Под толщей бетона

Евгений Леновский

Под толщей бетона

Глава 1 Чужой для всех.

– Ах вот ты где, а я тебя обыскался.

Парень вздрогнул и выронил из рук ложку. В большом зале, служившем в эти времена столовой, было много народа, но юноша привык быть один. С ним практически никто не общался. Он занимал всегда один и тот же столик, в углу. Света ламп, висящих по периметру, едва хватало, чтобы осветить центральную часть комнаты, а в углу всегда царил полумрак, но не настолько, чтобы ничего не видеть, ложку то мимо рта не пронесёшь, но настолько, чтобы окружающие не замечали сидящего там, в углу, за столиком. Обычно никто не хотел садиться за этот стол. Это было место изгоев, тех кого не приняло это закрытое, замкнутое в подземелье бункера, общество. Одним из таких, не принятых был и Серый. Парень то он был не плохой, и не стремился отгородиться от всех стеной недоверия и молчания, напротив он общительный и компанейский. Ему очень не хватало общения и очень тяготило то, что его не приняли ни в одну компанию. Но это была не его заслуга, а полковника, нынешнего начальника этой мини колонии-поселения. Когда Вадик попал сюда, он ещё не звал себя так. Даже в мыслях не возникало взять себе это имя. Раньше он звал себя по имени, настоящему имени, Сергей. Последние годы, которые он провёл в Прокопьевске с дедом, после того, как город покинули люди, были в целом наполнены добротой и уважением. Дед учил его только хорошему, уважать и доверять людям, ибо перед угрозой вымирания, все должны сплотиться и дать отпор. Такие времена уже были. Дед рассказывал о Великой Отечественной Войне, во время которой он был ещё совсем мальчишкой. Рассказывал, как помогали друг другу люди, как делились последним куском хлеба, как женщины и дети заменили, ушедших на фронт мужчин, и на своих хрупких плечах вынесли всё, но не сдались, не упали духом. И, по мнению деда такое время настало теперь. Он верил, что оставшиеся на земле сейчас люди, они тоже едины духом. Что они одним фронтом стоят против новой, более жестокой угрозы, чем фашизм, против зомбаков и оборотней. И хорошо, что дед не видит то, что сейчас происходит в бункере. Хорошо, что не видел, как травили его единственную оставшуюся кровиночку, внука, и всё из-за того, что командир подозревал то, что пятнадцатилетний мальчик мог убить его сына, кадрового военного, или участвовал в этом, ради того, чтобы ограбить. Наверное, около месяца, его, ещё по сути ребёнка вызывали на допрос ежедневно. Были и вежливые уговоры сознаться, были и угрозы расправой. Потом угрозы переросли в действия. Его били, его пытали холодом, пытали водой. Однажды, даже применили электричество. Ему не давали спать несколько дней, морили голодом, а потом снова уговаривали. Полковник Варенёв и его подручный сержант Крумкало, хотя ему бы больше подошло Кромсало, Сергей его так и звал в мыслях, пытались сломить волю Сергея, и не понимали, почему он всё ещё держится, почему не колется. Они думали, что он им спектакли показывает. Что его плач, истерики, нервные срывы, обмоченные штаны, не более чем комедия. А это не было комедией, он не был настолько сильным чтобы выдержать истязания этих зверски жестоких, закалённых боями, военных. Они не понимали, почему он ничего не говорит, почему не выдаёт сообщников, а ему просто нечего было сказать. Все что он знал, так это то, что пистолет был у этого недочеловека, Вениамина. Он не знал, ни откуда тот пришёл, ни где взял пистолет. Они его ломали, но не понимали, что он сломан давно, и ему, просто, нечего сказать. Куда им, дуболомам военным, вздумавшим играть в сыскарей, не знающим элементарных правил розыскной работы и ведения допроса, отличить, когда человек говорит правду, а когда врёт. Для них главное было выбить признание, и не какое-либо, а именно то, которое было нужно полковнику. Мальчик, хоть и был сломлен психически, но всё равно продолжал твердить одно и то же. Наверное, выстоять ему помогла его природная честность. Он не врал, а только повторял из раза в раз, что он не виноват, что он пистолет взял у Вениамина, случайно свалившегося в его тоннель, и что его, Вениамина, покусали оборотень и зомбак, а потому он быстро перестал быть человеком, и спросить откуда пистолет он не мог. Но ему не верили.

Всё закончилось спустя месяц истязаний. Его просто вышвырнули из камеры, в которой держали в коридор, со словами «пшёл отсюда, иди сам ищи себе место и отрабатывай жратву, но не думай, что про тебя забыли, придёт время и продолжим разговор». И только много позже, мальчик узнал, что у полковника появились другие заботы, что на поверхность, впервые после бомбардировки ядерными зарядами, отправляли первых разведчиков, и не все они возвращались целыми. Чтобы люди знали поменьше, камеру переоборудовали во временный лазарет-изолятор.

Какое-то время Сергей слонялся по коридорам подземного бункера, ища место, куда бы приткнуться. Бункер был огромный и поделён на несколько частей. В одной части отдыхали и спали люди, в другой были какие-то производственные помещения. Где-то был яркий свет и стояли ящики с растениями, где-то стояли станки и пахло смазкой, жжёным металлом и дымом, где-то стояли на столах какие-то склянки. Назначения всего этого Сергей не понимал, он просто слонялся из помещения в помещение, грязный, вонючий с истерзанными душой и телом. Он просто хотел найти тёмный уголок, затаиться в нем, чтобы никто, ни полковник, ни Кромсало, не могли его найти там. Он просто хотел побыть один, просто почувствовать снова, что такое спокойствие, и безмятежно поспать. И он нашёл такое место. В одном из отворотов тоннеля нашлось незапертое помещение, в котором штабелями были навалены мешки, с надписями, сделанными корявым почерком. Навоз, земля, цемент, фосфаты, нитраты и что-то ещё. На все помещение горело всего две лампочки, они немного освещали центр, углы же из-за штабелей мешков и недостатка освещения были в темноте. Там он и нашёл себе норку. Первые сутки он просто лежал на полу и смотрел в темноту, обессиленный и униженный. Понемногу он начал приходить в себя, и молодой, растущий организм напомнил о себе, напомнил, что помимо психических проблем, есть ещё и физиологические. Сначала ему очень сильно захотелось пить. Парень походил по комнате и в одном из углов нашёл торчащий из стены кран, под ним в полу было углубление, с решёткой. Он с трудом провернул короткую ручку крана, видно было, что им давно не пользовались, все было покрыто рыжим, шершавым слоем окислившегося металла. Из крана потекла струйка коричневой жидкости. Сергей подставил руку, жижа обтекала пальцы, со звоном падала на пол и, закручиваясь в воронку, проваливалась сквозь решётку под пол. Он понюхал руку, пахло ржавчиной и болотом. Прошло немного времени, и тонкая струйка сменила свой цвет. Теперь она уже не была коричневой, а выглядела вполне себе нормальной водой. Тогда он поднёс руки, сложенные лодочкой под струю и затем жадно выпил накопленную воду. Затем он набрал ещё и прижал ладони к лицу. Кожу защипало, сказывалось то, что он уже давно не мылся, а лицо было в ссадинах и коростах из крови и грязи. Сергей передёрнулся, набрал в руки ещё воды, и стал нервно смывать с себя всю эту мерзость, как бы пытаясь избавиться от ощущения прикосновения кулаков и ручищ Кромсало. Затем он сел тут же рядом и закрыл глаза. Из крана продолжала литься вода, а ему казалось, что это не струйка воды из ржавого крана, а ручеёк в тоннеле, из которого они с дедом брали воду. На несколько минут он перенёсся в свой мир, в котором было всё просто. Было понятно, что такое хорошо, а что плохо, было понятно кто свой, а кто чужой. Он снова открыл глаза, видение прошлого исчезло, он был в мире, который был ему не понятен, где было место недоверию, злобе, злости, жестокости, и всё это не в отношении врага, а по отношению к себе подобны, к людям.

Прошло немного времени, вода, попавшая в желудок, дала о себе знать, тот забурлил и заурчал. Если водой помещение было обеспечено, то еды найти тут надежды не было совсем. Он выбрался из своего укрытия и побрёл по коридорам. Очень скоро нос почуял запахи съестного, да и люди, встречающиеся ему в коридорах, шли в том направлении, откуда шли запахи. Он пошёл следом за ними. В просторном, достаточно широком помещении, была оборудована столовая. В самом освещённом её месте выстроена линия раздачи. На стоящих друг за другом столах, расставлены чашки, ложки, кружки. Люди подходили, брали себе приборы и выстраивались в очередь к столу на котором стоял огромный котёл. Рядом с ним, запахнувшись в белый халат, едва сходившийся на массивном пузе, с черпаком в руке, стоял мужик. Он ловким движением, сразу было видно, что данное действие он методично оттачивал не один десяток дней, черпал из котла какое-то варево и так же ловко вываливал его в подставленную тарелку. Сопровождал он это выкриками, «давай быстрей» и «не задерживайся тут». Тому же, кто смел задержаться он без лишних слов, этим же черпаком давал затрещину. Зазевавшийся человек, шипел, но не говоря ни слова, отходил в сторону. Сергей тоже взял чашку и встал в очередь, но, когда подошла его очередь, повар взглянул на него сурово. Черпак не нырнул привычно в чан.

– А ты кто такой? Я тебя тут раньше не видел. Какого цвета карта.

– Карта? – не понял Сергей.

– Карта, карта, или ты русских слов не понимаешь?

Повар заржал так, что под едва сходившимся на пузе халатом волной заходили складки жира. За ним засмеялись все, кто стоял рядом. Сергей поёжился оттого, что столько людей внезапно обратили на него внимание. Он не знал, что за карта и поэтому не знал, что ответить, а только пожал плечами.

– Нет карты, отходи от парты, – и повар снова заржал.

Сзади, на Сергея уже напирала толпа желающих поесть, пришлось отойти. И все тут же забыли о его существовании. Всех заботило только то, чтобы повар кинул им в чашку пайку еды. Он постоял немного, глядя на дымящееся варево, сглотнул слюну и пошёл между столами, в надежде найти хоть что-то что можно съесть. Ему было мерзко подбирать объедки, но он понял, что его кормить тут не будут, а выживать как-то надо. Объедки тут тоже было трудно найти. Люди, приходящие сюда, дочиста вылизывали тарелки, и съедали до последней серой крошки хлеб. Прошло несколько сотен людей, но в оставленных тарелках он смог найти так мало еды, что остался полуголодным. Когда стали закрывать двери, а по столам зашныряли уборщики, собирая посуду и протирая пятна от пролившегося варева, он вышел и, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся. Тот же повар с раздачи смотрел ему вслед с недовольством. Так продолжалось несколько дней. Не каждый раз перепадало хоть что-то в оставленной после еды посуды, иногда он уходил совершенно голодный, но больше ни разу не подходил к раздаче и не выпрашивал еду у повара.

Наверное, неделю так продолжалось, и вот когда в очередной раз он выходил из закрывающейся столовой, его окликнул тот самый жирный повар.

– Эй, малой, подь сюды.

Сергей от неожиданности сжался, готовясь к прыжку, если вдруг повар занесёт свой черпак. Он почему-то подумал, что его просто хотят выгнать.

– Да не боись, подь сюды, бить не буду.

– А я и не боюсь.

– От ты какой, бесстрашный что ли?

– А коли и так, то что? – огрызнулся мальчик.

– Голодный, но гордый. Жрать то хошь?

– Сам же сказал, – нет карты отойди от парты.

Повар сделал вид, что не заметил иронии и спросил.

– А что карту то не дали? Забыли, что ли?

– Угу, – пробурчал мальчик.

– А родители твои где, чего они не подсуетятся?

– Нету.

– Нету говоришь, – повар почесал через прореху халата выглядывающее пузо, – а из какого Блока ты, из Б или В?

– Из В, – наугад соврал Сергей.

– Из В говоришь, – задумчиво протянул повар, – ну да, слышал я, что там бардак похлеще нашего, а чё к нам прибился?

– Тут вкуснее кормят, – соврал Сергей. Он понятия не имел, где Блок В и как там кормят.

Но повару это понравилось, его губы на секунду дёрнулись в едва заметной улыбке, затем он снова посуровел:

– Посуду мыть будешь? Работа не лёгкая, но сыт будешь.

– Буду, когда приступать? – он схватил со стола ворох посуды.

– Это не надо, на это уборщики есть, не надо у них их пайку отнимать. Вон там, – он махнул головой в сторону двери, куда несли всю посуду, – твоё рабочее место теперь, а пока на.

Он взял чистую тарелку, плеснул в неё каши и протянул Сергею. Мальчик осторожно взял её, всё ещё ожидая подвоха, и, отойдя в сторону, принялся жадно есть. Подвоха пока не было.

– Меня Михалычем кличут если что.

– Сер…, – мальчик на секунду задумался, сделав вид, что пережёвывает пищу, и добавил, – Серый.

– Ну, Серый, так Серый.

Вот так и родилось его прозвище. А имя он старался больше не упоминать, пытаясь оттянуть момент новой встречи с полковником и Кромсало.

Время, что он работал на кухне, было золотым и беспечным. Он был всегда сытым, немного уставшим, но сытым, а это в условиях подземного бункера много значило. Понемногу он начал привязываться к Михалычу. Тот был человеком суровым, при чужих людях, но при своих добрым. Бывало присядет рядом с Серым, положит свою тяжеленную ручищу ему на плечо и давай про свою жизнь рассказывать, да рассказывал это с таким азартом, как будто проживал её снова и снова. Сергей согнётся в три погибели, но виду, что ему трудно не подаёт. А Михалыч так разойдётся, вспоминая, то как он в техникуме, с корешами в кабаке перетанцевал профессионального танцора, то как устроившись на камбуз рыболовного тральщика икру вёдрами домой таскал и на рынке за пол цены в пять минут продавал, а на вырученные деньги, Верку, любовь его студенческую, по ресторанам, да клубам разным выгуливал, а она зараза такая, его на Турка, то есть Вадика из соседнего подъезда променяла. А Турком его прозвали из-за курчавых чёрных волос. Серый как-то спросил, а почему турок, ну волосы чёрные, ну курчавые, а турок то причём. Михалыч тогда почесал пузо и с важным видом произнёс, что это он придумал Вадику такое прозвище, ещё в школе. В учебнике по истории, когда проходили османскую империю, на картинке янычар, то есть воин их, был. Так Вадик ему усы пририсовал и причёску кудрявую, чёрной пастой. Ну вот с тех пор за Вадиком и закрепилось прозвище Турок. А в последний раз Михалыч травил байку про то как он с Валериком, корефаном своим закадычным к девчонкам в общагу, по водосточной трубе, на пятый этаж залазил. Серый выслушал его до конца и, оглядев Михалыча с ног до головы, с серьёзным лицом, спросил:

– А труба то небось дорогая была?

– Почему дорогая? – не понял Михалыч.

– Ну чтобы тебя выдержать, она из титана должна была быть сделана.

– Да пошёл ты. Я ему про серьёзные вещи, жизни можно сказать учу, а он хи-хи разводит.

Повар психанул и резко поднялся, но не рассчитал траекторию необъятного тела, которое филейной частью зацепило, стоящий позади, стол. На нём высилась, гора только что вымытой Серым посуды. Оная, в свою очередь, не удержавшись от такого толчка, развалилась, со звоном в разные стороны.

– Михалыч, ну ты чё как слон-то, мне ж теперь её ещё полчаса собирать, – сквозь смех еле смог сказать Серый.

Михалыч ещё больше завёлся:

– Ну и поделом тебе остряк хренов, будешь знать, как надо мной ржать.

Он пошёл к выходу, а Сергей его окликнул.

– Ну Михалыч, ну ты что, не обижайся, я ж пошутил. Ты что думаешь, я не верю, что ли? Верю. И рассказываешь ты все правильно. Истории твои все офигенные.

Михалыч чуть отмяк, и расправил брови.

– Вот только одного я, Михалыч, не понял, кто из вас первым по трубе лез, ты или Валерик?

– А это то тут причём? – не понял повар и озадаченно почесал пузо, – Кажись Валерик первым лез, а что?

– Ну как, если бы ты первым лез, а труба не титановая, то Валерик был бы не корефаном, а мокрым местом под твоим задом.

И Серый снова заржал, а Михалыч сдвинув брови, так что они сошлись на переносице. Он молча вышел и хлопнул дверью так, что оставшаяся на столе посуда, последовала за первой.

Эх, было время, Серый уже начал привыкать к тому, что не все люди плохие, не все такие как Вениамин, полковник Варенёв, Кромсало или Абрам Берштейн. Михалыч был другим, да и команда у него на кухне подобралась не из плохих. Сколько он там проработал, не известно, время под землёй, без солнца, идёт иначе, не видно ни дня, ни ночи, ни смены времён года, но однажды всё переменилось.

Серый только что вымыл очередную стопку тарелок и выносил её в общий зал, чтобы вновь подходящие люди, могли покушать. Едва он открыл дверь, так увидел в центре столовой стоящего человека в чёрной, кожаной куртке и шляпе. Кожаная куртка и шляпа, это было так нелепо, особенно тут, где никто не пижонил, а носил то, что имелось, зачастую не имея и комплекта на смену. А вот человек в шляпе выглядел так, как будто, он только что из магазина. И куртка, и шляпы были как новые, как будто только что купленные. Только откуда тут магазин, тут и денег то нет, правда у Михалыча под стеклом, в кабинете, лежало две зелёные купюры. Одну он ласково называл касарик, а другую баксами. Но это были скорее предметы декорации. Тут в бункере они не имели никакого веса. Тут вес имели только еда, одежда и другие предметы личного пользования. В бункере в ходу был только натуральный обмен. Так вот, этот пижон стоял посреди зала и держал в руках блокнот, в который что-то быстро записывал. Серый даже задержался в проходе, из-за чего был чуть не сбит с ног прошмыгнувшим мимо невзрачного вида человеком, с мелкой бородкой и висящими из-под шляпы, от висков, подкрученными прядями волос. Человек зацепил Серого плечом, и не оборачиваясь пробурчал:

– Расходились тут, не пройти.

Если человек в центре зала был Серому не знаком, то этого с бородкой он не мог не узнать. Он заметил бы его и узнал из тысячи. Мальчик от неожиданности вздрогнул и машинально спрятал лицо за горой посуды, что держал в руках.

«Хоть бы не заметил, хоть бы не заметил», – пронеслось в голове.

Казалось, что он и не заметил, по крайней мере Серый не увидел и намёка на это. Человек прошмыгнул и скорой походкой приблизился к тому, с блокнотом. Он ему что-то прошептал быстро на ухо и прошмыгнул в дверь столовой. Больше он не возвращался. Пижон что-то начеркал в блокноте, оглядел столовую по кругу. Серому даже показалось, на мгновение, что тот задержал на долю секунды взгляд на нём, на Сером, но потом он отмёл эту мысль. Скорее всего показалось. Человек с блокнотом подошёл к повару. Они о чём-то недолго поговорили. Затем он тоже ушёл. И только после этого Серый сумел поставить посуду на стол. Он бегом добежал до своей комнатки-посудомойни и, забившись в угол за шкафом, вжался в стену, натянув ворот рубашки на лицо. Это был тот, кого он хотел забыть, кого ненавидел, как полковника и Кромсало. Невзрачный человек, который чуть не сбил Серого был никто иной как Абрам Берштейн, его сокамерник, провокатор, подлой душонки человек. А что, если он искал именно Сергея, а что, если заметил. Мыслям не было предела, страх снова обуял мальчика, в голове пронеслись воспоминания тех дней, что он был узником в камере. Допросы, допросы, допросы. Бежать, надо бежать отсюда. Но другой голос его пытался успокаивать. Что не заметил он, и вообще он не искал Сергея, а просто осматривал столовую. Может у него тут работа такая, следить за питанием. И постепенно эта мысль победила тот истерический страх. Да и куда бежать, куда? Из бункера выхода нет, а даже если бы и был, что там на верху, после ядерного взрыва. Разрушенный, выжженный мир, полный пепла, гари и радиации. Так что надо успокоиться и продолжать жить дальше. Не его они искали, не его, иначе бы он уже не сидел тут за шкафом, а шёл, ведомый под руки, на допрос к полковнику.

Пару дней всё было спокойно, Серый начал потихоньку забывать о той мимолётной встрече с Берштейном. Всё было как обычно. С утра он вылезал из своей норки, на складе мешков, и шёл на работу в столовку, там мыл посуду, слушал байки Михалыча. Всё как обычно, если не считать, что Михалыч стал какой-то нервный. Наверное, после последнего раза, когда Серый подшутил над ним, обиделся. Ну ничего, Михалыч добрый, отойдёт.

Тот день Серый запомнил очень чётко. Закончился обед, люди разбрелись по своим рабочим местам. Он мыл посуду, зашёл Михалыч, походил взад-вперёд, шумно сопя. Затем он прошёлся вдоль стола с грязной посудой, неуклюже зацепив какую-то тарелку. Та со звоном шмякнулась на пол. Серый кинулся поднять, но Михалыч придержал его за плечо.

– Постой, парень, не надо, не сейчас.

– Почему? – не понял Серый.

– Ну это, э-э-э, я должен, э-э-э.

– Да говори прямо, я что накосячил где-то?

– Да нет, не в этом дело, работаешь ты нормально, претензий нет.

– Тогда в чём дело?

Серый напрягся, он уже понял, что Михалыч хочет что-то сказать, но не решается. И сразу в голове всплыла удаляющаяся фигура Берштейна и его «расходились тут…». Он с полминуты простоял, глядя прямо в глаза Михалычу, а тот всё время пытался отвести взгляд. Затем он подошёл к шкафу и вытащил свою потрёпанную куртку.

– Мне уже пора уходить? Сейчас?

– Да…, нет, не сейчас, ты поешь пока. Ты просто завтра не приходи.

– Обойдусь, – Серый зашагал к двери.

– Ну постой же, дай объясню, я не хотел…

– Ну да, ну да, я понял.

– Да ничего ты не понял. Это всё проверяющий, велел гнать тебя. Уж я не знаю, что ты там натворил, но он сказал, либо ты, либо я.

– Ну понятно…

И он закрыл за собой дверь.

Серый вышел из столовой, но идти в свою нору не хотелось. Тоска по прошлому навалилась с такой силой, что он не представлял, что может быть сейчас один. Он просто гулял по длинным лабиринтам коридоров. Ни с кем не общался, а просто шёл. Навстречу попадались люди, они спешили по своим делам, и никто не обращал внимания на бредущего одинокого мальчика. Но эти спешащие люди, хоть и не общались с ним, всё же не давали расслабиться и скатиться до истерики.

Он шёл и шёл. Сколько прошло времени. Час, два, пять.... Благо этим тоннелям не было конца. Бункер был не просто бункером, а целым городом под землёй. Если только в их Блоке столовались не меньше трёх сотен человек, то сколько было в других Блоках Б и В, трудно было сказать. А сколько всего было таких Блоков, Серому не ведомо. Он забрёл в какой-то коридор, в котором раньше не бывал. Серый это понял не только по тому, что место было не знакомое, скорее даже место то он и не заметил, а вот запахи тут были странные. Пахло навозом, и какими-то животными. Он остановился, оглядываясь, пытаясь понять, куда занесло, и тут его кто-то ударил по голове, сзади. Падая на пол, теряя сознание, он успел заметить, что тот, кто стоял сзади был в военной форме, а потом Серый отключился.

Когда Серый пришёл в себя, у него очень болела голова, так сильно, что казалось лопнет изнутри. С огромным трудом разлепил глаза, они почему-то слиплись, пришлось тереть пальцами. Он увидел, что находится в маленькой комнатке. В комнате никого не было, только мебель. Обставлено всё было очень просто. Мебель, хоть и старая, вся побитая, но чистая и казалась ухоженной что ли. Кровать, на которой он лежал, с панцирной сеткой, такую Сергей видел в военной части, куда они с дедом выходили по тоннелям. Посередине письменный стол, на нем не ярко светящая жёлтым светом, настольная лампа. Она кстати была единственным источником света в данном помещении. Возле стены шкаф металлический. Серый встал и тут же чуть не упал, ноги были ватными, не слушались, по телу пробежала волна слабости, закрутившись вихрем в желудке. Замутило так, что он, с трудом поборов приступ рвоты, упал обратно на кровать. Минут через пять, когда стало слегка полегче, Серый снова попытался встать. Слабость не уходила, голова по-прежнему болела и кружилась, перед глазами летали белые мухи, но тошнота была чуть слабее. Он поднялся и, держась, сначала за спинку кровати, затем за стену, дошёл до шкафа. Дверь была уже рядом, надо было только обойти шкаф. Шатало как на море во время шторма. Он взялся, сначала, за угол шкафа, затем под руку попалась ручка дверцы. Он потянул, дверца резко распахнулась. От неожиданности Серый потерял равновесие и стал падать, но дверцу из рук не выпустил. Дверца и рука вытянулись в одну линию, и он своим весом потянул шкаф на себя. И шкаф подался. Серый падал на спину, а следом падал шкаф. С полочек посыпались какие-то бутыльки, пакетики, коробочки. И быть бы ему прихлопнутым шкафом к полу, если бы в последний момент дверь не распахнулась, и чья-то рука, схватившись за угол, не оттолкнула шкаф в сторону. Серый же упал на пол и снова вырубился.

Глава 2 Палыч.

Ему казалось, что он на бескрайней поляне, сплошь поросшей зелёной травой и ромашками. Ромашек было так много, что они белым ковром уходили до горизонта. Они были настолько белыми, что ослепляли. Из-за их сияния невозможно было различить, что же там на границе поляны. Но там было что-то. Его не было видно, но оно манило, влекло за собой. Сергей встал. В ногах чувствовалась необычайная лёгкость, казалось он стал невесомым и, если он сейчас подпрыгнет, то просто взлетит. Но прыгать не хотелось, хотелось идти туда, вдаль, где было что-то, и оно манило. Сначала он пошёл медленно, затем начал ускоряться и вскоре уже бежал, а под ногами колыхалось бескрайнее море ромашек. А оно уже близко, вот-вот покажется, ещё шаг два и Сергей будет там, где безмятежность и покой, навсегда, навечно. И когда осталось сделать только один шаг, в лицо пахнуло каким-то противным, резким запахом, и внезапно пошёл дождь, хотя на небе не было ни облачка. Капли были холодными, обжигающе холодными. Он вздрогнул и зажмурился, а затем снова открыл глаза.