Горечь отверженных

– Ой, мамочки родные, что ж это с дитём-то делается-то!? Санечка, беги скорей мамку свою кличь, видишь, как бедолага мучается! Страсти-то какие! Видать, девочка-то совсем-таки хворая.

Потом было ощущение, что я вознеслась на д землёй. Это дядя-папа, перенёс меня на кровать. Потом сознание то появлялось, то вновь погружало меня в пустоту. Я иногда слышала голоса. Потом, когда всё прояснилось, я услышала, как говорила Сашина мама:

– Галя ты так не переживай, это Саня накормил её всем сразу, да ещё газировки дал, она ведь к такой еде не привычная, вот и отторгает организм, а вот температура от чего, пока не пойму. Пусть поспит, зайдём позже, может, потом ясней станет.

И опять тишина, пустота… Потом вдруг чётко услышала нежный голос бабушки Арины:

– Поленька, милая, всё будет хорошо…

И вдруг я почувствовала, как по моим щекам потекли горячие слёзы, мне захотелось плакать в голос, но я боялась, мне не хотелось, чтоб снова приходили тёти и бесцеремонно трогали меня. Но через какое-то время они всё-таки пришли. Хозяйка дома мне просунула под мышку холодный градусник, тётя-мама гладила меня по голове и приговаривала:

– Ну, вот что нам теперь делать с тобой? Нам нужно ехать, а ты разболелась, и как нам теперь быть?

Я чувствовала её раздражение и ощущение вины очень мучало меня и пугало. Потом с тревогой в голосе заговорила красивая тётя:

– Галя, у девочки температура тридцать девять и сыпь по телу, это ветрянка.

– Ну, откуда она могла взяться?

– Возможно, инфекцию вы подхватили в поезде. Что ж, будем лечить, придётся нам всем на недельку задержаться. Наш Саша ветрянкой уже переболел, так что для нас это теперь не страшно.

Оказалось, что Сашина мама была врачом, и она сразу начала меня лечить. Сначала она принесла таблетки, растолкла их в порошок, затем смешала порошок с мёдом и заставила меня всё это съесть, запивая тёплым молоком. Потом она взяла пузырёк с тёмной жидкостью, куда стала макать спичку с ваткой, а затем начала смазывать красные точки на моём теле. После этой процедуры она укрыла меня одеялом и велела спать. Выходя из комнаты, она оставила зажжённой настольную лампу, которая стояла на тумбочке рядом с кроватью.

Праздник продолжался, играла музыка, слышался смех, и всё это теперь было без меня. На противоположной стороне от кровати, на стене, над небольшим столиком, уставленным всякими баночками, висело большое зеркало. Мне очень захотелось посмотреть на результаты лечения. Я тихонько встала и подошла к зеркалу. Даже при не полном освещении то, что я увидела, повергло меня в шок. Всё моё лицо, плечи, руки, живот, ноги были покрыты зелёными пятнами.

Я была такой страшной, что сама была напугана. От отчаяния по моим щекам опять заструились горячие слёзы, и зелёные струйки полились по щекам, от чего я испугалась ещё больше. У меня не было носового платка, и я не знала, чем мне вытереться, поэтому я боялась ложиться в постель, так как могла запачкать подушку, присев на краешек кровати, я стала ждать, когда высохнут мои слёзы. Мне было страшно одиноко и обидно от того, что я не могу, как Саша сидеть возле ёлки. Слёзы душили меня, но я боялась плакать из-за зелёных струек…

Меня манили звуки музыки, и я тихонько подошла к двери и приоткрыла её. Некоторые гости сидели за столом, некоторые танцевали, дяди курили у окна. Вдруг Сашина мама и тётя-мама подошли почти к двери и стали разговаривать. Сначала заговорила тётя-мама:

– Ну, как тебе наша девочка?

– Очень маленькая и напуганная, но это со временем пройдёт. Но я тебе удивляюсь, зачем такие жертвы, ведь не понятно, что лет через десять будет.

– У всех семейных дети, и люди пристают постоянно с расспросами, а теперь всё как у людей. Правда, наша девочка какая-то неказистая, но тут уж не приходилось выбирать, ты же знаешь, у нас в этом вопросе были сложности – репрессированным детей напрямую не дают, вот и пришлось прибегать к хитростям. Можно сказать, случай помог. У одних наших друзей в Инте знакомые оказались в Измаиле, которые решили от девочки избавиться, но не хотели отдавать в детский дом, а искали сами желающих взять ребёнка в семью. Вот нам и подсказали добрые люди. Мы списались с бабушкой девочки, а потом во время Володиного отпуска, прошлым летом и съездили. Все документы быстренько оформили и девочку к Володиным родителям отвезли, чтоб пообтесалась немного, а то она какая-то толи странная, толи дикая. Да только из этого ничего не вышло – девочка, как молчала, так и молчит. Да у них там в доме, как в старом храме, и порядки дикие, там поневоле замолчишь.

– Всё с ней будет нормально, просто время нужно. Такая маленькая, а столько стрессов. Забрали из родного дома, потом от Володиной родни. Для неё всё ново, всё непривычно. Вот даже непривычная еда вызвала такую бурную реакцию. Следите за её питанием, кормите пока всем для неё привычным и ни к чему не принуждайте, она сама включится в ваш ритм жизни, это я тебе как врач говорю. Коли взяли, так уж терпите.

– Да и не говори, куда уж теперь денешься. Но я вот переживаю, приедем домой, люди то с расспросами налетят. И ну ребёнка изводить, мол, как тебя зовут, кого больше любишь – маму или папу. А мне красней да объясняйся, почему она молчит.

– Ой, Галя! Нашла, о чём печалиться, говори, что она очень робкая и чужих людей смущается, а там, глядишь, девочка и начнёт потихоньку общаться.

– Да вот ещё и маленькая она очень, всем это в глаза бросается. За полгода и не выросла ни на сантиметр, и не поправилась. Мы с Володей крупные, вот и будут пенять – в кого она у вас такая кроха.

– Ну, скажи, что она в вашу бабушку пошла и лицом и ростом.

– А ведь и правда, у Володи бабка Арина Аристарховна такая сухая и маленькая, как мумия египетская.

– Вот видишь, будет в этом доля правды, а если ещё и карточку парочке любопытных покажешь, то и вовсе все скоро упокоятся.

Не многое мне было понятным из их разговора, но главным, что уловило моё сознание, было то, что я не нравлюсь тёте-маме. Меня охватил панический страх, а куда она теперь меня денет такую страшную…

С этими неутешительными мыслями я уснула, и мне снился домик с верандой, цветы в палисаднике, и я всё время слышала, как бабушки поют мне колыбельную…

После нескольких дней моей мучительной болезни, которая изматывала температурой, чесоткой, лекарствами и постоянным страхом не понравиться тёте-маме, наступил наконец и приятный день. Мне разрешили выйти из комнаты, и я со всеми вместе завтракала за столом. После завтрака, Сашина мама подарила мне красное плюшевое пальто с капюшоном и боты на меху. Всё это она тут же на меня примерила и подвела к большому зеркалу. Я видела себя в нём во весь рост. То, что я видела, мне очень понравилось, и я впервые подумала о себе, как о красивой девочке, это было очень смело. Тётя-мама рассыпалась в благодарностях к Сашиной маме.

– Бэллочка, дорогая, я так благодарна тебе! Теперь наша Полина на человека похожа. Прямо приятно теперь посмотреть на неё. Надо ей ещё платьица прикупить, чтоб перед людьми не было стыдно. Володины родители об этом не позаботились, да и нам как то было всё не до того. Но мы теперь это непременно исправим.

Про меня за разговорами все забыли, а мне было жарко, и я не знала, что мне делать. Выручил меня опять мой брат Саша. Он снял меня пальто и боты, затем взяв за руку, отвёл на кухню, где стряпала их домохозяйка Соня. Увидев меня, тётя Соня запричитала:

– Ой, ты ещё больше исхудала, ну прямо горе какое-то! Тебя ж теперь откармливать надо, а то прямо страх на тебя смотреть.

Вот теперь, когда я чуть успокоилась и решила, что я красивая, тётя Соня вдруг заявляет, что на меня страшно смотреть. И опять страх сжал всё моё существо в комок, который каким-то образом отозвался спазмом в желудке, и уже знакомое чувство тошноты овладело мной. Но я постаралась изо всех сил его подавить, судорожно сглатывая подступившую сладкую слюну. Поэтому, когда тётя соня предложила нам блинчики с вареньем я сразу же отказалась, чем очень огорчила тётю Соню.

– Дитятко ты моё родное, да как же ты поправляться будешь? Надо больше кушать и будешь ты тогда красивой девочкой.

Но я не поддавалась на её уговоры и выпила лишь стакан молока, в то время как Саша выпросил лимонаду и пил его с нескрываемым удовольствием.

Потом, видимо, шла череда неярких событий, которые не отпечатались в моей памяти, а затем снова яркая вспышка, которая отпечаталась в сознании на всю жизнь. Этой яркой вспышкой в детском сознании было посещение маминых родственников на Украине. Первым впечатлением от прибытия в город Миргород к родственникам тёти-мамы было то, что я, как мне показалось, разучилась понимать людей. Я испугалась и подумала, что я опять чем-то заболела.

Как только все приехавшие вошли в дом маминых родителей, а именно: мои мама и папа, Саша и его мама и папа, к нам на встречу, на большую веранд, вышло много не знакомых мне людей. Они все очень громко говорили. Особенно выделялась среди них, как потом выяснилось, мама моей мамы, а значит ещё одна новоявленная моя бабушка. Она буквально набросилась на меня с поцелуями и объятиями, и я в испуге спряталась за моего папу. А она продолжала громко говорить, указывая жестами на меня:

– Яка ж вона малэнька, да худэнька! Ну, нечёго, мы еи откормымо, и вона як уси диты будэ у нас справна.

Затем ко мне подошла тётя, очень похожая на мою маму и заговорила со мной, но я её поняла.

– Здравствуй малышка, меня зовут тётя Катя и я сестра твоей мамы. Я надеюсь, мы с тобой подружимся. А вот мои дети, – и она указала рукой на мальчика и девочку которые подошли вместе с ней, – их имена Коля и Тамара, они твои брат и сестра.

Для меня тогда это мало что значило, но большое количество незнакомых людей пугало. В довершении всего под конец ко мне подошёл самый старый из присутствующих мужчина, взял меня за руки и, притянув к себе проговорил:

– Ну, дайте ж и мени подывитыся на це малэ чудо! Так ось ты яка, Полинка! Ну, шоб ты знала, я твий дидусь и звуть мэнэ Охтыс. Як ты прыидешь до нас литом, то мы з тобою будэмо ходыть на пруд по рибу и козу пасты.

И опять я ни чего не поняла, и мне стало не по себе, но меня снова выручил брат Саша. Он подошёл ко мне и сказал:

– Ты их не бойся, они вполне нормальные, просто мы приехали на Украину и они говорят на украинском языке, он не сложный и ты скоро научишься их понимать. Дедушка и бабушка очень добрые и весёлые. Я к ним приезжал на лето, было здорово, они мне всё разрешали и ни за что не ругали.

Всё что происходило потом, не переставало поражать моё сознание. Вскоре все сели обедать за очень большой длинный стол. А вокруг стола стояли не стулья, а большие лавки со спинками. На стол ставили глиняные тарелки, глиняные стаканы, кувшины и каждому подали большие деревянные ложки.

Борщ новая бабушка Ульяна налила всего в три тарелки, и все, кто сидел к ближней, ели из неё, а чтобы не проливать борщ на стол, все подставляли под ложку большой кусок домашнего хлеба. Поскольку я, сидя на лавке, не дотягивалась даже до края стола, то меня посадили отдельно в сторонке. Столом мне служила большая табуретка, а сиденьем маленькая. Я была очень рада этому уединению. У меня была отдельная тарелка и маленькая, но тоже деревянная ложка.

За большим столом было шумно, говорили все сразу и каждый на своём языке. На меня никто не обращал внимания, и я была предоставлена сама себе. Борщ, который все с удовольствием ели, мне не нравился, и я его не стала есть. Меня интересовала комната, в которой мы обедали. Прямо напротив меня находилась огромная печь. Она занимала один из углов комнаты и была до самого потолка. У бабушек Даши и Арины, печь была маленькая и напоминала стол, на который ставили кастрюли. Здесь же для кастрюль и сковородок, в печи была большая дыра, куда спокойно может поместиться такая девочка как я. Сбоку у этой чудо печи я увидела ступеньки, по которым можно залезть на печь. У этой странной печки два этажа: один, чтобы готовить, другой, чтобы спать – так мне Саша сказал. В другом углу комнаты находился большой стол и вокруг него большие лавки, где сейчас обедала вся многочисленная семья главы семейства – Денисенко Феоктиста Васильевича, в далёком прошлом офицера царской армии и владельца кузни и мельницы в селе Керменщина. Такое название соло имело благодаря фамилии её владельца, который был полновластным хозяином огромных угодий в царские времена…

После обеда взрослые дяди и тёти стали играть за столом в карты, это тоже было для меня открытием. Все брали в руки цветные картинки, а потом бросали их с силой на стол, сопровождая это действие разными возгласами, не всегда понятными для меня, а Саша мне потом пояснил, что они матюкаются и чтоб я не вздумала, что-нибудь из услышанного повторить, а то мне за это уши надерут. Говорил он это всё шёпотом, подмигивая глазами. Я не всё поняла, из того, что он говорил, но не решилась переспрашивать. Большие дети – Тома и Коля предложили всем залезть на печь и там поиграть в семью. Мне было очень интересно, как играть в семью и я согласилась, не осознавая того, что главной игрушкой буду я. Девочка Тома всем распределила роли, и каждый должен был её слушать, потому что она старшая. Она играла роль мамы, папой был её брат Коля, а я и Саша были их детьми. Саша всё время лазал с печи и обратно, якобы ходя в школу. Коля проделывал то же самое, ходя на работу, а Тома тем временем завернула меня в одеяло, и качала на руках, напевая незнакомую песенку. Когда возвращался Саша из школы, а Коля с работы, вся семья садилась есть. Тома с важным видом раздавала мальчикам печенье, а мне совала в рот соску, надетую на бутылку, в которой находилось молоко. Мне было ужасно жарко, и пить молоко из бутылки совершенно не хотелось, но это никого не интересовало. Тома продолжала меня интенсивно трясти и совать в рот соску, при этом приговаривая:

– Ешь, моя маленькая, ешь, вырастешь большая и пойдёшь в школу, как Саша.

Все эти муки продолжались до тех пор, пока меня не стошнило.

Мои мучители не на шутку испугались, быстро меня развернули, вытерли какой- то тряпкой, и стали уговаривать, не жаловаться на них взрослым. Я и не собиралась этого делать, поскольку не знала как, да и кому.

Не знаю, сколько времени мы провели в Керменщине, но ничего интересного в доме более не происходило.

Затем опять последовало яркое и незабываемое событие, от которого я снова испытала всеобъемлющий страх. Случилось это в день нашего отъезда, на железнодорожном вокзале, когда мне вдруг пришлось созерцать грохочущий огромный чёрный паровоз, из трубы которого валили клубы гари. Это чудовище постоянно издавало фыркающие звуки, и из-под его колёс постоянно вырывались шипящие клубы пара. За ним тянулись, гремя огромными колёсами вагоны, в одном из которых мне предстояло отбыть в конечный пункт моего проживания с новыми родителями.

Все были заняты погрузкой многочисленной поклажи, а меня поручили Саше. Он сначала держал меня за руку, сидя со мной на скамейке, а потом, наказав мне не двигаться с места, побежал в здание вокзала за мороженым. Я буквально вжалась в скамейку, на которой я сидела, при появлении этого монстра. От неё до паровоза было так близко, что она вся сотрясалась в такт его грохота. И ни кому и в голову не пришло, что маленькой девочке может быть очень страшно находиться вблизи такого чудовища. Никто не сел со мной рядом, не ободрил, чтобы мне не было так страшно. Меня потом ещё долго после этого обуревали приступы страха при каждом приближении грохочущего и фыркающего паровоза. Именно тогда на вокзале в Миргороде, впервые чувство тоски и глубокого одиночества посетило меня. Все были настолько увлечены разговорами и суетой с вещами, что обо мне совсем забыли. Я находилась в каком-то липком оцепенении, из которого меня буквально вырвал громкий голос моей рассерженной мамы:

– Ну, посмотрите на неё, сидит себе и молчит, а я с ног сбилась её разыскивая!

Не знаю, что для меня было большим злом, шум паровоза или её истеричный крик.

Я интуитивно вся сжалась, и казалось, перестала дышать.

В это время подошёл мой папа и разрядил накаляющуюся обстановку:

– Галочка, ну что ты на неё кричишь, она-то в чём виновата? Это я её сюда посадил и поручил приглядывать Саше. Где я её оставил, там она и сидит, а вот Саша куда-то убежал.

– Нашёл, кому ребёнка доверить! Я тут бегаю, волнуюсь, а ты мочишь!

– Галочка, но ведь ты меня не спрашивала о том, где Полина находится.

– А сам ты не додумался мне сказать, где она сидит, да?

– Галочка, ну не кричи ты так, ведь люди смотрят.

– Да какое мне дело до людей, у меня ребёнок пропал!

– Ну почему же пропал, ведь она вовсе ни куда не пропадала.

– Это она по-твоему не пропадала, ты же знал, где она находится, а по-моему пропала, и это ты виноват, что я так нервничаю, прямо вся изошлась!

Они бы, наверное, ещё долго спорили, но их спор прервал оглушительный свист, который издал паровоз. Они как по команде замолчали и даже замерли на какое то время. Потом мама вдруг закричала истошным голосом:

– Володя, скорей! Мы отстанем от поезда!

Папа подхватил меня на руки и побежал к вагону. В это время мама, гремя каблуками, бежала за нами. За мамой бежали все родственники и что-то кричали нам вслед. Когда мы вошли в вагон, папа остановился со мной у окна и стал махать рукой провожающим. К нам присоединилась мама, она плакала и тут же вытирала слёзы платочком. Паровоз, издавая страшный лязг, судорожно тронулся. Все провожающие побежали вслед за вагоном, судорожно размахивая руками и что-то крича. Тёти плакали и махали платочками вслед удаляющемуся вагону…

После того, как провожающих не стало видно, мы все зашли в наше купе и дальнейших наших приключений я не помню. Видимо, для меня достаточно было новых потрясений, страхов, и мой мозг отключился, погрузив меня в спасительное небытие…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ОТВРАЩЕНИЕ К ЕСТЕСТВУ

В начале февраля 1959 года, мы прибыли в город Инта, который находился почти у Полярного круга. Зимы там по обыкновению длинные, морозные, снежные, а лето знойное, короткое, с совершенно не заходящим солнцем. Но все эти прелести севера я познавала медленно по мере моего взросления.

А первое впечатление нового дома был вовсе не сам дом, а баня. Видимо сразу после долгой дороги, ввиду отсутствия в доме всяческих удобств, мы все отправились мыться в баню.

Перед дорогой меня основательно одели. Сначала меня облачили в меховую шубу, затем надели такую же шапку и варежки. На ноги надели странную обувь, называемую валенками. Потом поверх всего на меня накинули большую пуховую шаль, затем, перекрестив её концы спереди, провели под руки и завязали на спине. После всех этих манипуляций, я походила скорее на маленького пингвина, чем на девочку.

И более того, я почти совсем не могла двигаться. Но впоследствии оказалось, что двигаться мне вовсе не обязательно, поскольку всю дорогу, до места назначения, меня на руках нёс мой папа. Я высоко вознеслась над землёй, и мимо меня проплывали закованные в иней деревья, дома. Всё казалось не настоящим, кроме мороза. Его хоть и не было видно, но зато он хорошо ощущался на моих щеках. Щёки приятно пощипывало, и было немного щекотно. Вскоре мои ресницы покрылись инеем, и от моего дыхания платок вокруг лица стал белым, как снег.

Когда мы пришли в баню, папа пошёл мыться в мужское отделение, так мне мама пояснила, а мы с мамой направились в женское. Мы сначала вошли в большую комнату, обставленную сплошными шкафами. К одному из таких шкафов мы с мамой подошли, она его открыла и велела мне раздеваться, а вещи класть в него на полочку. Я разделась до трусиков и стала ждать, пока разденется мама. И тут начались мои новые испытания. К моему большому удивлению, мама сняла с себя всё бельё и осталась совершенно голая, что собственно и напугало меня не меньше паровоза. Кода со мной мылись бабушки Даша и Арина, они всегда были в белых сорочках, а я в трусиках. Но теперь передо мной стояла большая, толстая тётя с большим животом, большими отвисшими грудями и каким-то, волосатым чёрным островком под животом. Раздевшись, она посмотрела на меня с удивлением и сказала:

– Снимай живо трусы и пошли скорее мыться, а то мы все сажей обросли.

На её приказ я в знак отрицания покачала головой. Тогда она, недолго думая, сама быстро сдёрнула мои трусики, и грубо дёрнув за руку, поволокла в другую комнату.

То, что предстало моему взору за следующей дверью, повергло меня в шок. Впоследствии, много лет спустя, увиденное мной в бане напоминало мне картины Страшного суда. В заполненном клубами густого пара помещении, находилось множество деревянных скамей, где сидели, стояли, в разных позах, женщины разного возраста и телосложения. Совсем рядом со мной сидела древняя старушка, её кожа буквально свисала с её худых рук и ног. Грудь, похожая на листья лопуха, спокойно покоилась на её коленях. Она неторопливо расчёсывала свои белые длинные волосы. Сразу следом за ней стояла тётя, гораздо полнее моей мамы. Одна её нога, которая по толщине в два раза превосходила моё тельце, стояла на лавке, и она, держа целый кусок мыла в руке, с усилием натирала волосатый остров между ног. Третья тётя, желая уступить нам место на лавке, решила убрать свой тазик на пол, при этом, ничуть не смущаясь, она нагнулась к полу, повернувшись к нам задом, таких внушительных размеров, что всё остальное, что было вокруг, оказалось не доступным моему взору. Зато её необъятные телеса предстали во всём естестве и в довольно неприглядном и ужасающем виде. Вся её кожа будто бы состояла из сплошных бугров. Между ног виднелись огромные темные пятна, на ногах змеились фиолетовые ленты. Все эти мерзкие видения, вызвали во мне такое отвращение, что меня начало судорожно тошнить. Я согнулась пополам, и меня стошнило прямо на пол, по которому текла мыльная жижа со всех этих неприглядных тел, и осознание этого, только усиливало мои позывы к рвоте. Все вокруг запричитали на все лады, пытаясь хоть как-то помочь моей растерявшейся маме, и наконец, старая бабушка, которая первая предстала передо мной в этом аду, вразумила мою бездействующую мать:

– Да вынеси ты наконец дитя отсюда! Неужели не понятно, что от духоты ребёнку плохо стало!

И хотя она была не права, но я мысленно благодарила её за спасение. Когда мама наконец вынесла меня в предбанник и положила на скамейку, меня начало почему-то трясти и стало вдруг очень холодно. Рядом сидевшая тётя, наблюдавшая за нами, сказала моей маме:

– А у вашей девочки, пожалуй, шок.

Мама метнула на тётю взгляд полный негодования.

– Какой ещё шок? Сидите себе и не вмешивайтесь в наши дела, сами и без вас разберёмся!

– Ну, зачем же так грубить, милочка, я ведь помочь вам хочу, надо же дознаться, от чего ей так плохо.

– Тоже мне, дознавательница нашлась, дома у себя дознавайся.

– Какой кошмар, да вы, милочка, просто хамка!

– От такой же и слышу!

Покачав головой, тётенька ушла, а мама продолжала ругаться:

– Тоже мне, доброхоты выискались, с советами лезут. Сами мы и без них разберёмся. А ты, горе моё луковое, лежи здесь и жди, пока я помоюсь. Всё равно нам без папы домой не попасть. Ключи от дома у него, а он в мужском отделении моется, мне его никак не позвать.

После этих слов она быстро и надолго удалилась, а я измученная дурными видениями и плохим самочувствием, моментально уснула.

После этого события, меня ещё очень долго преследовали

видения из бани. Очень часто моё сознание, помимо моей воли, любого увиденного мной человека, являло мне голым, и я вся внутренне содрогалась. Это явление очень мучило меня, но я ни как не могла от него избавиться. Со временем видения стали более смутными, но остались во мне на всю жизнь. Если моё внимание, привлекала какая то личность, то моё воображение тут же услужливо являло мне его в истинном естестве…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ОСОЗНАНИЕ СМЕРТИ

Вся дальнейшая моя жизнь состояла из того, что я пыталась понять, как понравиться маме и папе. Мама была женщиной, в которой смена настроений происходила почти ежечасно.

Если она читала книгу, то всё иное переставало для неё существовать. Я чётко усвоила, что в это время её нельзя ни о чём просить, иначе придётся выслушать целую лекцию о том, что ни кто не считается с её интересами. Хотя я чётко и довольно рано уяснила, что жизнь в нашем доме как раз вся состоит из того, чтобы блюсти только её интересы. Жизнь папы, была истинным служением своей драгоценной супруге, и служение это было мучительным и весьма унизительным. Он выполнял все её прихоти, какими бы нелепыми они не были.

Одной из таких нелепых прихотей было желание приобрести поросёнка. Её совершенно не смущало то, что мы жили в самом центре города, прямо у горисполкома. Она игнорировала и тот факт, что площадь рядом с нашим домом, является излюбленным местом для прогулок и потому появление поблизости свиньи будет не совсем уместным, учитывая её громкое хрюканье, визг и вдобавок к этому ещё и неприятные запахи. Но на маму эти доводы не производили никакого впечатления. Она требовала, чтобы папа обдумал, как следует разместить желаемого ею питомца в нашем боксе.