Конклав

Гостиница напоминала Ломели советские жилые дома – шестиэтажный прямоугольник серого цвета, положенный на бок. Комплекс состоял из двух соединенных короткой центральной перемычкой блоков, каждый по четырнадцать окон в ширину. В снятой с самолета фотографии, опубликованной в прессе этим утром, здание выглядело как вытянутая буква Н, северная часть которой, блок А, выходила на Пьяцца Санта-Марта, а южная, блок Б, – на стену, отделяющую Ватикан от Рима. В Каза имелось сто двадцать восемь апартаментов с персональными туалетами и ванными комнатами, хозяйничали здесь монахини в синих мантиях Конгрегации дочерей милосердия святого Викентия де Поля. В промежутках между выборами папы (то есть бóльшую часть времени) здание использовалось как гостиница для приезжающих прелатов и полупостоянное общежитие для некоторых священников, работающих в администрации курии. Последний из этих обитателей освободил свое жилье рано утром и переехал в помещение в полукилометре от Ватикана – Domus Romana Sacerdotalis[19] на Виа делла Траспонтина. После посещения Сикстинской капеллы Каза Санта-Марта показалась декану жалкой и заброшенной. Ломели прошел через пропускное устройство, установленное в холле, и взял свой ключ у сестры за стойкой портье.

Комнаты распределили на предыдущей неделе по жребию. Ломели досталась на втором этаже блока А. Чтобы добраться до нее, нужно было пройти мимо апартаментов покойного папы. Они были опечатаны по законам Святого престола с утра после его смерти, а Ломели, чей грешный отдых состоял в чтении детективов, покои папы казались сценой преступления, о которых он часто читал, и тревожили его. Красные ленточки, висевшие крест-накрест на двери от косяка до косяка на манер «колыбели для кошки», кардинал-камерленго зафиксировал восковой печатью с гербом. Перед дверью стояла большая ваза со свежими белыми лилиями, источавшими тошнотворный запах. По обе стороны помаргивали в осеннем мраке две дюжины церковных свечей в красных стеклянных канделябрах. Площадка, на которой когда-то толпилось столько людей и которая была центром управления Церковью, теперь пустовала. Ломели опустился на колени и вытащил четки. Попытался молиться, но мысли все время возвращались к последнему разговору с его святейшеством.

«Вы знали о моих трудностях, – обратился он к закрытой двери, – но отказали мне в отставке. Хорошо. Я понимаю. У вас были основания для этого. Но дайте мне теперь, по крайней мере, силы и мудрость пройти через это испытание».

Он услышал, как за спиной остановилась кабина лифта, и бросил взгляд через плечо. Никого не увидел. Дверь закрылась, лифт поехал дальше наверх. Ломели убрал в карман четки и поднялся на ноги.

Его комната находилась справа на полпути до конца коридора. Он отпер дверь, толкнул ее в темноту, нащупал на стене выключатель, щелкнул им – загорелся свет. С удивлением Ломели обнаружил, что гостиной здесь нет, – только спальня, стены простые, белые, полированный паркетный пол и металлическая кровать. Но потом он подумал, что это и к лучшему. Во дворце Конгрегации доктрины веры у него были апартаменты площадью четыреста квадратных метров, там хватало места для рояля. А такое жилье напомнит ему о простой жизни.

Он открыл окно, попробовал распахнуть и ставни, забыв, что они заколочены, как и все остальные в этом доме. Все телевизоры и радиоприемники были вынесены. Кардиналы, как предполагалось, должны быть полностью удалены от мира до конца выборов, чтобы никто не мог подвергнуться влиянию новостей. Ломели подумал, какой бы вид ему открылся, если бы не ставни. Собор Святого Петра или город? Он уже потерял ориентацию.

Проверив кладовку, он удовлетворенно отметил, что расторопный капеллан отец Дзанетти уже принес сюда из апартаментов его чемодан и даже распаковал. Священнические одеяния висели на вешалке. Красная биретта[20] лежала на верхней полке, белье – в ящике. Он счел число носков и улыбнулся. Хватит на неделю. Дзанетти был пессимистом. В крохотной ванночке лежали зубная щетка, бритва и кисточка для бритья, а рядом – упаковка таблеток от бессонницы. На столе – его требник и Библия, переплетенная копия Universi Dominici Gregis[21], правила избрания нового папы и более толстая папка, подготовленная О’Мэлли: сведения обо всех кардиналах, имеющих право голоса, вместе с их фотографиями. Рядом была кожаная папка с черновиком краткой проповеди, которую Ломели должен произнести на следующий день, когда под телевизионными камерами будет служить мессу в соборе Святого Петра. От одного только взгляда на эту папку его желудок завернулся узлом, и пришлось поспешить в ванную. После чего он сел на край кровати, наклонив голову.

Он попытался объяснить себе, что его впечатления неадекватности были просто доказательством надлежащего смирения. Он был кардиналом-епископом Остии. Перед этим – кардиналом-пресвитером Сан-Марчелло аль Корсо в Риме. А до того – титулярным архиепископом в Аквилее. И на всех этих постах, какими бы номинальными они ни были, он действовал весьма активно – читал проповеди, служил мессу и выслушивал исповеди. Но можно быть одним из выдающихся деятелей Католической церкви и в то же время не иметь элементарных навыков, которыми владеет каждый сельский священник. Если бы только у него был опыт службы в обычном приходе хотя бы на протяжении года или двух! Но вместо этого сразу же с момента посвящения в сан его карьера сложилась совсем иначе: сначала он был преподавателем канонического права, потом дипломатом и, наконец, недолгое время государственным секретарем, а это, казалось, лишь уводило его от Бога, а не вело к Нему. Чем выше он поднимался, тем больше удалялись от него Небеса. А теперь именно ему из всех недостойных существ выпало направить коллег-кардиналов на путь избрания того, кому будут принадлежать ключи святого Петра.

Servus fidelis. «Верный слуга». Эти слова были начертаны на его гербе. Рутинный девиз человека рутины.

«Управляющего…»

Он прошел в ванную и набрал стакан воды.

«Ну что же, – подумал. – Управляй».

Двери Каза Санта-Марта по расписанию должны закрыться в шесть. После этого вход будет запрещен для всех.

«Приходите пораньше, ваши высокопреосвященства, – советовал Ломели кардиналам на последнем собрании, – и, пожалуйста, помните, что, войдя, вы обрываете все связи с внешним миром. Все мобильные телефоны и ноутбуки должны быть сданы на стойке регистрации. Вам придется пройти через сканер, чтобы убедиться, что вы ничего не забыли. Регистрация значительно ускорится, если вы сдадите все, подпадающее под запрет, на стойке».

Без пяти три он в зимнем пальто поверх черной сутаны стоял перед входом. Вместе с ним были все те же служители: секретарь Коллегии кардиналов монсеньор О’Мэлли, обер-церемониймейстер папских литургических церемоний архиепископ Мандорфф и его четыре помощника – два церемониймейстера, монсеньор и священник, а еще два брата ордена святого Августина, прикрепленные к папской ризнице. Ломели также было разрешено пользоваться услугами капеллана, молодого отца Дзанетти. Здесь же присутствовали и два врача на случай, если кому-то понадобится медицинская помощь. Таково было общее число персонала, обслуживающего выборы самого влиятельного духовного лица на земле.

Холодало. В нескольких сотнях метров над ними парил вертолет, невидимый, но близкий в темнеющем ноябрьском небе. Шум винтов, казалось, доносился волнами, которые то бились о берег, то отступали в море, когда они, а может ветер, меняли направление. Ломели оглядел облака, пытаясь понять, где находится вертолет. Наверняка он от какой-нибудь телевизионной компании, чтобы снять с птичьего полета кардиналов, прибывающих к наружным воротам. Либо так, либо принадлежит службе безопасности. Итальянский министр внутренних дел (свежелицый экономист из широко известной католической семьи, всю жизнь в политике, а руки дрожат, когда читает свои записки) предварительно обсудил с Ломели вопросы безопасности. Угроза терроризма серьезная и неизбежная, сказал министр. На крышах зданий вокруг Ватикана установят ракеты класса «земля – воздух» и займут позиции снайперы. На близлежащих улицах будут открыто патрулировать полицейские в форме и солдаты – для демонстрации силы; в то же время сотни полицейских в гражданской одежде смешаются с толпой. В конце встречи министр попросил Ломели благословить его.

Иногда шум вертолета заглушали звуки протеста: тысячи голосов скандировали что-то в унисон, раздавались автомобильные гудки, бой барабанов и свист. Ломели попытался разобрать, против чего они выступают. Сторонники однополых браков и противники браков между геями, приверженцы разводов и члены общества «Семьи за католическое единство», женщины, требующие права посвящения в духовный сан, и женщины, выступающие за аборты и контрацепцию, мусульмане и противники мусульман, иммигранты и противники иммигрантов… все они сливались в одну общую какофонию ярости. Где-то завыли полицейские сирены, сначала одна, потом вторая, а за ней и третья, они словно эскортировали друг друга по городу.

«Мы Ковчег, – подумал он, – окруженный поднимающимися водами разногласий».

По другую сторону площади, в ближайшем к собору углу, мелодичные куранты быстро отзванивали четверти часа, потом большой колокол собора Святого Петра отбил три часа. Озабоченные охранники в коротких черных куртках расхаживали туда-сюда, поворачивались и волновались, как вороны.

Несколько минут спустя появились первые кардиналы. Они поднимались по склону со стороны Дворца Святого престола. Были облачены в повседневные длинные черные сутаны с красным кантом, на талиях красовались широкие красные шелковые кушаки, на головах – красные шапочки. С ними шел один из швейцарских гвардейцев в шлеме с перьями и с алебардой. Могло показаться, что это сценка из шестнадцатого века, если бы не звук, издаваемый колесиками их чемоданов по брусчатке.

Прелаты приближались. Ломели расправил плечи. По своиму записям он узнал двух из них. Слева шел бразильский кардинал Са, архиепископ Сан-Салвадор-да-Баия (возраст шестьдесят, сторонник теологии освобождения, вероятный папа, но не в этот раз), а справа – пожилой чилийский кардинал Контрерас, архиепископ-эмерит[22] Сантьяго (семьдесят семь лет, крайне консервативные взгляды, одно время был исповедником генерала Аугусто Пиночета). Между ними шагал миниатюрный, полный достоинства прелат, которого декан вспомнил не сразу (да и то только имя): кардинал Хиерра, архиепископ Мехико-Сити. Ломели догадался, что они вместе завтракали и явно пытались договориться об общем кандидате. Среди кардиналов-выборщиков было девятнадцать латиноамериканцев, и, если они будут действовать согласованно, это большая сила. Но достаточно было понаблюдать за языком телодвижений бразильца и чилийца, не желавших смотреть друг на друга, чтобы понять невозможность такого общего фронта. Они, вероятно, с трудом сошлись даже во мнении, в каком ресторане встретиться.

– Братья мои, – сказал Ломели, распахивая объятия, – добро пожаловать.

Мексиканский архиепископ тут же на смеси итальянского и испанского начал сетовать на путешествие по Риму – показал след плевка на темной ткани рукава и сообщил, что на входе в Ватикан их встретили немногим лучше. Заставили предъявить паспорта, подвергли обыску, осмотрели содержимое чемоданов.

– Мы что, декан, обычные преступники?

Ломели взял жестикулирующую руку в обе свои и сжал ее:

– Ваше высокопреосвященство, надеюсь, что вы хотя бы вкусно поели, – может быть, на некоторое время останетесь без хорошей еды. Мне очень жаль, что вы, как вам кажется, подверглись унизительному досмотру. Но мы должны сделать все возможное, чтобы конклав прошел в условиях абсолютной безопасности, и, к сожалению, всем нам приходится платить за это некоторыми неудобствами. Отец Дзанетти проводит вас к стойке регистрации.

Сказав это и не выпуская руку прелата, он легонько направил Хиерру ко входу в Каза Санта-Марта, после чего отпустил его. Глядя им вслед, О’Мэлли пометил их имена в списке, потом посмотрел на Ломели и вскинул брови, на что Ломели ответил ему таким укоризненным взглядом, что испещренные капиллярами щеки монсеньора стали еще краснее. Ломели нравилось чувство юмора ирландца. Но он не допускал шуток над своими кардиналами.

Тем временем на склоне появились еще трое. Американцы, подумал Ломели, эти всегда держатся сообща, они даже устраивали совместные ежедневные пресс-конференции, пока он не пресек это. Наверное, приехали на такси из американского общежития на Вилла Стритч. Он узнал их: архиепископ Бостона Уиллард Фитцджеральд (возраст шестьдесят восемь, погружен в пасторскую деятельность, все еще расчищает завалы после педофильского скандала, умеет работать с прессой), Марио Сантос, иезуит, архиепископ Галвестон-Хьюстона (семьдесят лет, президент Конференции католических епископов США, осторожный реформатор) и Пол Красински (семьдесят девять лет, архиепископ-эмерит Чикаго, префект-эмерит Верховного трибунала апостольской сигнатуры[23], традиционалист, ярый сторонник легионеров Христа[24]). Как и латиноамериканцы, североамериканцы имели девятнадцать голосов. Было широко распространено мнение, что Трамбле, будучи почетным архиепископом Квебека, сможет с ними договориться. Вот только голоса Красински он не получит – тот уже открыто сказал, что будет голосовать за Тедеско, причем сделал это в оскорбительной манере для покойного папы: «Нам нужен такой святой отец, который вернет Церковь на надлежащий путь после долгого периода блужданий». Передвигался он с помощью двух палок и одной из них махнул Ломели, а швейцарский гвардеец нес его большой кожаный чемодан.

– Добрый день, декан! – Красински был рад возвращению в Рим. – Уверен, вы надеялись больше меня не увидеть.

Он был старейшим членом конклава – через месяц ему исполнится восемьдесят, уставной предельный возраст для голосования. У него была болезнь Паркинсона, и все до последней минуты сомневались, позволят ли ему врачи отправиться в дальнее путешествие.

«Ну что ж, – мрачно подумал Ломели, – значит, прилетел, и поделать с этим ничего нельзя».

– Напротив, ваше высокопреосвященство, мы бы не отважились проводить конклав без вас, – сказал он.

Красински скосил глаза на Каза Санта-Марта:

– Вот, значит, куда вы меня определили?

– Я оставил для вас номер в цокольном этаже.

– Номер! Благородно с вашей стороны, декан. Я думал, комнаты распределяют по жребию.

Ломели наклонился к нему и прошептал:

– Я ради вас пошел на фальсификацию.

– Ха! – Красински ударил палкой по брусчатке. – Не удивлюсь, если вы, итальянцы, пойдете на фальсификацию и в голосовании!

Он поковылял дальше. Его спутники в смущении задержались, словно их вынудили привести на свадьбу старика-родственника и они не могут отвечать за его поведение.

Сантос пожал плечами:

– Увы, Пол не меняется, к сожалению.

– Да ничего страшного. Мы много лет поддразниваем друг друга.

Ломели на странный манер чуть ли не скучал по старому грубияну. Они оба вышли из прошлого. Нынешний конклав будет третьим, в котором они оба участвуют. Этим похвастаться могли лишь несколько человек. Большинство из прибывающих кардиналов никогда не участвовали в папских выборах, а если Коллегия выбирала относительно молодого папу, то для многих выборы становились последними. Они вершили историю, и, по мере того как день клонился к вечеру, а кардиналы поднимались по склону со своими чемоданами (иногда в одиночку, но чаще группами), Ломели все больше поражался тому, что многие из них относятся к предстоящим выборам со священным трепетом, даже те, кто пытался изображать невозмутимость.

Какие только расы они не представляли – вот оно, свидетельство широты распространения Католической церкви: люди, родившиеся в столь разных условиях, оказываются объединены верой в Господа! Из восточных стран (марониты и копты) приехали патриархи Ливана, Антиохии и Александрии, из Индии – ведущие епископы Тривандрама и Эрнакулам-Ангамали, а еще архиепископ Ранчи – Саверио Халко, чье имя Ломели с удовольствием произнес правильно:

– Кардинал Халко, добро пожаловать на конклав…

С Дальнего Востока приехало не менее тринадцати азиатских архиепископов – из Джакарты, Себу, Бангкока и Манилы, Сеула и Токио, Хошимина и Гонконга… И еще тринадцать прелатов прибыли из Африки – Мапуто, Кампалы, Дар-эс-Салама, Хартума, Аддис-Абебы… Ломели был уверен, что африканцы будут голосовать единым блоком за кардинала Адейеми. В середине дня он увидел нигерийца – тот шел по площади в направлении Дворца Святого престола. Несколько минут спустя он появился с группой африканских кардиналов. Предположительно, встретил их у ворот. На ходу он показывал на одно здание, на другое, словно хозяин. Он подвел их к Ломели для официального приветствия, и декан был поражен тем, насколько они почтительны по отношению к Адейеми, даже седовласые кардиналы вроде Зукулы из Мозамбика и кенийца Мвангале, который надел кардинальскую шапку гораздо раньше Адейеми.

Но для победы Адейеми понадобятся голоса не только Африки и стран третьего мира, а заручиться такой поддержкой ему будет непросто. Он может получить голоса африканцев, нападая (как уже не раз делал это) на «сатану глобального капитализма» и «скверну гомосексуализма», но это не поможет ему в Америке и Европе. В конклаве по-прежнему преобладали европейские кардиналы – пятьдесят шесть. Их Ломели знал лучше. С некоторыми дружил уже полвека (например, с Уго Де Лукой, архиепископом Генуи, учился в епархиальной семинарии). С другими встречался на конференциях на протяжении тридцати лет.

По холму бок о бок поднимались два выдающихся либеральных теолога Западной Европы. Когда-то они были изгоями, но недавно получили красные шапки – так его святейшество демонстративно бросал вызов реакционерам: бельгийский кардинал Вандроогенброек (возраст шестьдесят восемь, в прошлом профессор теологии Лувенского католического университета, сторонник присвоения священнических санов женщинам с нулевыми шансами на избрание) и немецкий кардинал Лёвенштайн (семьдесят семь лет, архиепископ-эмерит Роттенбурга-Штутгарта, подозревался в ереси, его дело расследовалось Конгрегацией доктрины веры[25] в тысяча девятьсот девяносто седьмом году). Патриарх Лиссабона Руи Брандао д’Круз появился с сигарой во рту и, не желая с ней расставаться, помедлил на пороге Каза Санта-Марта. Архиепископ Праги Ян Яндачек прошел по площади прихрамывая – последствие пыток, которым он подвергся в тайной полиции Чехословакии, когда в шестидесятых годах молодым священником работал подпольно. Ломели увидел архиепископа-эмерита Палермо Калогеро Скоццадзи, которого три раза допрашивали по подозрению в отмывании денег, но он так никогда и не был обвинен, и архиепископа Риги Гратиса Бротцкуса, чья семья перешла в католицизм после войны и чью мать-еврейку убили нацисты. Увидел он и француза Жан-Баптиста Куртемарша, архиепископа Бордо, его один раз отлучили от Церкви как последователя еретика Марселя Франсуа Лефевра[26] и раз втайне записали его высказывание о том, что холокост – выдумка. Появился и испанец – архиепископ Толедо Модесто Виллануева (в пятьдесят четыре года он был самым молодым членом конклава), создатель организации «Католическая молодежь». Архиепископ утверждал, что путь к Господу лежит через красоту культуры…

И наконец – в широком смысле это и в самом деле было «наконец» – появились отдельные, наиболее изысканные группы кардиналов, две дюжины членов курии, которые постоянно жили в Риме и возглавляли крупные отделы Церкви. Они, по сути, образовывали отдельный капитул в Коллегии – орден кардиналов-дьяконов. Многие, как и Ломели, имели апартаменты по благоволению Церкви в стенах Ватикана. Большинство из них были итальянцами. Им не составляло труда пройти по Пьяцца Санта-Марта с чемоданами, поэтому они задержались с трапезой и прибыли среди последних. И хотя Ломели приветствовал их так же тепло, как и остальных (ведь они в конечном счете были его соседями), он не мог не отметить, что драгоценный дар душевного трепета, который он видел в тех, кто прибыл с другого конца света, им ничуть не свойствен. Да, они были хорошими людьми, но принадлежали к когорте пресыщенных. Ломели и в себе замечал это духовную порчу. Он молил Господа дать ему силы противостоять ей. Покойный папа бранил их в лицо: «Остерегитесь, братья, не развивайте в себе пороки всех придворных прошлых веков – грехи тщеславия и интриги, злого умысла и сплетен». Когда Беллини после смерти его святейшества сообщил Ломели о том, что папа утратил веру в Церковь (это откровение настолько потрясло Ломели, что он с того дня тщетно пытался изгнать эти мысли), он наверняка имел в виду подобных бюрократов.

Тем не менее всех их назначил папа. Никто его не вынуждал. Например, префекта Конгрегации доктрины веры кардинала Симо Гуттузо. Либералы возлагали надежды на радушного архиепископа Флоренции. «Второй папа Иоанн XXIII» – так его называли. Но он не только не предоставил большей автономии епископам (хотя перед назначением в курию и заявлял об этом как о деле своей жизни), но, заняв место, проявил себя в такой же мере авторитарным, как и его предшественник, разве что менее торопливым. Он потолстел, как ренессансные персоны, с трудом преодолевал короткое расстояние от своих громадных апартаментов в палаццо Сан-Карло до Каза Санта-Марта, хотя от одного до другого было рукой подать. Его личный капеллан с трудом тащился за ним, неся три чемодана.

Ломели, обозрев их, сказал:

– Мой дорогой Симо, уж не пытаетесь ли вы контрабандой протащить сюда своего личного повара?

– Видите ли, декан, никто не знает, когда некоторые из нас смогут отправиться домой, разве не так?

Гуттузо схватил руку Ломели в две жирные свои и добавил сиплым голосом:

– Или, если уж на то пошло, когда некоторые вернутся домой.

Его слова на несколько секунд повисли в воздухе, и Ломели подумал: «Господи милостивый, он и в самом деле верит, что его выберут».

– Эй, Ломели! Посмотрите на себя! Не волнуйтесь, я же шучу. Я из тех, кто понимает свои возможности. В отличие от некоторых наших коллег…

Гуттузо поцеловал его в одну щеку, в другую и, покачиваясь по-утиному, прошел дальше. Декан увидел, что тот остановился у дверей перевести дыхание, после чего исчез в Каза Санта-Марта.

Ломели заключил, что префекту повезло: проживи его святейшество еще несколько месяцев, Гуттузо наверняка предложили бы подать в отставку.

«Я хочу, чтобы Церковь была бедной, – не раз говорил папа в присутствии Ломели. – Я хочу, чтобы Церковь стала ближе к народу. У Гуттузо хорошая душа, но он забыл о своих корнях».

Папа цитировал Матфея: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною»[27].

Ломели полагал, что его святейшество намеревался уволить чуть ли не половину назначенных им старших прелатов. Скажем, Билл Рудгард, который прибыл вскоре после Гуттузо: пусть и приехал из Нью-Йорка, и походил на банкира с Уолл-стрит, но он ни в малейшей мере не смог установить контроль за финансовыми потоками его департамента – Конгрегации по канонизации святых.

(«Между нами говоря, я никогда не должен был ставить на эту должность американца. Они такие невинные: даже не подозревают, как работает взятка. Вы вот знали, что средняя плата за канонизацию составляет четверть миллиона евро? Единственное чудо состоит в том, что за это готовы платить…»)

Что касается следующего человека, вошедшего в Каза Санта-Марта, – кардинала Тутино, префекта Конгрегации по делам епископов, – то его точно отправят в отставку в следующем году. Он попался на язычок прессе – обнаружилось, что он растратил полмиллиона евро, соединив две квартиры, чтобы хватило места для трех монахинь и капеллана, без услуг которых он никак не мог обойтись. Тутино в прессе исколотили так, что теперь у него был вид человека, подвергшегося физическому избиению и едва выжившего. Кто-то придавал гласности его частную переписку по электронной почте. И теперь он был одержим поисками – кто же это делает. Двигался он перебежками. Оглядывался через плечо. Ему было трудно смотреть Ломели в глаза. После самых торопливых приветствий он проскользнул в Каза, демонстративно неся свои вещи без чьей-либо помощи в дешевой дорожной текстильной сумке.

К пяти часам начало темнеть. С заходом солнца похолодало. Ломели спросил, сколько кардиналов еще не пришли. О’Мэлли справился со своим списком.

– Четырнадцать, ваше высокопреосвященство.

– Значит, сто три овцы из нашего стада до полуночи успели в безопасный загон. Рокко, – обратился он к молодому капеллану, – будьте добры, принесите мой шарф.

Вертолет исчез, но последние из демонстрантов еще продолжали протестовать, доносился ритмичный барабанный бой.

– Интересно, куда пропал кардинал Тедеско? – спросил Ломели.

– Возможно, он не придет, – ответил О’Мэлли.

– Ну это было бы слишком хорошо! Впрочем, простите мое злопыхательство.

Вряд ли он имел право укорять секретаря Коллегии в неуважении, если сам его демонстрировал. Он сделал себе заметку на память покаяться в этом грехе.