Колесо судьбы. Книга четвёртая. Последнее пристанище

– Месье Луи! – Эрик тоже встал. – Перестаньте! Я не пытаюсь каким-либо образом использовать или принизить вас. Ваше присутствие здесь радует меня, и я хотел бы, чтобы вы считали этот дом своим. Вам сейчас сложно это осознать… но я в самом деле рад вам, как радовался бы, если бы в мой дом вернулся потерянный сын. Но я знаю Рафаэля – и знаю, что он… Скажем так, он заглядывает не очень далеко в завтрашний день. Это было не так страшно, когда он был в этом доме один… из молодых людей его лет. Теперь же, когда вы здесь, и когда я вижу, что вы с ним становитесь друзьями… Я и рад тому, что вы сумели преодолеть сложности его характера, и в то же время опасаюсь… И за вас, и за него. Я вижу, вы горды. Вы были таким всегда. И вам, очевидно, будет трудно переступить через себя. Но я всё же вынужден просить вас. Если между вами случится раздор, если Рафаэль захочет что-либо отобрать у вас… По крайней мере, не пытайтесь разрешить спор сами. Я знаю, как это делают молодые люди вроде вас. Обратитесь ко мне. Я прошу не только ради него, но и ради вас.

Луи стоял, поджав губы, не зная, что ответить на эти слова. Обида начала немного утихать, но беспокойство Лихтенштайна не было до конца ему понятно.

– Граф Лихтенштайн, уверен, вам не о чем беспокоиться, – сказал он осторожно, – мы с вашим сыном не так уж близки, хотя вы правы, он доверился мне на днях. Но так или иначе я не собираюсь вступать с ним в какие-либо споры. У меня хватает других бед, кроме как доказывать ему что-либо. Возможно, это звучит несколько высокомерно, но хотя нам с ним и поровну лет, я смею предполагать, что видел немного больше, чем он. Иными словами – нам нечего делить. Что заботит его – мало значимо для меня, и наоборот.

– Я был бы рад, – с нажимом ответил Эрик, – если бы это было так. Но я немного старше вас обоих и знаю, что есть дела, в которых равны юноша и старик. Есть вещи, которые одинаково затрагивают каждого из нас, какие бы беды он ни пережил. И если вы уверены, что вам не придётся спорить с моим сыном, я тем более прошу вас дать слово, что в случае серьёзной размолвки вы сразу же придёте ко мне. Скажу честно, я уже просил Софи присмотреть за ним. Я думал, что брак с ней немного урезонит его – но, кажется, это ничуть не помогло. Ему абсолютно безразличны её мнение и слова.

– Боюсь, что это похоже на правду, – Луи отвёл взгляд. – Хоть я и не могу его в этом понять.

– Если бы вы смогли повлиять на него, – глаза Эрика блеснули, – если бы вы смогли сделать так, чтобы он обратил на неё свой взгляд… Я был бы до конца дней благодарен вам.

– Боюсь, я мало смыслю в этих делах.

– Понимаю, – Эрик вздохнул, – но по крайней мере не идите у него на поводу. Не поддавайтесь, если он станет задирать вас. И не спорьте с ним, хорошо?

– Могу обещать вам только, – сухо ответил Луи, – что первым не начну никакого раздора. И не буду настраивать его против жены.

– Жаль, если это всё. Ладно, можете идти.

Если бы венцам вдруг стукнуло в голову посмотреть на то, что кроется за всем известным выражением memento mori**, на мгновение позабыв свой девиз memento vivere***, они просто могли бы спуститься в катакомбы, тянувшиеся под некоторыми кварталами старого города и появившиеся, наверное, еще во времена Виндобоны; их взгляды остановились бы на картинах, полных горести и безысходности.

В катакомбах лежат тысячи трупов, защищенных от полного разложения сухим воздухом и какими-то другими способами естественной мумификации. Некоторые из них – в общих кучах, вызывающих естественный ужас, другие аккуратно разложены или словно сидят у стен тесных коридоров. Отблески неверного света факелов загадочно пробегают по их оскаленным лицам, по телам, на которых еще видны остатки сгнившей одежды, будто стараясь поднять их для странного и потустороннего чудовищного карнавала.

Туда-то, в подземную часть города, взяв в руки факелы, и направились после ужина двое молодых людей.

– Вы что, участвуете в заговоре против императора? – поинтересовался Луи, когда они с Рафаэлем спустились достаточно глубоко, чтобы никто не мог слышать их голоса.

Рафаэль обжег его многозначительным взглядом, и Луи умолк.

– Слышали ли вы легенду о графе Калиостро и наследии Жака де Моле? Луи покачал головой, и Рафаэль продолжал: – В документах, конфискованных после ареста графа Калиостро, нашли вот такую историю: в 1314 году в Париже костёр инквизиции унёс на небо пепел Великого магистра ордена тамплиеров Жак де Моле. Но пока он содержался в Бастилии, он передал послания четырём своим ученикам и по его приказу появились на свет четыре ложи, ставшие в последствии четырьмя Великими Ложами вольных каменщиков: для Востока – в Неаполе, для Запада – в Эдинбурге, для Севера – в Стокгольме, для Юга – в Париже. Наутро после того, как отгорело пламя, рыцарь Никола д’Омон и еще семь воинов Храма, переодетых каменщиками, собрали пепел Великого магистра. Четыре основанные им ложи поклялись уничтожить власть папы, истребить род Капетингов, уничтожить всех королей и создать всеобщую республику.

Чтобы никто, кроме самых надёжных соратников не проведал об этих планах, они учредили фальшивые ложи под именами Святого Иоанна и Святого Андрея. Эти малые «тайные общества» на деле не ведали никаких тайн, но через их посредство их руководители могли вербовать людей, способных принести действительную пользу делу. В этих ложах нередко можно услышать разговоры о равенстве и братстве, они немало денег жертвуют страдальцам земным, но истинно посвященным нечего делать среди этих людей: их собрания называются капитулами, и их разговоры куда важней. Это, чёрное масонство, всю жизнь свою отдаёт великой цели – Священные рыцари Кадош, призваны свершить месть за преданного Магистра.

Луи тихонько хмыкнул.

– Мой отец немало сделал, чтобы избавиться от этих безумных идей. Много раз он рассылал циркуляры с целью упорядочить высокие градусы и запретить степень рыцаря Кадош, поскольку он «фанатичен, нетерпим» и враждебен истинному масонству и «долгу перед государством и религией». Только полный глупец не понимает, что дело здесь не в магистре де Моле, память которого некоторые решили извлечь на свет.

Рафаэль поднёс палец к губам, и в отблесках факелов Луи поймал на его лице улыбку.

– Я согласен с тобой, – сказал он, – но в том месте, куда мы идём, тебе лучше не произносить подобных слов и делать вид, что ты веришь во всё, что тебе говорят. Так же, как делают другие люди вокруг тебя.

Луи молча кивнул. Они повернули в очередной раз и стали подниматься наверх. Остановившись перед небольшой дверью, Рафаэль постучал в неё с перерывами несколько раз. Дверь открылась, и оттуда хлынул поток света, от которого успели отвыкнуть глаза молодых людей.

Переступив порог, Рафаэль скинул плащ и повесил его на крючок у двери.

Они оказались в помещении, где кроме них уже было около двух десятков человек. Все – в белых кожаных фартуках каменщиков поверх обычных дворянских камзолов, а некоторые – в высоких шляпах, украшенных пером и изображением орла.

Само место походило на зал таверны – гости сидели за столами небольшими группками и говорили каждый о своём.

Рафаэль замер, выискивая кого-то глазами в толпе.

– Вон там… – выдохнул он и, проследив его взгляд Луи, так же заледенел. – Когда я вижу её, меня настигает такое чувство… Как будто я знаю её много лет. Как будто она проросла в меня. Как будто мы два дерева, растущих из одного корня.

Луи смотрел на девушку, на которой замер взгляд Рафаэля, и ему казалось, что он сам произносит эти безумные слова – настолько они отражали то, что ощутил в эти мгновения молодой граф.

Девушка в мужском суконном камзоле, с белыми брызжами шейного платка на груди, стояла вполоборота к ним. На ней не было парика, и волосы цвета расплавленной меди языками пламени разметались по плечам. Она была, наверное, того же возраста, что и они с Рафаэлем – но общая хрупкость и немного детские черты лица делали её несколько моложе на вид. Вздёрнутый носик покрывали лёгкие тени веснушек, лишь подчёркивавшие матовую белизну кожи, и Луи показалось, что он мог бы стоять так часами и просто смотреть на ту, что оказалась перед ним. Он сам не заметил мгновения, когда рука его приподнялась в бессильной попытке коснуться её распущенных волос. Девушка стояла настолько далеко, что вовсе их не замечала.

– Я не смею приблизиться к ней, – продолжал тем временем Рафаэль в унисон его собственным мыслям, – боюсь спугнуть. Я даже ни разу с ней не говорил. Мне кажется, как только она увидит меня – сразу растает, как дым. Ты скажешь, что это безумие, Луи – и я соглашусь с тобой. Да, я сошёл с ума. Но ты видишь только её лицо. Если бы ты видел её глаза… Если бы ты слышал, как она пела…

Луи сглотнул.

– Теперь ты понимаешь, друг мой, почему я не могу смотреть на Софи? Она ничего не значит и никогда не будет значить для меня.

Не отрывая взгляда от девушки, Луи глухо ответил:

– Да.

* виды кофе по его приготовлению

** Помни о смерти

*** Помни о жизни

Глава 4

В ту ночь, вернувшись с собрания Вольных Каменщиков, Луи с трудом смог уснуть.

Профиль девушки с рыжими, как пламя, волосами всё не оставлял его, и дело здесь не ограничивалось только лишь её красотой – хотя она, безусловно, была красива.

Луи чувствовал, что его тянет к этой незнакомке, как тянутся руки к камину в жгучий мороз. Граф видел её всего раз – но Луи казалось, что он знал эту девушку всегда. И чем больше он думал об этой незнакомке тем отчётливей всплывало в голове иное имя.

Рафаэль…

Тот факт, что девушку первым увидел его двоюродный брат, не давал Луи покоя вдвойне. Да, он дал слово, и да, он до этого дня верил, что нет ничего крепче кровных уз – но в то же время внезапно для самого себя Луи начинал понимать, что Эрик каким-то образом угадал: и в самом деле есть чувства, которые одинаково пленяют и неопытного юнца, и старика.

Время уже близилось к рассвету, когда Луи наконец уснул. Костры горящего Парижа метались в его сознании, переплетаясь с огненными прядями волос незнакомки, даже имени которой Луи так и не узнал.

– Она поёт в Опере… – только и сказал ему Рафаэль, – она талантлива, как все Семь Муз.

Музы Луи не интересовали. Он даже был бы согласен, чтобы рыжеволосая красавица не пела вообще – только бы Рафаэль забыл её навсегда.

Проснулся Луи невыспавшимся, но день начался своим чередом, и он постепенно успокаивался. Сад Лихтенштайнов и газеты, которые он обычно читал по утрам – всё казалось ему каким-то серым в этот день. Луи чувствовал, что жизнь его не может остаться такой, какой была до сих пор – но причины этой перемены не понимал.

Он не удивился, когда после второго завтрака к нему подошла Софи – Луи давно этого ждал. Она оставалась единственной обитательницей дома, кто до сих пор, кажется, не до конца ему доверял.

Распорядившись принести кофе и устроившись в библиотеке напротив него, она спросила:

– Как ваши дела? Как вам нравится у нас?

В голосе молодой госпожи фон Лихтенштайн чувствовалась некоторая скованность, как будто она сама не до конца понимала, зачем пришла.

– Спасибо, мадам фон Лихтенштайн, всё хорошо, – вежливо ответил Луи, не откладывая, впрочем, газеты, как будто она могла послужить ему защитой.

Кухарка принесла кофе, но Софи лишь кивнула ей, а чашку в руки не взяла.

Вместо этого она встала и прошлась по комнате, чтобы затем остановиться у окна.

Луи краем глаза пристально следил за ней, чувствуя, что собеседница напряжена, как натянутая струна.

– Месье Луи… – сказала наконец она, – вчера мой супруг водил вас туда, где сам проводит вечера, ведь так?

Луи молчал, не зная, что именно имеет право ей сказать.

– Я знаю, что так, – продолжила она, – и я не намереваюсь спрашивать вас о политике, если он вдруг увлёкся ею. Все эти революции, фронды и реформы приходят и уходят, а мир кругом нас тем временем слабо отличается от того, что был тысячу лет назад.

– Я бы всё же поспорил с вами, – слова Софи отчего-то разозлили Луи – быть может потому, что мир, в котором он родился и рос, изменился всего за несколько десятков лет.

Софи глухо рассмеялась.

– Каждое лето война, – сказала она, – каждую зиму холода. Каждую ночь Рафаэля нет со мной, и каждый раз я боюсь, что он не вернётся никогда. Да, время, в котором мы живём, куда более благополучно, чем те – давние – времена. Но что изменилось, если сменить эту изысканную мебель в стиле буф на простой деревянный топчан и сундук? Мы всё так же мерзнем, каждый из нас всё так же одинок, и души наши всё так же тянутся к огню, не в силах его достать.

Луи поджал губы и какое-то время молчал.

– Боюсь, я вижу всё это несколько не так, – сказал он.

– Не так? – Софи повернулась к нему и чуть приподняла брови. – А как? Удивите меня.

– Мы сами выбираем тот мир, в котором живём. Революция во Франции показала это как нельзя лучше. Вековые устои рухнули в один миг, поддавшись напору людей, которые верили в свои силы. Остальному миру предстоит выбирать – изменится он сам, или те же силы, столько лет томившиеся в оковах предрассудков и неверия в самих себя, разрушат его. Я предпочёл бы первый вариант, потому что люблю тот мир, в котором мы живём. Но даже если вы присмотритесь к нему так, как смотрите вы… ваш взгляд будто бы направлен из глубины веков. Так вот, стоит вам присмотреться к нему – вы заметите, насколько высох и покрылся костяными наростами этот мир за прошедшие века. Когда первые графы и бароны только начинали служить первым князьям, это были люди полные благородства, военные вожди, которые кровью покупали своё право властвовать над людьми. Теперь же… Не обижайтесь, Софи, но ваш супруг, Рафаэль, ярчайший тому пример. Мы привыкли только есть и пить – и ничего не отдавать взамен. Всё достаётся нам легко – и мы уверены, что имеем право на всё. А мечи наши ржавеют в ножнах над каминами в замках наших дедов. Что ж, придут те, кто умеет их держать и уничтожать нас.

– Опять политика! – Софи закатила глаза. – Никогда не изменится этот мир! Никогда, слышите меня! Жизнь – это колесо! Если бы вам довелось родиться через сотню лет и вспомнить вашу нынешнюю жизнь, вы бы поняли меня. Будет всё то же, что и сейчас. Но я не об этом хотела поговорить, – Софи качнула головой, прогоняя непрошенный разговор, – мой муж, Рафаэль. Вы верно описали его. Я и сама… – Софи замешкалась, подбирая правильные слова, – я и сама не могла подумать, что он таков, когда мечтала выйти за него. Не понимаю… – она качнула головой, – знаете, много лет назад, когда всё для нас с ним только началось, он представлялся мне воином из древних мифов, если можно так сказать. Он был так статен и красив…

– Он таков и сейчас.

– Да… Но только лицом, – Софи качнула головой и опустила взгляд, – я часто задаю себе вопрос, люблю ли я его ещё… И не могу ответить сама. Возможно, мне просто обидно от того, что он не любит меня.

Луи промолчал. Он не любил врать, а правда успокоить собеседницу не могла.

– Вот видите, – Софи криво усмехнулась, – вы даже не станете меня переубеждать. Впрочем, я об этом и не прошу. Я только пришла вас спросить… – она пристально посмотрела на Луи, – кроме политики было там вчера ещё что-нибудь?

– Мадам фон Лихтенштайн…

– Я имею в виду, – Софи говорила, безжалостно печатая слог, как будто знала всё и без него, – не встретил ли мой супруг кого-нибудь, кто мог бы украсть его внимание у меня?

Луи закрыл глаза, чтобы избежать её взгляда.

– Мадам фон Лихтенштайн, никого, кто хотел бы украсть Рафаэля у вас, я вчера не видел.

– Но есть кто-то, кого он хочет украсть сам, да?

– Какая-то ерунда! – Луи встал и прошёлся по комнате из конца в конец. – Простите, но я приехал не для того, чтобы над ним надзирать. Мне хватило того разговора, который устроил мне его отец… а теперь ещё этот допрос. В самом деле, мне было бы проще съехать от вас.

– Месье Луи! – заметив, что тот направляется к двери, Софи преградила ему путь. – Я не хотела вас обидеть. Поверьте, вы очень дороги для всех нас. Я просто хочу быть уверена – как и любая жена – что Рафаэль не натворит глупостей, пока меня нет рядом с ним. Я вижу, что вы куда опытнее и уравновешеннее его, потому и прошу вас… Позаботьтесь о нём. Если он проявит легкомыслие – будьте мудрей. Не дайте ему натворить бед. Представьте, что он ваш младший брат.

Луи растерянно смотрел на неё.

– Не понимаю, – сказал он наконец, – чего вы все от меня хотите? Я такой же человек, как и он, и тоже могу поддаться людским слабостям.

– Нам просто больше не во что верить, – Софи опустила глаза, – кроме того, что вы сможете позаботиться разом и о себе, и о нём.

– Рафаэль – взрослый человек! Прошу меня простить, мадам, но мне нужно идти – скоро обед, а я ещё не успел сменить костюм.

Разговор с Софи оставил неприятный осадок на весь остаток дня. Видеться с Рафаэлем Луи тоже не хотел и потому после обеда, не дожидаясь его, отправился в кафе.

Даже в дневное время в Вене оставалось немало возможностей развлечься, и особо привлекали к себе многочисленные кафе. Здесь можно было не только выпить и поесть, но и немного поговорить. В отличие от светских салонов, где этикет навязывал гостям множество обязательных «фигур светского балета», кафе позволяли как погрузиться в одиночество, изолироваться ото всех за чашкой кофе мокко или за бокалом вина, так и разделить беседу с соседями, переброситься картами, либо сыграть партию в шахматы. Ради этой свободы обитатель Вены и отправлялся провести время именно там. Если он пил, то лишь потому, что любил хорошее лёгкое вино из светлого винограда, выросшего на склонах австрийских холмов. В том, чтобы напиться допьяна, он не находил никакого удовольствия. Все, что ему требовалось, это легкое опьянение, снимающее ощущение тяжести, прибавляющее яркости фонарям и живости застольным беседам.

С каждым годом венские кафе множились и превращались в городскую достопримечательность, что, несомненно, отвечало потребностям и желанию горожан. Одновременно предоставляя клиенту как уединение, так и общение, венские кафе, конечно, отражали все изменения вкуса и образа жизни. Они становились всё роскошней, а меблировка их и декор – всё богаче, так что всё чаще их посещали не только простолюдины, но и представители высших классов. За исключением некоторых очень редких в этой музыкальной столице кабачков, завсегдатаями которых становились немеломаны, в каждом кафе играла музыка. А категорию кафе определяло то, какие напитки там подавались. Самыми заурядными считались простые пивные погребки. Не крупные пивные, располагающие великолепными залами, садом с оркестром и аттракционами, а кабачки в населенных простонародьем кварталах, посещаемые матросами с бороздящих Дунай судов и рабочими. Рангом выше стояли те, где подавали вино. Большинство венцев предпочитали пить именно его: вкус к пиву развился здесь довольно поздно и не составил опасной конкуренции австрийским и венгерским винам.

Однако винные или пивные погребки привлекали клиента тем, что он знал, какой напиток ему подадут, и шёл туда в первую очередь с намерением получить удовольствие именно от него. Такой клиент готов был терпеть неудобства из-за шумного соседства, ссор между захмелевшими матросами и табачного дыма. В противоположность этому посетитель кафе искал тихое место, где его ожидали «удобство, покой и наслаждение». Разговоры в кафе никогда не выходили за рамки дружеского тона. После того, как гарсон приносил чашечку мокко, стакан воды и целую пачку газет, можно было провести за столиком хоть весь день.

Наибольшей популярностью всегда пользовались те из кафе, куда люди шли после театра и где можно было увидеть за соседним столиком актера или певицу, игравших героев только что окончившегося спектакля и продолжавших играть великолепные роли в повседневной жизни.

Одним из самых типичных таких кафе стало кафе Хугельмана, построенное совсем рядом с мостом Фердинанда, соединяющим город с расположенным на дунайском острове предместьем Леопольдштадт. Там всегда бывало полно посетителей, так как по мосту неизбежно проходили все – горожане, направлявшиеся в Пратер или же возвращавшиеся оттуда. Многочисленных посетителей привлекали в кафе Хугельмана и другие его преимущества – прежде всего большой сад, в котором были расставлены столики: кафе на открытом воздухе имели свою клиентуру, которую манила радость любого общения с природой. Расположенное на берегу реки, оно открывало перед гостями панораму Дуная с плывущими по нему судами, с матросами в греческих или турецких костюмах, а также с купальщиками, на которых не было вообще ничего. Гости заведения смотрели из-за столиков, как от причалов отходят переполненные пассажирами прогулочные лодки и тяжелые шаланды, следили за едва заметными мутными струями воды позади паромов, из последних сил конкурировавших с мостами. В числе посетителей этого кафе его завсегдатаям случалось видеть поэтов, музыкантов, художников и актеров.

Луи замер, разглядев за одним из таких столиков рыжеволосую девушку, которую уже видел вчера. Встреча эта показалась ему более чем совпадением.

«И если жизнь в самом деле колесо, – подумал Луи зло, вспомнив слова Софи, – то всё становится на свои места».

Он сам не понял до конца, что означает эта мысль. Девушка сидела в одиночестве за крайним справа столиком и смотрела на Дунай.

Какое-то время Луи колебался, не зная, подойти к ней или нет. Он в любом случае намеревался наблюдать за незнакомкой со стороны, но вступать в разговор… Он всё же помнил слово, которое взял с него Рафаэль.

«Это просто разговор», – сказал себе Луи, и в этих мыслях тоже сквозила злость. Он присел за столик напротив рыжеволосой. Та обернулась, услышав шорох, и замерла, когда встретилась глазами с Луи. Дёрнулась, будто намеревалась сбежать, и Луи вдруг необычайно ясно вспомнил слова Рафаэля: «Мне кажется, если я приближусь к ней…»

– Постойте… – Луи успел накрыть ладонью её пальцы, лежавшие на столе, прежде чем девушка отдёрнула кисть, – я не причиню вам вреда. Я просто увидел вас, был поражён вашей красотой и понял, что не могу не подойти.

Рыжеволосая медленно повела головой.

– Надеюсь, теперь вы не скажете мне, что я вас околдовала?

– Что? – Луи рассмеялся без всякой радости. – Нет. Хотя это очень интересная мысль, потому что с того момента, как я увидел вас, я не могу думать ни о ком другом.

– Я думала, вы увидели меня только что.

– Нет, – Луи улыбнулся, и ему показалось, что девушка немного оттаяла, увидев эту улыбку, – немного раньше. Но это не столь важно, потому что мне кажется, что я знал вас всегда.

Девушка глубоко вдохнула, заставляя сердцебиение успокоиться.

– Вы даже не знаете, как меня зовут, – спокойно сказала она.

– Кенна! – выпалил Луи и умолк, удивлённый тем словом, которое сорвалось с его губ.

Девушка, казалось, была удивлена не меньше его – и в глазах её снова появился страх.

– Да, это так, – осторожно сказала она, – но половина Вены знает меня.

– Я знаю о вас всё.

– Например?

Луи в задумчивости замолк. Воображение отказывалось ему помогать, и единственное, на что ему хватило фантазии – это подозвать официанта и потребовать кроличье рагу.

– Вы любите самое нежное мясо, я угадал?

На мгновение лицо Кенны стало удивлённо-трогательным, но уже в следующее мгновение в глазах её заблестел насмешливый огонёк.

– Вряд ли я похожа на любителя свинины и бюргерского пива, так что угадать вам не составило бы проблем. Однако увы, я не хочу рагу. Меня ждут на репетиции через час, и мне нужно спешить.

– Постойте… – Луи удержал её за запястье, но что ещё сказать – не нашёл. Он вдруг понял, что в самом деле не знает о своей собеседнице абсолютно ничего, и хотя, казалось бы, этого следовало ожидать – ведь он видел Кенну всего лишь второй раз – это открытие отозвалось в сердце непрошенной тоской. Он не хотел её отпускать, но уверенность, которая подтолкнула его к тому, чтобы начать разговор, теперь испарилась без следа.

Кенна тем не менее остановилась ненадолго, будто бы давая ему шанс, но так и не дождавшись никаких слов, наклонилась к уху Луи и прошептала:

– Не грустите. Что бы ни произошло, я никогда не оставлю вас.

Она быстро поднесла руку Луи к губам и легко поцеловала пальцы – а затем растворилась в толпе посетителей, оставив его в недоумении гадать, что произошло только что.

Глава 5

Последние слова Кенны и её странный поступок крепко въелись в сознание Луи. «Что она имела в виду?» – раз за разом задавал он себе вопрос. И в то же время от этих слов ему становилось тепло.

На следующий день, сбежав от Рафаэля, Луи снова отправился в кафе Хугельмана. Несколько часов сидел он с чашкой кофе, глядя на Дунай и надеясь, что рыжеволосая шотландка снова появится за угловым столом – но та так и не пришла.