Безмолвный пациент: комплект из 3 психологических триллеров

– Проходите, Тео. Садитесь.

В кабинете Диомидиса собрался весь руководящий состав Гроува. Кристиан и Стефани стояли, возле окна сидела Индира. Судя по строгости обстановки, можно было подумать, что меня собирались уволить. Диомидис уселся за свой стол и жестом указал на единственный свободный стул. Я послушно сел. Некоторое время профессор не говорил ни слова; он молча барабанил пальцами по столу, раздумывая, что и как сказать. Однако его опередила Стефани.

– Печальный инцидент, – сказала она, буравя меня глазами. – Очень печальный. Безусловно, мы все вздохнули с облегчением, увидев, что вы остались живы. И тем не менее произошедшее поднимает ряд вопросов. Во-первых, каким образом вы оказались с Алисией наедине?

– Это моя ошибка, – признался я. – Я попросил Юрия уйти. Ответственность за случившееся несу только я.

– На каком основании вы решили изменить установленный порядок работы с пациентами? Если б один из вас серьезно пострадал…

– Пожалуйста, не стоит излишне драматизировать, – перебил Диомидис. – На наше счастье, никто не пострадал. Пара царапин – еще не повод для судебного разбирательства. – Профессор махнул в мою сторону рукой.

– Вряд ли в данный момент приемлемы шутки, – с каменным лицом процедила Стефани.

– Какие шутки? Я совершенно серьезен. Тео, поведайте нам, что произошло?

Все в комнате уставились на меня. Решив, что следует обращаться к профессору, я произнес, тщательно подбирая слова:

– Алисия на меня набросилась. Вот, пожалуй, и все.

– Это очевидно. Но почему? Вы же ее не провоцировали?

– Нет. По крайней мере, осознанно не провоцировал.

– А подсознательно?

– Без сомнений, в какой-то степени Алисия на меня реагировала. Уверен, сегодняшний инцидент показывает, как сильно она нуждается в общении.

– Это, по-твоему, попытка общения? – засмеялся Кристиан.

– Да. – Я решительно кивнул. – Ярость – один из самых красноречивых способов общения. Остальные пациенты – живые мертвецы, которые тупо бродят туда-сюда, накачанные препаратами; они давно сдались. Но Алисия – нет! Сегодняшнее нападение – явное свидетельство того, о чем она не говорит вслух: боль, отчаяние, душевные муки. Алисия пыталась сообщить, чтобы я не отказывался от нее. Просила дать ей еще один шанс.

– Если без лирики, то пациентке снизили дозу и у нее снова снесло крышу, – заявил Кристиан. – А ведь я предупреждал вас, профессор, – сказал он, глядя на Диомидиса. – Я говорил, что мы сильно рискуем, снижая дозу.

– Серьезно, Кристиан? – не выдержал я. – Разве это не твоя идея?

Он лишь кинул на меня возмущенный взгляд. Как настоящий психиатр Кристиан не жаловал психоаналитический подход, рассматривая пациентов и их поведение исключительно с точки зрения биологии и химии. К лечению он подходил с чисто практической позиции, трижды в день скармливая Алисии горсть таблеток. Ледяной взгляд Кристиана недвусмысленно говорил, что обсуждать со мной лечение Алисии он не собирается.

Зато во взгляде Диомидиса я прочел некоторое сочувствие.

– Выходит, атака Алисии вас не сломила, Тео? – заинтересованно спросил он.

– Наоборот, я полон решимости!

– Очень хорошо. – Профессор кивнул с довольным видом. – Согласен, столь яркая реакция на вас стоит того, чтобы продолжать работу. Не сдавайтесь, Тео!

– Ни в коем случае! – не выдержала Стефани.

Диомидис продолжил говорить, словно ничего не произошло.

– Думаете, вы сможете разговорить Алисию? – спросил он, внимательно глядя на меня.

Я раскрыл рот, чтобы ответить, но вместо этого за моей спиной неожиданно раздался голос:

– Уверена, у него все получится. – Это была Индира.

Моя неожиданная союзница до сих пор не вмешивалась в разговор, и я почти забыл, что она тут.

– На самом деле, – продолжила Индира, – Алисия уже начала говорить. Она передала сообщение через Тео, сделав его своим доверенным лицом. Процесс пошел.

Диомидис кивнул. Некоторое время он раздумывал. Я догадывался, что происходит у него в голове: Алисия Беренсон – известная пациентка, и успешное лечение могло бы стать серьезным козырем в разговоре с управляющей компанией. Если б удалось показать явное улучшение в состоянии Алисии, мы получили бы отличный шанс спасти Гроув от закрытия.

– Сколько времени вам понадобится? – наконец спросил меня профессор.

– Сложно сказать заранее. Вы понимаете это не хуже меня. Процесс лечения всегда индивидуален. Полгода. Год. Может, больше. Возможно, лечение займет несколько лет.

– У вас шесть недель, – отрезал Диомидис.

Стефани вышла на середину комнаты и воинственно скрестила руки на груди.

– Я – управляющий Гроува и запрещаю…

– А я – руководитель клинических исследований Гроува, – жестко перебил ее профессор, – и это мое решение! Не ваше! Я беру на себя полную ответственность за все возможные травмы, от которых в ходе работы может пострадать наш терпеливый психотерапевт, – произнося последние слова, Диомидис весело мне подмигнул.

Стефани сверкнула на нас с профессором глазами, а потом, не говоря ни слова, вышла из кабинета.

– Так-так! Похоже, вы только что нажили врага в лице Стефани. Вот незадача! – Диомидис весело посмотрел на Индиру, а потом, посерьезнев, повернулся ко мне: – Шесть недель. Под моим личным контролем. Понятно?

А какой у меня был выбор? Конечно, соглашаться.

– Шесть недель. – Я кивнул.

– Вот и договорились.

Кристиан выглядел очень недовольным.

– Алисия не заговорит ни через шесть недель, ни через шестьдесят лет. Вы зря теряете время, – раздраженно выпалил он и вышел из кабинета.

Интересно, почему Кристиан был так уверен в неудаче? Впрочем, это лишь сильнее раззадорило меня.

6

Домой я приехал, едва держась на ногах от усталости. В прихожей чисто механически нажал на клавишу включения света, но ничего не произошло: лампочка перегорела. Мы давно собирались заменить ее на новую, да все руки не доходили. Я сразу понял, что дома никого нет. Было тихо – явление, совершенно не совместимое с Кэти. Я не хочу сказать, что у меня слишком шумная супруга, просто ее постоянно сопровождает какой-то звуковой фон: Кэти разговаривает по телефону, читает вслух роли, смотрит телевизор, слушает и подпевает каким-то неизвестным мне группам. Однако сейчас в квартире царила гробовая тишина. Я позвал Кэти. Тоже по привычке. Или уступая чувству вины, которое подталкивало убедиться в том, что я один, перед тем как согрешу.

– Кэти?

Никто не ответил. Я на ощупь пробрался в гостиную и зажег свет. Обстановка комнаты в очередной раз ошеломила меня, как это всегда бывает, пока не привыкнешь к новой мебели: новые стулья, новые шторы, непривычные цвета – красное и желтое вместо черного и белого. На столе стояла ваза с розовыми лилиями – любимыми цветами Кэти. Их навязчивый мускусный аромат уплотнял воздух, и становилось тяжело дышать.

Я взглянул на часы: половина девятого. Где же Кэти? Задержалась на репетиции? В театре готовили новую постановку «Отелло», которую продюсировала сама «Королевская шекспировская компания», однако дела пока шли не очень хорошо. Бесконечные репетиции изматывали актеров. Кэти сильно осунулась, выглядела более уставшей и бледной, чем обычно, постоянно мерзла. «Черт возьми, я все время чувствую себя больной. Сил нет», – жаловалась она. И это было заметно. Репетиции заканчивались все позже и позже. Бедняжка возвращалась домой в полумертвом состоянии и тут же валилась в кровать. Скорее всего, вернется через пару часов, не раньше. И я решил рискнуть: извлек из тайника горшочек с «травкой» и стал сворачивать косяк[16].

Я пристрастился к марихуане еще в университете и вскоре стал курить «травку» ежедневно. Существует масса теорий о возникновении зависимости. Пристрастие порождается разными причинами: генетическими, химическими, психологическими. Психоаналитик У. Р. Бион выдвинул термин «контейнирование»[17] (эмоциональная поддержка) для описания способности матери унять боль плачущего малыша. Запомните, младенчество – вовсе не период блаженства, а период страха! Новорожденные – это узники в страшном, непонятном мире; они толком не могут видеть. Собственное тело для них загадка. Ветер, холод, голод, движения внутренних органов неимоверно пугают, заставляя испытывать шквал эмоций. На малыша немилосердно обрушивается действительность. Младенец нуждается в матери, чтобы его успокоили и помогли понять, что с ним происходит. Получая от нее помощь и защиту, он постепенно учится справляться с эмоциональными и физическими состояниями самостоятельно.

Однако способность человека к самостоятельному переживанию эмоций напрямую зависит от того, получалось ли у его матери выполнять функцию этого самого «контейнера». Что, в свою очередь, зависит от ее собственной матери, и так далее. Если мама никогда не помогала новорожденной дочери переживать эмоции, то как последняя может научить тому, чего сама не умеет? Бедолаги, которых не научили переживать эмоции, обречены испытывать жесточайший стресс до конца жизни. Эти пугающие чувства Бион обозначил термином «безымянный ужас». Люди, страдающие от него, ищут источник эмоциональной поддержки вовне. Они любят пропустить рюмочку или затянуться косячком – чтобы снять напряжение, приглушить тревожность. Вот источник моей зависимости от марихуаны.

Я часто говорил Рут о марихуане. Я не желал бросать курить и удивлялся, почему сама мысль о расставании с «травкой» вызывала у меня панику. Рут объяснила, что принуждением и силой ничего хорошего добиться нельзя. И вместо того чтобы заставлять себя отказаться от курения марихуаны, лучше начать с другого. А именно – признать свою зависимость от нее. Осознать, что я не желаю или не могу бросить курить «травку». По мнению Рут, пока марихуана помогает мне, я не смогу от нее отказаться. А потом, когда необходимость в ней отпадет, я с легкостью избавлюсь от этого пристрастия.

Рут оказалась права. Когда я встретил Кэти, надобность в марихуане тут же отпала. Я испытывал настоящий кайф от влюбленности и не нуждался в искусственных стимуляторах. Мне очень повезло, что Кэти не курила «травку». Любителей марихуаны она считала слабовольными лентяями, которые жили на замедленных оборотах – ткнешь в такого, а вскрикнет он только через неделю. С тех пор как Кэти переехала жить в мою квартиру, я ни разу не курил «травку». Все случилось так, как и предсказывала Рут: стоило мне ощутить счастье и успокоиться, тяга к марихуане отпала само собой, как сухая грязь с ботинка.

Наверное, я никогда больше не притронулся бы к травке, если б мы с Кэти не пошли на прощальную вечеринку ее подруги Николь, которая уезжала в Нью-Йорк. Кэти сразу взяли в оборот ее коллеги из театра, а я остался в одиночестве. И тут ко мне подошел невысокий мужчина с отросшей щетиной и в очках ядовито-розового цвета.

– Затянуться хочешь? – спросил он, протягивая косяк.

Я уже хотел отказаться, но что-то меня остановило. Даже не знаю, что. Минутная слабость? Или подсознательное желание насолить Кэти за то, что сначала притащила меня на эту идиотскую вечеринку, а потом бросила одного? Я посмотрел вокруг. Кэти как сквозь землю провалилась. «Да пошло оно все!» – подумал я и поднес косяк к губам.

Первая же затяжка отбросила меня далеко назад. Как будто и не было никакого перерыва в курении. Все это время мое пристрастие к марихуане тихо пряталось в укромном уголке, терпеливо поджидая срыва, как преданный пес. Я не рассказал об этом Кэти и выбросил случившееся из головы. На самом деле я просто ждал подходящей возможности. И через шесть недель она представилась: Кэти на неделю улетела в Нью-Йорк к Николь. Без поддержки Кэти мне стало скучно и одиноко. И я поддался искушению. Контакты с прежним моим дилером были потеряны, а потому я решил отправиться на Кэмденский рынок.

Как только я вышел на нужной станции, в ноздри ударил запах марихуаны, смешанный с ароматами благовоний и жареного лука, идущими от торговых рядов. Я подошел к мосту рядом с кэмденскими шлюзами и стоял там, не зная, что делать дальше. Меня пихали и толкали нескончаемые туристы и подростки, снующие туда-сюда по мосту. Я начал рассматривать толпу. Здесь не было никого из «стареньких», а ведь раньше они стояли вдоль моста и подзывали желающих. Среди людей резко выделялись двое патрульных полицейских в ярко-желтых форменных куртках. Они двигались от моста по направлению к станции.

– Исес «травку», приятель? – раздался тихий шепелявый голос откуда-то снизу.

Я опустил голову. Рядом стоял человек очень невысокого роста. Сначала я принял его за ребенка – очень уж хрупкая и тоненькая была у незнакомца фигура. А потом мой взгляд упал на его лицо, изборожденное морщинами вдоль и поперек. Казалось, передо мной преждевременно состарившийся мальчик. Два передних зуба у него отсутствовали, что придавало дикции характерный свист.

– Исес «травку»? – повторил карлик.

Я молча кивнул. Карлик также кивком пригласил следовать за ним. Он протиснулся сквозь толпу, повернул за угол и вывел меня на заднюю улицу. Потом нырнул в старый паб. Зал был почти пустой, с тусклым освещением и грязными неопрятными столиками; пахло блевотиной и застарелым сигаретным дымом.

– Пиво заказы́. – Карлик махнул рукой в сторону барной стойки, которая высилась над ним, как неприступная скала.

Я нехотя взял ему полпинты. Мы уселись за столик в углу. Карлик украдкой огляделся и вытащил из-под стола небольшой сверток, замотанный в целлофановый пакет. Я осторожно передал ему деньги.

Добравшись до дома, я уже не сомневался, что меня обманули. Однако стоило развернуть упаковку, и в ноздри ударил знакомый едкий аромат…

…усталый и опустошенный, я приоткрыл в ванной окошко и выпускал туда дым. Но затягивался я слишком часто и слишком сильно, поэтому меня здорово накрыло – полный нокаут. Я так накурился, что еле передвигал ноги, будто брел сквозь густую жижу. Затем постарался замести следы, проделав весь ритуал: побрызгал в ванной освежителем воздуха, почистил зубы, принял душ и, с трудом дойдя до гостиной, в изнеможении рухнул на диван.

Огляделся в поисках пульта от телевизора, но нигде его не заметил. А потом увидел, что на кофейном столике из-за открытой крышки ноутбука Кэти торчит краешек пульта. Я потянулся к пульту, однако «трава» настолько затуманила мой мозг, что ноутбук полетел на пол. Я вернул его обратно и открыл крышку. От моих действий экран ноутбука ожил: Кэти просматривала почту и не вышла со страницы. По какой-то причине я продолжал пялиться на страницу с электронной почтой жены. Меня как будто загипнотизировали. Ее почта притягивала к себе мой взгляд, манила. И я никак не мог отвернуться. Вдруг глаза выхватили часто повторяющиеся в заголовках писем слова «сексуальный» и «шлюшка». Писем оказалась целая вереница, и все от некоего «ХУЛИГАНА22».

И зачем я полез дальше! Почему не встал с дивана и не ушел?

Я навел мышку на самое свежее письмо и открыл.

Re: маленькая мисс шлюшка

От: Катерама_1

Кому: ХУЛИГАН22

Еду в автобусе. Дико хочу тебя. Кожа пахнет тобой. Чувствую себя грязной девчонкой. Целую.

Отправлено с iPhone

Re: re: re: маленькая мисс шлюшка

От: ХУЛИГАН22

Кому: Катерама_1

Ну ты и шлюха. ШУТКА. Еще увидимся? После репетиции?

Re: re: re: re: re: маленькая мисс шлюшка

От: ХУЛИГАН22

Кому: Катерама_1

Ладно. Посмотрим, во сколько я освобожусь. Напишу.

Отправлено с iPhone

Re: re: re: re: маленькая мисс шлюшка

От: Катерама_1

Кому: ХУЛИГАН22

Ок. 8:30? 9? хх

Отправлено с iPhone

Я переложил ноутбук жены себе на колени и еще долго не мог оторвать взгляд от экрана. Не знаю, сколько я так просидел. Десять минут? Двадцать? Полчаса? Понятия не имею. Я потерял ощущение времени. Я изо всех сил пытался осознать, что это было, но из-за марихуаны голова вообще не работала. Действительно ли я прочел письма на компьютере или мне привиделось? Или это просто розыгрыш, который я не понимаю, потому что разум одурманен травой?

Я заставил себя прочесть еще одно письмо. И еще. В итоге я ознакомился со всей перепиской Кэти с ХУЛИГАНОМ22. Некоторые ее послания звучали фривольно, местами даже похабно. Другие оказались длиннее, эмоциональнее – в них Кэти изливала душу. Возможно, она была пьяна и печатала их поздно ночью, когда я уже спал. Перед мысленным взором возникла яркая картина: я в нашей спальне в кровати, а Кэти сидит здесь и шлет неприличные письма этому незнакомцу. Незнакомцу, с которым регулярно трахается.

Наконец дурман выветрился, и время снова понеслось вскачь. Голова неожиданно прояснилась, я почувствовал ослепляющую, болезненную трезвость. Желудок скрутился в узел, и я, отбросив ноутбук, помчался в ванную; упал на колени рядом с унитазом, и мои внутренности сотряс рвотный спазм.

7

– Сегодня все по-другому, – заметил я.

Ответа не последовало. Алисия сидела в кресле напротив меня, слегка повернув голову в сторону окна. На ее теле не дернулась ни одна мышца, спина была вытянута в струнку, как у виолончелиста или у солдата на параде.

– Я все думаю о том, как закончился наш предыдущий сеанс: вы на меня набросились, и я был вынужден вызвать на помощь медсестер.

Снова молчание. Я помедлил.

– Вот интересно, что именно вы хотели для себя выяснить? К примеру, не робкого ли я десятка? Надеюсь, теперь понятно, что меня не так-то просто напугать. Кидайтесь сколько угодно – я выдержу.

Алисия смотрела сквозь зарешеченное окно на свинцово-серое небо. Я сделал небольшую паузу, затем продолжил:

– Я должен кое-что вам рассказать, Алисия. Пожалуйста, поймите, что я не враг вам. Очень надеюсь, что однажды вы это поймете. Безусловно, чтобы добиться доверия, нужно время. Мой собственный психотерапевт любила говорить, что тесная связь требует наличия аналогичного опыта, тогда можно получить ответы. И такие вещи в один миг не случаются.

Алисия уставилась на меня своим непроницаемым взглядом. Шли минуты. Это больше напоминало тест на выносливость, чем психотерапевтический сеанс. С какой бы стороны я ни пытался зайти, везде неизменно упирался в тупик. Возможно, я действительно тратил время впустую. Похоже, Кристиан верно отметил, что крысы первыми бегут с тонущего корабля. Что же я тут делаю? Зачем карабкаюсь на борт этой развалины, да еще и привязываюсь к мачте? Чтобы погибнуть на дне морском? Ответ на все мои вопросы, как вы понимаете, находился в кресле напротив. Говоря словами профессора Диомидиса, Алисия, словно молчаливая сирена, манила меня к верной гибели.

Я дошел до точки. От отчаяния хотелось прокричать ей: «Ну, скажите хоть что-нибудь!!! Что угодно!!! Просто говорите!!!» Но я поступил иначе, рискнув нарушить правила ведения сеанса. Мне надоело ходить вокруг да около, и я перешел непосредственно к делу.

– Предлагаю поговорить о вашем молчании, – заявил я. – Что оно значит? Каково это – все время держать рот на замке? И самое главное: почему вы перестали разговаривать?

Алисия смотрела куда-то в сторону. Интересно, слушала ли она меня?

– Сижу я тут с вами, а в голове все время маячит картинка: человек, до боли кусающий кулак, чтобы только не заорать, лишь бы сдержать рвущийся наружу крик. Помню, когда я сам начинал ходить к психотерапевту, то очень старался не заплакать. Я дико боялся, что не выдержу и утону в собственных слезах, когда «плотину» наконец прорвет. Возможно, и вас обуревают схожие чувства. Вот поэтому я готов ждать, пока вы не почувствуете себя в безопасности рядом со мной, пока не поймете, что не утонете в водовороте вырвавшихся из-под контроля эмоций. Я буду топтаться в этом бурном потоке здесь, вместе с вами.

Тишина.

– В работе я придерживаюсь релятивистского подхода[18], – проговорил я. – Вы знаете, что это означает?

И снова молчание.

– Это означает, что Фрейд кое в чем ошибался. Вопреки его убеждению, психотерапевт никак не может быть «чистым листом». Мы всё время невольно выдаем о себе массу информации: например, по цвету моих носков или по тому, как я сижу и разговариваю, обо мне можно узнать очень многое. Несмотря на все мои попытки не раскрываться, я тем не менее показываю вам, кто я такой на самом деле.

Алисия посмотрела на меня. Она смотрела в упор, ее подбородок слегка подрагивал. Неужели в этих синих глазах светился вызов? По крайней мере, она отреагировала!

Я уселся в кресле поудобнее и продолжил:

– Вопрос в том, что с этим делать. Можно не обращать на этот факт внимания. Или напрочь отрицать. Или вообще притвориться, что в этом курсе главное – вы. Или мы можем допустить, что психотерапия – двусторонний процесс, и начать работать в данном формате. Тогда мы действительно получим шанс сдвинуться с мертвой точки.

Я поднял руку, демонстрируя Алисии обручальное кольцо на пальце.

– Вот это кольцо здесь не просто так, верно? И оно говорит вам о чем-то, не так ли?

Взгляд Алисии медленно переместился в сторону руки с кольцом.

– Оно говорит о том, что я женатый мужчина. А значит, у меня есть жена. Мы женаты почти девять лет.

Ответа не последовало. Но Алисия по-прежнему смотрела на кольцо.

– Вы прожили в браке почти семь лет, так? – уточнил я.

Она по-прежнему хранила молчание.

– Я очень люблю свою жену. А вы любили своего мужа?

Глаза Алисии метнулись к моему лицу. Мы уставились друг на друга.

– В любви мы испытываем разные чувства, согласны? И хорошие, и плохие. Я люблю свою жену – к слову, ее зовут Кэти, – но иногда злюсь на нее. А временами… ненавижу.

Алисия не отрывала глаз от моего лица. Я чувствовал себя кроликом в свете фар, не мог шелохнуться или отвести взгляд. Устройство сигнализации лежало на столе, возле руки. Я едва сдерживался, чтобы не взглянуть на кнопку. Я понимал, что надо остановиться, захлопнуть рот. Но это было выше моих сил. И я навязчиво продолжал:

– Говоря, что ненавижу ее, я не имею в виду, что вся моя личность ненавидит ее. Лишь часть меня. Хитрость в том, чтобы держаться сразу за оба конца. Одна ваша часть любила Габриэля, а другая ненавидела, – заключил я.

Алисия отрицательно мотнула головой. Быстрое, едва уловимое движение… Ответная реакция! Наконец-то! Я задрожал от волнения. Вот тут бы и прервать сеанс, но нет, я решил идти до конца.

– Какая-то часть вас ненавидела Габриэля, – произнес я более решительно.

Она еще раз мотнула головой. Глаза Алисии прожигали меня насквозь. Она начинала сердиться.

– Это правда. Иначе вы его не убили бы.

И тут Алисия вскочила с кресла. Я инстинктивно напрягся в ожидании нападения. Вместо этого она шагнула к двери и набросилась на нее, стала молотить по ней кулаками. Послышался скрежет ключа в замочной скважине, и через мгновение Юрий резко распахнул дверь. Увидев, что Алисия меня не душит, он немного расслабился. Воспользовавшись открытым проходом, она шмыгнула мимо медбрата и побежала по коридору.

– Тише, тише, не спеши, милая! – крикнул ей вслед Юрий, а потом быстро повернулся ко мне: – Всё в порядке? Что случилось?

Я не ответил. Он сделал озадаченную гримасу и побежал догонять Алисию, а я остался в кабинете один. Идиот! Редкостный недоумок! Что я натворил? Какого черта стал давить? Слишком сильно, слишком рано… Я хотел все и сразу. Крайне непрофессионально и даже глупо. Вместо того чтобы заниматься пациенткой, я вывалил на нее свои проблемы! Вот что делала с нами Алисия… Ее молчание, подобно зеркалу, показывало наше собственное отражение. И зачастую оно выглядело не лучшим образом.

8

Не нужно быть психологом, чтобы догадаться: Кэти оставила ноутбук открытым, желая (по крайней мере, подсознательно) дать мне в руки доказательства своей неверности. Что ж, теперь я их получил. Теперь я знал все наверняка. Вечером, когда Кэти вернулась, я не стал устраивать сцену – притворился спящим, а утром ушел на работу, пока она еще не проснулась. Я избегал Кэти – точнее, избегал самого себя. Находился в состоянии шока. Я понимал, что нужно срочно взглянуть правде в лицо – даже если потеряю себя. «Возьми себя в руки!» – бормотал я, сворачивая очередной косяк. Выкурил его в приоткрытое окошко, а потом, слегка под кайфом, отправился на кухню за вином.

Бокал выскользнул из рук, я попытался подхватить его во время падения, однако не успел. От удара о столешницу бокал разбился, и я по инерции приложился рукой к острому осколку стекла, порезав палец. Все вокруг тут же оказалось в крови. Кровавое пятно алело на разбитом бокале, кровь текла по моей руке и смешивалась с лужицей белого вина, пролитого на стол. Я кое-как оторвал кусок бумажного полотенца и попытался потуже обмотать палец, чтобы остановить кровотечение. Затем поднял руку над головой и смотрел, как вдоль запястья к локтю бежали тонкие алые ручейки: они сливались и расходились, имитируя сложный узор вен.