Журнал «Юность» №01/2025

Единственное, чего у меня не получалось, – это представить себе, каково быть насмерть зажаленным пчелами, ведь меня ни разу в жизни не кусала пчела.

Я обожаю играть со смертью. Я залезал на высоковольтные опоры и смотрел на стрекочущие, будто цикады, в вечернем воздухе провода, по которым струится невидимо ток в сотни тысяч вольт и сотни ампер. Я часами стоял возле скоростных трасс, зная, что, если сделать всего один шаг, любая из мчащихся со скоростью сто двадцать – сто сорок машин превратит меня в неряшливый красный комок.

Да, я не очень здоров. А тут еще этот сон возле улья.

Я знаю, в каких отелях окна открываются настежь даже на самых высоких этажах, помню все таблетки, которые при бесконтрольном употреблении могут привести к грустному итогу.

Сон о ледяных пчелах озаботил меня и погрузил в тоску. Я много думал, прислушивался к звукам в груди, прижимал ладонь. Раздобыл стетоскоп и слушал биение своего сердца. Представлял иней у себя внутри, морозные веточки сосудов, ледяную шерсть мускулатуры, похожие на обледенелую мозаику легкие…

Фантазия – часто очень злая муза.

Нет, я не планировал ничего плохого. Но однажды взял бидончик с керосином, коробок спичек и пришел на огород, недалеко от того улья, где увидел сон.

Вечерело. Закатное небо еле заметно ворочалось красным и серо-черным, перемешивая цвета, как художник, желающий получить некий, непонятный нам оттенок.

Трещали кузнечики, они всегда так упоительно «поют» на закате, словно пытаются добрать чего-то, что не успели взять в течение дня. Звенели первые комары, эти вечные антиподы пчел. Цвиркали в кустах вечерние птицы. Было грустно, как всегда бывает по вечерам. От улья слышался еле заметный гуд, семья готовилась ко сну. Наверное, размещаясь на ночлег, пчелы продолжали обмениваться дневными впечатлениями. Может, обсуждали внутриульевые слухи и сплетни. Может, объяснялись в любви, все же любой сон – это маленькая смерть, надо привести в порядок неотложные дела, а что может быть неотложней любви?

Мне пчелы были интересней, чем я им. Я их видел, наблюдал за ними, но сам для них словно не существовал.

Я вылил на себя бидончик керосина. Облил всего, с ног до головы, лил медленно, аккуратной пахучей струйкой на волосы, плечи, грудь, спину… Сухими оставил только кисти рук. Только их.

Потом сел в высокую, по пояс, траву, пахнущую вечером свежестью, пьянящей и едва ли не ощутимой на ощупь. Прохладный травяной строй встал вокруг меня.

Я достал спички и, вымокший до корней волос керосином, принялся по одной зажигать их.

– Хорошо, а как еще я должен поступить с тем ульем, что у меня вместо сердца? Ведь только сжечь, правда? Этот лед растопит только огонь.

Это была все та же «поза», с какой я протягивал пальцы, будто на фреске Микеланджело, к высоковольтным проводам, с какой я часами простаивал на обочинах скоростных шоссе.

Я зажигал сухими руками спички, смотрел, как они горят, и когда огонь начинал жечь пальцы совсем уж невыносимо, бросал их в опасной близости от своих сочащихся керосином кроссовок. Спички светили из травы, напоминая лесной костер в миниатюре, и гасли, а я зажигал следующие и следующие.

И вот когда небо усыпали, словно синюю ткань вышивка, звезды, когда казалось, что не спят только комары, козодои и я, откуда-то прилетела пчела, пролетев в опасной близости от горящей спички, села на мою ладонь и ужалила. Сквозь меня словно прошел заряд, который я мог бы получить на высоковольтной вышке. По спине, шее, ребрам прошлись жесточайшие щипцы, прихватившие и выкрутившие каждое мышечное волокно. Я чудом удержал горящую спичку и поэтому видел, как, шевеля лапками все слабее и слабее и повиснув только на увязшем в моей ладони жале, умирает пчела.

Спичка обожгла мне пальцы, я бросил ее в траву, где лежал десяток искореженных трупов ее товарок. Стряхнул с некоторым содроганием с руки тельце пчелы. Поднялся, чувствуя, как пропитанная керосином одежда, впитавшая, помимо того еще и вечерний холод, липнет к телу. Запах керосина в остроте закатных запахов стал особенно ярок и резок. Он, ожив, убрал запахи черноземного разнотравья.

В кроссовках хлюпало.

– Идиот… Какой же идиот… – клял я себя, идя к пруду.

Коробок я швырнул в ближайшие кусты, и он, проверещав сверчком, сгинул там.

Не раздеваясь, вошел в воду, после прогулки в мокрой одежде похожей на парное молоко. По воде плыл туман. То и дело плескала рыба, и звук этот в ночной тишине был громким, как оклик.

Когда я возвращался домой, меня колотила дрожь – смесь действия утреннего холода и недавней близости пропитанной керосином одежды к корчащимся в пламени спичкам. И где-то тут, сотрясаемый дрожью, я вдруг почувствовал, что в груди у меня обычное человеческое сердце, а не покрытый инеем кокон, из которого вылетают через глаза, уши, рот невидимые пчелы. Нет, там что-то совсем не особенное, совсем обычное, теплое, мягкое, нежное, как щенок, котенок, дыхание ребенка, что-то простое, как цветок пустырника или малек. Не ледяное, нет, не пустое, не бесцветное. И не надо фантазировать о его гибели. Не надо.

Только правду

Он ревновал ее постоянно. И она, надо сказать, постоянно давала для этого поводы. Задерживалась на работе, уходила к подруге посидеть, а потом внезапно присылала сообщение, что останется у нее на ночь, и не отвечала на звонки до самого утра. Придя домой, говорила, что отключила у телефона звук и спрятала его в сумку.

Он не верил. Укладывал спать дочь, трясущимися руками выключал свет и не спал всю ночь.

Она приходила наутро с кругами под глазами и ложилась спать. Дочь, проснувшись, прибегала к ней в кровать и играла в игры на ее телефоне, где в мессенджере были отмечены непрочитанные сообщения, а на значке с трубкой красовались цифры от пятнадцать до пятидесяти. В зависимости от того, сколько раз он звонил ей за ночь.

– Только звук не включай, – говорила мать дочери и засыпала.

Дочка некоторое время играла, потом телефон падал из ее рук, и она засыпала рядом с матерью.

Он сидел на кухне под работающим телевизором, смотрел на свои сжатые в замок руки.

На плите стоял чайник, и из его носика бил в потолок матовый поток раскаленного пара. Кухня напоминала парилку, но он не замечал этого. Вдыхал, крутил шеей, подкоркой ощущая, что тяжело дышится, но не делая ни малейшей попытки понять почему.

Обычный чайник выкипает примерно за три часа.

Дочь просыпалась первой, проходила на кухню, выключала газ, прижималась к руке отца.

– Я выспалась, – говорила и снова шла играть в телефон рядом с матерью.

Потом просыпалась она.

– Какая духота, – говорила. – Наверное, к грозе.

Поправляла ослабевшей рукой волосы, моргала, залипая с закрытыми глазами. Не зевала. Она вообще не умела зевать.

Приходила на кухню, приподнимала чайник. В чайнике оставалось воды ровно на одну чашку. Заваривала себе кофе. Смотрела в окно. Сразу за окном была помойка, но дальше с высоты седьмого этажа открывался вид почти бесконечный на реку, многоэтажки и лес сразу за ними. Лес не кончался нигде и продолжался до самого горизонта. Она знала, что за горизонтом лес не кончается тоже.

Он начинал будничные расспросы: «Где была? С кем? Почему не отвечала на звонки?»

Она отвечала. Всегда одинаково. Он выучил все ответы и все равно спрашивал, не мог не спрашивать.

В конце допроса произносил фразу, в которой из года в год не менялось ни буквы, ни интонации:

– Почему же мне кажется, что ты врешь?..

Потом он обычно поднимался и уходил из кухни. А она, пожав плечами, допивала в тишине, телевизор она выключала, свой кофе.

Но однажды, когда он в очередной бесконечный раз произнес свою неменяющуюся фразу, она остановила его:

– Хочешь, я поклянусь, что отныне всегда буду говорить тебе правду?

– Чем поклянешься? – не оборачиваясь, но остановившись, спросил он.

– Жизнью дочери.

Дочь сидела у нее на коленях и ловила бегающих по экрану телефона мышей.

Он молчал и не поворачивался.

– Хочешь, я поклянусь жизнью дочери, что буду отныне говорить тебе только правду?

– …И ничего, кроме правды, – едко закончил он за нее.

Одежда его в одно мгновение словно вымокла холодным потом.

– Хочешь?.. Только правду… Всегда… Здоровьем и жизнью дочери…

Он стоял, и ему казалось, что она должна видеть, как вдоль его позвоночника, скрытого частично майкой-алкоголичкой, по шее, щекам, затылку бегают мурашки.

– Нет, – сказал он. – Не смей. Ты чудовище.

– Я всего лишь хочу поклясться, что отныне буду говорить тебе только правду.

Дочь выключила телефон и откинулась на грудь матери. Подняла руки, обняла ее сзади за шею.

– Нет. Не клянись. Не надо. – Он ушел по коридору и исчез за поворотом.

– Не надо! – донесся его отчаянный крик.

Саша Добрый

Родился в Тамбове, гимназию окончил в Ростове Великом. Учиться поступил в Псково-Печерскую семинарию. Если все сложится благоприятным образом, то будет священником.

Семья

– Семья у нас хорошая, хоть и неблагополучная. Мама работает грузчиком, папа – начальником.

Больше всего я люблю есть вермишельку. Это такая вермишелька, которую водой заливают. Но заливать ее водой иногда не получается, могут отобрать, поэтому я ее грызу.

Самая любимая игра – змейка на кнопочном телефоне бабушки. Да, у меня есть бабушка и дедушка. Дедушка работает киллером, и бабушке не нравится, что он постоянно приносит работу домой. А бабушка не работает, ей некогда. Она наш бомжатник убирает.

В садик меня водят, чтобы дома не видеть. На улице я не гуляю, если меня там увидят, то заберут в детский дом сразу.

– Садись на место, Дима. Спасибо, что ты подготовил подробный рассказ о своей семье, – задумчиво сказала воспитатель и быстро вышла из группы, перепоручив нас нянечке.

Примерно через час прибежала мама. Вид у нее был встревоженный. Такое было один раз, когда у меня была температура и ей позвонила воспитатель, чтобы меня забрали домой. Потрогав лоб ладошкой, я понял, что температуры у меня нет. И мама меня не забрала сразу, а куда-то ушла с воспитателем. Когда она вернулась, то подмигнула мне и сказала:

– Собирайся домой, бродяга!

Я не знал значения этого слова, но понял, что оно хорошее, ведь мама произнесла его очень ласково. А еще я был просто счастлив не спать в обед.

По дороге мама зашла в магазин и купила «к чаю». К «чаю» в этот раз было много: печенье, конфеты, эклеры, рулетики и фрукты. Потом она позвонила бабушке:

– Мам, приходите с папой на чай. У вашего внука был сегодня дебют в садике. Он удивил не только воспитателя с нянечкой, но и заведующую и психолога своим выступлением.

Я был горд, мне показалось, что я даже подрос на два сантиметра. Мама пригласила бабушку и дедушку на чай торжественно, как на мой день рождения.

Я не стал переодеваться в домашнюю одежду, догадался, что мне опять надо будет пересказать рассказ о семье для бабушки и деда. Так же, как было со стихом про Деда Мороза, который мама просила рассказывать не один раз всем нашим родственникам.

Когда пришел с работы папа, мама сказала ему, чтобы готовил попкорн – будет весело.

Ого, подумал я, еще и попкорн будет, наверное, кино смотреть станем, как в кинотеатре, только всей семьей.

Все собрались за праздничным столом. Мама достала чайный сервиз с цветочками. Папа налил всем чаю.

– Ну, начинай, – скомандовал он.

Я выпрямил спину и начал:

– Семья у нас хорошая, хоть и неблагополучная.

Мама работает грузчиком, папа – начальником.

Мама одобрительно мне улыбнулась. Папа хохотнул. Дед оторвался от газеты и внимательно стал слушать. Бабушка искоса посмотрела на маму. Пока я рассказывал дальше, про вермишельку, бомжатник и детский дом, бабушке, наверное, стало жарко: она покраснела и стала вытирать лицо кухонным полотенцем. Деду было весело, он хохотал, а когда я назвал его киллером и добавил, что он берет работу на дом, из его глаз брызнули слезы. Он вытирал их руками и говорил:

– Правильно, Димка, так и говори, что дед у тебя киллер и что нередко тащит работу домой.

– Да, Александр Иванович, ваша карьерная лестница пошла вверх, из дилера в киллеры, – смеялся папа.

Маме тоже было весело. Она повторяла слова «грузчик», «бомжатник», закрывала лицо ладонями, смеялась и качала головой.

Не смеялась одна бабушка, это, наверное, потому, что у нее нет настоящей работы, как у других. Потом она стала торопить деда домой, хотя он сопротивлялся, но когда ему собрали с собой «для чая», пошел на выход. На прощанье дед обнял меня крепко-крепко и сказал:

– Ты, Димка, у меня самый любимый внук! Завтра куплю тебе ружье, и мы будем стрелять по мишеням.

Когда мы остались втроем за столом, папа спросил:

– Димон, а почему у нас мама грузчик?

– Пап, мама, когда приходит с работы, рассказывает, как она устала весь день мешки таскать.

– Сын, мама весь день мешочки с деньгами носит, инкассация называется. Поэтому ее профессия называется «кассир», а работает она в Сбербанке.

Из разговора с папой я понял, что если кто-то таскает мешки с деньгами, то это не простой грузчик, а кассир.

– А я догадалась, почему наша семья неблагополучная, – добавила мама. – Так моя мама говорит про твою коллекцию пустых бутылок из-под вина, которые ты отовсюду тащишь. Да, надо не забыть переложить «доширак» повыше на полку, а то у нас в доме грызун завелся.

– Дим, а почему ты решил, что тебе на улице гулять нельзя, что в детский дом заберут? – поинтересовался папа.

– Бабушка говорит, что мне одному гулять на улице нельзя, увидят – сразу в детский дом заберут.

– Ну что, Димка, тогда пошли гулять с мамой, со мной тебя точно никто никуда не заберет.

Мы вышли на улицу и побрели вдоль домов.

– Димка, а кто тебе сказал, что мы водим тебя в садик, чтобы дома не видеть?

– Это девочка сказала, которая к нам в гости приходила с тетей Наташей, когда я ей в свой микроскоп не дал посмотреть.

Мама улыбнулась мне, и мы зашли в магазин. Мама выбрала себе мороженое, а я взял киндер. Она развернула мороженое, и мы пошли в парк. По дороге нам встретился мамин директор с работы.

– Здорово, Дим Димыч! – сказал директор мамы и пожал мне крепко руку.

– Здорово, Бродяга! – четко выпалил я и посмотрел за одобрением на маму.

Наверное, мороженое было холодным, потому что в этот момент мама закашлялась.

– Это вы, Анатолий Викторович, еще рассказ про нашу семью не слышали, – оправившись от кашля, сказала мама директору. – Ну-ка, Димка, расскажи!

Я выпрямил плечи и начал:

– Семья у нас хорошая, хоть и неблагополучная. Мама работает грузчиком, но не простым, а кассиром…

Бесценный подарок

Последнее время в нашей семье стали происходить странные вещи. Так, например, оставленная на огне банка сгущенки стала в итоге не начинкой в вафельных трубочках, а шоколадной кляксой на потолке кухни. Потом мама вместо зубной пасты густо выдавила мне папин крем для бритья. Я не стал возражать и почистил этим составом зубы. Зубы не стали белоснежными, как в рекламе пасты, но огромные мыльные пузыри, которые легко надувались ртом, приводили меня в восторг.

Мама, увидев мыльное шоу, смотрела на меня широко раскрытыми глазами и не могла понять, как это так у меня получается, пока не заметила открытый тюбик у себя в руке.

С папой тоже происходило что-то странное. Каждое утро он отвозил меня в садик на автобусе. Но в этот раз, когда подъехал автобус, папа забежал в него и уехал один. Я стоял на остановке и думал, что, наверное, сегодня могу не ходить в садик и что папина очередь спать после обеда. Но папа вернулся через пару минут и долго извинялся, что забыл меня на остановке.

Затем в доме стали появляться новые вещи, точнее, папа собрал двухъярусную кровать, чем вызвал у меня неподдельную радость. Днем я мог играть на втором этаже, а вечером ложился спать на первом.

Бабушка с дедушкой принесли банки с квашеной капустой, закатанные помидоры и огурцы.

Как-то вечером все собрались за столом, даже торт купили, тут я подумал, что у кого-то день рождения, и стал ждать, когда воткнут свечи и поздравят именинника.

Но мама наклонилась ко мне и сказала:

– Саша, у тебя будет старший брат.

Я посмотрел на плоский живот мамы и подумал, что вряд ли тут может поместиться старший брат…

Потом посмотрел на банки с квашеной капустой – не сезон…

К окну я не пошел, аистов у нас никогда не было…

Остался один вариант: старшего брата купят в магазине. Версия мне подходила, и я спросил:

– Денег хватит на старшего, а то, может, младшего сначала купите?

Все засмеялись. Я не оценил их веселья и подумал: они как-то безответственно подходят к такому важному приобретению.

Меня забрали из садика после обеда. Когда я зашел домой, на кухне сидел мальчик: беловолосый, курносый, да еще с маленькими веснушками по лицу. «Денег, наверное, было не так много», – предположил я. В моем представлении старший брат однозначно должен выглядеть иначе: черноволосый высокий мальчик с мускулистыми руками, в черных очках, такой, чтобы во дворе его боялся драчун Владик.

Но я не показал своего разочарования. И имя Максим меня вполне устроило.

Я притащил ящик с игрушками на кухню. Максим вытащил паровоз и ловко собрал железную дорогу, используя все детали (не как папа). Теперь паровоз не просто поехал кругами, а смог перебираться через установленный мост. Когда я переводил стрелки, он попадал на запасной путь, а останавливаясь на вокзале, давал гудок.

Мой старший брат оказался волшебником! Я обнял его со спины, а про себя подумал, что, наверное, родители отдали все деньги, которые у них были, а может, еще и в банке взяли, чтобы купить самое лучшее, что было в этом магазине.

Вечером, гуляя на улице, Максим раскачивал меня на качелях, потом я катался на горке, а он играл в футбол со взрослыми ребятами. Когда Максим пошел кататься на велосипеде, ко мне подошел Владик и спросил:

– Кто этот мальчик, который качал тебя?

– Это мой старший брат Максим, – не без гордости в голосе ответил я.

– Двоюродный? – не унимался Вадик.

– Самый родной, – уточнил я.

– И где же вы его взяли?

– Купили в магазине. – Мне уже начал надоедать этот разговор.

– В магазине не продаются. Вы его, наверное, из детского дома взяли, куда сдают плохих и ненужных детей, – кривляясь, выпалил он.

Я взял камень и со всей силы стукнул им Владика по голове.

Он завыл и побежал к своей маме, я – домой. Там залез на второй ярус кровати, накрылся одеялом, уткнулся в подушку. На подушке появились мокрые пятна. Мне было душно и страшно. Злость, тревога и еще какие-то нехорошие чувства разрывали меня на маленькие кусочки.

В комнату зашла мама:

– Что случилось?

Я не мог ей ничего ответить: слезы душили горло, звуки не могли вырваться наружу.

Мама достала меня с кровати, посадила на колени и стала качать. Она больше не спрашивала: понимала, как мне плохо. Немного успокоившись, я спросил:

– Мам, а разве вы Максима не в магазине купили?

– Максим живой человек, он не может в магазине продаваться, – просто ответила она.

– Тогда Вадик сказал правду, вы его из детского дома взяли, куда сдают плохих ненужных детей?!

– Это Вадика, наверное, взяли из такого места, куда сдают бездушных глупых детей, – непедагогично сказала мама. – У Максима погибла мама, и мы все вместе решили, что тебе просто необходим такой хороший, добрый и умный старший брат. А в детский дом попадают детки, которые по каким-то причинам потеряли родителей, им стараются найти семьи, где их будут любить.

Я успокоился и подумал, что, наверное, будущим летом мы обязательно поедем на море, раз такой хороший старший брат нам достался совершенно бесплатно.

Мир Зафар (Зафархон Едгорович Мирсолиев)

Путешественник, писатель и режиссер, родился более полувека назад в СССР, в Таджикистане, в городе Яване. Автор книг «Воин Идущий к Солнцу», «Режиссер» и других.

Посох дервиша

История восьмая

Мастер Ёдгор, главный герой рассказов современного таджикского писателя Мир Зафара, имеет литературных родственников по меньшей мере по двум линиям. Первая – это Ходжа Насреддин, полюбившийся русскому читателю благодаря замечательной книге Леонида Соловьева. Вторая – это, пожалуй, честертоновский патер Браун. Подобно ему мастер Ёдгор уверенно расследует самые загадочные преступления. Говорю о литературных параллелях потому, что они лишь подчеркивают оригинальный и самобытный характер коротких рассказов Мир Зафара. Рассказы эти написаны простым и ясным языком – русским: предлагаемые читателю тексты – не перевод. Может быть, поэтому в них сквозит восточный акцент, придающий повествованию особую прелесть.

Евгений ВодолазкинГлава первая

Мастер Ёдгор сказал мне: «Учеба – это работа. Детский мозг в школе созерцает, размышляет, создает новое. Новое сравнивает с прежним опытом. Новый опыт запоминает. Это есть работа мозга. Чтобы мозг ребенка отдохнул, он должен научиться смеяться. Что такое смех мозга, вы узнаете в чайхане Маруфа, который готовит, печет, продает самсу на базаре Четверг, у южного входа, рядом с аркой царицы Тахмины. Завтра идите на базар. Семь дней будете работать помощником Маруфа. За семь дней вы должны понять, что такое смех мозга».

На следующий день, рано утром, я пошел на базар в чайхану Маруфа. Самса – это печеный пирожок с мясом и луком. Как пирожки могут быть связаны со смехом мозга, мне было неясно. Чайхана была маленькой: состояла из кухни и зала. На кухне стояли столы для изготовления теста, рубки лука и мяса. Печь из глины находилась на улице. В зале было шесть маленьких резных топчанов. Мастер Маруф выдал мне фартук. Сказал: «Я готовлю самсу. Моя жена готовит чай. Твоя работа – разносить чайники с чаем. Убирать в зале. Сидеть у стены. Следить за чистотой».

Семь дней я вставал в три часа утра. Бежал на базар. В чайхане Маруфа выпивал пиалу чая, затем начиналась утренняя работа. Я носил воду из водоема, в чан для самовара. Подметал зал, убирал топчаны, вытряхивал дастарханы. Мыл чайники, пиалы, миски. Смотрел, как месит тесто мастер Маруф. Смотрел, как рубит мясо и лук ученик Тук. С четырех часов утра носил посетителям чаши с самсой. В перерыве мыл чашки, чайники, пиалы.

Первый день работы открыл мне тайну вкусной самсы Маруфа. Все дело было в его многослойном легком тесте. Тридцать килограммов теста месились, раскатывались, складывались и снова месились. Сначала тесто было размером с одеяло. После трех складываний стало размером с наволочку. После этого из наволочки нарубались шестьдесят четыре квадрата, в каждый из которых вкладывалась начинка из мяса, лука и пряностей. После лепки самсу прикрепляли к стенкам глиняной печи. Через полчаса были готовы шестьдесят четыре пирожка, которые таяли во рту и давали силу на многие часы работы.

Чайхана Маруфа работала без остановок, как водяная мельница на реке Заравшан. Рано утром чайхана кормила дехкан, которые привозили в город свежую зелень, лук, перец. Затем кормила водоносов, носильщиков с тележками, продавцов лепешек. Затем в чайхану приходили обитатели караван-сараев. Затем приходили кузнецы, портные, сапожники.

Все посетители приветствовали друг друга. Садились на топчаны. Ели самсу. Пили чай. Благодарили Аллаха. Уходили. Во время еды одни люди молчали. Другие рассказывали новости. Третьи рассказывали смешные истории. Смешные истории были простыми, но вызывали бурный смех. Я тоже хохотал от души. Чайхана заканчивала работу в три часа дня. Я возвращался в школу. Омывал тело. Кушал обед. Садился за столик. Записывал истории дехкан, водоносов, носильщиков, портных, нищих. Это были истории из жизни.

Эти истории были простые, как кувшин. Это истории были глубокие, как кувшин. В первые два дня я записал историю о том, как Хасан искал корову; историю о том, как Курбан ходил к гадалке Сати, которая нашла его сапоги; историю о том, как Саттор чинил глиняный забор; историю о том, как Абдулла пошел в селение Норак, а попал в селение Афтоб; историю о том, как Али нашел в арыке золотую монету; историю о том, как тетка Гульнара не узнала мужа своей дочери; историю о том, как Раджав женился в третий раз; историю о том, как девушка Бахор нашла мужа на крыше дома. За семь дней работы у меня набралось сорок пять историй. Каждая история была маленьким приключением.

Последняя история была про Саида и его быка. Ее рассказал кузнец Усман. Дехканин Саид пахал землю. На середине поля его бык остановился. Саид кричал на быка. Говорил с быком. Умолял быка. Бык уперся. Стоял, как скала. У Саида были большая семья и один бык. Поэтому Саид берег быка. После долгих уговоров Саид сел рядом с быком. Задумался. Потом решил узнать, почему бык не хочет пахать поле. Саид взял кетмень. Стал рыть яму. На глубине метра нашел котелок с пятью золотыми монетами. На эти деньги Саид купил двух молодых быков и новый плуг. А старого быка подарил бедному дехканину Ахмеду.