Дорога туда… 1 том Сила Медведь

Это событие произошло первого февраля. Первого февраля не стало матери. Второго её похоронили, не стали хоронить вечером, хотя могли. Им-то что, это же нечестивые. И сразу после сжигания Антоний пошёл на стену, чтобы вновь влиться в привычный ритм жизни. И чувствовал он пустоту и понимал, что рано или поздно должно было это случиться. И ощущал себя вроде как свободным, теперь он может делать всё, что угодно, и в тот же момент стыдился своего осознания. Укорял себя за то, что думал так. И всё время оправдывался перед собой, что не хотел смерти матери. Знал, что так оно на самом деле и было, какой ребёнок желает смерти своим родителям, однако мучило Антония то, что не смог спасти мать, не смог продлить её дни.

– Следующий выходной я у тебя заберу, – важно сказал Старший. Он Антонию не нравился. Слаб физически, слаб морально. Очень услужлив, в постоянном страхе перед старшими, спину гнёт, что ездить в туалет на нём можно. Впрочем, он и не против кого подвезти. Очень любит деньги. Имеет двух любовниц, и они ему порой подкидывают деньги, а не он им. Одним словом альфонс. На них он покупает дорогую выпивку и цветы жене, которая и знать не знает про любовниц. Ей некогда таким заниматься, потому как имеет она тоже любовника, и растит шестерых детей. Этот человек в представлении Антония был настолько ничтожным, что ему и подчиняться было скверно. Но другого выбора не было. Антоний научился не видеть своего непосредственного начальника и слушать только самое важное. Про выходной было важно, но он знал, что так и будет.

– …если раскидываться выходными, – продолжал вещать Старший, а Антоний пропускал целые предложения мимо ушей, лишь изредка вычленяя слова. Всё, что надо, он уже услышал. – …так что советую. И ещё, та лачуга, в которой жила твоя мать, теперь твоя личная собственность. Сходи в администрат и заполни бумаги. Но это потом, когда будешь выходной.

Старший осёкся, глянул куда-то поверх плеча Антония. Антоний был высоким, но Старший уступал ему лишь несколько сантиметров. Впрочем, это всё, что в нём было достойного. Остальное, жировая масса. Антоний не оглянулся, однако вытянутое лицо Старшего сказало ему о том, что к ним шёл кто-то важный. И вот до этого купавшийся в своей важности и значимости человек вдруг осветился неприятным лицемерием и кинулся мимо Антония и остальных храмовников, и заискивающе начал тараторить. Вычленяя важное из его многочисленной трескотни, Антоний понял, что явились от самого верховного архиепископа.

– Ты, – ткнул в него человек, который неожиданно возник по правую руку. Антоний сморгнул и, слегка удивившись, глянул на невысокого, чуть полноватого клирика. – За мной.

– Ах, ну что же вы, достопочтенный, – лебезил Старший, идя за клириком, который был чрезмерно важным и от этой чванливости становилось тошно. Антоний не долго думал: идти за клириком или нет. Но уже через несколько ударов сердца, решил пойти, хотя Старший разрешения не давал. Но кто такой лицемер-старший и кто такой клирик, у которого не только на спине был знак, но и на лице было написано, что он из личного услужения самого архиепископа. – Прошу вас… – вырывал из бредней отдельные фразы Антоний. – Не проходите мимо. Пройдите и посмотрите на мою работу… пушки вот покрасил… лично в руки взял кисть…

– Верховный архиепископ вызвал к себе твоего человека, Старший. Имя ему Антоний Мусульиос, – остановившись, соизволил повернуться к бледному Старшему священнослужитель, важно вздёрнув подбородок. – А ты ступай. Мне некогда смотреть вверенные под твою опеку территории. У меня важное дело доставить этого человека к великому архиепископу. И как можно скорее. Ты меня тормозишь.

– Ох, простите мою наглость, о… – И Старший рухнул на колени, сложа руки в молитвенном жесте. Священнослужитель, который очень спешил, некоторое время постоял на месте, как если бы он был богом. Кто же откажется от коленопреклоненного? Из них, никто. А Антоний продолжал быть отстранённым, вот только вид непосредственного начальника ни капельки не радовал. Презрение так и норовило вылезти на лицо, исказив его маской отвращения.

И только через несколько секунд клирик пошёл дальше, и Антоний за ним, глянув напоследок на Старшего, который, перехватив его взгляд, сурово скривился и махнул рукой, мол, ступай. И Антоний больше не оборачивался, лишь задал себе запоздалый вопрос: зачем он Кириллу понадобился?

Конечно, в роскошной повозке ехать Антонию никто не позволил, но клирик видно и правда очень спешил, потому ему подали коня. Оседлав норовистого скакуна, Антоний поспешил за повозкой, и сопровождали его храмовники из личной охраны его святейшества.

Во дворец, в котором проживал верховный архиепископ и его личный клир, проводил тот самый священнослужитель, после того, как неспешно и вальяжно выкатился из повозки. Антоний уже успел спешиться и отдать лошадь подлетевшему конюшему. Не глядя на Антония, клирик повёл его большим двором, где росли изысканные фруктовые деревья и где высокие и нет кустарники были подстрижены в виде фигур животных.

Перед тем, как ступить на длинную с колоннами и высоким потолком террасу, клирик остановился. Важно повернулся. Окинул взглядом Антония, остановился на его сапогах с высоким голенищем. Некоторое время смотрел на них, думал. Антоний не мешал, решил так: скажет разуться – разуется. Велика важность.

В конце концов, клирик решил для себя важную, как думалось Антонию, задачу и, отвернувшись от него, снова пошёл, теперь уже петляя коридорами и террасами, а затем поднимаясь по ступеням и выходя в просторный коридор, залитый ярким, утренним солнцем.

Антоний продолжал идти следом и молчать, стараясь не глазеть по сторонам. В этом дворце он первый раз и от злата, коим были украшены колонны, стены и картины кружилась голова. Настолько здесь было всё дорого и богато, что хотелось сорвать вон ту занавеску из парчи и сбежать с нею, чтобы продать на рынке и на вырученные деньги… Мысли унизительные и гиблые, Антоний от них тут же оттолкнулся, и теперь уже удивлялся тому, зачем людям такие золотые коридоры? Ведь всё золото, что было тут, казалось бессмысленным. Оно никого не кормило, никого не одевало, никому жизнь не продлевало. Просто являлось ниткой, которой были вышиты гобелены, краской, что наносилась на рамы картин и на сами картины…

Перед высокими двустворчатыми дверями, у которых стояли стражи, клирик жестом приказал Антонию остановиться и побыть тут. Затем просочился в приоткрытую дверь, словно мышь, и некоторое время находился за ней. Антоний стоял на месте, никуда не отходил, никуда не поворачивался и с важными стражами разговоры не заводил. Просто ждал. И когда священник вышел и махнул ему рукой, последовал за ним. Оказавшись в просторной, богатой, залитой светом комнате, Антоний сразу же опустился на одно колено, склонив голову на грудь. Как он и думал, его привели в личные покои верховного архиепископа Кирилла.

Некоторое время Кирилл ничего не говорил, Антоний, прежде чем опустить голову заметил, как тот кормил большого сокола, что сидел на жерди у высокого окна. Сам Кирилл был одет в домашнюю тунику, что спадала до самого пола, а сверху в лёгкую и просторную мантию жёлтого цвета. Голова не была покрыта и жидкие седые волосы были стянуты в тонкий мышиный хвостик сзади. Но несмотря на дряхлый вид, Кирилл был довольно бодр и явно старческим бессилием и слабоумием не страдал.

– Тебя зовут Антоний Мусульиос, – заговорил через некоторое время архиепископ сильным, густым голосом. Он отошёл от жерди, на которой сидел сокол. И тот вспорхнул и вылетел в открытое окно.

– Да, ваше преосвященство, – отозвался ровным голосом Антоний. Никакого благолепия или же страха он не испытывал. И не потому, что не верил, и не потому, что не мог знать, по какому поводу его позвал сам верховный архиепископ, а потому что точно знал, ничего страшного с ним не случиться, а даже если и случиться, выживет. Ему напророчили долгую и светлую жизнь.

– Мусульиос – солдат, – проговорил Кирилл, будто пробуя на вкус его прозвание или же второе имя. Антоний ничего не ответил, и Кирилл, который не ждал от него ответа, продолжил: – И как тебе служиться, иноземный сын?

– Хорошо, ваше преосвященство, – коротко ответил Антоний.

– И всё?

– Еда есть, крыша над головой есть, одежда есть. Что ещё нужно нечестивцу-чужеземцу?

– Разве больше ничего? – продолжал допытываться Кирилл.

– Поверьте мне, ваше преосвященство, – попытался вложить в густой басистый голос, разлетавшийся под сводами высокого потолка Антоний добросердечную мягкость, как если бы говорил с понравившейся девкой. – Божьему рабу ничего более и не надо.

– Какая досада. – Антоний не видел, но был уверен, что Кирилл скривился. – Есть же люди на нашей земле, которым ничего более гроша и не нужно. Встречаешь таких и диву даёшься. И сразу становиться ясно, что не испорчен до конца мир теми, кто жаждет много денег. Кто осквернён богатством и видит лишь золото в своём кошеле, даже когда спит.

«Это он про себя, что ли?» – подумал мимолётно Антоний, продолжая стоять на одном колене и в этот момент вспоминать всю помпезность оставшегося за дверьми коридора. Впрочем, личные апартаменты архиепископа выглядели не беднее.

– Людей много, ваше преосвященство, – поддакнул лениво клирик, будто это было по плану, вот именно здесь вставить свои четыре слова. – И среди сброда и черни найдётся достойный муж, который, так же, как мы, не обременяет себя златом.

«Он это серьёзно или шутит»? – на миг задумался Антоний и даже немного нахмурился. Но потом вспомнил перед кем он стоит и тут же вернул себе подобострастие, ибо без него сейчас было нельзя. Приходится играть роль до конца.

– Скажи, брат Антоний, – продолжил неожиданно клирик, после того, как они с Кириллом помолчали несколько секунд. Антоний напрягся, наконец, они дошли до сути. И пусть весь предыдущий разговор не продлился и трёх минут, он уже порядком наскучил. – Готов ли ты во имя Единого Бога нашего и Матери его Священной Марии Святой совершить геройский поступок и покарать грешника и еретика, посмевшего осквернить нашу землю?

– Готов, – не моргнув глазом и даже не дав себе секунды на размышление, сказал Антоний.

– А готов ли ты оголить меч, вынуть его из ножен, и ничего и никого не боясь, пойти против нечисти, что сильна, и оттого грешна в своём существовании?

– Готов, – повторил ещё более пылко Антоний.

– А готов ли ты срубить этой нечисти голову и тем самым защитить людей, которые никогда тебе не были родными по крови, ведь ты с другой земли, брат Антоний?

– Готов! – и Антоний ударил себя кулаком в грудь. Не сильно, но веско.

– Какой горячий настрой, – проговорил Кирилл, и на мгновение Антоний задумался, а не перегнул ли палку? – Меня радует твоя горячность. Молодость именно тем и хороша, что ты не даёшь себе времени и возможности подумать. Совершаешь поступки и становишься героем. Старость уже не та. Прежде, чем сделать шаг, подумаешь сто раз, а если не найдёшь ответа, поостережёшься делать этот шаг.

– Ваше преосвященство, в этом есть мудрость, – подлизал жопу клирик, однако Антоний и с тем, и с другим согласился.

– Какой у тебя рост, юноша? – спросил верховный архиепископ, и Антоний ощутил острый взгляд волка.

– Сто девяноста два сантиметра, ваше преосвященство.

– Ты медведь, – продолжал Кирилл.

– Да, – коротко отозвался Антоний.

– Я вижу в тебе и силу, и стать. Тебя будто слепили. В Византии есть медведи, но ты развит по-другому. Русы они есть русы, сила неимоверна. Как ты относишься к Византии, брат Антоний?

– Это моя родина. Здесь моё сердце. Я родился в Светлорусийском государстве, но в три года с матерью переехал в Османию. А позже уже в Византию. Два дня назад моей матери не стало, но для себя я давно решил, что останусь здесь. Здесь будет моя родина. Византия – моя страна. – И он снова пылко ударил себя в грудь кулаком. Чуть грудную клетку не сломал.

– Соболезную о матери твоей. Единый Бог наш Всемогущий принимает каждую заблудшую душу и прощает ей грехи, если она исповедалась перед смертью.

– Да, – нагло, не краснея, соврал Антоний.

– Мне твой настрой нравится, – повторил верховный архиепископ, и Антоний не мог сказать, рад на самом деле он был его горячности или нет. – Что помнишь о Русии?

– Ничего. Мне было три года. Моя память пуста. Османия оставила тоже неприятный след.

– Но тут ты проживал с матерью в лачуге, – вступил в разговор клирик.

– Здесь я нашёл место, где служу богу. Меня приняли в крестоносцы и не спросили с меня за это ни гроша. Мне дали еду и крышу, отдельную от той, где проживала мать, мне дали одежду и будущее.

Некоторое время священники молчали, и Антоний тоже молчал. Сейчас он был уверен, что не перегнул, ему казалось, что они смотрели друг на друга и молча совещались.

– Ты когда-нибудь участвовал в «живой охоте»? – вдруг спросил клирик. Как будто они не знали ответ на этот вопрос. Знали, конечно, просто проверяли.

Антоний ответил сразу:

– Да. Три года назад.

– Значит, ты должен понимать, что это такое и помнить правила охоты.

– Я помню и понимаю.

И снова клирик замолчал, и Кирилл не думал вступать в разговор вновь. Антоний ждал, а потом клирик разрешил ему встать и позволил идти. Уже выйдя в коридор, Антоний вынужден был остановиться. Его провожатый вышел следом за ним и опять повёл по богатому коридору, затем по лестнице и террасам, после остановился во дворе и подозвал послушника. Тот бросился к нему, словно верная собачонка. Посмотрел блестящими глазами, наверное ожидал косточку.

– Завтра за тобой придут. Сейчас иди отдыхай. И ночью тоже, – сказал Антонию священнослужитель.

– Прошу прощение, у меня сейчас тренировки, – осмелился высказаться Антоний. Нет, он не боялся, просто решил таким образом уточнить. А то мало ли, придёт сейчас в храм, а Старший на него насядет. А ему вроде как сам верховный архиепископ разрешил отдохнуть.

– Что я сказал, то и делай, – важно ответил клирик, затем махнул рукой и, развернувшись, пошёл прочь. Послушник провёл Антония до ворот, затем быстро удалился. Да, сюда Антоний приехал на коне, а отсюда пойдёт пешком. Впрочем, теперь торопиться было некуда, да и солнце спряталось за тучами. С моря задул лёгкий ветер, обещая дождь.

Некоторое время он стоял за высокими воротами дворца, то на небо смотрел, то подставлялся ветру, смотрел на людей и редкие мимо проезжающие кареты, повозки и торопящихся куда-то почтовиков. Смотрел на дома, что красивыми, остроконечными крышами уходили высоко в небо. Они были многоэтажные, богатые и красивые. Смотрел на большую, сверкающую витринами однако скромно приткнувшуюся на углу улицы булочную, из которой одурманивающие пахло свежей выпечкой. Не долго думая, Антоний прошёл к булочной, купил хрустящую, из пшеничной, белоснежной муки булку, и чувствуя себя свободным и не по праву счастливым, направился на запад, в сторону храма, жуя купленную сдобу…

1 часть. Глава 1

Морозень 1493 год от К.С.

Славорусия, Большая Столица

Шёл одна тысяча четыреста девяносто третий год от Конца Света. Первый день морозня для последнего месяца зимы оказался ничем не примечательным. Обычным. Утром мороз продрал до костей, к обеду потеплело, вечером снова похолодало. Солнце – огромный красный диск, поднявшись из-за горизонта, сначала не весело коснулось земли, после растеклось алым заревом по верхушкам деревьев, затем, поднявшись выше, пожелтело и вроде как стало не по зимнему хорошо.

День был обычным, тёк не спешно. До обеда так вообще тянулся резиной. Ушедший ранним утром копать могилу Сила Могильщик, прихватив с собой кирку, лом и лопату, вернулся только через несколько часов. И с удивлением отметил, что время для чая ещё оставалось. К концу зимы мороз лез в землю, будто прячась от солнца, земля промерзала так, что и лом порой не брал. Посему выкопать пришлось не глубокую, впрочем мертвецу сойдёт, а люди уже давно перестали верить в приметы и перестали сохранять традиции. Впрочем пришедшая вчера к Силе бабка Настасья попросила и обряд соблюсти и скомороха на похороны позвать.

Сила обряды плохо знал. Именно те, что шли издревле, что были чёрт знает когда ещё до Конца Света. Но в рекламной брошюре, что они с Кощеем Скоморохом, братом, иногда раскидывали по городу, смело заявлял, что обряды знает и если надо похоронит по старым обычаям. Людям сегодняшним толком разбираться так оно было тысячу лет назад или нет и вовсе не досуг, потому появлялись на пороге избы Могильщика и Скомороха те, кому это казалось важным и соглашались без вопросов, веруя в то, что Сила сделает, как оно было.

Сегодняшнее время было страшное, то мертвецы по земле Славорусийской гуляли, то демоны, то упыри и оборотни, потому многие скидывали усопших на руки фирме, какая, например, была у Сидора Гробовщика, а те сжигали их в огромных ворожбеных печах, а потом скидывали прах и кости в огромную яму. И когда она наполнялась, закапывали её и забывали о них. Как и родственники. У тех людей даже креста наскоро сколоченного не было. И уже на следующий день ходили по тем местам другие люди, живые, и знать не знали, что там, вроде как, могила.

Сжигали вроде как тоже по обряду, совсем старому, но братская, тут же забытая могила, претила так, что Могильщик порой ругался по этому поводу с Гробовщиком, а тот отвечал, что за такие похороны много денег платят, и мёртвым всё равно, где и как лежать. Тут Сила с ним соглашался, ведь сгоревшие уже не встанут. Впрочем, если колдуна хорошего позвать, так он и прах подымет. К Силе приходили по обыкновению старики и платили мало. Впрочем, Могильщик много и не требовал.

После крепкого чая с бубликом, Сила вновь засобирался во двор. Нужно было укрыть дно телеги сеном, установить на неё гроб с покойником. Вчера вечером Сила забрал умершего у бабки, обмыл его хорошо, нарядил в чистые одежды. Причесал, подстриг старику бороду и усы, вплёл в скудные белые седины пару бусин из яшмы, бабка попросила. Оставил в специальной комнате, зажёг свечи, установил у основания икону, старуха принесла, мол веровал старик. Старуха всю ночь провела подле покойника, там же был и Кощей. Он пел песни, а бабка читала молитвы. На самом деле Сила не знал, как точно и чётко проводились обряды, да и стародавние времена – это всего лишь пересказ одного, потом другого, а затем третьего. И в итоге, уже никто не знает, где вымысел, а где правда. У Силы было три источника, и ещё родительские рассказы и маленькие традиции деревни, где он вырос, и все они говорили о разном. Посему Могильщик просто слепил из всего этого нечто своё – и это «своё» продавал.

Гроб выносили с Кощеем. Тот хоть и был тощий и сухой, как ветка сливы, но сил в руках брата было почти столько же, сколько сил в ручищах здоровенного Могильщика. Водрузив гроб на телегу – массивную, сбитую из брусьев самим Силой, на огромных колёсах, запряжённую двумя боевыми мёртвыми конями, Могильщик поднял бабку, чтобы та села на табуреточку, что стояла у гроба. Бабка сунула в гроб гребень старика, шляпу положила на руки, прикрыв их, затем очки, просунула в карманы штанов два медных рубля, на закрытые глаза положила два серебряных. Златогор, сосед, что всю жизнь прожил рядом со стариками, опустился на другой табурет, по другую сторону гроба. А Наташка с Кощеем остались за телегой. Наташка держала большой кулёк с лепестками цветов, а Кощей кулёк с рисом. Когда всё было готово, Сила взял под поводья коней и повёл их вперёд. Скоморох заунывно напевал песни, Наташка всхлипывала, как-никак дочь, пусть и не родная, любила отца крепко, старуха сидела молча и смотрела куда-то вдаль. На небе светило яркое солнце, и люди, что встречали процессию, останавливались и провожали незнакомого, а кто и знакомого человека в долгий путь. Сейчас, оказавшись в темноте, он находился там один, ждал когда появится звёздная дорога, что уведёт его в другой мир, а может вернёт в этот. Уже младенцем.

На небольшом кладбище чуть постояли у гроба, а затем заколотили крышку, опустили его в яму, и Сила закопал деда, водрузив крест, что вырезал сам. Всю ночь колупал на дереве имя, затем подкрашивал. Ещё не высохло, но главное за свежеокрашенное не браться. Получилось. Потом укрыл соломой могилу. Чёрт знает чей обычай, вроде тоже нашенский и старый, вроде как в первые годы после Конца Света так делали, а потом загрузились в телегу и поехали обратно. Могильщик довёз клиентов до дома, там помянул старика вместе с ними, затем уехал. Кощей остался. Сила ждать его не стал.

Время было шесть, когда Могильщик распряг мёртвых коней, поставил их в стойло. Кони мёртвые, им новая смерть ни почём, однако главное, чтоб не гнили. Колдовские чары – несколько накорябаных на бруске Кощеем рун их от этого спасали. После Сила пошёл домой. Хотелось погреться да помыться. Чаю тоже хотелось.

В общем, день ничем не оказался примечательным. Разве что вечером, когда Кощей притащился пьяный и завалился на чердаке, где впрочем всегда проживал, из громкоговорителя маленького хроникуса долетели две вести: Петрушка-кормушка вещал о том, что бог с неба упал и вроде как помер, а ещё Великий Князь Святогор отдал богу душу, ну и конечно же, нехорошо так пошутил, тому ли душу отдал, что упал или быть может другому. А если тому, тогда понятно отчего тот шлёпнулся с небес. До бога, конечно, мало кому дело было. Ну упал. С кем не бывает. Правда не так часто они падают, но всё же. А вот смерть Князя Великого, управителя Светлой Славорусии заставила задуматься.

Святогор худым был правителем. И вспомнить не о чем. Много пьянствовал, девок щипал за задницы, а то и за другие места, вёл праздный образ жизни и на Славорусию-матушку и на народ особого внимания не обращал.

Святогор был из Великих Князей и четвёртым ребёнком Игоря Воевателя, хорошего Великого Князя, о котором уже давно сложили песни и былины. В общем осталась из Великих, истинных правителей Светлорусии лишь дочь Игоря – Княжна Мстислава Затворница. Осталась одна, ибо старший брат её Борис давно в могиле, раньше отца сгинул, второй – Добромир пропал много лет назад, когда в поход на Османию пошёл, говорят, тоже умер, и вот третий, балагур и пьяница, игрок и паршивая овца в стаде, наконец, отправился в темноту. Ни у кого из детей Игоря Воевателя наследников не было, говаривали, что прокляла Игоря его же жена, которую он силой взял, а затем привёз на землю русскую. На самом деле силой Игорь её не брал, но привёз издалече, что Могильщику, как и многим не нравилось.

В общем ощутил Сила привычное волнение: пусть Святогор и был наихудшим правителем Великого государства, однако был мужиком. А Мстислава, которой по праву рода предстоит сесть на престол, баба. А бабы, по его суровому мнению, править не умели. Сила ничего не имел против Мстиславки, она глупой не была, по крайней мере тогда, когда он её встречал, и всё же…

Странно. Тут Могильщик задумался, протирая ветошью тарелки, что только что помыл – Святогор, ещё три дня назад пышущий здоровьем и весельем на празднестве очередного хрен-знает-какого-святого раздавал всем плюшки, с горки катался, хороводы водил, а потом к девицам побежал – вдруг помер. Не с неба же он упал, как бог. Помер, наверное, в своей постели. Или ещё где? И не важно где, это всё равно было неожиданно. Можно было бы подумать, что Петрушка-кормушка опять жуткие шутки шутит, есть у этого гнилого рта такая особенность, вот только не до такой же степени. Нет. Умер Святогор, чует Сила, помер.

Когда Могильщик завалился на широкую кровать, чтобы предаться блаженному сну, вдруг подумал о том, что не такой уж и обычный был этот день. А вот утро следующего стало совсем неожиданном. Мало того, что Кощей, встав рано, решил супу сварить и шумел так, что вся улица проснулась, так ещё, когда сели за стол, чтобы этого супа откушать, в дверь избы постучались. Кощей дал понять, что сам откроет. Могильщик, проглотив ложку супа, повернулся ко входу, чтобы лицом, а не спиной встретить гостя. Однако при появлении вестника желание отвернуться и продолжить трапезу оказалось настолько сильным, что Сила еле сдержался.

– Тут живёт Сила Медведь по крови и Могильщик по прозванию и Кощей Мрачный Жданец по прозванию и Скоморох по роду деятельности? – вопросил вестник, деловито задирая подбородок, будто он настолько важный гость, что его надо хлебом да солью встречать.

– Тут. Мы это, – проскрипел Кощей.

– Ваша бумажка? – протянул брошюру вестник так, будто это была и правда бумажка.

– Наша агитка, – кивнул Кощей.

– И точно по обрядам и традициям хороните? – продолжал важничать вестник.

– Точно, – отвечал Кощей.

– И скоморошите на похоронах тоже?

– Ага, – сдержал зевок Кощей, потирая ступнёй ногу.

– С медведем скоморошите да с песнями?

– Да, да, – почесал под правым соском Кощей.

– А…

– Слышь, вопросительный знак, ты по существу давай, – оборвал его Сила, недобро насупив брови, да глядя исподлобья. У него итак-то лицо было не подарок, некоторые даже пугались, а тут ещё насупился, словно голову вестнику примерился оторвать. Был Сила здоровым, бородатым мужиком. Оборотнем. Как раз-таки медведем. Не чета сухопарому, среднего росточка вестнику. – Кого? Когда? И куда? Остальное – детали, их обговорим когда надо будет.