Ключ, или Страсти по пропавшей картине

Шагая по улице, Николай не мог избавиться от легкого чувства волнения в ожидании услышать что-то важное.

Свернув в переулок, он вскоре увидел красно-белый двухэтажный особняк с колоннами. На его фронтоне две фигуры поддерживали щит, на котором, видимо, когда-то был изображен герб одного из владельцев. Слева расположился флигель, в котором и находилась редакция. Николай миновал металлическую ограду, подошел к нужной двери, и нажал на кнопку домофона.

– Вы к кому?

Николай ответил и назвал свою фамилию. Вскоре дверь открыл сам Протасов. Они вошли в довольно просторный холл.

– Давайте сразу к художнику. Его сегодня не будет.

В комнате, напоминавшей пенал, стоял длинный стол с приставленными стульями и шкаф с какими-то бумагами и книгами.

– Располагайтесь. Я сейчас принесу материалы.

Николай сел и посмотрел сквозь зарешеченное окно на дворик, но кроме пары деревьев и нескольких кустов ничего не увидел.

– Вот, – вскоре вернувшийся Протасов положил папку на стол и присел рядом с Николаем. – Удивительно, но после нашей встречи все как-то одно к одному сложилось. Начал разбирать свои записи, а тут в редакцию статью принесли. Оказывается, в Бахрушинском4 готовится посвященная Фриде фотовыставка.

Протасов на минуту замолчал.

– Я тогда в литархиве работал, и к нам пришел искусствовед Калмыков. Как-то мы с ним взаимной симпатией прониклись. Он рассказал, что напал на след одной неизвестной картины Фриды Кало. И тут такая нелепица – несчастный случай. Не стало человека. Ну, я и написал статью по его рассказам. А тут… Короче, созвонился я с его вдовой. Она разрешила мне просмотреть его последние бумаги. В общем, все здесь.

Протасов встал и собрался было выйти, но тут дверь открылась, и в комнату заглянул молодой человек, немногим старше Николая.

– Саныч, тут заказчик пришел, – заявил он с порога. – Не нравится ему как ты их статью порезал.

– Если она заказная, нечего ее мне было давать.

– Тут такое дело, – замялся вошедший. – Они только объявление о выставке оплачивают. Ты сам с ним поговори. – Он на минуту исчез, пропуская вперед импозантного мужчину. – Знакомьтесь – Михаил Александрович, – сказал молодой человек, указывая рукой на Протасова. – А это…

– Спасибо, я сам. Алексей Николаевич, – сказал мужчина, протягивая руку Протасову. – Я не отниму у вас много времени.

– Присаживайтесь. Чем могу?

– Я понимаю, что ваше издание интересует не сама Фрида, а то как она связана с Россией. И должен заметить, что мне очень понравилось как вы мастерски это подали.

– Но?

– Да, есть один нюанс. Мы бы хотели, чтобы о личной жизни Фриды было сказано более подробно.

– Помню, в девяностые кто-то вывел формулу успешного издания: чужие деньги, чужая постель и свой огород, – заметил Протасов. – С тех пор разве что огород потерял свою актуальность. Более того, на что раньше было табу, сегодня открыто смакуется.

– Вы же понимаете, tempora mutantur et nos mutamur in illis5.

– О да! Etiam stupiditatem, narrabitur in Latin, maximo argumento fit6.

– Что?

– Не важно. Всегда считал, что это мы меняем мир, а не наоборот. Так что вы хотите?

– Чтобы осталась упоминание об интимной стороне ее жизни.

– То есть о ее бисексуальности, если я правильно вас понял.

– Именно.

– А это как-то связано с ее творчеством или романом с Троцким?

– Но ведь это правда.

– Правда и то, что человеческий организм выводит продукты своей жизнедеятельности. Но описывать этот процесс как-то мерзко, если это не сугубо медицинский текст.

– Но вы же не будете отрицать гей-парады, идущие по всему миру?

– Парад – это торжественное шествие, как правило военных в честь каких либо побед. А эти назвали свой карнавал парадом и празднуют победу над нами? Замечу, что еще Маркс с Энгельсом писали об опасности рвущихся к власти педерестов7.

– Вы гомофоб? – с улыбкой спросил Алексей Николаевич.

– Я филолог, сиречь любящий слово. По сему весьма серьезно отношусь ко всяким терминам. Поясню. Фобия – это немотивированный и неконтролируемый страх. Иными словами, гомофоб испытывает страх к себе подобным. Я же испытываю не страх, а отвращение ко всяким извращенцам.

– Как-то это не толерантно.

– Толерантность – это болезнь. Точнее неспособность организма ей сопротивляться. А поскольку я сопротивляюсь, я, естественно, не толерантен. И не политкорректен. Для меня, например, негры остаются неграми, будь они хоть в Африке, хоть в Америке.

– Ну, это уж прямо расизм, – вновь улыбнулся посетитель.

– Отнюдь! Это всего лишь отсыл к расовой принадлежности. Даже если я буду утверждать, – а это абсолютная правда – что мне нравятся женщины европейского типа, точнее даже славянского, это не может рассматриваться как расизм, а всего лишь как бессознательное фенотипическое предпочтение. И то, что где-то неграм не нравится, что их так называют, никак не отменяет существования негроидной расы.

Протасов внимательно посмотрел на собеседника.

– Кстати, знаете как по-исландки будет немец? Тиск! И никто в Германии, которую во многих славянских странах величают на разный лад Неметчиной, от этого не падает в обморок.

– У вас весьма любопытные взгляды, но…

– …вернемся к нашим баранам, – закончил Протасов.

– Именно. Думаю, ваш главный не очень обрадуется, если мы с вами не сможем придти к консенсусу. Поэтому предлагаю компромисс: вы напишите отрицательный отзыв. От себя или от редакции. Скандал – это тоже хорошая реклама. А мы, в свою очередь, лично вас отблагодарим.

Протасов задумался.

– Я бы предложил другой вариант, – наконец ответил он. – Оставим все как есть, а в следующем номере, как раз к открытию вашей выставки, мы опубликуем почти детективную историю об одной неизвестной картине Кало. И, поверьте, это вызовет к вашему мероприятию больший интерес, чем скандал.

– Хорошо. Вы меня убедили, – быстро согласился гость и, попрощавшись, вышел.

С минуту Протасов сидел неподвижно, а потом неожиданно хлопнул ладонями по столу.

– Так, мне явно нужен глоток никотина.

Они вышли во дворик. Стояла нереальная тишина для центра Москвы.

– Болезнь употребления умных слов без понимания их смысла стала чуть ли не всеобщей. – заговорил Протасов закуривая. – Этот тип одно из подтверждений. Вот буквально сегодня читаю материал «Грядет водный апокалипсис». Замечу, это слово будто преследует меня в разных публикациях. Похоже, авторы не задумываются о его значении. А взято оно из названия последней книги Нового Завета – «Апокалипсис Иоанна Богослова», где описываются многочисленные бедствия, предшествующие второму пришствию Иисуса Христа, то есть концу света. Но само слово с древнегреческого переводится как откровение. Хотя кого теперь это интересует.

                                      * * *

Публикация в «Русском глашатае» может и не стала сенсацией, но интерес вызвала большой.

«Бурный роман Льва Давидовича и Магдалены Кармен Фриды Кало и Кальдерон закончился скандалом и чета Троцких вынуждена была найти себе новое жилье, которое по стечению обстоятельств оказалось на соседней улице. <…>

Надо заметить, что при переезде Троцкий не взял с собой картину, подаренную ему Фридой. На ней она изобразила себя стоящей в полный рост между двумя шторами. В руках она держит листок с весьма красноречивым текстом: «Я посвящаю эту картину Льву Троцкому, со всей моей любовью, 7 ноября 1937 года. Фрида Кало, Сан-Анхель, Мехико». Говорят, что оставить картину настояла жена Троцкого, Наталья Седова. Как знать? Однако, как выяснилось позже, одно полотно Фриды Лев Давидович все же захватил. <…>

Казалось бы, назвать эту картину портретом невозможно. Мы видим просто пенсне, в стеклах которого пляшут языки пламени. Фрида говорила, что пишет картины только о том, что хорошо знает, поэтому в ее творчестве преобладают автопортреты. И здесь, несмотря на бурный роман, она как бы говорит, что совсем не знает Троцкого. А огонь? Быть может это отражается ее пламенная страсть? А может она увидела адский огонь в глазах этого демона революции? <…>

По некоторым данным, после смерти Троцкого картина оказалась на Кубе, а в шестидесятые ее видели в Москве. Некто приносил ее в дом Лили Брик, музы революционного «агитатора, горлана-главаря» Владимира Маяковского. А дальше следы ее теряются…»

Из не вошедшего в статью Николая весьма позабавило, что фрески Риверы и Сикейроса были названы громадными революционными комиксами. Но главное строки из дневника NN, обнаруженного Калмыковым в литархиве:

«Была у Лили. К ней заходил кубинский дипломат, не запомнила его имени. Они познакомились на каком-то мероприятии. Хорошо говорит по-русски. Принес картину жены Диего Риверы (будто это прибавляет ей значимости). Небольшое полотно, весьма странное, надо сказать: пенсне, в стеклах которого отражаются языки пламени. На обороте – какие-то буквы и цифры. Просил помочь в поиске покупателя. Лиля весьма разволновалась, ведь Маяковский хорошо знал Риверу и даже жил у него, когда посещал Мексику. Поэтому она обещала. Сама Лиля увлекается только советским авангардом, да и в Москве продать будет крайне сложно, но она напишет Эльзочке8 в Париж и, возможно, кто-то из ее окружения заинтересуется.»

Первой женой Риверы была Ангелина Белова, тоже художница. Может это ее картина? Но последующие записи развеяли все сомнения. К Калмыкову обратился один американский исследователь творчества Кало. Он обнаружил у некоего коллекционера письмо якобы написанное Троцким. Кто был адресатом – не известно, в обращении значилось только «сэр».

«Учитывая последние события, о которых вам наверняка известно, медлить больше не представляется возможным. Мне срочно нужно уехать отсюда, и я очень рассчитываю на вашу помощь в этом вопросе. Также передаю вам ключ – картину местной художницы. Настало время активных действий.

PS. Прошу вас как-то устроить моего посыльного. Он из семьи выходцев из России, но прекрасно владеет испанским.

Ваш ЛТ.»

Американец просил оказать помощь в поиске картины «Ключ» на Кубе, так как у США нет никаких контактов с Островом Свободы. Николай решил, что это не название картины, а реально ключ. Вот только от чего?

Получалось, что теперь нужно искать картину. Впрочем, это не снимало вопроса: даже если будет найден ключ, где находится то, что можно им открыть.

Глава 5. Операция «Утка»

28 сентября 1938 года.

Москва. Кремль. Кабинет Сталина

– Дакладывайте, таварищ Берия, – сказал Сталин стоявшему у стола заместителю наркома внутренних дел.

Чуть в стороне сидел недавно вернувшийся из Роттердама после ликвидации руководителя ОУН Коновальца Павел Судоплатов.

– Предателем Троцкий стал давно, – начал Берия. – Так, Хрусталев-Носарь, бывший в 1905 году председателем Петербургского совета рабочих депутатов, издал книгу под названием «Из недавнего прошлого». В ней отмечается, что Троцкий-Бронштейн являлся агентом царской охранки с 1902 года. Хрусталев расстрелян в мае 1919 года по прямому указанию Троцкого.

Сталин внимательно слушал, прохаживаясь по кабинету.

– А вот протокол заседания Нижегородского исполкома от 30 марта 1917 года, – продолжал Лаврентий Павлович. – «Среди уволенных агентов-сотрудников бывшего жандармского управления числятся в алфавитном порядке Бронштейн Лейба Давидович и Луначарский Анатолий Васильевич». А сейчас этот предатель старается дискредитировать нас в глазах всего мирового коммунистического движения.

Сталин остановился и вынул изо рта трубку.

– В троцкистском движении нет важных фигур, кроме самого Троцкого, – медленно проговорил он, оставив без внимания фамилию Луночарского. – Так что если с ним будет покончено, угроза Коминтерну будет устранена. Что скажете, таварищ Судоплатов? Есть у нас такая вазможность?

Судоплатов резко поднялся.

– Есть, товарищ Сталин.

– И люди для такого дела есть? – с прищуром глядя на Судоплатова, спросил Сталин.

– Так точно!

– Хочу лично познакомится с кандидатом. Старик должен быть устранен в течение года. Операцию назовем «Утка». На этом все, таварищи.

Почему «Утка» никто из присутствующих уточнять не стал. Как и то, почему он назвал именно эту партийную кличку Троцкого. Ведь Стариком чаще звали Ленина.

Там же, тремя днями позже

– Товарищ Сталин, в приемной Рамон Меркадер, – доложил, войдя в кабинет, Поскребышев.

– Пусть вайдет. И распорядись насчет чаю и вина.

Поскребышев вышел, пропустив посетителя.

– А, таварищ Меркадер! Прахадите.

Сталин встал из-за стола и протянул руку гостю.

Внесли поднос, на котором стояли два стакана в металлических подстаканниках с дымящимся крепким чаем, ваза с яблоками и виноградом, распечатанная бутылка «Киндзмараули» и два фужера.

– Угощайтесь, таварищ Меркадер, – сказал Сталин, беря стакан с чаем. – А вино потом випьем.

Меркадер послушно взял стакан.

– Ви каншно уже знаете какую важную миссию ми хотим возложить на вас. Как сказал бы Владимир Ильич, архиважную.

– Да, товарищ Сталин.

– Речь идет о Троцком. В Испании по приказу этого мерзавца его прихвостни ударили в спину республиканцам. Грядет большая вайна, и мы не можем позволить, чтобы на земле жили подобные предатели. Нужно раздавить эту ядовитую змею.

Сталин сделал небольшой глоток.

– Кроме того, у Троцкого есть документы, которые могут нанести большой вред СССР. Вам, товарищ Меркадер, неабхадима будет найти эти документы, привезти их и отдать лично в руки товарищу Сталину, а в случае невозможности уничтожить. Они не должны ни при каких абстоятельствах попасть в чужие руки. Ни при каких! Это важно для СССР, для победы над нашими врагами. У вас будут самые широкие полномочия.

Сталин встал.

– Ну что ж, удачи вам, таварищ Меркадер, – сказал он, разливая вино. – Давайте випьем за успех. Пить за успех это харошая традиция, правильная.

Глава 6. Провал

24 мая 1940 года.

Мексика, Койоакан9

Человек в форме майора мексиканской армии с дымящейся сигарой в зубах условным знаком постучал в ворота дома 410 по Рио Чурубуско. Это был Давид Альфаро Сикейрос, изменивший внешность с помощью накладных усов и бороды. Горькая ирония состояла в том, что он когда-то был дружен с Ривера, организовал с ним «Синдикат революционных живописцев», но потом их дороги разошлись: Ривера полностью отдался живописи, а Сикейрос с головой ушел в революцию. И вот Ривера приютил беглого русского революционера, а Сикейрос пришел его убивать.

Ворота открыл охранник американец Шелдон Харт, которого завербовал Юсик, руководивший группой. Сикейрос уверенно шагнул внутрь, а за ним во двор вошли 20 вооруженных человек, одетых в военную форму.

Около четырех часов утра жители маленького тихого городка проснулись от грохота настоящего боя, продолжавшегося около четверти часа. Когда все стихло, они не решались даже выглянуть на улицу.

Однако любопытство – столь же сильная эмоция, что и страх. А у кого-то даже сильней. И если людей не приучить падать при звуке выстрелов, то они так и будут тянуть шею, чтобы посмотреть что там происходит, вопреки реальной угрозе погибнуть. Нашлись смельчаки и здесь, отправившиеся к месту стрельбы. И вскоре от дома к дому поползла страшная весть: убили экстраньо (чужестранца) Лео вместе с женой.

– Вот и сюда это докатилось, – с горечью изрек Хальперес-старший.

– Что? – спросил Хосе.

– Погромы! – буквально выкрикнул отец – Посмотрите, что твориться в Германии! Да и не только там! А что делает местное правительство?! Оно запрещает въезд евреям10!

Он помолчал немного.

– Так, сегодня из дома никто ни ногой. Я – в мастерскую.

Мигель молча поднялся и направился за отцом.

О былой жизни Хосе почти не вспоминал. Мать умерла вскоре после его рождения. Савелий Гальперин остался с двумя сыновьями, Иосифом и Михаэлем. Жили они под Барановичами, где у отца была обувная мастерская. В войну они оказались сначала под немцами, потом под Советами, а потом под поляками.

Савелий хотел перебраться в более спокойное место. И тут объявился некий франт, называвший себя на английский манер Айзек. На каждом углу он рассказывал о райской жизни в Америке, где много их соплеменников, и как они добиваются там невероятных успехов. И Гальперин-старший загорелся этой идеей. Айзек предложил ему продать мастерскую и купить дом в Мексике. Это позволит получить мексиканские паспорта. А с ними – прямой путь в Америку. Сделка состоялась. Семья перебралась в Испанию, где после нескольких месяцев ожидания смогла ступить на корабль, который понес их к мечте.

В Веракрус их встретил Айзек, и отвез в Койоакан, где быстро оформили покупку дома. Через пару недель, как сказал Айзек, можно идти в полицию за паспортами. С этим он и убыл.

За свою короткую, но столь богатую событиями, жизнь Ёся научился неплохо говорить по-немецки и по-польски, а за время пребывания в Испании немного освоил и этот язык. Поэтому, отправляясь в полицейский участок, отец взял его с собой в качестве переводчика. И тут выяснилось, как лихо Айзек обвел вокруг пальцы умудренного жизнью и весьма осторожного Савелия Гальперина. Оказалось, что купленный дом не дает права на мексиканское гражданство.

У главы семейства оставались еще кое-какие деньги, и он, как и на бывшей родине, занялся тем, что умеет – открыл сапожную мастерскую. У чужака здесь не было шансов, но не тот человек был Савелий, чтобы опускать руки. Он стачал отличную пару сапог и преподнес ее начальнику полиции. Вскоре появились заказы от его подчиненных. Такая близость к власти позволила за умеренную плату получить мексиканские паспорта. Теперь их фамилия стала Хальперес. Младший получил имя Хосе, старший – Мигель, а глава семейства – Сальво. Впрочем, местные за глаза называли его Сапато – башмачник.

Хосе выпил кружку холодного какао. Местные добавляли в него корицу, кайенский перец и щепотку соли. Странный вкус, но, живя здесь, Хосе к нему быстро привык и он даже стал ему нравиться. Убедившись, что отец с братом всерьез занялись делом, он тихо выбрался через окно. Поначалу Хосе хотел пойти через центр – мимо двухэтажного дома, построенного еще Кортесом, и такой же старинной церковью Непорочного Зачатия с удивительно красивым резным фасадом – но услышав шум с той стороны, решил обойти центр справа.

«Койоакан на языке индейцев – место койотов, – вдруг подумалось ему. – И вот настало время, когда койоты напали на Льва и убили его».

Пройдя мимо школы живописи, располагавшейся в бывшем монастыре францисканцев, он вышел на Рио Чурубуско. Но квартал оказался оцеплен военными. Его задержали и отвели к офицеру. По счастью с ним беседовал полицейский, хорошо знавший его отца. Хосе сразу отпустили и велели немедленно убираться. И все же он выяснил, что Троцкий и его жена не пострадали. Это настолько его обрадовало, что он решил непременно сообщить об этом синьоре Фриде. Пройдя пару кварталов, он оказался возле ее дома. И только тут почувствовал неловкость, ведь все в городе знали скандальную историю, из-за которой чета Троцких покинула этот дом.

Глава 7. Новый план

8 июня 1940 года.

Москва. Кремль. Кабинет Сталина

– Товарищ Берия, что это там у вас в Мексике? – спросил с раздражением Сталин, постукивая пальцем по лежавшей на столе записке.

«24 мая 1940 года произведено нападение на дом Троцкого в Мехико. По существу происшедшего нами получено донесение нашего агента:

О нашем несчастье Вы знаете из газет подробно. Пока все люди целы, и часть уехала из страны. Если не будет особых осложнений, через 2—3 недели приступим к исправлению ошибки, т.к. не все резервы исчерпаны. Принимая целиком на себя вину за этот кошмарный провал, я готов по первому Вашему требованию выехать для получения положенного за такой провал наказания.

30 мая. Том».

– Товарищ Сталин, – стоя навытяжку, заговорил Берия. – За операцию на месте отвечал Эйтингон, он же Том. И из-за его безответственности, а может и прямого предательства, операция была сорвана. Его следует срочно отозвать в Москву и судить по всей строгости.

Судоплатов понимал, почему так нервничает Берия. Он хорошо помнил текст телеграммы, написанной лично Меркуловым11 и отправленной агенту Тому 11 ноября 1939 года, буквально накануне его отъезда из США в Мексику:

«Имейте в виду, что всякая научно-исследовательская работа, тем более в области сельского хозяйства, требует терпения и умения ожидать результатов. <…> помните, что плод должен быть полностью созревшим. <…> Если нет уверенности, лучше выжидайте полного созревания. <…> Не делайте непродуманных экспериментов, идите к получению результатов наверняка, и тогда Вы действительно внесете ценный вклад в науку.»

– А какое ваше мнение, таварищ Судоплатов? – Сталин внимательно посмотрел на собеседника.

Тот год, когда Судоплатов впервые побывал в кабинете Сталина, оказался для него весьма непростым. Осенью по обвинению в антисоветском заговоре были арестованы его начальники – Зельман Пассов и Сергей Шпигельглас.

Затем дошла очередь и до Судоплатова. Он был понижен в должности и исключен из ВКП (б). И только благодаря личному вмешательству Берии, ставшему к тому времени наркомом внутренних дел, его восстановили в партии и в должности.

Естественно, Павлу Анатольевичу было не просто вступать в полемику со своим начальником, особенно учитывая участие Берии в его судьбе. Но как профессионал он считал себя обязанным высказать свою точку зрения. Хотя все же не обошлось и без лукавства.

Перед поездкой к Сталину Берия вызвал Судоплатова к себе. Он был взбешен из-за провала операции. От своего подчиненного он потребовал, чтобы в разговоре со Сталиным ни в коем случае не упоминался агент Юсик. Дело в том, что Эйтингоном руководил лично Судоплатов. А вот Григулевича отозвал из Мексики в ноябре 1939 года лично Берия. И сам же его инструктировал. Получалось, что нарком практически вмешался в операцию и вина за провал ложилась в том числе и на него. Еще хорошо, что Григулевичу помог покинуть страну поэт Пабло Неруда12, бывший генконсулом Чили в Мексике. Именно поэтому, считал Судоплатов, Берия и требовал, чтобы имя Юсика никак не фигурировало. Только истинная причина была не в этом. Еще в октябре 39-го Берия доложил Сталину, что Троцкого посетил редактор журнала «Лайф» Ноэль Буш, ознакомился с подготавливаемой статьей о Сталине, остался весьма доволен и заплатил за нее аванс 2000 долларов13.

– Это сколько же в рублях? – спросил тогда Сталин.

– Сто шесть тысяч, товарищ Сталин.

– Надо же! Почти в сто раз больше моей зарплаты14. Да, дорого им обходятся наши предатели.

Также Берия сообщил, что Троцкий готовит статью о смерти Ленина, и обещал представить какие-то важные документы.

– Нужно действовать незамедлительно, – жестко заметил Сталин.

Берия пытался возразить, что операция не достаточно подготовлена, но Сталин ничего не желал слышать. Отсюда и возникла идея создания параллельной группы, которую возглавил Григулевич. Поэтому Лаврентий Павлович и не хотел напоминать о том, кто принял решение, повлекшее провал. К тому же в тот раз Берия не назвал источник информации, а это был человек из самого близкого окружения Троцкого. Он опасался, что Сталин прикажет задействовать его на ликвидации. Но этот агент, во-первых, был слишком ценен, а во-вторых, испугавшись, он мог просто сдать готовящуюся операцию.

– Товарищ Сталин, – заговорил Судоплатов. – Группа «Конь» готовилась товарищем Эйтингоном как группа прикрытия. Основная роль отводилась Меркадеру.

– А пачему «Конь»? – спросил Сталин, раскуривая трубку.

– Друзья зовут руководителя группы Сикероса Caballo, что значит конь.

– А что, пахож? – Сталин позволил себе что-то вроде улыбки.

– Думаю, товарищ Сталин, это связано с его характером – целеустремленность, норовистость, порывистость.

– Ну, харашо, прадалжайте.

– Члены группы в назначенный день должны были, переодевшись в военную форму, располагаться неподалеку. В случае тревоги они первыми прибыли бы на место и обеспечили отход Рамону. Однако товарищ Сикейрос проявил недопустимую инициативу. По неизвестным нам пока причинам он решил провести операцию самостоятельно.

– А что, никого более подготовленного не нашлось?

– Сикейрос участник войны в Испании, дослужился до звания полковника, – ответил Судоплатов. – За его плечами отличный боевой опыт.