Эпоха перемен

Я взглянул на свои наручные часы – электронные, «Монтана». Остались с лучших времён.

– Откуда ты расписание знаешь? – спросил я. – Да и меняют его постоянно…

– Ага, в сторону сокращения, – ответил Пашка, досадливо цокнув языком. После чего добавил: – Я во дворец спорта тамошний ездил. Так что знаю.

– Можно доехать и попробовать попутку поймать…

– Деньги есть?

Я отрицательно мотнул головой.

– У меня есть. Но мне батя запрещает на бомбилах ездить. А у него – статистика по ограблениям и убийствам есть… ладно, делать нечего: пойду домой звонить.

Мы подошли к ближайшему ларьку «Союзпечати», который находился справа от платформ дальнего следования. Пашка купил таксофонную карточку, после чего мы спустились вниз, где возле входа в метро, в специальных нишах, находились синие телефонные автоматы.

Пашка набрал номер. Потом долго ждал с озабоченным лицом, прижимая трубку к уху.

– Блин, – сказал он, сбрасывая вызов. – Домашний не отвечает. Маман, наверно, на дачу поехала… придётся на мобильник звонить.

Он порылся в кармане джинс и достал смятую бумажку. Развернул её, пригляделся к небрежно написанным на ней цифрам. Потом снова начал набирать номер.

Пауза несколько секунд.

– Пап, это я… нет, всё в порядке. Да, принял… мама не отвечала. Да, проблемка небольшая: застрял в городе… нет, в Москве. На Казанском сейчас. Электричка последняя ушла. Да нет, пап, я до Воскресенска нормально доеду! Там сможешь подхватить? Да? Отлично, спасибо!

Он быстро нажал на рычаг. Потом посмотрел на часы.

– В минуту уложился, отлично! – прокомментировал он.

– У твоего бати мобила есть? – я изобразил удивление.

– Ага, – с деланой небрежностью кивнул Пашка, – ему по работе надо.

– А кто он у тебя?

– Адвокат.

– А-а-а… круто, – кивнул я.

– А у тебя?

– Да так… ничего особенного… гляди, до Воскресенска через пять минут уходит! – Я показал на табло.

– Надо успеть, бежим!

В этот раз мы успели, с запасом. Благо до появления турникетов на путях, откуда отправлялись электрички, ещё несколько лет. Добежав почти до головного вагона, мы нырнули в накуренный тамбур. Народу было не так много – на этом направлении электрички ходили относительно часто. Для нас даже сидячие места нашлись.

Вот и тронулись. Я глядел в окно, наблюдая, как мир вдруг ожившего прошлого проплывает мимо. До первой реконструкции путей направления ещё несколько лет, а пока даже ограждений возле путей толком нет, и город отлично видно.

Вот огромный стихийный рынок рядом с «Семёновской». Высокие деревья за насыпью у ТЭЦ на «Новой». И люди… много людей. Все спешат куда-то по своим делам. Улыбаются. Смеются…

Из тамбура ощутимо тянуло сигаретным дымом: курильщики прочно оккупировали плацдарм и не сдадут его до самого прибытия на станцию назначения. Я опять почувствовал неприятный приступ головокружения, так сильно хотелось затянуться.

– И всё-таки? – спросил Пашка, отдышавшись.

– Что? – я сделал вид, что не помню, о чём шла речь.

– Отец у тебя кем работает?

– Рабочим в автоколонне.

Его брови удивлённо взлетели.

– Ого! А ты как вообще про универ узнал?

– Он военный пенсионер, – пояснил я. – А про универ в военкомате узнал, когда выбирал, куда поступать.

– Ясно…

Остаток дороги болтали о всяком: про девчонок, про футбол, про планы на будущее. Пашка был настроен оптимистично, только хотел поскорее выпуститься, «чтобы свободы было больше. Немного странно было слушать рассуждения про свободу от будущего прокурора, но я не спорил и не перечил, как раньше. Наверно, поэтому и разговор в этот раз зашёл дальше.

Пашка поведал мне свою сакральную мечту: свалить в Штаты, заработав тут как следует денег.

«Надо в компьютеры вкладываться, – с вдохновением рассказывал он, – за ними будущее. Программы там разные писать, для интернета. Слышал, да, про такое?… но не самому, конечно. Так, людей здесь найду, которые на меня тут работать будут. А там буду продавать программы. Только связями обрасти надо. И язык выучить. Вот что хорошо у вас на факультетах, так это то, что там языки дают! Вот бы можно было числиться у нас – а на языковые занятия к вам приходить!»

Мы вместе посмеялись над таким предложением. Но про себя я делал соответствующие пометки. По крайней мере, основание для продолжения контактов уже обрисовалось.

– У тебя какой язык будет? – поинтересовался он.

– Китайский и английский, – ответил я.

– Перспективно, блин! Круто! Хотя, говорят, с китайским отчисляют много. Не все тянут. Не боишься?

– Боюсь, – соврал я. – Но кто не рискует тот шампанского не пьёт!

– Это верно, бро! – кивнул Пашка. После чего неожиданно на всю электричку запел на английском Go down, Moses.

Немного поколебавшись, я подхватил. Довольно скоро выяснилось, что Пашка из песни знал только припев.

Я видел, как его глаза округлились от удивления, когда я пропел песню полностью.

– Неплохо, – прокомментировал он. – Может, и правда китайский выучишь…

Мы вышли на платформе «88 километр». Тут находился небольшой автовокзал, с которого шли автобусы по окрестным посёлкам. Чтобы попасть туда, надо было подняться на высокий мост, а потом спуститься по полуразрушенной бетонной лестнице, из которой кое-где торчала арматура.

Помню, что сам иногда пользовался этим маршрутом, когда получал увольнение на выходные, но не успевал на прямую электричку. Конечно, и тут за междугородный автобус приходилось платить, на него льготы не распространялись – но намного меньше, чем стоил прямой рейс, отправлявшийся с «Выхино».

Отец Пашки уже ждал возле будки автовокзала, на старенькой семёрке БМВ. Точнее, это мне она казалась старенькой. По меркам девяносто шестого года машина была топом.

Пашка бегом кинулся к парковке. Я последовал за ним.

Его отец был крупным, немного полноватым мужчиной с острым носом и умными, близко посаженными карими глазами.

– Ты с товарищем? – пробасил он, заметив меня.

– Да, Пап, это Саня, – кивнул Пашка. – Он тоже из Егорьевска, представляешь? Подкинем до города?

– Подкинем, – улыбнувшись, кивнул отец. – Только в следующий раз предупреждай о компании, договорились?

– Да я чтоб тебе время сэкономить, дорого же! – оправдывался Пашка.

– Значит, говоришь, Александром зовут? – отец Пашки протянул мне руку. – Я Вениамин Петрович.

– Очень приятно, – кивнул я, отвечая на крепкое рукопожатие.

И мы поехали.

Вениамин Петрович гнал под двести, по узкой неосвещённой дороге, с частыми поворотами, даже не думая снижать скорость в населённых пунктах. При этом ни он, ни Пашка даже не думали пристёгиваться.

– Значит, тоже с прокурорско-следственного? – спросил Пашкин отец, когда мы проехали район воскресенских дач.

– Нет, – я мотнул головой.

– А откуда?

– Факультет зарубежной военной информации, – ответил я.

– Вот как?

Я видел в зеркале заднего вида, как Вениамин Петрович поднял бровь.

– Грушный факультет, пап, – вставил Пашка. – Ещё и китайский будет учить, представляешь?

– Перспективно, – согласился его отец. – Ты как дальше? Служить планируешь?

– Да как пойдёт, – ответил я. – Сначала главное отучиться.

– И это правильно, – одобрил Вениамин Петрович. – Армия даёт дисциплину. А для учёбы и дальнейшего успеха знаешь, что главное?

– Самодисциплина, – ответил я.

– Верно! – он бросил на меня взгляд через зеркало. – Молодец, раз понимаешь!

В прошлый раз всю дорогу, которая оказалась довольно короткой по времени, учитывая скорость, Пашкин отец читал нам нотации насчёт того, какие качества необходимы для успеха в наше непростое время да иногда ругал правительство и чиновников. Я тогда только слушал, кивал и улыбался. На этом наше общение и закончилось.

Теперь же у меня были несколько другие планы, поэтому надо было к себе как-то привлечь внимание.

– Но вообще в армии сейчас туговато будет… эти дуболомы в Думе такое с бюджетом творят! Вроде комиссию чрезвычайную формировать собираются, а толку? Задавят их! Хотя у вас-то ещё терпимо будет, а вот как в регионах и частях… в другое время бунт бы был, а теперь, эх! – он махнул рукой, на пару секунд отпустив руль.

– Все Чечнёй напуганы, – сказал я.

– Это да! – кивнул Вениамин Петрович, – сейчас все ждут, чем переговоры закончатся.

– В Хасавьюрте-то? С Лебедем которые? Да понятно, чем, – ответил я. – Сдадут всё. Войска выведут. Обязуются дать денег на восстановление.

Пашкин папа даже скорость снизил, глядя на меня в зеркало с удивлением.

– Тоже вот так думаю, – сказал он. – Но попробуй кому-то из наших скажи! Патриоты, блин, хреновы, верят, что Лебедь сам по себе что-то решать будет.

– Не будет, – согласился я. – Да его самого из команды через пару месяцев сольют. Несмотря на все заслуги на выборах.

– Значит, так думаешь… – Вениамин Петрович постучал пальцами по рулю. – И, скорее всего, ты прав. Вообще ты умный парень, как я вижу! Из Егорьевска, говоришь? Кто отец?

– Военный пенсионер, – ответил я. – Сейчас работу активно ищет. Он такой человек, старой закалки. Умеет быть верным. Может, у вас что-то есть на примете?

– Ну ты шустрый! – Вениамин Петрович рассмеялся. – Молодец! Люблю такое.

Он снова убрал одну руку с руля, потёр лоб. Задумался. А через пару минут сказал:

– Ты, говоришь, из Егорьевска сам, да? Какой район?

– Шестой микрорайон, – ответил я.

– Вот как… – он потрогал подбородок. – Значит, давай так решим: зайди-ка ты ко мне завтра в контору. С утреца можно, часов в восемь. Тебе как?

– Пап, суббота же! – вмешался Пашка.

– Мы работаем завтра, – отрезал Вениамин Петрович.

– Куда подойти? – ответил я.

– Карла Маркса двадцать пять. Напротив администрации. Найдёшь?

– Найду.

– Завтра заходи, поговорим. Предложение к тебе будет. Если договоримся, глядишь, и с отцом вопрос порешаем.

Глава 3

Меня высадили во втором микрорайоне, и дальше до дома я шёл пешком. Несмотря на позднее время, вокруг было много гуляющего народа: последние деньки лета, пятница… кое-где кучковались компании, играли гитары. Но я старался обходить их стороной – ещё не хватало ввязаться во что-нибудь.

Прошёл мимо своей школы. Ну как своей: за жизнь я успел сменить их с десяток, а эта просто была последней в списке. Я там учился всего-то два с половиной года.

Школу только что построили, а наш класс был вторым выпускным. Помню, когда нас формировали, здание ещё не было сдано, и мы шли на уроки в соседнюю пятую школу.

Перед глазами встала выпускная линейка и последующая гулянка. Обошлись без ресторана – родители при поддержке педагогов решили, что дешевле всё будет организовать в здании школы.

Конечно же, было много спиртного. Педагоги, которые должны были следить за порядком, делали вид, что выпускники пьют безалкогольную газировку «Херши» и разведённые соки «Зуко», при этом сами выпивали вполне открыто. Некоторые ребята хватили лишнего. Кто-то остался ночевать прямо в школе.

Но я сам каким-то образом удержался в рамках. Уже под утро я и ещё несколько пацанов с девчонками отправились гулять на озёра, которые находились за школой. Там и встретили рассвет.

Помню, много думал о будущем поступлении. Понимал, что рискую – ведь, если не поступлю, был реальный риск загреметь в армию. А чеченская война тогда ещё активно продолжалась. Но всё равно решился…

Меня теперешнего от тех воспоминаний отделяли тридцать лет жизни, но, подумать только, в этом мире прошло всего три месяца…

Вот и знакомая девятиэтажка. Выглядит намного новее, чем я помнил, что не удивительно – дом сдали в эксплуатацию всего три года назад.

Домофона пока нет. Его поставят только в двухтысячном. Вместо него – кодовый замок. Я протянул руку и не глядя нажал три металлические кнопки. Замок щёлкнул. Моторная память сработала как надо.

Подъезд и лифт ещё в приличном состоянии, загадить не успели. Да и жильцы пока что тут были достаточно культурные: в основном бывшие военные, из заграничных групп войск, вывод которых заканчивали как раз к моменту постройки дома. Это потом кто-то продаст свою квартиру, кто-то умрёт, появится много новых жильцов. Подъезд к концу девяностых будет разрисован дымными надписями от зажигалок, кабина лифта исчиркана царапинами. Разве что антивандальные металлические кнопки протянут долго.

Я поднялся на девятый этаж, чувствуя, как ускоряется ритм сердца.

Вот-вот папу увижу… а ведь ему сейчас столько же, сколько мне! Так странно…

Знакомая дверь. Пока ещё деревянная, оббитая коричневым дермантином с наполнителем и натянутой поверх проволокой в виде ромбиков. В девяносто третьем, когда мы заселились, металлические двери ещё были диковинкой и в новых домах было принято так оббивать деревянные двери.

Долго не мог решиться нажать кнопку дверного звонка. Просто рука не поднималась.

За дверью началась какая-то возня. Закашлял отец. Он вообще много кашлял, когда курил. Послышалось возмущённое мяуканье.

Ну конечно, Васька ещё жив! Здоровенный сибирский кот, которого мы подобрали котёнком ещё когда отец в Чите служил. Таскали всюду за собой… он умрёт через два года, если я правильно помню. Десять лет – не такой уж большой срок для кота, но переезды, скудное и неправильное питание плюс отсутствие ветеринарной помощи своё дело сделали.

Я стиснул зубы и нажал на звонок. Внутри квартиры затрещало. Я услышал, как отец шаркающей походкой двигается к двери.

Щёлкнул замок, дверь открылась.

Из квартиры сразу же потянуло табачным дымом. Я ощутил новый приступ тошноты и головокружения: от недостатка никотина и от голода одновременно.

Отец выглядел старше, чем то отражение в зеркале, к которому я привык. И всё же мы были очень похожи. Немного поправить причёску, подтянуть морщины, убрать у меня шрам над левым глазом – и нас едва ли можно было бы отличить.

Конечно, если бы я по-прежнему выглядел на свой настоящий возраст.

– О, Сашка! – улыбнулся папа. – А я уж и ждать перестал! Автобусы-то давно того… последний час назад приехал!

– Я на перекладных, – пояснил я, ступая на порог.

– Не надо было, – он нахмурился. – Сейчас такое рассказывают…

Мы крепко обнялись.

– Да слышал, слышал, – улыбнулся я. – Как чувствуешь себя?

– Да вроде к вечеру отпустило немного…

– Простыл?

– Не-е-ет, в столовке нашей хватанул чего-то не того. Живот скрутило невозможно просто, вчера вообще пластом лежал!

– Я же говорил – не стоит там есть вообще. Мужики с собой носят. Мало того, что дорого, так ещё и отраву дают.

– Дак к тебе же собирался! Когда готовить было?

– Вот и съездил, – улыбнулся я. – Ладно, из продуктов есть что?

– Да я овсянку сварил и борщ, раз уж остался-то, – ответил отец. – Думал, что приедешь всё-таки… а ты чего не по форме?

– Нас в гражданке отпустили. Чтобы патрули не записывали, – пояснил я.

– Да ты проходи, руки мой. Голодный же небось!

– Пап, да я сам разогрею. Время первый час! Отсыпайся иди, завтра наговоримся.

– Я ещё хотел чего-то взять отпраздновать – но у нас опять с зарплатой швах… и пенсию задерживают. Слышал в новостях, что с бюджетом творится? Обещают этот… как его… секвестр! Вот и попали под него, наверно…

Этот его оправдывающийся тон мне и тогда-то было слушать тяжело. А сейчас так вообще невыносимо.

– Не беспокойся, – ответил я, стараясь не выдать эмоции. – Теперь всё хорошо будет. Обещаю.

– Ладно-ладно… вот отдохнёшь, а там учись уж!

Кот потёрся о мои ноги, потом поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. Потом отступил и вальяжной походкой двинулся в комнату.

Я скинул кроссовки и, захватив пакет с формой, которую планировал постирать, пошёл в ванную, руки мыть.

Отец к себе не шёл. Ждал меня в коридоре. Я же с досадой смотрел на пластиковый агрегат, похожий на корыто, с моторчиком сбоку, установленный на специальной подставке у ванны. Блин, и точно: первая машинка-автомат у нас появится только в девяносто восьмом, когда отцу начнут пенсию регулярно платить.

Проблема. Чтобы камуфляж (или, как принято говорить, «комок») отстирать, его замачивать нужно было. Прямо сейчас.

– Что такое? – спросил он, когда заметил, что я мешкаю.

– Да ничего. Форму замочить надо. У нас повседневная – камуфляж. А в лагерях и полевые выходы были, и штурмовые полосы…

– А-а-а, ну давай я…

– Пап, иди лежать! Давай я тебе чаю сделаю, а? Без сахара, чтоб живот не тревожить.

Отец внимательно посмотрел на меня. Он явно собирался что-то сказать – но я не помнил, о чём тогда шла речь. Вроде бы ничего такого значимого не было… может, моё поведение изменилось – и это снова меняет содержание разговоров?

– Маман не видел? – вроде как небрежно бросил он.

Я глубоко вздохнул и тут же чуть не рухнул от головокружения. Нет, так нельзя: надо срочно чего-то сожрать. Или хотя бы выпить сладкий чай для начала.

– Ты опять ей звонил? – поинтересовался я.

– Ну да… а чё ж нет-то? Мать всё-таки… а тут присяга… такое дело…

Я выключил свет в ванной и пошёл на кухню. Отец последовал за мной.

– Не стоило, пап… – сказал я мягко. – Там… давно всё понятно.

Отец глубоко вздохнул и сел, вроде как невзначай потрогал грудь с левой стороны.

Именно сердце его и доконает. Необследованные вовремя сосуды, несделанное вовремя шунтирование… а ведь его готовы были в Бурденко принять! Врачи говорили, что ещё лет десять можно было давать с очень большой степенью вероятности.

– Ты не держи на неё зла…

– Пап, да в мыслях нет, – улыбнулся я. – Я благодарен ей за всё. А остальное… что ж, если она счастлива, то это хорошо.

– Вот и правильно мыслишь, – улыбнулся отец.

Конечно, раньше я говорил куда более резко. И в выражениях не стеснялся. Не понимая, что делаю только хуже единственному оставшемуся у меня по-настоящему близкому человеку.

Мама ушла от нас три с половиной года назад. Мне было тринадцать, и случившееся для меня стало полной неожиданностью.

Да, родители всё чаще ругались. Мама жаловалась на безденежье и неустроенность. Выговаривала отцу. Тот пытался что-то делать – но, видимо, действительно бывают такие люди, которые совершенно не приспособлены к жизни в эпоху дикого капитализма. Он пытался честно зарабатывать деньги, как его учил всю жизнь мой дед – убеждённый коммунист. Разумеется, безо всякого успеха. Потому что в ту эпоху деньги не зарабатывали – их делали. Часто буквально из воздуха…

Я набрал воды в чайник и поставил на плиту. Нашёл «трещётку» – зажигалку для конфорок, пустил газ. Вспыхнуло синее пламя.

– Чай-то есть, пап? – поинтересовался я.

Вместо ответа отец достал с полки маленькую пачку рассыпного «Майского».

Я удовлетворённо кивнул.

Несколько лет назад, когда военные хорошо зарабатывали, мама вроде как была счастлива. Правда, как я теперь понимаю, немилосердно транжирила деньги. Особенно в Польше, куда отца перевели в качестве благодарности за безупречную службу. Она покупала себе кожаные плащи, которые стоили дороже, чем отец получал в месяц. Косметику французскую, духи – этого добра у нас было навалом. В то время, как другие старались откладывать доллары и приторговывали техникой во время поездок в отпуск раз в год.

Я достал сахар и насыпал четыре ложки в кружку. Отец улыбнулся.

– Сладкоежкой остался, – сказал он.

– Тебе лучше без сахара пока, – ответил я. – Живот поберечь.

– Да я ж не спорю!

– И не крепкий, – предупредил я. – А то не уснёшь.

– Ну ты совсем-то меня за развалину не держи, – улыбнулся отец. – Усну я. Нормально всё, делай покрепче.

И всё же, несмотря на мамино поведение, отец перед самым выводом из Польши успел машину купить. В Германии, которая тогда только-только объединилась. Экспортную модификацию ВАЗ-21013, красную. Мы даже успели на ней съездить к родственникам в Самару. А вот на пути обратно у неё застучал двигатель, который отец с тех пор пытался перебрать. К сожалению, безуспешно. Он так и продаст её, по дешёвке – как раз когда я на первом курсе буду учиться…

– Кстати, – сказал я. – Просьба к тебе. Машину пока придержи, хорошо?

– Да на кой её держать-то? – отец пожал плечами. – Ничего я там не сделаю. Надо движок менять.

– Я видел в автомагазине рядом с храмом движок продаётся от шестёрки, – сказал я.

Помню, что действительно присматривался к этому движку, когда учился в одиннадцатом классе. Мечтал всё.

– За два с половиной вроде продают, – ответил отец настороженно.

– В общем, придержи пока, – повторил я.

За то, что мы без машины остались мама пилила отца особенно сильно… пилила-пилила – а потом в один прекрасный день собрала кое-какие вещи и сказала, что съезжает к другому. Сказала, что документы уже подала. Чмокнула меня в щёчку на прощание – и была такова.

Следующие несколько лет я видел её только издалека, когда приходил к её новому дому, который находился возле колледжа гражданской авиации, в частном секторе. Просто хотя бы посмотреть, как она живёт.

Надо сказать, первое время она жила очень хорошо. Вышла замуж за местного бандюка. Ездила на дорогих иномарках, отлично одевалась.

– Да всё равно пока времени заниматься нет… так, мужики иногда предлагают выкупить – но по цене лома. Так-то она пускай стоит, карман не трёт, пока работаю.

Отец держал машину на территории автоколонны, в которой работал слесарем. Благо места там свободного хватало, когда-то большое хозяйство было, сейчас, как и всё вокруг, приходящее в запустение.

Чайник закипел. Я сделал заварку, насыпал себе в кружку три ложки сахара. Потом разлил нам чай и добавил кипяток.

В это время как раз борщ разогрелся. Хороший, наваристый, с мясом. Я чуть слюной не захлебнулся, когда запах почуял. Однако же есть старался медленно, тщательно пережёвывая – всё-таки с утра ничего во рту не было, как бы плохо не стало.

– Ты как-то прям повзрослел резко, – сказал отец, глядя на меня. – Что, КМБ так повлияло? Гоняли вас?

– Да так… средне, – неопределённо ответил я, проглотив очередную ложку борща.

– Ладно, ты ешь. Не отвлекайся. Я пока тут посижу, потом уже вместе спать пойдём.

Отец смотрел, как я ем, прихлёбывая чай. А я снова думал о маме. Наверно, это всё не было бы так тяжело – если бы я знал, что у неё действительно всё хорошо. Однако сложилось иначе. Вскоре после е      ё ухода родилась моя сводная сестра, от нового мужа. Жаль, что нас даже не познакомили – но мне было приятно осознавать, что где-то в мире есть ещё один не чужой мне маленький человечек.

Она погибла, когда ей было три года. Глупо, по недосмотру – попала под маршрутку, когда та сдавала задним ходом.

Это я узнал из местных новостей и сплетен, во время очередного отпуска.

Мама тогда начала сильно пить. Новый муж потерял к ней интерес, но продолжал какое-то время содержать. А потом его застрелили, в двухтысячном, за год до моего выпуска.

Какое-то время мама ещё держалась, распродавая доставшиеся от мужа вещи и дома с квартирами. Однако же продолжала пить.

Зная об этом, я даже рискнул с ней встретиться. Посидели мы тогда, поговорили за жизнь. Душевно, спокойно – но как совершенно чужие люди. И всё же я предложил свою помощь. Нельзя сказать, что тогда у меня было достаточно возможностей – но кое-что я уже умел и помочь бы смог. Вот только она пропала без вести. Где-то через месяц после нашей единственной за много лет встречи.

– Саш… как там у вас вообще? Точно всё в порядке? – обеспокоенно спросил отец.

– Да отлично всё, пап, – ответил я, улыбнувшись. – Правда!

– Просто у тебя взгляд был такой… замученный.

– Устал просто, сейчас «комок» замочу и пойду на боковую, – ответил я. – Кстати! Дай будильник, пожалуйста – мне завтра полседьмого вставать. С наручных могу не услышать, тихие они.

– Вот те раз! А я думал ты до воскресенья! – удивился отец.

– Я до воскресенья. Просто дела есть.

Отец встал и ушёл в свою комнату, чтобы через минуту вернуться с будильником: китайской диковиной из чёрного пластика с хрипящим динамиком, который голосом, на русском, говорил время, если нажать на большую клавишу сверху. Когда-то эта штуковина казалось верхом технологий. Отец подарил мне его на день рождения, по моей большой просьбе.

– Вот же, – сказал он. – Забыл?

– Не-е-т, помню! – возразил я, принимая будильник из его рук.

И тут я вдруг осознал, что моя сводная сестра здесь, в этом времени, ещё жива! Несчастье случиться в зимой, в январе. Значит, ещё есть достаточно времени для того, чтобы всё изменить.

Отец достал сигарету из начатой пачки «Родопи» и собрался закурить. Помню, что сам даже в тяжелые времена такой пакостью брезговал.

– Пап, не надо, – попросил я.

– Что? – удивился отец, замерев с зажигалкой в руке.