Экспансия на позавчера

Алексей Небоходов

Экспансия на позавчера

Глава 1

Военно-космическая академия Земли возвышалась над городом, словно храм, посвящённый будущему. Её шпили из сплава титана и кварца тянулись ввысь, отражая в полированных поверхностях свет искусственного солнца, что круглосуточно сияло над кампусом. В академии не существовало ночи, не было ненужных перерывов, расслабления. Здесь ковалась элита Земного Флота, те, кто поведёт корабли человечества к новым мирам.

Коридоры главного учебного корпуса напоминали внутренности огромного звездолёта – ровные металлические стены, светящиеся указатели с маршрутами, отсутствие ненужного декора. Всё, что отвлекало бы от цели, здесь считалось излишеством.

Перед входом в экзаменационную аудиторию, в которой решалась их дальнейшая судьба, курсанты ждали вызова. Кто-то сидел, склонившись над планшетом, повторяя ключевые формулы, кто-то нервно постукивал пальцами по колену, кому-то повезло скрывать тревогу за ледяной невозмутимостью.

Иван сидел в стороне. Он не испытывал страха. Напротив, внутри него царило абсолютное спокойствие. Всё, что могло ему понадобиться, уже давно было загружено в его память.

Формулы, принципы работы гравитационных резонаторов, расчёты на случай выхода двигателя из строя – всё это он знал досконально. Он прикрыл глаза, позволяя сознанию сосредоточиться на теме экзамена.

– Разность временных градиентов. Сжатие пространства перед кораблём. Расширение позади. Гравитационная стабилизация…

Формулы всплывали в памяти легко, привычно, словно он повторял их каждый день.

– Гравитохронный контур, – мысленно произнёс он. – Технология, что позволяет звездолётам покорять галактику.

Этот экзамен был последним шагом к званию лейтенанта, финальной проверкой, после которой он получит своё распределение. Успешная сдача означала билет на борт корабля, а провал – немедленный вылет из программы с понижением в звании и службой в каком-нибудь вспомогательном корпусе. Он не собирался проваливаться.

Кто-то сел рядом. Иван сразу догадался, кто.

– Ждёшь своей очереди, ботан? – услышал он знакомый голос. Лиана.

Запах её парфюма, дорогого, пряного, всегда вызывал у него странную смесь раздражения и при этом какого-то необъяснимого уважения. Она была его антиподом – эмоциональная, уверенная, напористая, но при этом также безупречная в теории и практике. Её показатели на симуляторах были одними из лучших, в том числе и в условиях ведения космического боя.

– А ты чего так нервничаешь? – он приподнял бровь. – Боишься, курсант?

Лиана закатила глаза.

– Вот именно поэтому ты меня бесишь, Иван. Слишком самоуверен.

– А ты слишком заносчива.

– Нет, просто реалистка.

Он знал, что Лиана входит в число лучших выпускников. Это признавали все. И его это раздражало. Не потому, что она была талантливой, а потому, что умудрялась делать всё с лёгкостью, будто родилась с дипломом академии в руках.

Из аудитории вышел очередной курсант. Его лицо говорило само за себя. Бледный, с расширенными зрачками, он молча прошёл мимо, ссутулившись, будто только что пережил что-то ужасное.

Лиана усмехнулась.

– Ну, держись, ботан. Кажется, тебя ждёт ад.

Иван поднялся, расправляя плечи.

– Увидимся после экзамена. Если ты его сдашь.

Она проводила его взглядом, в котором читалась злорадная уверенность в том, что он выйдет таким же потрёпанным, как тот парень.

Дверь в экзаменационную аудиторию закрылась за спиной Ивана с сухим, отточенным щелчком автоматического замка, отрезая его от внешнего мира.

Он прошёл вперёд, держа осанку ровно, не позволяя себе лишних движений. Худощавый, но подтянутый, он выглядел не так, как традиционные солдаты, привыкшие к жизни в поле, но в его взгляде читалась та сосредоточенность, что свойственна людям, привыкшим разбираться в деталях и просчитывать последствия решений.

Светло-русые волосы аккуратно подстрижены по уставу, скулы отчётливо выделяются, а тёмные глаза холодны и неподвижны. Он не выглядел угрожающе, но даже его спокойствие воспринималось как внутренняя уверенность, которую не так просто сломить.

Просторный зал напоминал стерильную операционную, где будущее решалось точностью движений и чистотой логики. Здесь не было ничего лишнего: мягкий рассеянный свет, холодные металлические стены, матовые консоли с голографическими панелями. Над полированным столом в центре парили интерактивные экраны, испускавшие ровное голубоватое свечение, на котором мелькали данные о текущих экзаменах, личные файлы курсантов, аналитика их успехов и провалов.

Вдоль длинного стола сидели экзаменаторы – вершители его судьбы. Адмирал Уэллс, худощавый, с короткими поседевшими волосами, казался человеком, который мог бы спокойно командовать флотом даже в смертельном бою, не повышая голоса. Профессор Ханна Грейс – строгая женщина с холодными глазами и идеальной осанкой – известна своей жёсткостью в области космических теорий. Рядом с ней капитан Фаррелл, бывший пилот боевого флота, тот, чьи манёвры разбирались на симуляторах, как эталон мастерства.

Но курсант особенно внимательно смотрел на командора Ларсона: тот не скрывал своей неприязни. Выправка у Ларсона была образцовой, форма сидела идеально, а взгляд говорил больше, чем любые слова.

Это был человек, который не считал нужным скрывать, что перед ним курсант, не соответствующий его представлениям об офицере. В его глазах Иван не был бойцом – скорее учёным, теоретиком, человеком, привыкшим размышлять, а не действовать.

Тот глубоко вдохнул, задержал дыхание на секунду, затем сделал шаг вперёд.

– Курсант Иван Артемьев, – чётко представился он, останавливаясь перед комиссией.

– Садитесь, курсант, – отозвался Уэллс, жестом указывая на центральный пульт.

Старательно сдерживая напряжение, Иван подошёл к консолям и сразу опустил ладони на сенсорную панель. Экран вспыхнул ровным бело-голубым светом, запуская визуализацию. Через мгновение перед комиссией развернулась сложная, но понятная каждому проекция – модель "Гравитохронного контура".

Вращающиеся ореолы энергии, тонкие нити временных потоков, сияющие точки входа и выхода – всё это парило в воздухе, оживляя перед комиссией технологию, которая стояла на передовой освоения дальнего космоса.

Иван знал, что сейчас самое главное – не просто объяснить. Он должен увлечь их. Сделать так, чтобы даже те, кто смотрел на него скептически, увидели в его словах не теорию, а нечто, что изменит само понятие межзвёздных путешествий.

– Гравитохронный контур – это не просто двигатель, – начал он, и его голос его был ровным, уверенным. – Это концепция движения сквозь время. Представьте, что пространство и время – это река. Обычные корабли плывут по её течению, ограниченные скоростью света, но наш корабль делает нечто другое. Он изменяет течение этой реки.

Иван провёл пальцами по сенсору, и голографическая модель начала изменяться.

– Перед кораблём время ускоряется, позади – замедляется. Разница между этими потоками создаёт временную волну, которая позволяет судну буквально падать вперёд в будущее.

Голограмма ожила. Корабль, окутанный мягким свечением, двигался сквозь изменённые временные градиенты. Точки пространства сжимались впереди, расширялись позади, создавая иллюзию, что судно не двигалось само, а мир вокруг него менялся.

– Этот эффект называется гравитационно-хронологическим искажением, – продолжил Иван, увеличивая изображение и выводя внутреннюю схему двигателя. – Вокруг корабля создаётся стабильный временной пузырь, в котором экипаж остаётся в нормальном течении времени, но сам пузырь двигается быстрее, чем любое традиционное судно. Так мы преодолеваем огромные расстояния, не нарушая законов физики.

Некоторые члены комиссии наклонились вперёд. Несколько секунд никто не говорил. В тишине зала было слышно лишь лёгкое жужжание голографического проектора.

Но, как и следовало ожидать, тишина не могла продлиться долго.

– Но каковы риски? – раздался голос с края стола.

Иван повернул голову. Офицер в чёрной форме, седой, с заострёнными чертами лица, скрестил руки на груди.

– Что случится, если этот… пузырь даст сбой? – спросил он, глядя прямо на будущего лейтенанта.

Тот был готов к этому вопросу. Он переключил проекцию, и на экране возникли модели возможных аварийных сценариев: разрывы временных градиентов, перегрев резонаторов, нестабильность контуров.

– Любая технология несёт риски, – кивнул он, не позволяя себе ни намёка на сомнение в голосе. – Но они сведены к минимуму.

Он жестом увеличил изображение одной из ключевых схем.

– Система стабилизации поддерживает равномерное распределение временных потоков. В случае перегрева автоматические контуры блокировки замораживают процесс до устранения неисправности. Конечно, если расчёты будут ошибочны, возможны сбои, но вероятность этого меньше одной сотой процента.

Комиссия молчала.

Офицер с сомнением качнул головой, но профессор Грейс слегка кивнула, оценивающе глядя на Ивана.

Он уловил этот кивок. На этом этапе он знал – он справился.

– Продолжайте, курсант Артемьев, – голос адмирала Уэллса прозвучал нейтрально, но в этой нейтральности чувствовался подтекст: докажите, что вы чего-то стоите.

Иван переключил голограмму. Проекция снова изменилась – теперь перед комиссией мерцала карта освоенной галактики, усеянная сотнями огоньков. Одни обозначали стабильные земные колонии, другие – горячие точки, где локальные конфликты не были окончательно подавлены.

– В две тысячи пятьсот тридцать четвертом году Земля контролирует более двухсот заселённых миров, – начал он ровным голосом. – Экспансия человечества ведётся быстрыми и порой жёсткими методами. В основе нашей стратегии – полное подчинение местных цивилизаций.

Один из офицеров изумленно приподнял бровь.

– Полное подчинение? Вы утверждаете, что мы не учитываем волю местных видов?

Иван едва заметно усмехнулся.

– Воля местных видов никогда не была фактором, определяющим ход экспансии. Любая цивилизация, встретившая землян, получает лишь два пути: интеграция или ассимиляция.

Он провёл рукой по сенсору, и проекция сменилась. Теперь на экране появилось изображение группы людей, которые внешне ничем не отличались от обычных землян, но подпись гласила: "Перепрограммированные лидеры: адаптация цивилизаций".

– Основным инструментом колонизации стало внедрение цифровых копий исторических лидеров прошлого в сознания местных элит, – продолжил он. – Так мы не просто захватываем миры. Мы создаём их заново, перекраивая их политические системы.

Офицер, задавший вопрос, больше не возражал. Но теперь заговорил адмирал Блэр.

– Ты много знаешь, курсант, но на войне мало ума. Там нужен характер, – в его голосе не было сарказма, но в словах звучал вызов.

Иван выдержал паузу.

– Война выигрывается не только оружием, но и интеллектом, – его голос звучал твёрдо.

– Так ли это? – сухо заметила профессор Грейс. – Без стратегической агрессии невозможно удерживать контроль над такой территорией. Сколько завоёванных планет подверглось массовому подавлению восстаний?

Иван не отвёл взгляда.

– Четырнадцать за последние два года, – ответил он. – Но подавление – лишь одно из средств.

Он сменил проекцию, показывая записи с колонизированных миров: города, где местные жители подчинялись новым порядкам, интегрированные элиты, управляемые загруженными личностями.

– Лояльность эффективнее страха. Когда правят не генералы, а воссозданные гении прошлого, управляемые нашими системами, революции гаснут быстрее, чем успевают начаться.

– Но что, если эти лидеры восстанут против нас? – вмешался командор Ларсон впервые за всё время. Иван тут же посмотрел прямо на него:

– Они не восстанут. Их алгоритмы лишены свободы воли.

Офицер прищурился.

– Ты говоришь о целых цивилизациях, как о программах, которые можно перезапустить.

Иван даже не моргнул.

– Потому что так и есть.

В зале повисло напряжение.

Иван выдержал паузу, позволяя комиссии осмыслить его слова. Он видел, как взгляд Ларсона стал ещё более колючим, как профессор Грейс слегка нахмурила брови, как Уэллс, напротив, выглядел совершенно спокойным, будто ему давно была известна эта информация.

– Этот принцип, – продолжил Иван ровным голосом, – закреплён в международном договоре о сотрудничестве в военно-космической сфере между главами ведущих мировых держав. Он не просто идеологическая концепция, а основа земной экспансии.

На голограмме возникли изображения документов, подписанные лидерами Земли – подписи президента Объединённого Совета, канцлера Европейского Альянса, представителя Конгломерата Восточной Азии. Ни одна из крупнейших держав не могла остаться в стороне, когда на кону стояло доминирование в галактике.

– Этот договор – итог политического компромисса, – продолжил Иван, прокручивая основные положения соглашения. – Все участники обязались соблюдать стратегию единообразного колониального управления, чтобы предотвратить междоусобные конфликты за новые миры.

Ларсон скрестил руки на груди.

– И каково официальное обоснование?

– Мир и порядок, – не моргнув, ответил Иван.

– То есть война, – холодно уточнил адмирал Блэр.

Курсант без колебаний кивнул:

– Война – как инструмент стабилизации. Уничтожение хаоса ради высшего порядка.

Некоторые члены комиссии переглянулись. На их лицах не было удивления – скорее, усталое понимание. Они знали это, видели последствия, принимали участие в принятии решений, но теперь слушали, как молодой курсант произносит это вслух, спокойно и без колебаний.

– Но есть те, кто с этим не согласен, – вмешалась профессор Грейс. – Оппозиция, подпольные группировки. Они не исчезли полностью.

– Нет, – согласился Иван. – Сопротивление остаётся. Иногда вспыхивают локальные восстания, но они не могут длиться долго.

На голограмме появилось изображение недавнего бунта на планете Хаэлон-5: разрушенные улицы, подавление протестов, зачистка очагов мятежа.

– Оппозиция слишком раздроблена, чтобы представлять реальную угрозу. Их лидеры либо уничтожены, либо перепрограммированы.

– Значит, вы полагаете, что система работает безупречно? – спросил Ларсон, и хотя его голос был спокойным, в нём слышалось сомнение.

Иван на секунду задержал дыхание.

– Любая система имеет изъяны, – признал он. – Но чем совершеннее контроль, тем меньше вероятность сбоя.

Комиссия молчала, переваривая услышанное.

В зале на мгновение повисла тишина. Голографическая проекция перед собравшимися профессорами и офицерскими чинами мерцала лёгким светом, вырисовывая контуры завоёванных миров. Иван чувствовал, что комиссия намеренно ведёт его дальше, проверяя не только знания, но и способность анализировать исторические процессы.

– Расскажите нам, курсант, – голос адмирала Уэллса был спокойным, но в нем звучало ожидание, – как появился двигатель, изменивший нашу цивилизацию? Что стало отправной точкой экспансии?

Иван коротко кивнул, переключая проекцию. Пространство вокруг них наполнилось новыми изображениями: архивные кадры Земли, первые колонии и стремительное изменение технологий, которое привело человечество в космос.

– Хронопотоковый двигатель был не просто изобретением, – начал он ровным голосом, – это был революционный скачок, который изменил само понимание границ. До его появления дальние космические перелёты были ограничены скоростью света, ресурсами и сроками жизни экипажей. Даже крейсер, работающий на антиматерии, мог добираться до ближайшей пригодной для жизни системы столетиями. Это ставило под вопрос возможность полноценного освоения галактики.

Перед комиссией вспыхнул образ массивного корабля с характерной сферической структурой в центре корпуса – "Гелиос-1", первый тестовый носитель Гравитохронного контура.

– Проект "Гелиос" изменил всё. Впервые человек путешествовал не просто в пространстве, но и в структуре времени. Разница временных градиентов позволила кораблю преодолевать световые годы, оставляя позади законы традиционной физики. В две тысячи шестьдесят первом году "Гелиос-1" совершил первый успешный прыжок, переместившись почти на три с половиной световых года за время, эквивалентное десяти суткам.

Капитан Фаррелл слегка наклонился вперёд.

– И после этого началась экспансия?

Иван едва заметно усмехнулся.

– Нет, капитан. После этого началась гонка за власть.

Он сменил изображение. Теперь перед комиссией появились кадры, запечатлевшие ранний период освоения космоса. Огромные корабли, запускаемые с орбитальных станций, политики, заключающие тайные соглашения, первые вспышки конфликтов.

– Внезапно у человечества появилось не просто средство передвижения, а инструмент доминирования. Контроль над Хронопотоковым двигателем означал контроль над временем и пространством. Первыми, кто понял это, стали крупнейшие мировые державы. Уже в две тысячи четыреста семидесятом году начался процесс формирования Галактического Альянса Земли – военного союза, созданного для управления колониальными территориями.

– Союза? – с лёгкой насмешкой спросил Ларсон.

Иван посмотрел ему прямо в глаза.

– Официально – да. Фактически – милитаризированной оккупационной структуры, узаконившей экспансию и контроль над новыми мирами.

Профессор Грейс кивнула, соглашаясь с его формулировкой.

– Вы утверждаете, что экспансия была неизбежна?

– Абсолютно. Как только человечество вышло за пределы своей системы, оно столкнулось с реальностью: галактика не ждала нас с распростёртыми объятиями. Колонии требовали ресурсов, ресурсы требовали контроля, а контроль требовал силы.

Иван переключил голограмму. Теперь перед комиссией возникли кадры первого военного конфликта, начавшегося в две тысячи четыреста восемьдесят втором году на Тарсисе-IV – первой планете, открыто выступившей против земного господства.

– Оппозиция появилась в тот же момент, когда земляне начали устанавливать свою власть на новых планетах. Локальные правительства понимали, что интеграция в Галактический Альянс означала потерю самостоятельности. Первые бунты начались ещё до того, как на колониях была установлена прямая военная администрация.

Офицер в чёрной форме, тот самый, что задал вопрос о рисках, склонил голову.

– И чем всё закончилось?

Иван перевёл взгляд на экран.

– Тем же, чем заканчиваются все восстания.

Кадры показали разрушенные города, захваченных мятежных лидеров, которых публично казнили на центральных площадях.

– Любая революция подавляется быстрее, чем успевает перерасти в полномасштабную войну.

– Не считаете ли вы, что этот цикл когда-нибудь нарушится? – спросил Ларсон, прекрасно понимая, насколько они отклонились от исходной темы.

Иван не моргнул:

– Только если изменится природа власти. А она не меняется.

На мгновение воцарилась напряжённая тишина. Комиссия продолжала изучать его, оценивая не только знания, но и убеждения. Теперь и он сам знал, что они тестируют его позицию.

– А что насчёт земной оппозиции? – голос капитана прозвучал ровно, но в его тоне угадывалась напряжённость.

Иван перевёл взгляд на говорившего.

– Вы имеете в виду тех, кто называет экспансию Земли чудовищной? – уточнил он.

– Именно, – Фаррелл слегка наклонился вперёд. – Тех, кто утверждает, что мы не приносим цивилизацию, а навязываем рабство другим планетам.

Иван без колебаний активировал новую голограмму. Перед комиссией вспыхнули кадры протестов на Земле: многотысячные толпы, митинги под лозунгами "Нет военной экспансии!", столкновения с силами безопасности.

– Оппозиция – это естественная часть любого общества, – спокойно начал он. – Она возникает всегда, когда глобальные решения принимаются не в пользу всех, а в пользу сильнейших. Мы – не исключение.

Голограмма изменилась. Теперь на экране появились лица – лидеры оппозиционного движения. Профессоры, писатели, бывшие офицеры, отказавшиеся участвовать в операциях подавления.

– Основной аргумент оппозиции строится на том, что человечество утратило моральные ориентиры. Они считают, что наша экспансия – не эволюционный процесс, а агрессия, сравнимая с древними завоеваниями. Их основная риторика: "Земля не имеет права перекраивать чужие миры под себя".

Он повернулся к адмиралу Блэру.

– Но, если бы мы действовали иначе, мы бы никогда не стали доминирующей силой в галактике.

Ларсон хмыкнул.

– Значит, вы утверждаете, что насилие – единственный способ удержания власти?

Иван не отвёл взгляда.

– Власть не удерживается убеждением. Она удерживается жестким и постоянным контролем.

Он снова сменил проекцию. Теперь перед комиссией мелькали данные разведки, перехваченные сообщения оппозиционеров, схемы поставок вооружений для подпольных группировок.

– Оппозиция не ограничивается словами. В последние годы они организовали ряд терактов на промышленных планетах, пытались взломать системы управления хронопотоковыми двигателями, а в прошлом году предприняли попытку убийства Верховного координатора экспедиционных войск.

Капитан Фаррелл сложил руки на груди.

– То есть, они не просто идеалисты, а ещё и террористы?

– Не все, – признал Иван. – Но все, кто действительно представляет угрозу, в конечном итоге прибегают к насилию.

Ларсон взглянул на него с тем же скептицизмом, что и раньше.

– И что, по-вашему, должно быть сделано с оппозицией?

Иван не моргнул и глазом:

– То же, что делается всегда.

Голограмма снова изменилась. Теперь она показывала тайные аресты, исчезновения, внедрение цифровых лидеров не только в чужие цивилизации, но и среди самих землян.

– Мы не просто подавляем сопротивление. Мы контролируем его изнутри.

В аудитории воцарилась тишина. Комиссия продолжала изучать Ивана, оценивая его теперь не только как аналитика, но и как человека, который понимает суть системы и не испытывает к ней иллюзий.

В зале повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь приглушённым гулом работающих консолей. Голограмма перед комиссией погасла, растворившись в воздухе, оставив после себя лишь мерцающее свечение на сенсорных панелях. Иван не двигался, не позволяя себе даже мельчайшего движения, которое могло бы быть воспринято как признак неуверенности. Всё было сказано, ответы даны. Теперь решение оставалось за теми, кто сидел за длинным столом напротив него.

Адмирал Уэллс молча обменялся взглядами с капитаном Фарреллом, затем перевёл взгляд на профессора Грейс. Та, слегка кивнув, развернула перед собой панель голосования. Один за другим члены комиссии подтверждали своё решение, и Иван краем глаза видел, как на экране появляются первые результаты.

– Принимаем экзамен, – ровно произнёс Уэллс, не выказывая ни малейших эмоций.

На виртуальном экране появилось заключение: «Оценка: Отлично. Решение комиссии: Присвоить звание лейтенанта Военно-космических сил Земли. Специализация: специалист по экспансии 1 категории.»

Иван мельком взглянул на таблицу и увидел итоговое голосование: "Принять – 6, Против – 1."

Он уже знал, кто проголосовал против.

Командор сидел, скрестив руки на груди: его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах читался холодный гнев. Он не собирался мириться со случившимся.

– Это ошибка, – голос Ларсона прозвучал резко, как будто ударили по металлу, и атмосфера в зале мгновенно изменилась.

Иван поднял голову, встретившись с его взглядом. Члены комиссии, ещё секунду назад настроенные на завершение экзамена, теперь замерли, наблюдая за тем, что явно не входило в сценарий стандартной процедуры.

– Объясните, командор, – спокойно произнёс Уэллс, хотя его голос звучал предостерегающе.

Ларсон чуть подался вперёд, его челюсть была напряжена, а руки всё так же сжаты на груди, словно он сдерживал желание ударить по столу.

– Этот курсант может прекрасно разбираться в теории, но это не делает его офицером. Он никогда не командовал людьми, не принимал решений под давлением, не видел, что происходит, когда война выходит за рамки моделей и прогнозов, когда всё идёт не по плану, когда от твоего приказа зависят жизни, которые ты уже не вернёшь назад.

Его голос был наполнен презрением, но это было не просто недовольство. В нём чувствовалась личная неприязнь.

– Вы утверждаете, что он не готов? – уточнил профессор Грейс, сложив руки перед собой.

– Он не готов, – Ларсон почти бросил эти слова. – Он просто ещё один теоретик, которого система продвигает вперёд, игнорируя реальность.

Иван молчал, позволяя Ларсону говорить, не давая ему удовлетворения в виде мгновенной реакции.

– Лейтенант должен не просто знать, как работает война, он должен жить ей. В критический момент интеллект ничего не значит, если нет стержня, силы, готовности принять последствия своих решений.