Безмолвный пациент: комплект из 3 психологических триллеров

– Я хочу тебя нарисовать, – сказала я.

– Снова? Ты уже рисовала.

– С тех пор прошло четыре года. Я хочу нарисовать тебя еще раз.

– Давай, – вяло произнес он. – Что задумала изобразить?

Я помедлила, а потом призналась, что хочу написать распятого Христа.

Габриэль рывком сел в кровати и сдавленно засмеялся.

– Алисия, ты серьезно?

– Вполне.

– Я не уверен, что подхожу на эту роль, любовь моя. – Габриэль покачал головой.

– Почему нет?

– А ты как думаешь? Нарисовать меня распятым на кресте? Что скажут люди?

– С каких пор тебя стало заботить мнение окружающих?

– Мне плевать на него по многим пунктам, но ты хоть понимаешь, что могут подумать? Они вообразят, будто так видишь меня ты!

– Я не считаю тебя сыном Бога! – Я расхохоталась. – Это лишь образ. Получилось само собой, когда я писала картину. Я даже не задумывалась об этом.

– А стоило бы задуматься.

– Почему? Это не аллегория на тебя или наш брак!

– Тогда что же это?

– Откуда я знаю?!

– Ладно, черт с ним. Уговорила! – со смехом объявил Габриэль. – Если ты этого хочешь, давай попробуем. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

В его словах не прозвучало особой поддержки, но я знаю, что Габриэль верит в меня и мой талант. Если б не муж, я так и не начала бы писать картины. Только благодаря его подталкиваниям, колким шуточкам и словам одобрения я сумела преодолеть несколько бесплодных лет после художественного училища. В то время я пробавлялась лишь тем, что расписывала стены с Жан-Феликсом.

К моменту встречи с Габриэлем я потеряла себя. Я не знала, куда двигаться. Я совершенно не скучаю по вечно пребывающим под кайфом «приятелям», с которыми проводила бесконечные вечера. Я разменяла третий десяток. Так называемые «друзья» исчезали с рассветом, словно вампиры, боящиеся солнечного света. Когда я встретила Габриэля, вся эта шушера, которая крутилась вокруг меня, растворилась в мгновение ока. Я даже не заметила как. Я в их компании больше не нуждалась. Отныне мне не был нужен никто, кроме Габриэля. Он спас меня – совсем как Иисус. Наверное, именно поэтому я подсознательно нарисовала Габриэля в роли Спасителя.

Габриэль для меня – всё. С первого дня нашей встречи и до сих пор. Что бы он ни сделал, что бы ни произошло, я буду его любить. Как бы он меня ни расстроил, в каком бы грязном или неопрятном виде ни предстал передо мной, как бы эгоистично или бездумно ни поступил, я буду его любить. Я принимаю Габриэля таким, какой он есть. До тех пор пока смерть не разлучит нас.

21 июля

Сегодня Габриэль пришел ко мне в мастерскую и позировал для картины.

– Только давай сразу договоримся: целыми днями я сидеть у тебя не смогу, – предупредил он. – Сколько сеансов понадобится?

– Уж точно не один. Надо сделать все как следует.

– Ищешь предлог проводить больше времени вдвоем? Тогда предлагаю перейти сразу к делу, то есть в спальню, – подшучивал Габриэль.

– Может быть, позже. – Я хихикнула. – Только если ты будешь вести себя хорошо и перестанешь вертеться.

Я расположила мужа напротив вентилятора. Пряди волос надо лбом Габриэля слегка развевались.

– Как мне лучше встать? – спросил он, принимая утрированно героическую позу.

– Просто стой, как тебе удобно. Не нужно никого изображать.

– Вероятно, мне следует изобразить на лице мучения?

– Не думаю, что на лике Христа отражались мучения. Я вижу его другим. Не надо никаких гримас. Просто стой там и не шевелись.

– Как скажешь, начальник.

Габриэль вытерпел минут двадцать. А затем пожаловался, что устал.

– Тогда садись, – предложила я. – Но не разговаривай. Я сейчас прорабатываю лицо.

Он послушно сел на стул и не раскрывал рта, пока я делала эскиз. С каким удовольствием я рисовала лицо Габриэля! У него очень красивые черты: сильная челюсть, высокие скулы, аристократический нос. Сидя на стуле в мастерской с выставленным освещением, он напоминал греческую статую. Изваяние одного из легендарных героев.

И все же работа не ладилась. Я не могла понять, в чем дело, – возможно, не стоило так усердствовать. Никак не получалось верно передать ни разрез глаз, ни их оттенок. Первое, что я заметила, глядя Габриэлю в глаза, – это их блеск; словно в радужке прятался крохотный бриллиантик. Но почему-то я никак не могла поймать этот блеск сейчас. Наверное, у меня не хватает мастерства, а может, во взгляде Габриэля есть нечто особенное, что невозможно «запечатать» в картину. Как я ни билась, глаза Габриэля по-прежнему оставались пустыми, безжизненными. Я начинала злиться.

– Черт возьми! Не получается, – раздраженно пробормотала я.

– Сделаем перерыв?

– Видимо, да.

– Предлагаю секс!

– Я «за»! – ответила я со смешком.

Габриэль подскочил, порывисто обнял меня и прижался губами к моему рту. Мы занялись любовью прямо там, на полу мастерской. И все же я ни на секунду не могла отвлечься от мертвых глаз на неоконченном портрете. Эти глаза преследовали меня, испепеляли. Пришлось отвернуть мольберт в сторону, но я все равно ощущала на себе пристальный взгляд…

2

После встречи с Алисией я отправился к профессору с отчетом. Диомидис оказался у себя в кабинете: рассортировывал нотные листы с партитурами.

– Как прошла беседа? – не поднимая головы, подал голос профессор.

– Честно говоря, мы не беседовали, – признался я.

Диомидис перестал рыться в нотах и непонимающе уставился на меня.

– Перед тем как приступить к работе с Алисией, необходимо для начала вернуть ей способность мыслить и чувствовать, – помедлив, произнес я.

– Согласен. Так в чем же дело?

– Невозможно добиться устойчивого контакта с человеком, который находится под воздействием тяжелой седации. Алисия словно глубоко под водой.

– Я бы так не сказал, – нахмурился профессор. – Не скажу точно, на какой она дозировке…

– Я уточнил у Юрия. Шестнадцать миллиграмм «Рисперидона». Лошадиная доза!

– Да, немало… – Диомидис приподнял бровь. – Это и в самом деле немало. Думаю, можно уменьшить дозировку. Кристиан возглавляет команду, которая занимается Алисией. Вам стоит переговорить об этом с ним.

– Полагаю, было бы лучше, если б распоряжение исходило от вас.

– Вы ведь знакомы с Кристианом еще по Бродмуру, верно?

– Очень поверхностно.

Диомидис задумался. Затем взял из вазочки на письменном столе миндальный орешек в сахаре и жестом предложил мне угоститься. Я отрицательно мотнул головой. Пристально глядя на меня, профессор закинул миндалинку в рот и с хрустом разгрыз.

– Скажите-ка, Тео, все ли гладко между вами с Кристианом? – наконец произнес он.

– Странный вопрос. Что навело вас на эту мысль?

– Я ощущаю между вами некоторую враждебность.

– Только не с моей стороны.

– А с его?

– Тут лучше спросить Кристиана. У меня с ним проблем нет.

– Хммм… Возможно, мне кажется, но я определенно улавливаю напряжение. Тут надо осторожнее. Ведь любые конфликты или конкуренция мешают рабочему процессу. Вам обоим следует работать вместе, а не друг против друга.

– Знаю.

– Итак, вопрос о медикаментах для Алисии нужно также обсудить с Кристианом. Вы хотите, чтобы к ней вернулась способность ощущать. Понимаю. Только помните: увеличивая чувствительность, мы увеличиваем риски.

– И кто же рискует?

– Алисия, естественно! Имейте в виду, – Диомидис направил на меня указательный палец, – в первое время она неоднократно пыталась покончить с собой. А седативные препараты приводят ее в стабильное состояние. Благодаря им Алисия до сих пор жива. Если мы снизим дозу, высока вероятность того, что на бедняжку снова нахлынут чувства, с которыми она не сможет справиться. Готовы ли вы так рисковать?

Слова профессора произвели на меня сильное впечатление. Однако я не собирался поворачивать назад.

– Придется пойти на риск, профессор, – решительно сказал я. – Иначе нам до Алисии не достучаться.

– В таком случае я поговорю с Кристианом, – пожал плечами Диомидис.

– Большое спасибо.

– Посмотрим, что он скажет. Психиатры терпеть не могут, когда им указывают, как нужно лечить пациентов. Безусловно, я могу принудить Кристиана подчиниться, но я не сторонник подобных мер. Я аккуратно прозондирую почву, а потом сообщу вам его мнение.

– Если можно, не упоминайте в разговоре мое имя, – попросил я.

– Понимаю. Что ж, договорились, – и профессор кивнул с загадочной улыбкой.

Он извлек из ящика письменного стола небольшую коробочку и аккуратно сдвинул крышку. Внутри лежали сигары. Диомидис предложил мне взять одну. Я снова отказался.

– Вы не курите? – В голосе профессора послышалось удивление. – Странно… Глядя на вас, я решил, что вы курильщик.

– Нет-нет. Я не курю. Так, балуюсь изредка. Но пытаюсь бросить.

– Молодец! Правильно. – Диомидис распахнул окно. – Знаете анекдот, почему психотерапевт не должен курить? Потому что иначе он хреновый спец! – Профессор ухмыльнулся и сунул сигару в рот. – Мы тут все немного того. Одно время в кабинетах появились таблички с забавной надписью: «Не нужно быть психом, чтобы работать здесь, но это помогает». Помните такие?

Диомидис рассмеялся. Я с завистью смотрел, как он поджег кончик сигары и раскурил ее. Комната наполнилась дымом.

3

После обеда я метался по коридорам в поисках выхода. Отчаянно тянуло закурить. Но не успел я выбраться на улицу, как у пожарного выхода меня заметила Индира. И решила, что я заблудился.

– Не волнуйтесь, Тео, – успокаивающе проговорила она, беря меня за руку, – я месяцами плутала, пока не разобралась в этом лабиринте. Иногда кажется, что здесь вообще нет выхода. До сих пор путаюсь, куда идти, хотя работаю в Гроуве уже десять лет.

Не дожидаясь ответа, прежде чем я смог что-либо возразить, Индира поволокла меня пить чай в «аквариум».

– Сейчас поставлю чайник. Ну и погодка! Черт-те что… Пошел бы уж наконец снег, и дело с концом! – болтала она. – Кстати, снег очень символичен, не находите? Например, «начать с чистого листа». Замечали, как часто пациенты говорят про снег? Обратите внимание. Любопытный момент.

Неожиданно Индира выудила из сумки большой кусок торта, аккуратно обернутый в пищевую пленку, и вручила мне:

– Держите. Ореховый торт. Вчера испекла специально для вас, Тео.

– Ох, большое спасибо! Я…

– Знаю, это против правил, но я всегда в начале сеанса угощаю сложных пациентов кусочком торта. И работа сразу идет на лад!

– Еще бы! – Я расхохотался. – По-вашему, я сложный пациент?

– Нет. – Индира засмеялась. – Между прочим, мой хитрый прием отлично работает и на трудных сотрудниках, к которым вы, слава богу, не относитесь. Немножко сладкого для улучшения настроения не повредит! Раньше я пекла торты для нашей столовой, а потом пришла Стефани и устроила скандал. Видите ли, санитарные правила запрещают приносить еду извне. Чушь какая! Будто я напильник сюда пронесла, честное слово!.. Я все равно потихоньку пеку сладкое. В знак протеста против ее тирании. Попробуйте кусочек! – не терпящим возражений тоном проговорила Индира.

Я откусил немного. Торт оказался и вправду вкусным: сочный, с насыщенным ореховым вкусом, сладкий.

– Думаю, эта штука запросто может настроить пациентов на нужную волну, – невнятно проговорил я, прикрывая набитый рот ладонью.

Индира заулыбалась с довольным видом. И тут я понял, почему она мне понравилась, – ее окружала аура материнского тепла и спокойствия. Она напоминала Рут, моего давнего терапевта. Я не мог представить Индиру злой или раздраженной.

Пока она возилась с чаем, я решил осмотреться. Сестринский пост традиционно считается сердцем, центральной частью любого отделения в больнице: отсюда и сюда постоянно курсирует персонал, ежедневное руководство отделением происходит именно здесь. На сестринском посту решаются важнейшие практические вопросы. Пост прозвали «аквариумом», потому что он огорожен панелями из армированного стекла: так персоналу удобнее приглядывать за пациентами, находящимися в комнате отдыха. Теоретически. На практике получалось ровно наоборот: пациенты застывали у прозрачных стен и пялились на нас, и в итоге под пристальным наблюдением оказывались мы сами. Места в «аквариуме» было мало, стульев раз-два и обчелся, да и те занимали медсестры, печатающие отчеты. Поэтому остальным приходилось жаться, стоя в центре тесного помещения или облокотившись о стол. Создавалось ощущение, что «аквариум» постоянно набит до отказа, даже если там находилось не очень много народу.

– Держите, мой хороший, – проворковала Индира, вручая мне кружку с чаем.

– Спасибо.

В «аквариум» зашел Кристиан. Мы обменялись кивками. Сильно пахну́ло его излюбленной мятной жвачкой. Помню, в Бродмуре он много курил, как и я, – то единственное, что нас объединяло. Вскоре после нашего знакомства Кристиан уволился из Бродмура, потом женился, а недавно у него родилась дочка. Интересно, какой из него вышел отец? Кристиан не производил впечатление особенно ласкового человека.

– Те же и там же. Забавно, – с холодной улыбкой процедил он.

– Мир тесен.

– Если говорить о специалистах по психиатрии, то да.

Видимо, Кристиан намекал, что у него имеются и другие интересы, помимо работы. Любопытно какие? Если честно, я мог представить его лишь в «качалке» или в жесткой схватке[14] на поле для регби.

Пару секунд Кристиан молча смотрел на меня в упор. Я совсем отвык от его манеры делать паузы, зачастую весьма продолжительные, вынуждающие собеседника ждать, пока он соизволит ответить. Внутри опять поднималась волна раздражения, совсем как это было в Бродмуре.

– Ты присоединяешься к коллективу в неудачное время, – наконец произнес Кристиан. – Над Гроувом занесен дамоклов меч.

– Все настолько плохо?

– Это лишь вопрос времени. Рано или поздно управляющая компания закроет клинику. Отсюда вопрос: что здесь делаешь ты?

– В смысле?

– Ну обычно крысы бегут с тонущего корабля. Они не лезут на борт.

Меня поразила неприкрытая агрессия Кристиана, но я решил не лезть на рожон.

– Возможно. Я не крыса, не знаю, – пожал плечами я.

Ответить Кристиан не успел. Оглушительный грохот заставил нас подскочить от неожиданности. Снаружи «аквариума» стояла Элиф и молотила по одной из прозрачных стен исполинскими кулаками. Она сильно прижалась лицом к стеклу – так, что расплющился нос, а искаженные черты напоминали жуткую маску.

– Я больше не намерена глотать это дерьмо! – орала она. – Ненавижу твои чертовы таблетки, понял?

Кристиан приоткрыл небольшое окошко в прозрачной стене и ответил разбушевавшейся пациентке:

– Поговорим потом, Элиф.

– Я тебя предупредила! Я не буду больше пить таблетки! Мне от них плохо!

– Я заканчиваю разговор. Пожалуйста, запишитесь ко мне на прием, и мы все обсудим. Отойдите от стекла, – произнес Кристиан.

Элиф помедлила и через мгновение отлепилась от стекла, оставив на нем мутный след от прижатых носа и щек.

– Ничего себе характер, – пробормотал я, глядя ей вслед.

– Трудный, – буркнул Кристиан.

– Бедняжка Элиф, – сочувственно произнесла Индира.

– За что она тут? – поинтересовался я.

– Двойное убийство, – ответил Кристиан. – Задушила мать и сестру, пока те спали.

Я снова посмотрел на Элиф. Она подошла к группе пациентов, возвышаясь над ними, словно башня. Кто-то сунул ей в руку смятую денежную купюру, и женщина быстро убрала ее в карман.

А потом я заметил Алисию. Она одиноко сидела в другом конце коридора, глядя в окно. Я задержал на ней взгляд. Кристиан заметил это.

– Кстати, я недавно беседовал с профессором об Алисии. Хочу снизить ей «Рисперидон» до пяти миллиграммов, – заявил Кристиан.

– Понятно.

– Думаю, тебе стоит знать. Слышал, ты пытался провести с Алисией сеанс.

– Верно.

– Сейчас с нее глаз нельзя спускать. Посмотрим, как она отреагирует на изменение. И еще: в следующий раз, когда тебе вздумается корректировать лечение моих пациентов, советую обращаться непосредственно ко мне, а не ябедничать втихаря Диомидису, – отчеканил Кристиан, придавив меня взглядом.

– А я не ябедничал, – проговорил я, улыбаясь Кристиану. – И я вполне могу поговорить с тобой напрямую.

Повисла неловкая пауза. Он кивнул, видимо приняв какое-то решение.

– Надеюсь, ты понимаешь, что у Алисии пограничное расстройство личности?[15] Это не лечится. Не трать время впустую.

– Откуда такая уверенность в диагнозе, если она не может говорить?

– Не желает говорить.

– Хочешь сказать, она симулирует?

– Да, если уж на то пошло.

– А если она притворяется, то при чем здесь пограничное расстройство личности?

Кристиан раздраженно смотрел на меня. В разговор вмешалась Индира:

– При всем уважении, хочу заметить, что общие понятия вроде «пограничного расстройства личности» напускают туману и не несут в себе никакой полезной информации. Мы с Кристианом часто дискутируем по этому поводу, – мягко произнесла она.

– А что вы думаете о состоянии Алисии? – поинтересовался я.

– У меня к ней скорее материнские чувства, – немного помедлив, ответила Индира. – Это мой контрперенос: вот что она во мне вызывает. Думаю, Алисии просто необходимо, чтобы о ней позаботились. – Тут Индира с ласковой улыбкой взглянула на меня. – И теперь у нее наконец-то появился шанс. У нее появились вы, Тео.

Кристиан резко засмеялся.

– Уж простите за непонятливость, но как вы представляете лечение Алисии, если она не разговаривает? – едко проговорил он, обращаясь к Индире.

– Терапия не ограничивается беседой, – спокойно пояснила она. – В первую очередь нужно создать безопасную среду. А что касается общения, основной поток коммуникации происходит через невербальные источники – это вы и без меня прекрасно знаете.

– Удачи, приятель, – буркнул Кристиан, вскинув на меня недобрый взгляд. – Она тебе понадобится.

4

– Добрый день, Алисия! – поздоровался я.

Прошло лишь несколько дней с тех пор, как ей снизили дозу седативного препарата, но эффект был очевиден. Движения стали быстрее, с глаз словно спала пелена – взгляд сделался четче и яснее. Алисия превратилась в совершенно другого человека.

Она стояла на пороге кабинета с Юрием и смотрела на меня во все глаза, словно видела впервые: изучала каждую мою черточку, явно прикидывая, что я за человек. Интересно, что в тот момент творилось у Алисии в голове? Судя по всему, вердикт мне вынесли положительный: она решилась зайти внутрь и даже села в кресло без приглашения. Я кивнул Юрию, давая понять, что он свободен. Медбрат еще немного постоял в кабинете, а потом вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мы с Алисией сидели друг напротив друга. И какое-то время молчали. За окном шел дождь, и в полной тишине было слышно, как по стеклу барабанят капли.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я.

В ответ не раздалось ни звука. Широко распахнутые глаза Алисии смотрели на меня в упор, не мигая. Я уже собрался задать очередной вопрос, когда меня осенило: нужно перебороть соблазн заполнить пустоту словами. Просто поддерживать молчание, сидя рядом. Я должен наладить общение с Алисией другим, невербальным, путем. Необходимо донести до нее мысль, что говорить не обязательно, что мы можем вот так спокойно сидеть рядом, что здесь безопасно и я не причиню ей вреда. Только завоевав доверие Алисии, я смогу двигаться дальше. И это займет время, процесс не будет рутинным. Дело пойдет. Медленно, но в итоге мы сдвинемся с мертвой точки, как ледник.

Мы с Алисией сидели в молчании. В висках у меня неприятно пульсировало. Первый вестник начинающейся головной боли. Красноречивый симптом. На ум пришла фраза Рут: «Хороший психотерапевт восприимчив к чувствам пациентов, но не удерживает их в себе. Это не его ощущения, и присваивать их нельзя». Получалось, что пульсация в моей голове – не моя головная боль. Она принадлежала Алисии. И тут на меня накатила волна тоски, осталось единственное желание – умереть, умереть, умереть… Я понимал, что и это не мои переживания. Я ощущал то, что происходит с Алисией. Сидел и молчал, а голова раскалывалась от боли, желудок скручивался в тугой узел… Казалось, прошла целая вечность. Наконец я взглянул на часы: пятьдесят минут истекли.

– На этом мы пока завершим, – произнес я.

Алисия опустила голову и уставилась на колени. И я не выдержал.

– Я здесь, чтобы помочь! – горячечно, искренне прошептал я. – Пожалуйста, доверьтесь мне! Я хочу открыть вам глаза!

«Вы не сможете помочь мне! – кричали в ответ ее глаза. – Взгляните на себя: вы едва справляетесь с самим собой! Притворяетесь таким мудрым, будто знаете все на свете, а на самом деле лечить надо вас! Безумец! Обманщик! Лжец! Лжец…»

Я смотрел в глаза Алисии – и внезапно понял, что весь сеанс не давало мне покоя. Психотерапевты довольно быстро учатся распознавать признаки душевного расстройства: от особенностей поведения до речи и нехорошего блеска в глазах. Мы сразу подмечаем слишком тревожный взгляд, страх, помешательство. В случае с Алисией, несмотря на годы лечения, на все то, что она сделала и пережила, ее глаза оставались чистыми, словно небо в ясный летний день. Алисия не была сумасшедшей! Так что же с ней случилось? Что читалось во взгляде этих синих глаз? Я никак не мог подобрать верного слова. Ее глаза…

Прежде чем я сумел сформулировать свою мысль, Алисия вскочила с кресла и бросилась на меня, хищно вытянув руки. Я не успел отодвинуться в сторону, и мы упали на пол. Я с грохотом стукнулся затылком. Алисия, обрушившись сверху всем весом, в исступлении схватила мою голову руками и начала бить об пол: еще, и еще, и еще. Потом стала царапать мое лицо, давала пощечины. Пришлось напрячь все силы, чтобы сбросить ее с себя.

Я отполз к столу и наконец добрался до портативного датчика сигнализации. Однако нажать на кнопку не успел – она выбила устройство из моих рук.

Ее пальцы, будто клещами, сдавливали мое горло, душили.

– Алисия… – просипел я, тщетно пытаясь дотянуться до заветной кнопки.

Ее руки сильнее сомкнулись на моей шее. Я тянулся к устройству, но не мог достать его. Ее пальцы сжались еще сильнее – не получалось дышать. И вдруг мне каким-то чудом удалось извернуться. Я схватил устройство и нажал на кнопку. Оглушительно взвыла сирена. Будто сквозь вату я услышал, как открылась дверь и Юрий прокричал, что нужна помощь. Алисию оттащили, разомкнув ее руки, и я жадно глотнул воздуха.

Чтобы скрутить Алисию, понадобилось четыре медсестры – она извивалась, дралась и брыкалась, как одержимая. В тот момент Алисия ничем не напоминала человека – скорее дикого зверя, чудовище. В кабинет ворвался Кристиан и сделал ей укол. Алисия потеряла сознание. Наконец все стихло…

5

– Сейчас немного пощиплет, – предупредил Юрий, открыв флакон и пропитывая жидкостью марлевую салфетку.

Мы сидели в «аквариуме», и он собирался обработать мои кровоточащие царапины. Едкий запах напомнил мне о школьном медицинском кабинете, куда я часто попадал с содранными локтями и коленками после «сражений» на игровой площадке. До сих пор помню ощущение чудесного тепла и уюта, когда школьная медсестра обрабатывала и забинтовывала мои боевые раны, а потом в подарок за храбрость вручала леденец из жженого сахара.

Обжигающая боль от антисептика резко вернула меня к действительности. Увы, мои нынешние раны оказались несколько серьезнее.

– Такое ощущение, будто я получил по голове молотком, – кривясь от боли, пожаловался я.

– Да, у вас на затылке большая гематома, – с участием произнес Юрий. – Завтра вырастет шишка. Надо понаблюдать. Нельзя было оставлять вас с ней наедине! – горестно вздохнул он.

– Я настаивал.

– Да уж, – проворчал он.

– Отдельное спасибо за то, что не добиваете меня фразой «а я предупреждал».

– Не беспокойтесь, вы еще услышите ее от профессора. Кстати, он просил вас зайти к нему в кабинет.

– Ясно.

– Не хотел бы я оказаться на вашем месте.

Покряхтывая, я поднялся со стула.

– Не спешите, – посоветовал Юрий, внимательно глядя на меня. – Подождите минутку. Вы уверены, что можете идти? Если почувствуете тошноту или головную боль, немедленно дайте знать!

– Я в порядке, честное слово.

Я, конечно, немного лукавил, но, говоря по совести, мой вид был гораздо плачевнее самочувствия. Глубокие царапины на коже, гематомы там, где ее пальцы сдавливали мое горло, и запекшаяся кровь от глубоко впившихся ногтей – все это выглядело ужасно.

Я постучал в дверь кабинета профессора. При виде меня глаза Диомидиса чуть не выскочили из орбит.

– Ох-ох-ох, – забормотал он в растерянности. – Вам нужно наложить швы?

– Нет-нет, что вы. Я в порядке.

Профессор недоверчиво оглядел меня и провел внутрь.