Дневник гардемарина

P.S. Артем рвётся следить за Ришелье. Тихон советует копировать пометки и спрятать Устав. А я… будто снова в кузне: бью молотом по железу, но не вижу, что выковываю.

Глава 10

15 марта 1725 года

Артем не выдержал. Всю неделю, пока мы с Тихоном ломали голову над «К.Л.П.», он старался следить за Ришелье. Вчера вернулся поздно, с синяком на щеке, но глаза горели.

– Ришелье шёл к дому на Большой улице, – рассказывал он, разминая замёрзшие пальцы. – Споткнулся на мостовой у Почтового двора, чуть не упал. Выругался по-французски: «Русские и камни ровно класть не умеют, не то что флот строить!» А из его плаща выпало это…

Он протянул смятый листок с печатью – двуглавый орёл с мечом в лапах.

– Голштинский герб! – воскликнул Тихон. – Они же со шведами заодно…

Я сжал бумагу. На обороте виднелись буквы: К.Л.П. – те же, что в Уставе.

Сегодня на уроке тактики Ришелье, как всегда, придирался:

– Мсье Щепочкин, если противник укрылся за рифами…

Я отвечал, но мысли были о загадке. Вдруг он прервал:

– Вы словно в тумане. Не пора ли вернуться в кузню?

После занятий Иван нагнал меня у арсенала:

– Отец пишет, что в Сенате спорят о «перераспределении средств» и о «сокращении флота». Если Ришелье доберётся до Устава… если найдёт повод…

Он не договорил, но мы оба поняли: наследие Петра висит на волоске.

Ночью мы собрались в кладовой. Тихон разложил карты:

– «К.Л.П.» – это места: Котлин, Ладога, Петергоф. В Уставе Пётр связал их метками.

– Петергоф? Там же дворец Петра! – Артем засвистел и тут же осекся. – То есть теперь Екатерины Алексеевны.

– Может там есть тайный док? – предположил я.

Тихон нашёл в архиве чертёж: сеть подземных ходов под Петергофом, помеченных как «Резервный путь. 1714».

– Пётр строил их на случай осады… – прошептал он. – А ещё – упоминание о «Тайфуне». Что это?

План:

1. Проверить Котлин – найти связь с «Элефантом».

2. Изучить Ладожский склад – возможно там будут подсказки.

3. Петергоф – последняя точка. Но как туда попасть?

4. Узнать что такое Тайфун.

Мы уже собирались расходиться, когда в коридоре скрипнула дверь. Шаги – чьи-то тяжёлые, незнакомые. Артем притушил свечу.

– Стойте… – прошептал Тихон. – Кто-то идёт.

Мы затаились. Тени за дверью замерли, будто прислушиваясь. Потом – шёпот на ломаном русском:

– Здесь были… Надо доложить.

Михаил Щепочкин

P.S. Почему незнакомцы ходят по Академии ночью, как по своему дому? Артем рвётся в бой, Тихон советует осторожность. А я… будто вижу цепь, которую Пётр сплел из этих мест. Надо соединить звенья.

Глава 11

22 марта 1725 года

Вчера хоронили Петра Великого. Весь город стал чёрным. Даже солнце спряталось за тучами, а Нева, скованная льдом, молчала – лишь треск промёрзших досок под ногами нарушал тишину.

Траур начался на рассвете. Нас, гардемаринов, поставили у Адмиралтейства – в шеренгу с факелами белого воска. Их было больше десяти тысяч, эти огни, будто звёзды, упавшие на землю. Артем шептал: «Смотри, Мишаня, факелы-то не гаснут… Сам Пётр, наверное, ветер усмирил».

Ровно в час грянули пушки. Сердце ёкнуло – так начинался путь императора в вечность. Через Неву, скованную льдом, протянули наплавной мост, затянутый чёрным бархатом. Ледяные глыбы под ним потрескивали. Песок и рубленая ель хрустели под ногами процессии. Каждую минуту грохотали залпы с крепости, и колокола гудели по всему Петербургу, оплакивали и прощались.

Шествие двигалось как живая карта империи:

– Впереди шли гвардейцы с алебардами, обвитыми чёрным крепом. За ними – Александр Меншиков, светлейший князь, бледный, но непоколебимый, будто скала. Рядом шагал Яков Брюс, учёный и генерал, с лицом, застывшим в скорби.

– Пажи несли гербы провинций. Наш тульский – с молотом и шпагой – мелькнул вдалеке, и я вытянулся, будто отец смотрел на меня.

– Лошадь Петра, Лизетта, шла с бело-красным плюмажем. За ней, в чёрном вдовьем покрывале, ехала императрица Екатерина. Рядом – юная Елизавета, дочь Петра, с лицом, скрытым вуалью, но плечи её дрожали.

Потом несли два гроба.

Первый – цесаревны Натальи, любимой дочери Петра, умершей всего через месяц после отца. Над ним качался балдахин, а впереди несли её корону, малую, но сияющую. Люди шептались: «Она теперь с отцом, на небесах…».

А потом – Он.

Гроб Петра везли на колеснице, запряжённой восьмёркой вороных в чёрных попонах. Над ним сиял балдахин из золотой парчи. Перед гробом шли маршалы с мечами, а за ними несли регалии: скипетр, державу, короны Казанскую, Астраханскую… Александр Нарышкин, наш директор, шёл рядом, сжимая в руках «Морской устав» – будто клялся Петру продолжить дело.

Духовенство пело «Со святыми упокой», но ветер рвал слова. Я думал о том, как Пётр когда-то приезжал в нашу тульскую кузню, требовал новые пищали для армии. Тогда я, пацан, спрятался за мехами, а он кричал отцу: «Давай, Щепочкин, ковать победу!».

Когда процессия скрылась в Петропавловской крепости, грянул последний залп. Лёд на Неве глухо застонал, будто прощался. Тихон сказал: «Теперь мы – его флот».

Михаил Щепочкин

P.S. Ночью снилось: Пётр встаёт из гроба, хватает меня за плечо: «Когда, Мишка? Море ждет!». Проснулся в поту. Надо ехать в Котлин. Пока еще лед стоит.

Глава 12

27 марта 1725 года

С тех пор, как Петра перенесли в Петропавловскую крепость, город изменился. Над Зимним дворцом теперь развевается штандарт Екатерины Алексеевны – нашей новой императрицы. Говорят, Меншиков, как тень, следует за ней, убирая всех, кто шепчется против её власти и его самого. Вчера арестовали трёх офицеров Семеновского полка – «за смуту». Артем, услышав, шутил: «Теперь и Академию проверят, не завелись ли тут крамольники?»

В кладовой, где мы собрались, пахло сыростью и тревогой. Артем выложил на ящик краюхи хлеба, Тихон принёс карту, испещрённую пометками. Даже крысы притихли, будто слушали.

– Ришелье вчера ночью опять шарил по коридорам, – прошептал Тихон. – Но как он избегает караулов? Кто-то из наших ему помогает…

Я кивнул:

– В Академии есть предатель. Иначе как объяснить, что чужие свободно ходят по ночам?

Артем хмыкнул:

– Может, повар? Он вечно пялится на мою селёдку.

– Или кто-то из наставников? – добавил Тихон. – Лефевр всё время бормочет о «недостойных учениках».

План составили быстро:

1. Котлин. Под видом учебной вылазки проверим «Элефант». Артем прихватит верёвки и крючья – вдруг понадобятся.

2. Ладога. Через две недели – поездка в Шлиссельбург. Там ищем ящики с клеймом «Т», как в Уставе.

3. Петергоф. Сложнее. Через месяц дворцовые слуги будут менять зимние украшения на весенние. Артем прикинется носильщиком, я – подсобником.

– А если предатель нас сдаст? – спросил Тихон, поправляя очки.

– Тогда сыграем в слепого котёнка, – усмехнулся Артем. – Скажем, что заблудились в тумане.

Город живёт в страхе и надежде. Екатерина щедро раздаёт милости сторонникам, а Меншиков, как паук, плетёт сети. Вчера видел, как из Академии увели профессора астрономии – старика Вольфа. Говорят, он критиковал «женское правление».

Михаил Щепочкин

P.S. Ночью слышал шаги за дверью. Выглянул – никого.

Глава 13

6 апреля 1725 года

Вчера капитан Григорьев ворвался в нашу казарму на самом рассвете, стуча сапогами по половицам:

– Подъём! Щепочкин, Ломоносов, Булавин, Долгорукий! Четверть часа на сборы. Во дворе, в полном костюме!

Мы метались, натягивая мундиры. Артем просыпал порох на Тихона, тот чихал всю дорогу до двора.

Раннее утро встретило нас ледяным ветром. Капитан Григорьев, закутанный в медвежью шубу, крикнул: «Стройся!»

Мы встали в ряд: я, Артем, Тихон и… Иван Долгорукий. Его присутствие резало глаза, будто ржавый гвоздь в новом парусе.

– Апрель уже. Скоро лёд сойдёт. Вам нужна практика. Сегодня – ледовая навигация на Финском заливе – рявкнул капитан.

Мичман Свешников, стоявший рядом с капитаном, раздал нам буравы, сухо добавил:

– Каждые пятьдесят шагов – замер. Синий лёд держит, белый – смерть. Трещины у торосов – обходите полукругом.

На льду залива нас разделили. Григорьев указал на юг, в сторону Петергофа:

– Свешников, возьмите Ломоносова и Булавина. Идите к южным фортам. Мы с Щепочкиным и Долгоруким останемся у Кроншлота.

Лёд под ногами скрипел и трещал, словно предупреждая об опасности. Григорьев шёл впереди, объясняя на ходу:

– Ледовая навигация – не детская забава! Толщину замеряй каждые пятьдесят шагов, смотри на цвет – синеватый крепче. И не вздумайте отставать!

Долгорукий шагал рядом со мной, лицо скрыто ворохом шарфа. Я ждал колкостей, но он молчал. Лишь раз обернулся:

– Щепочкин, не провались. В Туле льда-то не видел?

– А ты в Париже по Сене катался? – огрызнулся я.

Он фыркнул, но продолжил идти.

К полудню на горизонте вырос силуэт форта Кроншлот. Григорьев указал тростью:

– Здесь Пётр шведов громил. Теперь здесь гарнизон. Работать!

Мы подошли к ржавым обломкам «Элефанта», торчавшим из снега, как кости великана. Лёд у затонувшего корабля был толще, синеватый, с трещинами.

Я сверлил буравом, Иван записывал:

– Шесть футов… Хватит, чтобы выдержать пушку.

– Не пушки ищем, – пробормотал я.

– Знаю что вы ищите, – он внезапно наклонился, смахнув снег с обледенелой доски.

– Смотри!

– Что? – я наклонился.

– Это латынь. Taurus Navigatio Imperii – «Императорский корабль-бык». Первый в серии…

Под слоем льда виднелась железная скоба с клеймом: «TNI». Сердце ёкнуло. Долгорукий вытащил лом:

– Держи бурав. Будем долбить.

Лом ударил о лёд.

– Ты вообще понимаешь, что мы делаем? – спросил Иван, вытирая пот. – Если это измена…

– Пётр не изменял, – резко оборвал я. – Он строил будущее. А ты? Твой отец в Сенате только и делает, что пирует.

Долгорукий стиснул зубы:

– Отец… Отец считает Петра безумцем. А я… – Лом снова вонзился в лёд. – Хочу понять кем он был.

Лёд треснул, открыв люк с заржавевшим замком. Иван выругался:

– Без пороха не открыть.

– А если так? – я достал из кармана кузнечный гвоздь, подарок отца.

– Кузнечное отродье… – усмехнулся он, но помог поддеть замок.

Люк скрипнул. Внизу зияла чернота. Внезапно Иван схватил меня за плечо:

– Глянь туда, где капитан стоит!

Я заметил силуэт в плаще далеко за спиной Григорьева. Незнакомец опирался на трость, будто наблюдая.

– Капитан! – закричал я, но ветер заглушил голос.

Вьюга налетела белой стеной. Григорьев рванул нас к форту:

– Бегом! К форту, живо!

На полпути к нам присоединились Свешников, Артем и Тихон. Мичман волок Тихона, споткнувшегося о торос:

– Держись, гардемарин!

У ворот форта часовой в медвежьей шапке поднял пистолет, в другой руке – саблю:

– Стой! Пароль?

– Чёрт с паролем! – Григорьев протянул ему бумагу с печатью. – Капитан Григорьев из Морской академии, с гардемаринами. Впустите на ночь!

– Без приказа коменданта не велено, – буркнул часовой, но разглядев печать, кивнул. – Ладно. Только в караулке ночевать будете.

Форт гудел, как улей. Солдаты таскали ядра, чистили пушки. В караулке, пропахшей дымом и сапогами, нам указали на лавки. Артем тут же завалился спать, Тихон дрожал у печки.

Григорьев ушел к коменданту, а я подошёл к узкому окну. Вьюга усиливалась.

– Тот силуэт… – Иван встал рядом. – Он шёл за нами от «Элефанта».

– Шпион?

– Или убийца.

Ночью вьюга выла, как зверь. Мы с Долгоруким дежурили у окна.

– Почему ты здесь? – спросил я. – Мог бы в Париже пиры устраивать.

Он помолчал:

– Пётр взял меня в Академию против воли отца. Сказал: «Ты либо станешь человеком, либо сгниешь».

– И?

– Не решил ещё…

Михаил Щепочкин

P.S. Чертежи под «Элефантом». Завтра вернёмся. Если успеем до Ришелье…

Глава 14

22 апреля 1725 года

Вьюга заперла нас в форте на целую неделю. Кроншлот, деревянный страж залива, скрипел под напором ветра, погружаясь с снежную пучину. Солдаты ворчали: «Не шведы, так метель – всё одно война», но мы, гардемарины, понимали – для нас это испытание.

Форт, построенный на рукотворном острове, был прост и грозен:

– Стены из дубовых брёвен, почерневших от времени, стянутых железными обручами. На бастионах – 12-фунтовые пушки с клеймом «Олонец, 1710». Артем, погладив холодный ствол, пробормотал: «Из таких Пётр по шведам лупил».

– Гавань, выстроенная в прошлом году, теперь вмёрзла в лёд. У причалов – две рыбацкие лодки и бот коменданта, закованный в ледяной панцирь, будто древний драккар.

– Казармы с низкими потолками. На стене – углём начертано: «Здесь ночевал Пётр. 1704». Солдаты играли в кости, но при нашем входе вскочили, как натянутые струны.

Вечером 12 апреля комендант форта, майор Игнат Греков (коренастый, с лицом, изрубленным шрамами), позвал нас в свою светёлку. На дубовом столе – уха из судака, ржаной хлеб и глиняный кувшин с мёдом.

– Садитесь, орлы! – Греков разлил мёд по кружкам. – Расскажу, как мы тут Карлу XII зубы ломали!

Его голос оживил прошлое:

– 1704 год. Мне тогда едва двадцать стукнуло, – начал он, погладив шрам на щеке. – Шведы, как крысы, нагрянули – 5 фрегатов! Всего больше 10 кораблей пришло. А у нас – деревянные стены да пушки, что Пётр из глухих заводов приволок. Сам царь примчался, кричит: «Дайте им жару, братцы!»

Он стукнул кулаком по столу:

– Первым залпом флагману мачту снесло! Шведы в панике, а мы картечью по палубам… Залив вокруг алый стал, чайки мясо клевали.

Тихон, бледнея, спросил:

– А в 1705-м? Говорят, они Котлин почти захватили.

– Да, в тот раз очень жарко было! – Греков усмехнулся. – Шведы большой десант на остров высадили, но Федот Толбухин им не дал опомнится. Разбил всех прямо на берегу косы.

После ужина мы поднялись на бастион. Ветер немного стих и нам удалось немного осмотреться. Греков указал на темнеющий горизонт:

– Вон их «Элефант». Пётр велел не трогать: «Пусть лежит тут – пусть все помнят».

То, что произошло дальше я помню как в бреду…

Бой начался с предательства. Свешников, наш мичман, оказался змеёй под камнем. Когда мы поднимались на бастион, он ускользнул и открыл ворота форта. Мы увидели его в свете факелов – стоял среди нападавших.

– Артем! – заревел я, хватая лом. – Нас предали!

Один из нападавших метнулся к арсеналу. Тихон попытался преградить путь, но незнакомец ударил его эфесом шпаги в живот. Артем, как рысь, прыгнул на него сзади, сбил на лед. Они катались, ломая друг другу пальцы, пока я не всадил лом в щель между доспехами нападавшего.

– Тихон схватился с двумя громилами, зажав их в угол у казармы. – Григорьев рубил саблей, прикрывая нас: «К стене, щенки! Не дать прорваться!»

– Иван Долгорукий… да, он бился как дьявол, оттесняя врагов обратно к воротам форта.

Внезапно из вьюги вынырнул Ришелье. Его трость сверкнула клинком:

– Мсье Щепочкин, вы опоздали. Вам конец!

Я бросился вперёд, но француз ловко парировал мою шпагу. Его удар скользнул по рукаву, оставив кровавую полосу.

– Мсье Щепочкин, вы упрямы как мул. Отдайте книгу, и я оставлю вам жизнь.

– Тула кузнецов не сдаёт! – я рванул вперёд, но его шпага вонзилась мне в грудь.

Боль ослепила. Я упал на колени, зажимая рану. Ришелье наклонился, вырывая сумку с Уставом:

– Прощайте, глупец…

Выстрел грянул как гром. Пуля пробила руку Ришелье. Он закричал, выпустив мою сумку. За его спиной стоял Иван с дымящимся пистолетом:

– Не смей трогать моих товарищей, тварь!

Наёмники отступили, унося раненого Ришелье. Свешников лежал мёртвый у ворот – Артем проломил ему череп ломом.

Вьюга стихла на утро после нападения. Лёд трещал, но хорошо держал. Григорьев сам вёз меня на санях в Петербург, прикрывая тулупом:

– Держись, кузнец. Ты ещё корабли ковать будешь.

В госпитале монахиня промыла и зашила обе мои раны. Говорит, повезло – на полсантиметра левее, и сердце бы проткнул.

Артем принёс весточку:

– Мы вернулись к «Элефанту». В трюме лежит железный ящик. Тихон говорит, там могут быть чертежи. Ящик со странными знаками на крышке. Но вытащить его не смогли. Наверно и Ришелье не смог…

Иван заходил сегодня. Стоял у двери, мялся:

– Щепочкин… я…

– Спасибо, – перебил я. – Долг верну.

Он кивнул и ушёл, оставив на столе ключ с гравировкой "Ладога. Шлюз №5".

– Нашел в кармане Свешникова.

Михаил Щепочкин

P.S. Неделя после ранения, а рука еще дрожит. Чернила растекаются по бумаге, как кровь тогда на снегу. Но я жив – и это главное.

Глава 15

6 мая 1725 года

Возвращение в казармы после госпиталя напомнило мне, как в детстве я забегал в отцовскую кузню после долгой болезни – тот же запах металла, смолы и чего-то родного.

Артем, завидев меня, чуть не снес дверь:

– Ж