Вендиго

Жандрон продолжил:

– Три недели назад группа трапперов заметила, как из леса выходит мальчик. Он был обессилен, весь покрыт рваными ранами и синяками. Это наш друг Габриэль, что присутствует здесь.

Движением подбородка он указал на подростка в пледе, но тот не отреагировал.

– Пока что нам удалось выудить из него лишь бессвязную речь, из которой можно понять, что все, кроме него, в экспедиции погибли, без дальнейших подробностей.

– Англичане? – осторожно предположил Венёр.

– Я этого не знаю, – признался Жандрон. – Это, конечно, вероятнее всего. Но «красные мундиры», похоже, ничего не знают об экспедиции д’Оберни. Или им удается гораздо лучше, чем обычно, изображать безразличие.

Венёр поправил очки на носу:

– Простите за вопрос, но что мы здесь делаем? Я хочу сказать, что никто из нас, я полагаю, не картограф. Я плохо представляю, как мы сможем заменить этого д’Оберни.

– И я не буду от вас этого требовать, – успокоил его Жандрон.

– Тогда что? Если только вы не хотите подробно изучить флору и фауну острова, я не представляю, чем могу вам помочь.

Не удостоив его взглядом, путешественница заметила:

– Если бы ты позволил нашему хозяину высказаться, Венёр, то уже получил бы ответы.

В этом вопросе Жюстиньен с ней согласился. Ко всему прочему, его горло становилось все суше, а ноги слабели. Он с радостью предпочел бы упасть на пол, нежели стоять и слушать рассказы о мертвом картографе.

– Спасибо, – сказал Жандрон путешественнице и со вздохом добавил: – Что касается причины вашего присутствия здесь… Оказывается, д’Оберни имел поддержку при дворе. И эти господа из Парижа дали мне понять, что в моих интересах и особенно в интересах моего бизнеса начать расследование его трагической участи. Так что в ближайшее время вы отправитесь в Ньюфаундленд и проведете там расследование.

– Расследование? Я? – удивленно воскликнул Жюстиньен.

Все, кроме Габриэля, тут же обратили на него внимание. Он упрекнул себя за эту невольную реплику и сказал, запинаясь:

– Я не хочу… не хочу показаться грубым, но, боюсь, вы, возможно… переоцениваете мои способности…

Во рту Жюстиньена почти не осталось слюны. Он облизнул губы шершавым языком. Жандрон скривил рот в усмешке:

– Сколько уже… поколений насчитывает ваш благородный род? А, неважно, – добавил он, прежде чем Жюстиньен успел ответить. – Я пошлю туда аристократа на поиски их драгоценного географа. Я не вижу лучшего способа, чтобы успокоить Париж. Все равно у меня больше никого под рукой нет.

Он наклонился вперед, недобро глядя на молодого дворянина:

– Позвольте мне внести ясность между нами: у меня нет чувства преданности французской короне, и меня не волнует, найдет ли кто-нибудь из вас этого идиота-ученого, мертвым или живым. Но мне нужно доказать, что я сделал всё, что мог. И в этих бессмысленных поисках каждому из вас отведена своя роль.

Жандрон обратился к ботанику:

– Вы, Венёр, обеспечите им прикрытие. Официально вы отправляетесь изучать фауну и флору Ньюфаундленда, как вы любезно предложили. На сей раз я получил разрешение от англичан. Не спрашивайте, сколько мне это стоило, и нет, я не рассчитываю, что Франция возместит мне эти расходы. Ах да, Венёр… Прежде чем вы начнете возражать, напоминаю вам: после того, что вы учудили сегодня, у вас нет ни малейшего шанса присоединиться к настоящей научной экспедиции.

Последний аргумент, должно быть, произвел впечатление, поскольку ботаник воздержался от ответа. Наступило довольно долгое молчание, тишину нарушал только шум дождя. Затем Жандрон откинулся на спинку стула и рукой указал на путешественницу – той рукой, на которой не было одного пальца.

– Задача присутствующей здесь Мари – не дать вам умереть, если это возможно, но, прежде всего, не позволить вам развязать англо-французскую войну. И, наконец, вы возьмете с собой мальчишку. Возможно, там к нему вернется разум. В любом случае игра стоит свеч.

Мальчишка, о котором шла речь, вряд ли испытывал большее желание вернуться в Ньюфаундленд, нежели Жюстиньен стремился туда. Но, по крайней мере, он, в отличие от молодого дворянина, явно еще не понимал, что с ним произойдет. Он принялся раскачиваться взад и вперед на пятках. Жюстиньен отметил, что подросток был бос, а его лодыжки покрыты рубцами, как будто кто-то или что-то пыталось его удержать.

Путешественница Мари поднесла треуголку ко лбу. Очевидно, она сочла разговор оконченным, по крайней мере в той части, которая касалась лично ее. Венёр сухо обсудил свое вознаграждение за это приключение. С каждым его движением бахрома замшевого пальто развевалась, словно крылья какого-то неуклюжего мотылька. Жюстиньену, вероятно, тоже следовало начать переговоры. Однако он по-прежнему воспринимал происходящее спутанно, а слова, которыми обменивались Жандрон и ботаник, терялись в невнятном бормотании. И в то же время звук дождя становился более явным и дурманящим. Казалось, мелкие капли за окном превратились в сплошной поток, способный поглотить вселенную, Старый и Новый Свет, побережья Ньюфаундленда и Нижней Бретани, оставив лишь несколько островов, фрагментов скал и осколков дикой природы посреди мира, ставшего единым огромным океаном.

Жюстиньен погрузился в свои мысли. Дождь, несомненно, шел и там, в Ньюфаундленде, омывая побелевшие кости географа, чей скелет уже обглодали падальщики. Вялый фатализм одолел молодого дворянина. В сущности, это казалось ему следующим логичным и неизбежным шагом на пути его падения. Покинуть город, оставить людей и уйти вглубь лесов, чтобы заблудиться там. Чтобы превратиться в бледную тень, подобно уроженцам Ньюфаундленда – беотукам, которые, по слухам, умеют быть неуловимыми, как кошмары, преследующие подростка с огромными глазами. Там, если повезет, Жюстиньен завершит то, что заставил его сделать отец, – пересечет океан. И окончательно исчезнет с лица земного шара. И мир забудет его имя.

Нижняя Бретань, март 1793 года

Ставня ударилась о каменную стену башни. От резкого штормового порыва окно вновь распахнулось. Ветер и мокрый снег ворвались в комнату в форме полумесяца. Жан Вердье бросился к развевающейся шторе, которая издавала хлопающие звуки, напоминающие аплодисменты в театре. В борьбе с ветром закрыл окно, заметив, что стекло треснуло. Промерзнув насквозь, вновь завернул драпировку. Страдая от холода, Жан потер плечи и подкинул в печь дров. Затем наполнил кофеварку водой.

– Можно? – спросил он маркиза, который без слов позволил ему хлопотать.

Оставаясь в полумраке, Жюстиньен жестом велел ему продолжать. Жан поставил разогревать воду. При этом с трудом скрыл зевок.

– Вы устали? – спросил маркиз.

«Неужели он сам этого не видит?» – подумал растерянный Жан.

– Устал, – произнес он вслух. – И голоден тоже. К тому же мне холодно.

Маркиз указал тростью на морской сундук у стены:

– Там меха. Для остальных…

Затем бросил Жану сверток, обернутый тканью. Молодой лейтенант поймал его в воздухе. Внутри оказалось морское печенье, сухое, но съедобное. От одного вида этого угощения у Жана потекла слюна. Он принялся упорно грызть одну галету, пока та наконец не поддалась.

– Обмакните печенье в кофе, – посоветовал маркиз. – Так легче будет жевать.

Жан бросил на него рассеянный взгляд и продолжил терзать свой паек, глухой и слепой к остальному миру. Он поднял голову только после того, как проглотил первое печенье. Словно выйдя из транса, спросил:

– А мои люди? У вас есть галеты и для них? Если нет, я отнесу им эти.

– Ваши люди уже спят, – заверил маркиз с ноткой веселья в голосе. – А вам нужно поесть, чтобы не провалиться в сон. Ешьте, лейтенант.

Жан колебался и доел порцию с такой жадностью, насколько позволяла сухость пайка. К тому времени, как он закончил, вода в кофеварке уже закипела. Он налил кофе, принес меха, приготовил две чашки… Было нечто нелепое в этой сцене, в спокойной домашней обстановке, здесь, в этой башне на краю земли, посреди хаоса.

Молодой лейтенант вернулся на свое место, закутавшись в меха, сжимая в руках еще дымящуюся чашку. Шкуры, несомненно, прибыли оттуда, из Ньюфаундленда или из Акадии, раздираемой распрями королей Европы. Волна, превзошедшая по высоте своих сестер, тряхнула ставню, к счастью, не распахнув ее. Жан не смог сдержать дрожь.

– Ничего, – успокоил его маркиз. – Я пережил и более жестокие шквалы.

Он поднял чашку, словно собираясь произнести тост. Его длинная, тонкая рука, усыпанная возрастными пятнами, покачивалась в свете свечей, как бы напоминая, что он вполне жив. Жан повторил его жест и сделал глоток. Кофе на этот раз оказался более крепким, маркиз умел его дозировать лучше него. Однако молодой человек начал привыкать ко вкусу напитка. Когда ему стало интересно узнать продолжение истории, начатой хозяином, он слегка подтолкнул рассказ:

– А каким было море во время вашей экспедиции на Ньюфаундленд? Как здесь?

Из полумрака раздался смех.

– О нет, мой юный воин. Погода была намного хуже.

Маркиз наклонился вперед, и на сей раз нижняя часть его лица оказалась в золотом ореоле пламени. Гримаса, исказившая губы, казалась откровеннее и напористее. Такова его манера улыбаться?

– Когда мы покидали Порт-Ройал, стояла хорошая погода. Мы с Мари, Клеманом и Габриэлем погрузились на шхуну под английским флагом, которая раз в месяц обеспечивала сообщение между континентом и островом. Другими пассажирами на борту были в основном ремесленники и члены их семей, фермеры и бродяги, отправлявшиеся к родственникам, собиравшимся обосноваться на Ньюфаундленде. С ними прибыло около тридцати солдат, разумеется «красных мундиров». Небо было белесым, но ясным, океан едва шумел, воздух, оживленный свежим дыханием, тянул нас на север. Я, правда, не помню, чем все это обернулось. Плохо следил за ходом событий. Клод Жандрон вручил мне перед отъездом мизерную сумму, и я успел потратить ее на бутылки превосходного бордо и плохого рома. Не успел Порт-Ройал скрыться на горизонте, как я нашел укромный уголок в каюте, где принялся методично напиваться. Лишь бы забыть, что я вообще направляюсь на Ньюфаундленд, а также потому, что в то время мне – такому, каким я был, – все труднее было обходиться без алкоголя.

Маркиз покрутил чашку в руках, позволяя грохоту океана за окном заполнить тишину. Продолжил же уже более медленным тоном, как будто воспоминания возвращались к нему издалека:

– Думаю… в какой-то момент, в разгар своего депрессивного состояния, я, вероятно, заметил, что корабль раскачивается сильнее, чем обычно. Крен швырнул меня о стену, как пушечное ядро, ускользнувшее от артиллеристов. Я почти уверен, что ненадолго пришел в сознание, когда вода хлынула на нижнюю палубу. Помню жидкий холод, рефлекс выживания. Я пытался выбраться из каюты, пока не утонул… Затем мой разум блуждал среди кошмаров, которые, вероятно, отражали хаос стихий вокруг нас. Должен предупредить вас: я не слишком надежный рассказчик. У меня мало воспоминаний о той ночи.

– Как же вы выбрались? – спросил Жан, свернувшись калачиком в меховой шкуре.

Маркиз допил кофе:

– Я проснулся.

В его глазах заплясал веселый огонек. Лейтенант потерял дар речи. Маркиз услужливо продолжал:

– Я проснулся окончательно, но не в уютной постели и гостеприимном доме. Нет, я могу вас уверить без тени лжи, что это было одно из худших моих пробуждений в жизни, а их я знавал немало. Я промок, замерз, мое тело было покрыто ушибами, а рот полон песка – песка пепельного цвета, принявшего меня там, на западном побережье Ньюфаундленда. Потому что я наконец-то оказался в Ньюфаундленде.

Пламя свечей, искаженное ветром, проникавшим под драпировку, создавало на стенах чудовищные тени, гигантские формы, напоминавшие молодому лейтенанту невероятных диких зверей из другого мира по ту сторону океана, с того острова, карта которого висела у маркиза на стене там, где обычно помещают портрет былой любви. В голосе Жюстиньена проявилось новое чувство, почти нежность, наверняка ностальгия:

– Это восхитительное место, знаете ли, Ньюфаундленд, где переплетаются легенды и мифы, прежде всего о беотуках, первых обитателях острова. И о микмаках, которые оттеснили тех вглубь лесов, потому что сами микмаки были изгнаны с континента англичанами. Теми, которых привезли из-за океана рыбаки, прибывшие из разных уголков Европы: баски, ирландцы, бретонцы… Я еще не верил в легенды, лейтенант, когда высадился или, вернее, был выброшен на берег пепельного цвета…

4

Ньюфаундленд, апрель 1754 года

На зубах Жюстиньена застыл песок. Песчинки заскрипели, едва он пошевелил челюстью. Он лежал на сыром пляже, мягкий грунт которого проседал под его весом. Прибой лизал ботинки. Одежда, пропитанная морской водой, прилипла к коже, словно холодный панцирь. Все тело молодого человека представляло собой один большой синяк. Он с трудом открыл веки. Светло-серое небо ослепило его на несколько секунд. Казалось, небосвод шатко балансирует над насыщенно свинцовым побережьем и переменчиво-сизым океаном. Затем в поле зрения Жюстиньена появились две босые ноги. Юные стопы с прилипшим к коже песком, несколькими царапинами и уже толстой ороговевшей кожей. Габриэль? Нет, слишком худые ножки. Маленькая рука потянулась вниз, чтобы поднять ракушку. Жюстиньену показалось, что сквозь туман он сумел разглядеть овал лица и несколько светлых прядей. Де Салер закашлял. Девушка сомкнула руку на ракушке и убежала с криком:

– There’s one alive![19]

Потерпевшие кораблекрушение собрались вокруг большого костра посреди пляжа. Протягивая руки к теплу, Жюстиньен наблюдал за выжившими. Их было так мало, не набралось и дюжины, тогда как в Порт-Ройале на борт взошла почти сотня душ. Среди них был только один матрос, марсовой[20] в шерстяной фуражке и с двумя серебряными кольцами в ухе. По странной иронии судьбы небольшой отряд, собранный Жандроном, оказался в полном составе. Насколько Жюстиньен понял, костер разожгла путешественница Мари. Ботаник Венёр тщетно пытался подбодрить Габриэля, пребывавшего в прострации; взгляд его больших бесцветных глаз был устремлен на пламя. Выжили также лесной бегун, жевавший табак, наверняка пропитавшийся солью, английский офицер с бритой головой, потерявший парик, в мундире с прорванным рукавом, и, наконец, высокий бледный человек в строгой коричневой одежде с белым отложным воротником. Пресвитерианский пастор, один из реформатских служителей, наследников первых пуритан, прибывших в Новый Свет, чтобы нести эту жестокую и варварскую религию, которую им было запрещено исповедовать в старой Европе. Жюстиньен вспомнил встречу с ним на корабле. Пастор отправился в путь со своей семьей: женщиной с осунувшимся лицом, двумя мальчиками и светловолосой дочерью, той самой, которая первой заметила, что молодой дворянин жив. Все они были облачены в одинаково строгую коричневую одежду, родители своим видом демонстрировали постоянное неодобрение, мальчики выглядели серьезными и высокомерными, а девочка нервной и замкнутой. Священник прибыл евангелизировать редких туземцев, избежавших болезней и пуль поселенцев. Во время кораблекрушения он потерял шляпу, и его влажные, слишком тонкие волосы прилипли к угловатому черепу. Лесной бегун с ворчанием представился:

– Франсуа. Я из Бобассена.

Жюстиньен видел его на борту в Порт-Ройале. Тогда траппер, одетый в шапку и толстый тулуп, казался человеком массивного телосложения. Теперь эти шкуры сушились в дыму костра. Объем его тела, даже без этой толщины, по-прежнему оставался внушительным, мышцы перекатывались под защитным слоем жира. Однако молодому дворянину зверолов все равно напоминал одного из тех людей без кожи, которых он видел на анатомических гравюрах в Париже. Траппер оторвал от своей жвачки еще один кусочек, прожевал его с открытым ртом и сплюнул под ноги пуританину, который в ответ взглянул на него с укором.

Ботинок зверолова оставил вмятину в пепельно-сером песке, и оттуда вылез зеленый краб. Франсуа попытался раздавить его каблуком, но промахнулся и едва не подавился комком жевательного табака. Сидящая рядом с пастором белокурая девушка вздрогнула и еще ниже опустила голову. Волосы она заправила под строгий белый чепец. Из щепок и веревки она делала распятие. Чуть в стороне вокруг трупов собирались морские птицы.

– Прекрати, – приказал пастор юной девушке, глядя на нее.

– Это для мамы, – ответила она, не отрывая глаз от своей работы. – Чтобы поставить на ее могилке.

– Твоей матери нет среди тел, – возразил отец. – И твоих братьев тоже. Нужно сохранять веру.

Девушка пожала плечами, но не прервала своего занятия. У них с отцом были одинаково хрупкие, костлявые фигуры, бледная кожа на лице, покрасневшая от холода, и белобрысые волосы, придававшие им унылый вид. Только глаза у них оказались разные. У девушки – мутно-серого цвета, а у пастора – коричневые с желтой каймой.

Горящие обломки корабля давали столько же дыма, сколько и тепла. Жюстиньен закашлялся, его нос и носовые пазухи были раздражены, в горле появился привкус древесного угля. В стороне две крачки дрались из-за глазного яблока мертвеца.

– Их, наверное, следует похоронить, – заметил марсовой.

Все вокруг костра поняли, о ком он говорит.

– Есть дела поважнее, – ответила Мари, сохраняя спокойствие. – Найти что-нибудь поесть, что-нибудь выпить. Укрытие на ночь.

Она поднялась с ружьем в руке. Песок пятнами прилип к ее еще влажным юбкам. Мари была единственной среди выживших, кто не утратил своего великолепия. Она казалась более жесткой, закаленной ветрами. Жюстиньен рефлекторно отпрянул на несколько дюймов, рискуя отдалиться от огня. Она не обратила на это никакого внимания, возможно, даже не заметила его. Протянув руку пастору, представилась:

– Мари.

Священник, смутившись, взял ее за руку.

– Эфраим Жессю, миссионер. Моя дочь – Пенитанс[21].

– Пенни, – тихим голоском прошептала девочка-подросток.

– Пенни, – повторила путешественница серьезным тоном.

– Есть идеи, где мы находимся? – спросил в сторону ботаник Венёр.

– На западном побережье, – ответила Мари, – самом холодном на Ньюфаундленде. Зима здесь длится дольше, чем в других местах.

– А как нам добраться до цивилизации? – скривился матрос.

– Если мы пойдем вдоль побережья на север, то в конечном итоге доберемся до Французского берега. Там рано или поздно мы наткнемся на лагерь ньюфаундлендцев. Но я не знаю, как далеко отсюда до Пуэнт-Риш, несколько лье или… больше… Другой вариант…

Английский офицер поднял голову:

– А что, есть другой вариант?

– Мы можем пройти через лес, – вмешался зверолов. – Мы двинемся вглубь суши, пересечем горы, чтобы добраться до противоположной стороны острова. Большинство деревень расположено именно там.

– Это более рискованный путь. Менее надежный, – вновь взяла слово Мари. – Мы рискуем заблудиться. Мы не знаем местности.

Франсуа усмехнулся:

– Все леса в этой чертовой стране выглядят одинаково. По крайней мере, под деревьями мы найдем на что поохотиться. А если повезет, ручей или реку. Но, может быть, дорогая путешественница, – прибавил он с явной насмешкой, – вы недостаточно опытны, несмотря на ваш грозный вид…

И, завершая свою тираду, он оторвал новый кусок своей жвачки. Мари не удосужилась ответить. Лишь стряхнула с юбки песок.

– Скоро наступит ночь, – заметила она. – Нам следует организоваться, достать всё, что сможем, из обломков…

– Минутку, – проворчал лесной бегун. – Кто назначил тебя лидером, полукровка?

Он перестал жевать. Коричневая слюна стекала с уголков его губ. Они с Мари молча поедали друг друга глазами.

– Довольно! – внезапно взорвался ботаник, едва не стряхнув с себя прильнувшего к нему Габриэля.

Венёр обнял подростка за плечи, прижал его к себе и продолжил:

– Нас так мало, мы все уже многое потеряли, а кто-то больше, чем другие… – Здесь его взгляд ненадолго скользнул по пастору и его дочери, затем вернулся к лесному бегуну. – Нам будет достаточно сложно выжить, не разделившись.

Жюстиньен слушал рассеянно. Его неудержимо трясло, но не только от холода. Ему необходимо было выпить. Он повернулся к обломкам корабля. Наверняка там можно отыскать бутылку-другую. Надо просто найти в себе силы двигаться. И сдержать отвращение к морским птицам… Марсовой почесал лысину под шерстяной шапкой и заметил с усмешкой:

– Если вы хотели спокойного существования, вам не следовало выходить в море.

Он непристойно улыбнулся Пенни, та съежилась еще сильнее, очевидно стараясь сделать свое присутствие еще более незаметным. Пастор хотел высказать свое неудовольствие, но марсовой его опередил.

– Откуда вы, преподобный? Тринадцать колоний? Судя по вашему акценту, Новая Англия… И вы решили прибыть сюда… Почему? Чтобы обратить в веру еще больше несчастных еретиков? Чтобы за это вас причислили к лику святых?

Пастор наморщил лоб, и его уже наметившиеся гусиные лапки стали еще глубже.

– А что вы нам посоветуете? – резко ответил он. – Чтобы мы оставили эту часть мира дикарям и отбросам Европы, которые, простите за мои слова, от них почти не отличаются?

– И все же, – продолжал марсовой, поправляя головной убор, – именно благодаря этим почти дикарям вы, скорее всего, останетесь в живых. У Бога есть определенное чувство иронии…

В животе Венёра громко заурчало, ярко выраженная недовольная гримаса исказила его подвижное лицо. Он быстро встал, потревожив бедного Габриэля, который коротко всхлипнул.

– Я иду за едой. К обломкам. Преподобный, Пенитанс, вы составите мне компанию? Да, а вы, – добавил он марсовому, – оставьте этого бедолагу в покое. Он только что потерял жену и сыновей…

Мари с резким щелчком взвела курок своего ружья.

– Я иду на охоту, – объявила она. – Порох сухой.

– И я иду! – заявил траппер. – Мы, почти дикари, должны поддерживать друг друга.

Мари изобразила одну из своих кривых улыбок. Франсуа из Бобассена оказался более сложным человеком, нежели казалось. На чью сторону он склонится в ближайшие дни? Лесной бегун собрал свои шкуры, и они вдвоем отправились на охоту.

Остальные медленно двинулись с места. Океан нес ледяную крошку, и потому течение было мутным и тяжелым. Прилив отступал, и Венёр воспользовался этим, чтобы собрать на берегу моллюсков и крабов. Жюстиньен краем глаза увидел, как ботаник съел одного ракообразного. Он жадно разгрыз панцирь зубами, проглотил мясо, а затем вытер рукавом стекающую по подбородку жидкость. Внутренности молодого дворянина, плохо оправившегося от недавних злоупотреблений, просились наружу. Он отвернулся, его тошнило. Чуть в стороне английский офицер Томас Берроу методично обыскивал трупы, забирая у них оружие. Габриэль лежал, раскинувшись, возле костра. Жонас, марсовой матрос, содрал со сломанной мачты большую часть паруса. Пастор и его дочь принялись обыскивать обломки. Жюстиньен присоединился к ним в надежде найти спиртное.

Туман поднимался, проникал в корпус корабля быстрее океана. Де Салер протиснулся в капитанскую каюту. Вывороченная дверь, застрявшая поперек проема, частично загораживала проход. Внутри вода доходила чуть выше лодыжек. Вокруг ножек стола плавали сломанные навигационные приборы, страницы из бортового журнала, похожие на дохлую рыбу. Жюстиньен ножом открыл сундуки, прикрепленные к стене, нашел белье и серебряный кубок, портрет женщины, но не спиртное. Он со вздохом захлопнул крышки и оглядел каюту в темноте. Его беспокоила одна деталь в этой истории, в их кораблекрушении… Трупы. Трупы отсутствовали. На пляже было всего около пятнадцати тел. Некоторые, возможно, погибли в море, но сколько именно?

Океан плескался о корпус. Жюстиньена била дрожь. Он безотчетно постукивал кончиками пальцев по морским сундукам. Ночь бури. Что произошло в ночь бури? Жюстиньен закрыл глаза, пытаясь вернуть свои воспоминания. Выстрелы. Крики. Волны, бьющиеся о палубу наверху. Крики помощников капитана, отдающих приказы. Он стиснул зубы. Нет, снова нет. Эти образы ни о чем ему не говорили. Он даже не мог с уверенностью сказать, правдивы ли воспоминания, или же его разум просто реконструировал события постфактум. Возможно, эта картина сложилась в памяти из тех штормов, что он пережил в Бретани, еще будучи подростком. Жюстиньен вдохнул насыщенный йодом воздух. Поднялся ли он тогда на палубу? Образы уже рассеивались. Он застонал от разочарования и стукнул обоими кулаками по капитанскому столу, порезав при этом руку о стекло фонаря. Несколько капель крови утекли в океан. Де Салер выругался и выбежал наружу.

В сумерках пресвитерианский священник с дочерью отправились за снегом, чтобы растопить его. Берроу, английский офицер, натянул на голову меховую шапку, а поверх формы надел вывернутый наизнанку бобровый тулуп. Он сосредоточился на инвентаризации оружия, в то время как Жонас, Жюстиньен и Венёр строили укрытие из досок и кусков паруса. Едва они закончили, как из леса появились охотники с добычей – несколькими зайцами и двумя куропатками. Мясо жарилось на вертеле, а день угасал. Пастор пытался высушить Библию с изогнутыми страницами. Ужин дополнили моллюски и отсыревшие морские галеты, найденные Венёром на месте крушения. Затем были распределены часы ночного дежурства.