Сводные. Нарушая границы

– Но как? – тихо спросила я.

– Как-то…

Через какое-то мгновение к нам подошел Теодор и Финн. Теодор чмокнул Лию в щеку. Это был высокий и хорошо сложенный парень, со слегка кучерявыми темными волосами и невероятно голубыми глазами. Он был сводным братом Лии, и моим лучшим другом. А Финн…

– Эй, как ты? – спросил Финн у меня, присаживаясь рядом на скамейке.

– Держусь, – пробубнила себе под нос. Его крепкая рука легла на мои плечи, но почему-то я не почувствовала себя в безопасности. С Финном у нас было всё сложно – всегда. Мы то расходились, то вновь сходились.

Финн очень похож на Теодора и является вторым по популярности парнем в Мюнхенском университете. У него волосы цвета горячего шоколада, такие же глубокие и насыщенные карие глаза, ровный нос и тонкие губы.

– Alles wird gut (Всё будет хорошо), – прошептал он и поцеловал меня в макушку.

– Wahrscheinlich… (Наверное), – сорвалось с моих уст.

– Когда похороны? – спросил Теодор, крепко обнимая Лию за плечи двумя руками.

– В это воскресенье, – ответила я. – Пока не знаю время и место… Мы все в шоке.

– Понимаю, – твердо сказал Тео.

Впрочем, остаток времени мы просто просидели так: в тишине, утопая в мужских объятиях.

Когда большой перерыв закончился, у нас был спаренный урок с другими группами, отчего пришлось пройти в самую большую аудиторию университета. Когда я поднималась вместе с Лией, Теодором и Финном, закругляя нашу четверку, то увидела, что с другой стороны идет Ганс, прямо мне навстречу.

Мы всегда садились на разные места, когда были такие уроки. Никто не привязывался к какому-то одному, поэтому, найдя пять мест, мы уселись все в ряд: Лия, Теодор, Финн, я и… Ганс, который сел с краю.

Ганса никто не любил. Его презирали, поэтому для всех было удивительно, что Ганс подсел ко мне, ближе к преподавателю. Хотя Теодор, вроде бы, даже изредка с ним здоровался.

Они до сих пор не смогли забыть старые обиды.

И вообще, никто не верит, что они вновь станут друзьями.

У Финна, конечно, Теодор тоже на первом месте, но в последнее время, как в жизни Тео появилась сводная – Лия, Финн начал общаться с Маркусом более плотнее. Кажется, наша компания стала трещать по швам…

– Все в порядке? – переспросил Финн, видимо заметив грустное выражение моего лица.

– Да, все хорошо.

Финн одарил Ганса каким-то злобным взглядом, хотя они никогда не ссорились между собой. Задирали по-ребячески, прикалывались друг над другом, но какого-то конфликта между ними никогда не было.

Ганс даже выложил тетрадку и ручку на стол, что, несомненно, меня удивило. Я украдкой взглянула на сводного, задержала взгляд чуть дольше, чем должна была. Короткая стрижка, черная футболка и красно-белая рубашка, обтягивающие брюки с карманами, высокие ботинки и подтяжки, которые висели. Ганс любил такой стиль, сколько его помню. Всегда придерживался ему, всегда был верен своим принципам. Но что случилось теперь?

Когда в аудиторию зашел учитель, то все лениво с ним поздоровались. Я плохо слушала материал, который нам давали. Мои мысли были заняты другими делами и большим горем, что обрушилось на наши плечи. В этот момент, когда пришлось записывать в тетрадку очередную тему, Ганс незаметно протянул мне под партой записку.

Его рука дотронулась до талии, и я резко обернулась. В его большой ладони лежал свернутый клочок бумаги. Взяв из его руки клочок смятой бумаги, я развернула ее.

«Hey, wie geht es dir? (Ну как ты, держишься?)»

Я сглотнула горькую слюну и развернув бумажку написала ответ ниже:

«Bemühe mich. Und wie geht's dir?(Стараюсь. А ты как?)»

И передала записку Гансу. Соображать было тяжело, что уж там говорить о сосредоточенности на уроке.

«Ich habe nicht gut geschlafen, aber ich glaube, ich halte durch. (Плохо спал, но вроде бы держусь)»

Это было третье сообщение на клочке бумаги. Хоть за последнее время мы со сводным совершенно не имели общих тем для разговоров, то сейчас, как мне казалось, нам приходилось общаться из-за общего горя. Какими бы говнюками мы оба не были – мы оба нуждались в этом общении.

Прочитав его записку, я обернулась и слабо улыбнулась, сжимая в руке клочок бумаги. На этом наш едва ли милый разговор был закончен. Ганс слабо улыбнулся мне в ответ и отвел взгляд, сгорбившись и слушая учителя.

После пары, как только прозвенел звонок, Ганс пулей вылетел из аудитории. Я даже не успела сообразить, что его встревожило, пока клада в сумку тетрадку и учебник.

– Эй, Лу. Ты какая-то странная сегодня, – промурлыкал на ушко мне Финн.

– Я… Просто еще в шоке, – выдохнув, ответила я.

– Может быть, мне тебя отвезти домой?

– Ты хотел сказать, сопроводить меня домой на моей тачке?

Финн довольно ухмыльнулся.

– Ну, типа того…

Я просто поджала губы и стала выходить из рядов, чтобы ребята тоже смогли выйти.

– О чем переписывались с Гансом?

Вопрос от Финна прозвучал так, будто бы он ревнует меня к сводному.

– Он просто спросил, как я себя чувствую.

– Как благородно с его стороны! – фыркнул мой парень. Лия и Тео шли рядом за ручку и слушали нас.

– Он просто пытается быть вежливым. Не всё время же нам враждовать…

– Наверное, ему тоже тяжело? – спросила Лия, поправив высокий хвост.

– Да, – осознание того, что Гансу намного паршивей, чем мне, чувствовалось горечью на кончике языка. – Ему сложнее, чем мне.

– Ну, он еще хорошо держится, – вставил свои пять копеек Теодор.

– Не знаю, ребят. Я хочу меньше говорить на эту тему…

И до конца учебного дня мы больше не затрагивали ее.

Глава 2.1

Мне было сложно собраться с мыслями. Сложно до такой степени, что голова трещала по швам. Похороны были назначены через два дня и я старалась как можно медленно ехать домой. Видеть печальное выражение лица мамы, которая все равно пыталась держаться бодрячком, мне не хотелось. А еще, меньше всего хотелось мне слышать возгласы Финна, который так и норовился развлечь меня тогда, когда я этого меньше всего хотела.

– Ты домой? – спросил он, когда я подошла к своей машине.

– Да. Домой.

– Я с тобой.

– Нет, Финн, – остановила я его. В его глазах блеснул огонек надежды, что я все же передумаю. – Прости, но мне сейчас нужно побыть одной, – я взялась за ручку двери, но не открыла машину.

Финн, казалось, был расстроен моим решением.

– Я думал, что тебе нужна поддержка.

– Позже, Финн, – пришлось с усилием заставить себя улыбнуться. – Не сейчас…

– Ладно, – пожал он плечами и, обогнув машину, подошел ко мне впритык, а после потянулся, чтобы поцеловать. Я подставила щеку, как бы намекая, что сейчас отказываюсь от чего-то нежного с его стороны. Мне правда было плохо, и хотелось, чтобы Финн не наседал слишком уж сильно. – Позвонить тебе вечером?

– Я сама тебе наберу, – сказала я Финну и, сев в машину, помахала ему.

Парень сунул руки в карманы брюк, поправил лямку от портфеля и зашагал прочь, к машине Теодора, у которой уже ворковали они с Лией.

А я, заведя мотор, стартовала с парковки так резко, что позади шин остался лишь легкий дым. Правда ехала я все равно медленно, практически держа одну и туже скорость. Глаза наливались горькими слезами, а горло будто бы сдавливала чья-то сильная рука.

Мне было грустно от того, что жизнь прекрасного человека может вот-так вот оборваться. По щелчку пальца.

Раз – и его нет.

С такими грустными мыслями я доехала до дому и припарковавшись, еще какое-то мгновение сидела в салоне. Пыталась успокоиться, вытереть слезы, которые градом лились по румяным щекам.

В моменты проблесков сознания я погружалась в воспоминания о самых ярких мгновениях детства, связанных с Гансом. Поразительно, как горе способно оживлять прошлое, которое когда-то казалось самым ужасным событием на свете. Будучи маленькой, я думала, что проводить рождественские выходные со сводным братом – это наихудшее, что могло случиться в моей жизни. Даже самый лучший подарок, который мне дарили родители, не вызывал такого трепета. Признаться самой себе, подарок Ганса всегда был хуже, но он не унывал и никогда не пытался мне навредить.

Он терпеливо сносил все мои выходки и неизменно приходил на помощь, когда я в ней нуждалась. А я вела себя отвратительно, просто по-свински. Ужасно и недостойно младшей сводной сестры, которая постоянно пыталась досадить ему из-за своей эгоистичной натуры. Ганс, несмотря на острые ножи моего характера, всегда был готов подставить свою спину, лишь бы я оставалась невредимой.

Мы не были кровными родственниками, но Ганс всё равно считал меня своей сестрой, хотя на людях и показывал обратное, делая вид, что это самое ужасное событие в его жизни. Это осознание пришло ко мне только сейчас, когда я утопала в горе и захлёбывалась собственной желчью.

Домой я зашла неслышно. Приняла ванну, практически ничего не ела. Мама тихо сидела в комнате и листала старый альбом, на фотоснимках которого мы, как казалось, были самой счастливой семьей.

– Мам? – тихо позвала я ее.

Она подняла свои заплаканные глаза и жестом позвала меня к себе.

– Иди сюда, Маш, – так она называла меня только дома, а на людях, для всех я была либо Лу, либо Марией-Луизой. – Иди сюда моя девочка

Я присела рядом, почувствовав, как мама нежно и крепко обнимает меня за плечи. Эти объятия всегда были для меня символом незыблемой опоры и защиты, словно самая прочная стена, за которой можно укрыться от любых невзгод. На ее коленке был открыт фотоальбом, на котором была старая потертая фотография с мыльницы. Так раньше называли пленочные фотоаппараты, и не знаю, даже до сих пор скажи мне: «Это на мыльницу было сделано!» – как меня мгновенно окутывают старые воспоминания былых лет.

– Помнишь тот день? – спросила она у меня.

Я молча кивнула, стараясь сдержать подступающие слёзы.

На заднем дворе стояли мы с Гансом. Он радостно улыбался, надев свои тонкие солнечные очки и кепку, с той самой довольной и немного резкой улыбкой, которую он всегда дарил, когда был особенно доволен. А рядом с ним стояла я, плача от боли, потому что разодрала коленку. С открытым ртом и слезами на глазах я всё же крепко держала его за руку.

– Гансу подарили очки, о которых он мечтал. А ты так сильно хотела посмотреть на его подарок, что упала со ступеньки, разодрав коленку. Помнишь?

Я чуть ли не заплакала от нахлынувших воспоминаний.

– Мне было пять лет, – добавила я, шмыгнув носом. Теплая рука мамы нежно гладила меня по волосам.

– Да. Ты влезла в кадр, чтоб Ганс подул на твою коленку, пока его фотографировали на солнечном дворе.

Мама перевернула одной рукой лист фотоальбома. Фотографии пестрили забытыми моментами первого класса, первого школьного выезда на кемпинг. Далее шло Рождество, в котором я вновь плакала на фотоснимках, потому что меня напугали Гринчем, отчего я расплакалась еще сильней.

– Вы тут такие радостные, – погладила мама по фотографией, на которой был Максимилиан, сидящий в кресле в новогодней шапочке и больших очках, а по обе стороны от него были мы: я и Ганс.

– Все будет хорошо, мама, – сорвалось с моих уст так внезапно, что я даже подумать не успела, как слезы матери капали на фотоснимки.

– Да, – провыла она, и я крепко обняла ее за шею.

И тогда меня осенила одна идея: глупая, но все равно осуществимая. Время так быстро уходит из-под ног, а в мире столько всего прекрасного, что я хотела бы сделать кое-какие вещи.

Написать свой список «важных» дел, которые должна успеть сделать до своей смерти.

Глава 3. Ганс

Единственным светлым моментом в этот мрачный день для меня было то, что я мог вальяжно развалиться за последней партой, несмотря на то, что всю ночь пахал на шиномонтаже. В ухе звенело, а поясница ныла, напоминая о тяжёлой смене. Правда этот момент просуществовал недолго.

– Мистер Шульц, – произнесла преподавательница, и её тон был настолько требовательным, что мне пришлось с неохотой оторвать голову от парты.

– Да? – откликнулся я.

– Вы посещаете занятия, чтобы спать?

– Бывает, – ответил я скучающе. На самом деле, больше всего мне хотелось просто упасть лицом в подушку и заснуть, и чтобы это длилось как можно дольше – лет двадцать или даже тридцать.

– Мистер Шульц!

Этот голос преподавательницы вызывал у меня наибольшее раздражение. Фрида Майер продолжала буравить меня своими серыми глазами, будто бы пыталась прожечь дыру во мне.

– Я проснулся, – нехотя ответил я, стараясь усесться за партой ровнее.

– Мистер Шульц! Это уже не первый раз, когда вы спите на моих уроках!

– Я же не виноват, что они настолько скучные, что вводят меня в сон?

Фрида Майер, кажется, вскипела от ярости. Ее мировая литература настолько была важна только ей, что порой, ее несло совершенно в другие дебри. Настолько скучные, что даже самые прожорливые историки мира могли бы заскучать в диалоге.

– Мистер Шульц, это моё последнее предупреждение! – Фрида Майер злобно пыхтела через нос, сузив брови. А вся группа молчала, и я ощутил напряжение в воздухе, будто бы единственная помеха в этом помещении был я. – Если вы продолжите в том же духе, то я буду вынуждена обратиться в деканат для обсуждения вашего отчисления.

Отчисления. Все учителя пугают студентов им, но на самом деле, каждому из них пофигу, как ученик усвоил урок. Правильные балы рисуются по шуляку пальца, или за крупную сумму вложенную в обертку из-под шоколадки.

– Простите, Мисс Майер, – расплываться в извинениях было бессмысленно, к тому же, она всё равно после занятий пожалуется в деканат. Этой стерве только и нужно, что жаловаться на всех, кто ей неугоден. Уж лучше бы мужика себе завела, или на крайний случай, купила бы игрушку для взрослых для снятия напряжения.

– Так, на чем остановилась?

Было сложно справится с сонливостью, подпирая лицо рукой. Глаза слипались чаще, чем мадам Майер делала паузы между фразами. И как только пара закончилась, то я первым встал из-за парты, направляясь к выходу.

– Мистер Шульц, – остановила меня преподавательница, дотронувшись до плеча, когда я уже был на полпути за дверью. – Задержитесь.

Мне хотелось побыстрее улизнуть из универа, но пришлось выполнить её просьбу. Она подошла к своему столу и усевшись за него, сложила руки в замок. Я уже заранее знал, что меня будут отчитывать за успеваемость, ведь она была практически на нуле.

Тупым я не был, как считали всё окружающие. Просто в какой-то момент я потерял внимание к некоторым предметам.

– Мистер Шульц. У вас очень плохие баллы за тесты.

– Я знаю.

– Ещё пару контрольных тестов с низким баллом, и вы вылетите из университета так быстро, что не успеете сказать слово «мама».

Дальше я её не слушал. Просто кивал головой, как болванчик, чтобы она побыстрее отстала от меня. В голове свистел ветер, как в трубе, отчего голова начинала постепенно трещать по швам. После того, как она отсчитала меня, я направился на выход. Но и там меня поджидала подлость. Деканша позвала меня в свой кабинет, и я сразу же почувствовал, что дело пахнет дрянью.

– Я опять в чём-то провинился?

– Вроде бы никаких инцидентов, с вашим именем, до меня не доходили, – поправила она очки, усаживаясь за свой чистый идеальный стол. Перед ней лежала папка с моими документами, и тут было два варианта: отчисление или ещё какая-то дрянь, которую на меня повесят.

– Тогда зачем вызвали?

– Я хотела бы поговорить о вашей успеваемости, Мистер Шульц, – её голос звучал как нож, разрезающий воздух. Она открыла папку, и я увидел свои баллы, аккуратно выстроенные в ряд, как солдаты на параде. Красные буквы, словно кровь, выделялись на белом фоне.

– Ваши результаты, мягко говоря, оставляют желать лучшего, – продолжила она, глядя на меня поверх очков. Её взгляд был холодным, как лёд, но я уже давно перестал чувствовать его остроту.

Я сидел, сгорбившись в кресле, и смотрел куда-то в сторону, за её плечо, где на стене висела картина с изображением какого-то важного университетского события. Люди на ней улыбались, но их улыбки казались мне фальшивыми, как маски. Как и все эти групповые фото на память. Всё это ложь.

– Мистер Шульц, вы меня слушаете? – её голос стал резче, но я лишь кивнул, не в силах заставить себя сосредоточиться на её словах.

– Да, – пробормотал я.

– Вы понимаете, что ваше поведение и результаты неприемлемы для нашего университета? – она говорила что-то о дисциплине, о требованиях, о репутации, но её слова растворялись в тумане, который окутал мои мысли.

– Я понимаю, – на самом деле, я не понимал ничего. Ни её слов, ни того, почему я всё ещё здесь, в этом кабинете, в этом мире.

– Если вы не улучшите свои результаты, мы будем вынуждены рассмотреть вопрос о вашем отчислении, – её голос звучал как приговор, но для меня это уже не имело значения.

– Хорошо, – ответил я, чувствуя, как что-то внутри меня сжимается. Она посмотрела на меня с подозрением, как будто ожидала, что я начну оправдываться, что обязательно подтяну оценки, что не заставлю её красеть на комиссия и никоем образом не подорву имидж университета. Но это была бы откровенная ложь, которая бы её имела смысла. Я просто сидел, смотря в пустоту, и думал о том, как отец всегда говорил, что главное – не сдаваться.

– Мистер Шульц, – её голос стал мягче, но я не мог понять, было ли это искренне или просто ещё одна попытка достучаться до меня. – У вас есть потенциал. Но вы должны взять себя в руки.

Я кивнул, но в голове был только один вопрос: «Зачем я это делаю?»

– Спасибо, – сказал я, вставая.

Мои ноги были как ватные, усталость валила меня с ног, но я сделал шаг к двери.

– Мистер Шульц, – окликнула она. – Если вам нужна помощь, вы можете обратиться к нам.

Её лицо было серьёзным. Зачем ей нянчится с таким, как я?

Но я просто поправил рюкзак на плече и вышел из кабинета, оставив её сидеть за её идеально чистым столом.

Ближе к вечеру, когда я дремал на диване, уткнувшись лицом в подушку, зазвонил телефон. Звонок пробился сквозь полусон, как назойливый жужжащий шмель. Я протянул руку, нащупал аппарат и, не глядя, поднёс его к уху.

– Да? – пробормотал я, голосом хриплым от сна.

– Halo, – произнесла Лу.

Ее голос звучал как всегда – мягко, но с лёгкой ноткой беспокойства.

– Что-то случилось? – я приподнялся на локте, пытаясь стряхнуть с себя остатки дремоты.

Лу последние дни звонила, а не писала, как обычно. Это было странно. Она всегда предпочитала сообщения – короткие, лаконичные, без лишних слов. А я никак не мог привыкнуть к этому, хотя понимал, что привыкать тут не к чему.

– Нет, Ганс, – она выдохнула, и я услышал, как её дыхание слегка дрогнуло. Я сел, потирая щеку ладонью, словно пытаясь разбудить себя. – Позвонила, чтобы сказать, что похоронная церемония начнётся в десять утра. На кладбище Friedwälder.

Тяжёлое и неловкое молчание повисло в воздухе. Я знал, что должен что-то сказать, но слова застряли где-то в горле, как комок, который невозможно проглотить. Откашлявшись, я наконец выдавил:

– Спасибо, что сказала.

– Не за что, Ганс.

Лу произнесла это шёпотом, а потом, повесила трубку первой. И я ещё несколько секунд сидел с телефоном в руке, словно ожидая, что она добавит что-то ещё. Но в трубке была только густая и безжизненная тишина.

Я опустил телефон на диван и закрыл глаза.

Friedwälder.

Лес покоя.

Название звучало как что-то из сказки – тихое, уединённое место, где деревья шепчутся с ветром, а земля хранит память о тех, кто ушёл. Но для меня это было просто место, где я должен был сказать последнее «прощай».

Я встал и подошёл к окну. Закат уже окрашивал небо в тёплые оттенки оранжевого и розового, но я не видел красоты. Всё, что я чувствовал, – это пустота, которая разливалась внутри, как холодная вода, заполняя каждый уголок.

Послезавтра.

Послезавтра я должен буду стоять там, среди деревьев, и слушать слова, которые не вернут его. Послезавтра я должен буду смотреть на гроб, зная, что он больше никогда не улыбнётся, не похлопает меня по плечу, не скажет: «Всё будет хорошо, сынок».

Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

– Пап, – прошептал я в пустоту комнаты, но ответа не было. Только тишина, которая звучала громче любого слова.

Я остался у окна, пока последние лучи солнца не исчезли за горизонтом, и тьма не окутала всё вокруг. Завтра будет новый день, но для меня он уже казался таким же пустым, как и этот.

Глава 3.1

В ночь перед похоронами я чувствовал себя ужасно. Ворочался в кровати, никак не мог найти правильное положение. Казалось, что все внутренности болят, их что-то сдавливает под прессом.

Встав без будильника около шести утра, я решил выйти на пробежку. Бегал я часто, практически каждое утро, но в последнюю неделю забросил это дело. Нацепив спортивный костюм и взяв бутылку воды, побежал в ближайший сквер. Надел наушники и включил зубодробительную музыку, чтобы сосредоточиться и отбросить тяжёлые мысли. Но получалось у меня это, мягко говоря, очень плохо.

Ветер был холодным, он бил в лицо, словно пытаясь вырвать из меня последние остатки спокойствия. Каждый шаг по асфальту отдавался в висках, будто я бежал не по земле, а по собственной памяти, где каждая трещина на дороге напоминала о чем-то давно забытом. Музыка в наушниках гремела, но она не заглушала голосов, которые крутились в голове. Я бежал, пока ноги не стали ватными, а дыхание – прерывистым. Остановился у старого дуба, оперевшись руками о колени.

Казалось, что весь мир уходит из-под ног.

Отец всегда был против моих побегов из дома. Даже сейчас я чувствую, что пытаюсь убежать от самого себя. Просто трусил, чтобы посмотреть своему страху в лицо, чтобы раз и навсегда побороть его.

Тучи стали сгущаться над Мюнхеном и мне пришлось бежать обратно, чтобы не попасть под дождь.

Вернувшись домой, я принял душ, надел черный костюм и галстук, который отец подарил мне на совершеннолетие. Он был немного тесноват, но я не стал его менять. Он был слишком дорог мне, хотя я и старался не показывать свою привязанность к нему на людях. Перед выходом, я взглянул на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрело бледное лицо, с темными кругами под глазами, будто бы я сам был на грани смерти. Коротко стриженные волосы, втянутые щеки, а пустые серые глаза казались безжизненными.

– Na ja, Alter. Siehst ja mies aus. (Н-да, старик. Выглядишь паршиво), – прохрипел я, потирая щеку.

Дорога на кладбище заняла около часа. Я ехал на своей машине, которую отец подарил на шестандатилетие. Она скрипела на каждом повороте, будто жалуясь на свою судьбу. Ее нужно было уже заменить, но я никак не мог этого сделать. Мне казалось, что если я разберу ее на части, то я предам своего отца, который вложил немало усилий, чтобы она появилась у меня.

Хотя, кого я обманываю?

Эта тачка несколько лет гнила в гараже, а после, отец просто ее отремонтировал, подарив мне. Марии-Луизе, к слову, купили новую, с гламурным розовым бантом. И я решил, что если будет будет возможность заменить тачку, то я это сделаю при первой возможности. Я даже не включил радио, отдав предпочтение тишине. Но даже в этой тишине было слишком шумно.

Время до кладбища было мучительным. И как только я въехал на территорию, и завернул в церкви. Там, у её подножия, стояла Мария с Софией, а так же Лия, Теодор и Фин. Других людей я не узнавал, наверное, это были друзья с работы. Припарковав тачку, я ещё с секунду сидел в салоне, а после, вышел. Взял цветы, которые были в багажнике, и с треском закрыв его, направился ко всем.

Когда Мария-Луиза меня увидела, то в её глазах мелькнул огонек облегчения, будто бы она была рада меня видеть. Лу стояла затянутая в чёрное платье, слишком строгое для её хрупких плеч.

– Halo, – сказал я всем.

– Halo, – первой ответила Лу.

Теодор одарил меня не особо добрым взглядом, хотя после того, как я его спас, не ждал от него слов благодарности. Пришлось первым протянуть ему руку. Тео не стал противиться и протянул её в ответ, а вот Фин смотрел на меня так, будто бы я тут был лишним. С ним тоже, ради приличия, пришлось поздороваться.

– Сочувствую утрате, старик, – сказал Тео.

Его слова были лишь знаком приличия. В любой другой ситуации, Теодор бы промолчал, или съязвил ли чего-то лишнего. Он до сих пор не мог меня простить.

– Ганс, это очень грустно..

Лия, девушка Теодора, на которую я положил глаз полгода назад, обняла меня. Я не стал противиться и делать вид, что мне по-барабану на всё это, ведь это были похороны моего отца.

– Сочувствую тебе.

– Danke (Спасибо), – ответил я.

Теодор по-прежнему буравил меня злобным взглядом. Я даже видел, как в его венах закипает кровь от того, что Лия обнимает меня. Но к Лии я ничего не чувствовал.