Сводные. Нарушая границы

Полгода назад, когда Лия появилась в жизни этой компашки, я думал, что отыграюсь. Тогда я не знал, что она – сводная, точнее, нареченная сводная Теодора. Их родители, как и наши с Марией-Луизой, решили пожениться. Вот только в нашем случае, мы были детьми и пережили эту новость менее болезненно, чем Теодор и Лия.

Их ненависть пестрила ярким водопадом, и при каждой возможно, Теодор пытался всем показать, насколько сильно она сломала его жизнь. А потом, в какой-то момент они поняли, что это не ненависть, а самая настоящая любовь. Тогда я решил подкатить к Лии, но Теодор взбесился и разбил мне нос, отправив на больничную койку, хотя и я оставил на его лице отличные фингалы. Я сбился со счету, сколько раз мы с Теодором дрались, хотя раньше мы были друзьями не разлей вода.

Эти воспоминания я хранил глубоко внутри себя. Даже как-то дал себе слово, что ни в коем-случае, никогда не открою их вновь.

Следом я поздоровался с несколькими рослыми мужчинами в костюмах, которые также выразили свое соболезнование.

Стоя среди тех, кто раньше был мне семьёй и друзьями я чувствовал себя чужим. Я понимал, что мне здесь не место, но я хотел проводить отца. Это был моим долгом. И желанием.

Все общались между собой, что-то обсуждали. Лу и София всплакнули, отчего Финн и Лия сразу же успокаивали их. А я стоял в стороне, будто бы всё то, что происходит сегодня меня не касается. Так и стоял с букетом красных роз, ожидая, когда начнется церемония погребения.

Когда началось «прощание», то все замирали около деревянного гроба на долю секунды, а после, отходили. Сначала София, потом Лу, далее Лия, Фин и Теодор, следом друзья с работы. И в конце, как будто я был брошенным ребёнком, подошёл я.

Я даже не знал, что нужно готовить. Язык прилип к небу, и я не смог произнести ни единого слова. Но мысленно я просил прощения у отца за то, что так мало провел времени с ним. Следом гроб понесли в печь, и началось сжигание. Сколько оно длилось, я не знал, потому что все начали расходиться.

Я замер у края печи, сжимая в руках последний букет красных роз, будто вырванных из грудины. Бросил его на черный металл, где уже гнили венки с фальшивыми соболезнованиями. Окно крематория, огромное и слепое, поглощало свет. В отражении мелькали силуэты чужих людей, но огня внутри не было – лишь пепельная тьма, в которой растворилось всё: его смех, наши рыбалки на рассвете, запах табака на старой куртке…

– Ганс?

Голос Марии-Луизы вонзился в спину лезвием. Я обернулся, ощущая, как ноги вязнут в смоле. Она стояла, прижимая к груди черную шаль – призрак в кружевах траура. Ее волосы рассыпались пеплом по плечам.

Мы похожи, подумал я.

– Ja? – хрипло выдохнул, нащупав и сжимая в кармане фотографию отца. Снимок был старый – до того, как они появились в нашем доме.

– Ты поедешь к нам… домой на поминки? – она сделала паузу перед словом «домой», будто пробуя его на язык. Я почувствовал, как сжимается желудок. За ее спиной София бросала косые взгляды, точно такие же, как Фин и Теодор. Они так и ждали, чтобы я ответил «нет».

– Я буду там лишним, – прошептал, но фраза сорвалась в кашель. Горло сдавило воспоминанием: дверной звонок в три ночи, чемодан на мокром асфальте, ее тень за шторой второго этажа.

Лу тогда не вышла.

Не попрощалась.

Она шагнула ближе, и запах ее духов – горький миндаль с ноткой ладана – смешался с запахом тления от печи. Ее пальцы вцепились в мою ладонь, холодные как ключи от склепа. Я автоматически сжал их, и вдруг – вспышка: мы дети, я тащу ее из пруда, она кашляет водой, цепляясь ногтями в мою рубашку. Тот же ледяной ужас в ладонях.

– Пожалуйста, – ее губы дрожали, будто она говорила сквозь стекло аквариума.

Обычно я бы огрызнулся. Развернулся бы к выходу и ушел молча.

Лу и я – как два кремня, высекающие огонь даже при мимолётном соприкосновении. Искра раздора вспыхивает между нами стремительнее, чем загораются звёзды в сумеречном небе. Её язвительные шутки о моей «идеальной» семье, моё раздражение от её вечного сарказма…

Но сегодня всё иначе. Смерть стёрла границы, оставив лишь зыбкий пепел между нами.

Сегодня я жаждал тишины – той густой, ватной тишины, что хоронит под собой даже эхо былых обид. Губы уже складывались для холодного «нет», но…

– Мне мне нужен…

Она замолчала, но её глаза завершили фразу за неё. Они были зелёными, как у отца, всегда полные уверенности, но сейчас они казались расплавленными, как воск на поминальной свече. В них отражался немой крик, наполненный одиночеством и виной.

Губы произнесли «да» прежде, чем разум успел воспротивиться. Лу вздохнула, и её ресницы слегка дрогнули – возможно, это была благодарность. За наше молчаливое перемирие. За то, что сегодня мы проводили в последний путь двух отцов: её – который променял кровь на любовь, и моего – который предпочёл чужую дочь своему сыну.

Мы стояли, связанные не кровью, а болью, которая наконец нашла выход – через трещину в стене, которую возвели мы сами между друг другом. Печь вздохнула, поглощая гроб. Лу не отпускала мою руку, а я, вопреки всему, не хотел, чтобы она это делала.

– Тогда.. встретимся дома?

– Ja, – ответил я поспешно, когда Лу отпустила мою руку.

Её след на моей коже горел, словно клеймо. Я смотрел, как она исчезает в толпе, но не мог пошевелиться.

Возможно, сегодня её боль – это всё, что мне осталось в наследство от отца.

Глава 3.2

Дом стоял как немой страж на фоне свинцового неба, его кирпичные стены, обвитые плющом, казались темнее, чем в памяти. Я припарковался у тротуара, пальцы сжали руль до побеления.

Три года.

Три года запах лаванды из палисадника не щекотал ноздри, три года я не слышал скрипа калитки, который отец так и не починил. Теперь этот звук разрезал тишину, будто ножом по старому шраму.

В прихожей витал тяжелый аромат гвоздик и воска – смерть пахла неестественной чистотой. Голоса в гостиной переплетались в густой гул. София, застывшая в черном кружевном платье, кивнула с порога, ее взгляд скользнул по мне, как по чужому. Мария-Луиза стояла у буфета, обхватив бокал, словно якорь. Ее темные волосы, собранные в беспорядочный пучок, чернели под люстрой – единственное бездонное пятно в этой монохромной реальности.

– Ты опоздал на час, – шепнул Финн, ее парень, проходя мимо меня с подносом канапе. Его голос прозвучал как шипение проколотой шины.

Никто не был рад моему появлению на пороге. Казалось, даже сам дом был против моего появления.

Поминки текли вязко, словно патока. Старшие коллеги отца, чьи имена я не хотел запоминать, жевали анекдоты о его щедрости, офисные байки, приправляя всё это фальшивыми вздохами.

Один из них обратился ко мне, делая глоток вина.

– Ганс, а ты что планируешь делать дальше?

Я пожал плечами.

– Пока попытаюсь не вылететь из университета, а дальше посмотрим.

– Максимилиан всегда был человеком ответственным, – продолжил мужчина, его голос звучал как холодный ветер, пронизывающий до костей. Он был средних лет, с сединой, пробивающейся в его аккуратной бороде, и подтянутым телом, словно выточенным из камня. Казалось, он был вторым по значимости в компании, конечно, после моего отца. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по мне, будто пытаясь найти слабое место. – Интересно, в кого ты такой? – произнес он, и в его голосе звучало не столько любопытство, сколько презрение.

– Наверное, в свою мать, – прохрипел Теодор, откашлявшись.

Я взглянул на него с яростью, которая бурлила во мне, словно лава, готовая вот-вот вырваться наружу. В воздухе разливалось напряжение, плотное, как смог, и я чувствовал, как леденеют кончики пальцев.

Казалось, что сегодня весь мир ополчился против меня.

Никто не имел права осуждать мою мать за то, что она когда-то отказалась от своих родительских прав, оставив меня одного. Никто не имел права осуждать меня за то, что я вырос таким – жестким и колючим, зная, что любое прикосновение может быть ударом в спину.

Но они всё равно пытались задеть меня, надеясь, что это поможет мне стать лучше.

Каждое их слово и осуждающий взгляд лишь укрепляли стену, которую я возводил вокруг себя на протяжении многих лет. Они думали, что смогут сломить меня, пробить мою броню, ошиблись.

Я стал тем, кем они хотели меня видеть – холодным, расчетливым и безжалостным. И в этом их заслуга.

– Повтори?

– Я хочу сказать, что ты похож на свою мать, – Теодор произнёс это так спокойно, так уверенно, будто просто констатировал факт. Его слова, словно нож, вонзились в самое сердце, и я почувствовал, как внутри всё сжимается. – Такой же безответственный и несерьёзный во всём

Мы все были на грани. Нервы натянуты, как струны, готовые лопнуть от малейшего прикосновения. У каждого из нас были свои демоны, свои причины для того, чтобы срываться. Но Теодор… Он перешёл черту. Ту самую, которую я всегда старался обходить, даже в самых жестоких спорах.

Я отшатнулся, будто его слова были не просто звуками, а физическим ударом. Локоть задел вазу с хризантемами, и она упала, разбившись о паркет. Стекло рассыпалось, как звёзды, упавшие с неба, – красиво и безнадёжно.

– Всё, успокоились, – кто-то из мужчин попытался вмешаться, но его голос был далёк, как эхо из другого мира. Мне было плевать.

– Да что ты вообще знаешь о том, как расти без матери? – вырвалось у меня. Голос звучал хрипло, будто я кричал, хотя я даже не заметил, когда начал повышать тон.

Теодор лукаво улыбнулся, отвернувшись. Он знал, что такое материнская любовь. Он знал, как это – быть обнятым, быть нужным, быть любимым. А я… Я знал только пустоту.

Пустоту, которая осталась после неё. Пустоту, которую я носил в себе, как открытую рану, которую никто не мог зашить.

– Ты думаешь, это смешно? – я развернулся к нему, чувствуя, как гнев поднимается из глубины, как лава, готовая всё сжечь на своём пути. – Ты думаешь, это делает тебя лучше? Ты знаешь, каково это – каждый день видеть её черты в зеркале? Каждый день ненавидеть себя за то, что ты всё больше становишься похож на человека, который бросил тебя, как ненужную вещь?

– Не делай из этого драму, старина. Твой отец бы не оценил твоего стремления стать похожей на мать, которой было насрать на ее же ребенка.

Я не смог сдержаться и ударил Теодора, мой кулак с силой врезался ему в челюсть, и парень отлетел на стол.

Послышался женский крик и звон разбитой посуды.

Я задыхался, в ушах стучало: «Беги, беги, беги. Тебе здесь не место».

Финн и другие мужчины стали разнимать нас, но мы настолько сильно вцепились друг в друга, что не могли отступить.

– Хватит! Ганс! – громко крикнула София, и я остановился.

Рука сжимала за ворот рубашки Теодора. В его глазах мерцала усмешка, будто бы он этого и хотел, чтобы я сорвался на глазах у всех.

Из носа текла тонкая струйка крови.

Что ж. Ему это удалось.

Я отпустил Теодора, усевшись на свой стул.

– Я не позволю, – произнесла София, едва сдерживая слёзы, – чтобы ты, Ганс, превратил поминки Максимилиана в цирковое представление!

Во взглядах гостей было презрение. Я говорил Марии-Луизе, что буду лишним. Что мне не место в этом доме, рядом с этими людьми. И кажется, что я ошибся на счет того, что нерушимая граница стены дала трещину.

– Простите, – всё, что смог сказать, встав из-за стола.

Глава 3.3

– Ганс! – голос Марии-Луизы прозвучал за моей спиной, словно тонкая нить, пытающаяся удержать меня. Но я не обернулся.

Я шел вперед, шаг за шагом, к своей комнате, к тому, что осталось от меня в этом доме. Фотографии, кубки, пыльные воспоминания – всё, что могло стать моим спасательным кругом в этом море равнодушия. – Ганс, постой! – ее голос дрогнул.

– Я говорил тебе, что здесь я буду лишним, – вырвалось у меня, хрипло и резко.

Я ворвался в комнату, словно ураган, сметающий все на своем пути. Мария-Луиза замерла на пороге, будто не решаясь переступить черту. Ее глаза, полные печали, смотрели на меня, но я не мог позволить себе остановиться. Я рылся в ящиках, швыряя вещи в поисках портфеля или хоть чего-то, что могло бы стать вместилищем для моего прошлого.

– Ганс, мы все на грани, – ее голос был мягким, как шелк, но я знал, что это лишь маска, прикрывающая усталость и раздражение. – Не злись…

Но как не злиться? Я был чужим здесь. Они терпели меня только из уважения к Максимилиану, а теперь, когда его не было, я стал никем. Пустым местом.

Я нашел старую спортивную сумку, потрепанную временем, и начал бросать в нее все, что попадалось под руку. Фотографии, кубки, мелочи, которые когда-то что-то значили. Некоторые вещи с глухим стуком падали на паркет, другие исчезали в сумке, словно поглощаемые бездной. Спиной я чувствовал ее взгляд, тяжелый и печальный, будто она видела, как я разрушаю последние мосты между нами.

Удивительно. Как быстро все рушится. Как легко превратить жизнь в хаос, когда ты больше не веришь в то, что что-то имеет значение.

– Теодор заслужил это, – ее голос снова донесся до меня, но на этот раз в нем была нотка отчаяния. – Ему не следовало давить на тебя.

– Ты пришла защищать его?

– Нет, – твердо ответила Лу и наконец-то перешагнула порог комнаты. – Я никого не защищаю, Ганс. Я просто хочу, чтобы…

Я обернулся и встретился с Лу взглядом. Что она хотела от меня? Чтобы я остался? Терпел все нападки со стороны тех, к кому я пытался до сегодняшнего дня хранить хоть капельку уважения?

– Что ты хочешь?

– Чтобы всё было как раньше.

– Не будет как раньше, Лу. И ты это знаешь.

Сводная замолчала. Я не смог долго смотреть в ее глаза, потому что знал, что поддамся ей. Соглашусь не со всеми ее словами, но отчасти все равно ей уступлю.

А я этого не хотел. С меня хватит быть грушей для битья и жилеткой для слез. Продолжил собирать вещи, как ни в чем не бывало.

– Ганс…

– Что еще, Лу? – ответ был наполнен злостью, но я не специально.

Мне правда сейчас было паршиво. И я знал, что сил на успокоение Лу у меня не хватит. Она высасывала из меня радость, как дементор из гребаного Гарри Поттера. А мне и самому бы хотелось, хотя бы на долю секунды, почувствовать себя счастливым, а не удрученным.

– Просто знай, что я хотела бы стать с тобой друзьями.

– Ты правда веришь в то, что говоришь?

Лу не совсем, но больше уверенней, чем нет, кивнула.

– Я понимаю, что сейчас не время…

– Сейчас ой как не время, Лу. Я зол, – фыркнул в ответ и перешел к шкафу. Там где-то были крутые бейсболки, и я хотел их забрать с собой.

– Подумай над этим, – проронила сводная, как бы давая мне понять, что она хочет разрушить стену между нами. Перенести границы ненависти в прошлое. Попробовать что-то новое.

Это меня и пугало.

Я остановился, подумав, но мысли путались. Обернулся, но Лу уже ушла, оставив меня одного.

Думаю, сегодня я тоже перегнул палку, чуть ли не откинув Лу от себя. Как прежде уже не будет, мы повзрослели. Но для чего Лу хотела со мной сблизиться? Что ей бы это дало? Ничего, только больший контроль надо мной.

Последняя молния сумки щелкнула с тихим приговором. Я замер на пороге, будто коридор внезапно стал пропастью. Сквозь приоткрытую дверь в комнату Лу просочился знакомый шлейф – жасмин, растерзанный горьковатым миндалем. Лу любила все напитки с миндалем, и даже миндальное молоко, от которого меня воротит до сих пор. Не помню, как ступня переступила запретную черту – будто невидимые нити впились в запястья, ведя меня сквозь ароматный туман.

Комната дышала застывшим временем. Те же обои с выцветшими ромашками, где мы когда-то углем рисовали драконов. Трещина на потолке, похожая на карту забытого королевства. Даже плюшевый лис у окна все так же подмигивал стеклянным глазом.

Я всегда питал к ней слабость, подсознательно, конечно. Я мирился с тем, что она моя сводная. Моя малая. Та, которую хотелось защищать. Быть для нее примерным братом.

Все это я прятал глубоко в сердце, и не дай бог Лу об этом узнала бы…

А потом я смирился. Смирился с тем, что я ей не нужен.

Я провел пальцами по бархатистой пыли на комоде – здесь, под слоем старых школьных тетрадей, мы когда-то прятали «секретные» записки. Вдруг ладонь наткнулась на шероховатый уголок.

Список.

Бумага пахла ее духами. Буквы выскакивали строчкой муравьев, танцующих макабр: «Список дел, который я, Мария-Луиза, должна сделать до смерти». Горло сжалось, будто кто-то запустил в него ледяную гальку. Пункты мелькали, как вспышки камеры, – «татуировка», «горка высотой с Эйфелеву башню», а между ними…

Я

«Не забывать поздравлять…», «Подарить то, что он давно хотел…». Каждое слово прожигало пергамент, превращаясь в дымчатые кольца памяти.

Вот она, семилетняя, спит, прижав ко лбу «Хроники Нарнии», а я осторожно вынимаю книгу из цепких пальчиков.

Вот она, протягивает мне миндальное печенье с виноватой улыбкой: «Я же знаю, ты ненавидишь, но вдруг…»

Рука дрожала, превращая листок в шелестящий лист осеннего клена.

Шестнадцать упоминаний.

Шестнадцать гвоздей в крышке гроба, где я похоронил надежду.

Внезапно за спиной хрустнула половица.

– Ганс?

Голос обжег сильнее, чем спирт на порезах. Обернувшись, я машинально прижал список к груди – глупый жест, будто пытаясь спрятать собственное сердце. Лу стояла в дверях, закусив нижнюю губу. В ее глазах метались осколки – страх, надежда, стыд, что-то еще…

– Это… – начал я, но язык прилип к нёбу. Вместо слов протянул ей бумагу, будто разряженный пистолет.

Она не взяла. Глаза цвета незрелой сливы вдруг наполнились тем блеском, который я помнил с тех самых ночей в шалаше, когда мы загадывали желания на падающие звезды и клялись найти волшебный шкаф.

– Ты прочитал пункт про примирение, – не спрашивая, констатировала она. Пальцы сжали ткань черного платья до побеления костяшек. – Я… не хотела, чтобы ты его увидел. Ну.. список.

– Но оставила его на самом видном месте, зная, что я его увижу, ведь так?

Лу промолчала. Ее губы дрогнули, будто пытались поймать невидимую нить между нами – ту самую, что когда-то связывала наши пальцы в детской клятве. Сейчас на миг она была похожа на ту девчонку из шалаша на заднем дворе: растрепанной, упрямой, вечно жующей миндальные конфеты из кармана пижамы.

– Мне было страшно, – выдохнула она, наконец. – Будто если я скажу это вслух, ты… исчезнешь. Как тогда, когда собрал вещи и ушел из дома.

Сердце упало куда-то в сапог, набитый зимним снегом. Я сделал шаг, и пол скрипнул, словно предупреждая.

Ее дыхание смешалось с моим – сладковатый миндаль против горького кофе.

– Лу, мы… – голос предательски сломался. Руки сами потянулись к ней, но движение вышло резким, будто я пытался поймать падающую вазу. Ладонь шлепнулась ей на плечо, пальцы вцепились в тонкую ткань платья. СУмка с грохотом упала на пол. Сводная вздрогнула, но не отстранилась

– Мы уже не дети, – прошептала она, и в этом «мы» прозвучало что-то опасное, как вспышка молнии за окном.

Потом всё смешалось. Её ладони уперлись мне в грудь – не отталкивая, а будто проверяя, настоящий ли я. Лоб коснулся моего подбородка. Запах жасмина ударил в виски, и я, споткнувшись о собственные разбитые мечты, прижал её к комоду.

Старый лис с окна упал с глухим стуком, но мы уже не слышали ничего.

Потому что губы Лу вонзились в мои.

Глава 3.4

Поцелуй возник сам – нежданный, как внезапн

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.