Сборник рассказов «Дедушкина истина»

В Москве пришел к власти царь Борис, а с ним и целая когорта прихлебателей и государственных расхитителей, среди которых оказались и бывшие подельники нынешнего министра. Нутром почуяв большую наживу, обласканный заверениями в совместной работе, он, не раздумывая, рванул из мест отдаленных, краев суровых сибирских, в Первопрестольную. И оказался как нельзя кстати для «своих», ставших уже набирать силу, друзей.

Для начала высокие покровители улучшили, «подправили» ему биографию. Одним из таких улучшений стало обучение в Академии, принадлежавшей одному силовому ведомству. Ну, а после ее окончания, он и сам «зашустрил». Пошли на пользу освоенные в силовой Академии новые методы работы в изменившихся политических и экономических условиях в стране. Дальше, как по накатанной колее, само пошло и поехало: знай только, не зевай, бери слева, бери справа и вовремя неси наверх. Придерживаясь этой «премудрости», имея поддержку и покровительство, он оказался в кресле министра. Теперь у него были миллионы, и грыз он уже не дерьмо, а людей, прорываясь к вершинам власти.

И вот сейчас, мерно вышагивая по мягкому бухарскому ковру, увлеченный идеей технического переоснащения отрасли, он мечтал, как по всей территории страны, словно грибы после дождя, будут расти заводы, а вместе с ними увеличиваться цифры его доходов и новые возможности его собственного карьерного роста. Вначале он представлял себя вице-премьером, затем стал подумывать и о премьерстве, ну, а дальше – больше. Вконец разгулявшееся воображение достигло такой степени, что министр уже замахнулся и на кресло самого президента.

– А что, – говорил он себе, – чем я хуже президента. Наоборот, я лучше его. Моложе, энергия из меня так и прет. Сейчас, как начну строить, как пойдут заводы один за другим! Модернизация – это же великое дело! – Взбодрил себя столь полюбившимся ему словцом самовлюбленный министр.

От разворачивающихся перспектив нового технического переустройства страны у министра захватило дух.

– Что мне известный писатель С. с его идеями «обустройства России», – вспомнил он вдруг чем-то запомнившееся ему сочетание слов. Вспомнил не потому, что когда-либо читал хотя бы одно из произведений писателя, а потому, что это было довольно избитое выражение, употребляемое политиками всех мастей.

Министр остановился на какое-то мгновение, рассеянно осмотрелся вокруг, почесал стриженую макушку и, бросив куда-то в пустоту, адресовавшееся писателю, презрительное «книжник», направился к письменному столу. Важно опустился в кожаное, с резными подлокотниками и ножками, кресло и, возложив руки на массивный, отделанный дорогими породами дерева стол, замер. Всецело поглощенный мыслями о предстоящих свершениях, он некоторое время сидел неподвижно, словно статуя. Создавалось впечатление, будто в кабинете находится не живой человек, а лишь его гипсовая копия, муляж, предназначенный всего лишь заполнить свободное пространство в интерьере.

Безмолвие и покой апартаментов нарушила своим жужжанием невесть откуда взявшаяся маленькая муха. Безуспешно бившаяся в большое кабинетное окно в поисках свободы, она понемногу стала раздражать министра. Уже несколько раз он бросал в ее сторону недовольный сердитый взгляд, но тварь божья не понимала и не могла понять, что действует министру на нервы и упрямо стремилась к свету. Окончательно раздосадованный тем, что муха совсем не реагирует на его гневное молчаливое волеизъявление – прекратить беспокоить его – министр с силой ударил по клавише телефона для внутренней связи и тотчас же в микрофоне раздалось: «Слушаю Вас, Сильвестр Автондилович!»

– Зайдите! – сказал, как отрезал, министр.

Истомившиеся от длительного ожидания чиновники слегка оживились, когда в приемную вбежал человечек небольшого роста, шустрый в движениях, с лысиной и остатками темных волос над ушами и нижней частью затылка, и направился прямо к министру. По его манерам, по тому, как он часто семенил ногами, как по-лисьи оглядывался, не забывая подчеркнуть при этом свое превосходство над всеми, по тому, как секретарша по-свойски кивнула ему, бросив уже вдогонку «Привет, Сережа», – можно было наверняка предположить, что этот странный человечек некто вроде коменданта. Отвечает за всякие хозяйственные нужды не только министерства, но и самого министра: доверенное лицо по закупкам и списанию, по продуктам и театральным билетам. Уверенно, сохраняя достоинство и деловитость, маленький человечек прошествовал лишь до двери своего хозяина. Подойдя же к кабинету вплотную, он как-то весь переменился и, приняв подобострастный вид, проворно, по-лакейски, юрко протиснулся сквозь дверные створки, умудрившись закрыть их за собой без единого звука.

Насупившийся, недовольный министр хмуро смотрел на вошедшего подчиненного.

– Вот ты мне скажи, – начал он, уставившись на коменданта, – я тебя пою, кормлю, ты у меня живешь, как у Христа за пазухой, и что, где твоя работа?! Ты же ни хрена ничего не делаешь! – – продолжал корить подчиненного упивающийся властью над ним министр. – Уборщиц никто не контролирует, хозяйственная служба не работает, уже дошли до того, что мухи по кабинету летают!

Сообразивший, наконец, в чем дело, комендант слегка отошел от испуга и стал шарить глазами по помещению, выискивая злосчастное насекомое, едва не стоившего ему сердечным приступом. Вдруг он увидел, как по стеклу медленно ползла обессилевшая от безуспешных попыток пробиться сквозь невидимую преграду муха. Комендант стремглав бросился к окну и прихлопнул ее рукой.

– Вот! – торжественно продемонстрировал он министру темную точку на своей ладони. – Все кончено. Во время обеда помоем стекла и еще раз проверим весь кабинет. – Отчеканил комендант, стараясь быть поближе к двери, видя, что министр все еще зол. В эту минуту комендант даже не мог предположить, насколько благотворно подействовало на министра слово «обед». Упоминания о пище заставили министра совсем забыть о его непосредственных служебных обязанностях. Великая идея переустройства страны, витавшая в его голове, стала отходить на задний план. Заводы и цифры стали уступать место желаниям плоти. Жестом руки, выпроводив коменданта, умудрившегося снова бесшумно выскользнуть из кабинета, он остался один. Прошло всего два с половиной часа с начала рабочего дня, а министр уже изрядно подустал. В памяти все чаще и чаще всплывали картины вчерашнего ужина в «Царской охоте». Поколебавшись немного он, наконец, решил не отказывать себе в приятном и, велев секретарю вызвать водителя, направился к выходу.

Государево дело

В день, когда оседлал ты небес скакуна,

И созвездиям дали твои имена,

Умудрился у нищих украсть кошелек,

Ты счастливым не стал, не твоя в том вина.

Омар Хайам

Минуло несколько часов с того момента, как выхоленный, с нагулянным от многолетнего физического бездействия жирком, важный человек сел на рабочее место. За это время он почти ни разу не пошевелился, разве что его авторитетный живот в такт дыханию мерно раздвигал полы пиджака. Погрузившись в себя и сосредоточившись над решением сложной дилеммы, он тщетно бился с обуревавшими его мыслями, пытаясь найти выход из создавшегося положения.

Лоб персоны, наделенной служебной властью и большими полномочиями, покрылся испариной, старая лоснящаяся кожа на лице обвисла складками, сделав его похожим на истертую стиральную доску. Беспокойство столь значительной фигуры было связано не с какими-то техническими сложностями или непредвиденными накладками, возникшими в осуществлении порученного ему проекта, не с тем, что его ум вдруг узрел в нем конструктивные недоработки, нет. Дело было в другом. Натренированное богатым опытом чутье казнокрада подсказывало ему, что причиной пристального интереса к его деятельности может послужить многомиллиардная сумма рублей, потерявшаяся на счетах подставных фирм-подрядчиков и оффшорных компаний. Кроме этого, голова государева мужа болела о том, как оправдаться за снос нескольких зданий, сохранявших исторический облик прославленного города, и не построенную скоростную железную дорогу. Все бы ничего, но сложность состояла в том, что это был государственный проект, и за его выполнение нужно будет отчитываться – дело-то государево.

Умудренный прощелыга, хитрец и вор, он уже немало успел потрудиться на ниве чиновничьего воровства, закопав в землю несметное количество народных денег. Он знал, как уйти от проверки, как предотвратить ее или добиться положительного заключения. Дилемма была в другом. Здесь, в этом деле, он был на виду. Вернее, на слишком «большом виду» был не он, а вокзал, который необходимо было перестроить, не испортив при этом его архитектуры, и функционально модернизировать с учетом возросших технических требований нового тысячелетия.

Он уже давно все подсчитал, рассчитал и продумал: подготовка к 300-летней годовщине города создаст всеобщую неразбериху в организации празднества, без которой не обходится ни одно мало-мальски значимое на Руси начало. А если к этому еще добавить «порыв мысли» какого-нибудь высокого государственного деятеля, то там уж и вообще все забегает, задвигается и зашевелится так, что никаких концов и подавно не найти: все друг друга вначале запутают, а потом друг на друга все спишут. Один из таких «порывов мысли» состоялся несколько лет назад, в виде проекта «Даешь скоростную магистраль Питер—Москва и реконструкцию вокзала к юбилею города Великого Петра».

Но некстати, можно сказать, совсем не вовремя, почти в самое сердце ударили перемены на самом верху: на Олимпе власти старый больной вождь уступил место молодому и энергичному. И вот теперь необходимо предпринять срочные спасительные меры. Уже и телевидение заезжало, писаки разные забегали: интересовались сроками завершения проекта. Хорошо, их удалось пока обнадежить перспективой возведения сверхсовременного вокзала. Но ведь пустырь на его месте никуда не денешь, он предательски зияет освобожденным пространством, и как раз об этом пустыре все больше спрашивают и пишут. Уже и московские гонцы забегали. Во время загородной вечери, в близком кругу, они нашептывали ему вполголоса о скором аудите Счетной палаты.

– Ах ты, жизнь моя копейка! – вздохнул главный «устроитель» вокзала и скоростной дороги, пошевелил отекшими членами и подумал про себя о нескончаемых трудностях и превратностях судьбы. Больше всего его пугала мысль не о снесенных зданиях, не о проверке, а о том, что вдруг заморозят проект, а он еще столько хотел сделать: жизнь внуков получше устроить, островок среди теплых морей к пенсии прикупить, деньжат в швейцарские банки «на питание и постель» скопить. А то ведь не ровен час кое с кем и поделиться придется, а ведь все уже давно поделено. Вон, Спиридоныча прижали, пришлось тому часть доли уступить, а иначе бы ему подряда не видать, как своих ушей. Да времена нынче не те – пашешь, трудишься на ниве государственного строительства, как пчелка на пасеке, а тебя же еще и слухами разными пугают, устрашают сменой руководства в правительстве, – чиновник тяжко вздохнул. – Как же быть, как быть?

Погруженный в раздумья, обеспокоенный мозг государева слуги искал выход из дремучего леса нехороших предчувствий. Многие аферы прошлого всплывали в его памяти. В богатой на них жизни прощелыги-дельца их было превеликое множество. Пожалуй, весь его жизненный путь был путем афериста, в котором он считал себя образцом практика-хозяйственника.

– Сколько сделал, сколько сделал я для Родины, для страны, – думал он о себе. – Боже мой, и какая черная неблагодарность, меня, заслуженного человека, уличать в каких-то там незастроенных пустырях и обвинять в сносе устаревшей рухляди, в освобождении города от этих сгнивших купеческих хибарок, которые рано или поздно сами развалились. Я же государево дело двигаю. Ведь стоит только представить себе, какая перспектива ждет этот пустырь, и какая быстрая дорога ляжет через него, в часы соединяя Москву с Питером!

Эти раздумья о будущей перспективе вдруг разом изменили весь ход мыслей большого чинуши.

Он встрепенулся, оживление пробежало по его лицу и всему телу. Развернув пошире плечи и потирая руки, он стал повторять вслух слово «модель». «Модель, модель, – говорил он про себя, – нет, лучше макет в виде огромного стенда, на котором в развернутом виде будет представлена красивая, очаровывающая перспектива пустыря в будущем. Игрушечные, в стеклах-зеркалах и бесподобных архитектурных находках здания вокзала, меняющие до неузнаваемости его облик. И сверхскоростная магистраль – какое сочетание – стрелки, семафоры, бегающие взад- вперед поезда новой жизни. Это уже не окно, это будет настоящий шаг в Европу. Это уже вклад! Вклад не только в градостроительство и техническое переустройство железной дороги, в магистраль нового тысячелетия. Это больше, намного больше! Это будет вклад в историю!

Встревоженные, мятущиеся мысли государева слуги обрели, наконец, спасительное русло. Этим руслом для него стало осознание безнаказанности, вседозволенности и твердой уверенности в защите и покровительстве, которую ему окажут высокопоставленные лица в правительстве.

Окончательно придя в себя от прожектов и, воспрянув духом, Евстигней Хитромудрович уже не только не беспокоился о грядущей проверке финансово-хозяйственной деятельности, но и отказался от так понравившейся ему идеи создания модели вокзала будущего.

– Нечего попусту средства разбазаривать на какие-то там игрушки, – сказал он себе. – Я работаю, и баста!…

Спустя некоторое время государев человек окончательно укрепился в мысли, что нужны дополнительные инвестиции под проектно- изыскательские работы и по совету «своих» стал требовать новых денежных поступлений для реализации нового перспективного государственного проекта, ставшего для него очередной золотой жилой.

Метаморфозы

Наполнил зернами бессмертный Ловчий сети,

И дичь попала в них, польстясь на зерна эти.

Назвал он эту дичь людьми и на нее

Взвалил вину за зло, и за добро, за все на свете.

Омар Хайам

Сегодня в цене психология приспособленчества. Человек способен бросить все: дом, работу, родных, переезжать с места на место, пока не найдет, наконец, приют в какой-нибудь благополучной стране, где ничего не делая, а порой и не желая что-либо делать, будет жить на пособие. Его не угнетает мысль, что он в прошлом был неплохой специалист и, приложив усилия, вполне мог бы найти достойное применение свои знаниям и навыкам. Но нет, он предпочитает вечерами обсуждать, где он купил подешевле йогурт или еще чего, а завтра снова отправится на поиски такого товара.

Майя с Есей уехали в Германию. Живут там уже несколько лет. Сыты, обуты, получают социальную помощь и намерены жить так, сколько отмерит Господь и позволит немецкое законодательство. Еся часто рассуждает о йогуртах, творожках и прочей снеди. Еся не ищет работу, так как боится потерять социальную помощь, если пойдет работать. Есю угнетает, что на работу надо ходить каждый день. Еся когда-то был хорошим «технарем». Сегодня Еся уже не хочет быть ни хорошим, ни плохим «технарем». Сегодня Еся втихую подрабатывает на кладбище. Не каждый день. Иногда. И имеет при этом социальную помощь. Хорошо Есе. И самое главное, есть время поискать, где йогурты подешевле. Он за ними непременно съездит и затем, до самого вечера, будет рассказывать соседу Юзефу, какой удачный у него выдался день.

Павел с Натальей уже давно в Голландии. Ныне он Пауль, а супруга его – Натали. О работе Пауль давно не вспоминает, да и Натали тоже. Зачем? Пауль – ворует, а Натали продает краденное в Россию. Раньше они тоже жили в Германии. Но как-то уж больно «стремно» ему там стало, в этой «неметчине», суетно, поэтому и перебрался к немецким «хохлам» (так Пауль голландцев называет); здесь от полиции укрыться легче. Правда, в последнее время он мечтает махнуть в Англию. Там, говорят, «лохов» больше. Тем более, что документы для Пауля не проблема – у него их уже целая коллекция: российский паспорт с записью в графе национальность «русский», еще один российский паспорт с записью – национальность «еврей». Кроме этого, Пауль имеет паспорт гражданина Германии. Недавно приобрел голландское гражданство, тоже, конечно, липовое, друзья «ксиву нарисовали». Так что все путем.

Владимир – боксер. Из «братков». Как только перестройка набрала ход и появилась возможность выезда, он выехал в Польшу. Но только не на соревнования. Раньше он тоже был выездной, но лишь в составе спортивных делегаций. Но перестройка – другое дело. Появилась возможность легко передвигаться по свету. Не зря же в правах человека, на Западе, прописана свобода передвижения. Владимир за эту свободу уцепился мертвой хваткой.

Живет Владимир сейчас то в Варшаве, то в Берлине. В зависимости от обстановки, так сказать. С братками как? С дружбой с братками он не завязал. Зачем? Он ими руководит, «авторитетствует». Бизнес у него такой. Он сейчас «чистокровный поляк» и фамилия у него Володыевский. Знаменитая такая фамилия. От отца в наследство осталась. По маме так он вообще француз. В документах у Вальдемара написано, что мама его урожденная Галуа. Вольдемар даже вычитал в энциклопедии, что эту фамилию носил известный французский математик. Так что с документами у него все в порядке. Осталось вот только язык немного подучить, а то славянский акцент выдает.

В Берлин Владимир поставляет похищенный российский антиквариат и иконы, а в Варшаве контролирует продажу угнанных у немцев автомобилей. Знай себе, отслеживай процесс и собирай дань. Вернее, дань собирают и приносят ему братки, а он уже распределяет то, что собрали. Ну и, конечно, суд вершит, если там разборки какие между своими или с чужими произошли. Иногда он любит посещать рестораны, сауны с девочками. Не часто, правда. Дел много.

Так что отчий дом для себя Вальдемар уже нашел. Как говорят его кореша, братки из Англии, – ноу проблем, сэр! Ведь родиной для них давно служит вся западная и восточная Европа, а для некоторых его друзей и Америка тоже.

Петр уже не молод. Вот-вот восемьдесят стукнет. Восемь лет в сибирских лагерях с кайлом в руках отмахал. Сослали, когда ему было ему всего семнадцать годков. Посадили за то, что по национальности немец, хоть и российский, и побывал за границей. Но Сталина он любит. За него горой, считает – вождь не в ответе за то, что его признали шпионом за то, что был за границей. А за границу он ведь попал не по доброй воле. Пятнадцатилетним подростком вывезли к няне в Германию, когда фашисты город в Белоруссии оккупировали. «Меня одного из всей нашей семьи в Германию увезли уточняет Петр,– потому что возраст подходил. Затем были: Франция, Бельгия, Голландия – поскитался я по Европам. А однажды пришел в советское дип- представительство в Голландии, упал в ноги консулу со словам: «Прошу, верните домой в Россию!»– Вернули. До Одессы плыл теплоходом. Потом, под дулами автоматчиков, бегом в состав, в вагоны для скота, и в Сибирь. Всю дорогу, а это несколько месяцев, не кормили. Много по дороге люду померло. От голода и холода. Трупы сбрасывали прямо на насыпь вдоль «железки», как каких-то предателей Родины, а для отчета кисти рук отрубали, они являлись чем-то вроде свидетельства о смерти.

Как выжил я в этом кошмаре – не знаю. В Сибири, под конвоем, повели к следователю. В казематах держали долго. Били регулярно и сильно. Очень больно сапогами по животу. Почти все зубы выбили. Ребра поломали. Требовали подписать протокол, что я завербованный шпион. Все, кто были со мной – подписали. С тех пор я их никогда больше не видел. Говорят, расстреляли. Не подписал протокол только один я. Вот и жив остался. Посадили на восемь лет. В лагере, где отбывал срок, тогда много людей померзло, умерло от болезней и истощения, от непосильного труда, а я выжил. После освобождения остался жить в Сибири: домик построил, техникум закончил. Жаль, правда, детей «не нарожал». Видно, от ударов тех, сапогами, по животу и промежности, не способен стал.

А на старости лет уехал сюда, в центральную часть России. Свой век доживать. Здесь могилы моих родителей и я с ними рядом лягу. На жизнь не жалуюсь, а чего жаловаться на нее, она ведь моя, не чья-нибудь. А Сталин не виноват. Он был Хозяин! Такой страной управлял, войну выиграл, расстреливал и сажал не он, другие. Он не знал. Это все окружение творило. Их работа.

Еще долго после освобождения жил во мне страх. И хотя я не робкого десятка, все же скрывал свои национальные корни и страшился своих сограждан, наших, советских. Сейчас, спустя годы, не скрою, что в душе моей зов предков звучит все отчетливее и громче, и я бы хотел быть там, откуда пошел род мой».

Анатолий с Клавдией всю жизнь прожили в Америке. Почти всю жизнь. Анатолий на «островах новой жизни» с четырнадцати лет. С начала второй мировой войны. Говорит, тяжело было сначала, но со временем приобрел новую специальность, женился. Механик он действительно высококлассный, правда, сейчас уже не работает, на пенсии. Американизировался, но считает себя русским. Жена – немка.

Он ее называет «бразильской немкой», потому что родом она из немецкой колонии в Бразилии. Свою историческую родину Анатолий горячо любит, по-своему, по-русски.

– Однажды приехал погостить в Россию, первый раз за пятьдесят лет, – рассказывает Анатолий, – обругал всех родственников по-русски, но с акцентом, сказал, что они не патриоты своего отечества. Денег всем дал, даже на улице нескольким прохожим по случаю отвалил с барского плеча несколько купюр. В конце поездки опечалился. Все тут, думаю, плохо здесь; и дома плохие, и грязь на улицах, и культуры нет, а все же это моя родина.

Опечаленный улетал в свою Америку Анатолий. За родину переживал сильно. Из-за выброшенных на ветер денег (розданных на улице случайным прохожим) конечно тоже. Все повторял, жить не умеете, разве так можно, дескать, уехал юношей из нищей страны и вернулся, пенсионером, опять в нищую страну. И, тем не менее, искренне сожалел, что уезжать приходится. Обещал на следующий год обязательно Родину посетить.

С тех пор год прошел, другой, третий…Уж третье тысячелетие наступило, но Анатолий не спешит с визитом в Россию. Видно, ждет, когда на Родине жить научатся по-американски. Вот тогда и нагрянет. Родственники гадают – с подарками или без? И те, кого Анатолий когда-то одарил на улице баксами, тоже ждут – вдруг повезет и заморское шальное счастье снова на них свалится.

Жизнь и смерть

Ужели бы гончар им сделанный сосуд

Мог в раздражении разбить, презрев свой труд?

А сколько стройных ног, голов и крыльев,

Любовно сделанных, в сердцах разбито тут!

Омар Хайам

Однажды, еще юношей, довелось мне встретиться с одним старым человеком. Сама встреча была удивительной, как и удивительным был этот человек: седой, с гордой осанкой и наполовину выцветшими от времени голубыми глазами старик. А приключилось это так…

Заканчивался август. В природе появлялись первые признаки осени. Воздух по утрам, с каждым днем становился все свежее и прозрачнее. На полях уже стояли стога соломы – крестьянские символы убранных хлебов. Закаты становились более яркими, и уже желтели на деревьях первые листья.

Август – время охоты на птицу. Именно к этому сроку вырастают в молодую сильную поросль птенцы дикой утки и гуся. Обычно с первой или второй недели месяца главный охотничий комитет страны разрешает охоту. Так было и на этот раз.

Я сидел с тулкой2 в стогу соломы на берегу небольшого полевого озера. Это удобное место я занял заранее, прихватил с собой немного еды, оделся теплее, чтобы не замерзнуть и не проголодаться во время ожидания птицы. Следуя правилам охотничьего искусства, я сохранял полную неподвижность, а мой взор был обращен в сторону пылающего заката. Именно со стороны заката я должен ждать птицу, потому что когда наступают сумерки, летящую или плавающую в воде утку можно хорошо увидеть и «поймать в прицел» только на фоне светлой полоски вечерней зари или ее отсветах на воде. В это время птица, не боясь, летит к воде, взлетает и садится на нее, жируя на мелкой рыбешке.

…Откуда появился этот старик, для меня до сих пор остается загадкой. То ли я настолько увлекся созерцанием воды и ожиданием заката, что не заметил его появления, то ли он сумел незаметно подойти ко мне со стороны полевой дороги, к которой я сидел спиной, – не знаю. О себе он известил сухим покашливанием.

– А что, сынок, за этим шляхом3 не Озеры ли будут? – Обратился он ко мне, опираясь на высокий посох и указывая рукой на далекую лесополосу, за которой находилась старая, еще царских времен, дорога Москва —Варшава.

– Да, там и будут.– Отвечал я ему, удивленный его таинственным появлением.

– Мил человек, не обессудь старого за язык, – продолжал он далее,– если я присяду подле тебя, передохну малость, не помешаю?

– Нет, нет, что вы… – Выпалил я скороговоркой.

– Ну, тогда благодарствую. – Тяжело опускаясь и покряхтывая, он присел с правой стороны от меня в солому. Видимо, старые больные суставы давали о себе знать.