб ты не маялась, неженка!

– Глаш, а что мне говорить, если встретятся деревенские или эти, из города, всадники?

Легенду для Наташи втроем с Прасковьей они смастерили такую: Наташа – горничная из дома помещика Незырянского. Это был всем известный местный бирюк, нелюдим, дворню его знали плохо, потому как сам он все время сидел в своем поместье и людей своих никуда не пускал. Короче, железное алиби!

Наташа пошла на встречу с таинственным Авраамом и думала о том, как можно уютно устроиться в девятнадцатом веке. Достаточно быть ведьмой и свободной. Правда, такая комбинация – неслыханная роскошь по тем временам. И что уж говорить, рискованная, иначе бы сейчас Прасковья и Глафира не прятались бы от людей.

Авраама Наташа заметила издалека, место было глухое. Одинокий мужчина, стоявший возле покосившейся беседки, бросался в глаза – он-то ни от кого не скрывался и ничего и никого, похоже, не боялся. Еще бы: Наташа увидела богатую, красивую карету с толстым кучером на козлах, сдерживающим упряжку красивых, гладких черных лошадей. Выглядело это все так же внушительно, как, скажем, огромные черные машины банкиров и олигархов в Наташины дни. Ишь, какие знакомства у Прасковьи! Интересно, а у Авраама-то какой к Прасковье интерес? Зачем ему крестьянские украшения?

Она помахала Аврааму рукой, но, вспомнив, что так не принято было в это время, приблизившись, сделала реверанс.

– Здравствуйте, барышня, – удивлённо сказал Авраам, разглядывая Наташу, —Вы ко мне? Вы кто?

– Меня зовут Наталья, Прасковья попросила встретиться с вами и вместо неё заняться бизнесом. Я ее родственница, сейчас у неё в гостях. Прасковья приболела, лежит, не встаёт. Она мне все рассказала о вашем деле, так что я вместо неё.

– Говорите вы, барышня, странно, речь у вас не как у местных, откуда вы? – улыбнулся Авраам

– Из Петербурга, – немного с жеманством ответила Наташа. Хоть здесь врать не пришлось!

– Жил я в Петербурге какое-то время, – задумчиво сказал Авраам.

Но не стал вдаваться в детали и спрашивать о знакомых – какие уж знакомые в столице у крестьяночки в накидке из рядна! – и сразу перешёл к делу: с лесной вдовой Прасковьей он был знаком давно, еще когда она была крепостной.

– Прасковья женщина мудрая, всегда знала, как деньгами распоряжаться, куда их помещать, как преумножать. Таланты, – говорил Авраам, – ей такие от деда достались. Приятно с ней дело иметь. Да и я готов был предложить ей вольную выкупить, да барыня так отпустила. Души она в ней не чаяла, редко, но бывает такое. Ну, барышня, показывай, что принесла?

Авраам посмотрел на драгоценности, которые принесла Наташа: это было кольцо с ярко-красным камнем и ожерелье с жемчугом. Сел на скамейку в беседке, достал увеличительное стекло, долго разглядывал камни. Сказал, какую цену даёт, примерно так Наташе Прасковья и говорила, в ценовой диапазон старик попал точно.

Потом они обсудили те варианты, которые Авраам предлагал по вложению денег: новые акции появились на рынке, например, Азовского кредитного банка, или, скажем, Общества взаимного кредита, и новые облигации. Просил передать свои предложения и слова Прасковье, та давненько интересовалась финансовым рынком.

В это момент Наташа, хотя она и была посредницей, почувствовала гордость за Прасковью. Та сделала невозможное, освободилась, получила вольную на себя и дочь с внучками, вся деревня к ней с уважением относится, кто-то даже боится. И теперь эта женщина-крестьянка живёт отдельно там, где хочет и меняет какие-то таинственные драгоценности на деньги и ценные бумаги.