Дисбаланс

Здесь оказывается, что западные деньги на порядок старше, многие из них тянутся еще со времен королей и герцогов. Соответственно, выше и накопленное влияние, репутация и связи.

Когда-то давно, еще при падении Константинополя, генуэзский банк Сан-Джорджо в счет уплаты долга получил под управление земли бывших византийцев. Именно тогда задавались модели поведения банковского сообщества. И именно наследники тех итальянских семей создавали правила и традиции, которые позже отразились в действующую до наших дней международную финансовую систему.

У кого в этой схеме больше веса? У Сельскохозяйственного банка Китая с его 4 триллионами долларов? Или у агломерата, управляющего Федеральной резервной системой США, который контролирует эмиссию этого самого доллара?

Второй важный момент: западные банки не просто влиятельнее, они представляют отдельную силу. Для объяснения этого понадобится еще один небольшой экскурс в историю.

Так сложилось, что в Италии XV века, откуда идут корни всего банковского дела, религия запрещала добрым католикам выдавать ссуды под процент. Потому взвалить на себя ношу банковского дела пришлось менялам совсем иной веры.

Нравы могли меняться, но принятые тогда традиции сохранились. Вполне конкретные иудейские династии ведут семейные дела уже не один век, стойко оберегая свое доминирование в направлении. Разумеется, сейчас акции главных структур оформлены через разные фонды, но суть не меняется. Кланы Ротшильдов, Морганов, Варбургов, Лазарей, Рокфеллеров, Леманов, Шифов, Кунов, Лебов и другие фамилии в отставку не подавали.

Подростки склонны к бунтарству, албанские диаспоры зарабатывают на угоне машин, в банковском деле всё решают еврейские кланы. Два из утверждений – трюизм, третье – конспирология. Серьезно?

Третий момент заключается в наднациональности подобных формаций. В этом их отличие от прочих частных и национальных организаций в мире. В Японии банки могут принадлежать самурайским кланам, а в Бразилии местному олигархату, – без разницы, все действуют строго внутри своих границ. Клика еврейских банкиров, находящихся в сердце западного проекта, влияние имеет вполне глобальное.

Сцены из кабинета в глубине синагоги, где фигуры в черном при свете меноры обсуждают тайные дела, не обязательны. Но вполне случаются. Демонизировать не обязательно, просто заносим в блокнот наличие закрытой группы, сплоченной ценностями и интересами, с достаточным ресурсом, чтобы вести собственные игры.

Власть денег не абсолютна, рота пикинеров всегда может решить вопросы. Но курицу, несущую золотые яйца, обычно не трогают. На деле банкиры уязвимы совсем по другому направлению. И эта структурная слабость в последнее время только усугубилась.

Выдача кредитов по умолчанию включает вероятность, что не все их возвращают. А в отличие от них, депозиты – обязательства, которые должны быть исполнены в любом случае. Отказ вернуть деньги – это дефолт и банкротство, поскольку теряются не банкноты, а настоящая валюта – доверие.

Межбанковское кредитование помогает устранять кассовые разрывы. Регуляторы смотрят, чтобы операции шли в рамках некоего безопасного коридора. Центробанки блюдут баланс интересов экономик, ждущих дешевых денег, и банкиров, желающих прибылей. Никто не застрахован от ошибок и форс-мажоров.

Лет 30 назад вышло исследование, позже отмеченное не наградой капитану Очевидность, а Нобелевской премией. Эффект bank run – это разрушительный исход для вкладчиков, срабатывающий как самосбывающееся ожидание.

В кризис-2008 отток депозитов из американских банков вырос в семь раз. Триллионные вливания купировали проблему, обошлось парой банкротств. После чего нормы обязательных резервов в США выросли в полтора раза, до 1,7%.

Вопрос: как это закрывает проблему? Ответ: никак. Из-за цифровизации паника распространяется за один твит, а деньги переводятся в два клика. Из SVB в 2023 году за одно утро клиенты банка подали заявки на перевод со счетов не одного процента, а четверти всех размещенных депозитов. Там не было шансов.

Дисбаланс в том, что когда кредитная экономика оказалась масштабирована на все страны, ее ключевой механизм был оставлен в зоне неустранимого риска.

Проблема прекрасно известна. Постфактум в СМИ можно критиковать убогий менеджмент и жадность акционеров. Но даже когда те провоцируют тотальный кризис, правительства не имеют особого выбора: выручать провалившиеся банки необходимо. Их падение запускает эффект домино, так что спасают не конкретных собственников, а национальные экономики. Во всяком случае, насколько это возможно.

Советские вклады, например, сгорели. Как и половина сбережений уже российских граждан при дефолте РФ в 1998-м году. Когда кризис переходит критическую отметку удержать построенную систему становится физически невозможно.

Сейчас в мире 11 тысяч коммерческих банков. Даже там, где вклады застрахованы, у правительств большой люфт в резервах на спасение. Формат внезапной и стремительной паники вкладчиков – в списке не столько главных, сколько постоянно взведенных детонаторов в любой стране.

Но в остальном, если не учитывать еврейский заговор и нужды в постоянной подстраховке от государств, банки – вполне себе стабильные структуры. У второго источника капитала, фондовых рынков, дисбалансы значительно разнообразнее.

Выпуск компанией акций организовали еще в XVI веке. Как и торговлю ими через отдельную биржу. Возможность привлекать капитал напрямую, разделить риски с партнерами – для частных предприятий этот инструмент оказался крайне интересным. Всё не слишком отличалось от современного формата, а инициировали этот процесс всё те же «итальянские» банковские дома.

Отличалось масштабами. Для первых немногочисленных акционеров было нормой не спеша оценить ситуацию и инвестировать в крепкое дело с хорошими дивидендами. Альтернатива депозитам и типичное win-win.

На практике, с расширением биржевых игр, преимущества превратились в уязвимости.

Механизм оценки принципиально значим для обеих сторон. Это отражение богатства владельцев. Позже – объем доступного кредита под залог акций. При такой постановке вопроса в каком направлении логично движение? Очевидная цель – максимальное повышение капитализации. Что и вызвало плавный дрейф метрик.

Когда-то вес компании зависел от размера выплачиваемых дивидендов. Затем перешли к пропорциям, зависящим от прибыли и объема выручки. В этом еще прослеживалась объективность.

Переход к состязанию рейтингов (о которых будет позже) или успешности пиар-кампаний – это уход оценок компаний в отдельную реальность.

Не будем брать совсем анекдоты, когда канадскую группу компаний Bre-X, просто выдумавшую себе золотое месторождение в Индонезии, на этой новости биржи оценили в $4 млрд.

Просто взаимный интерес в высоком курсе акций и динамичном их росте со стороны и компаний, и покупателей – изначально инструмент провокации пузырей. По-научному – перегрев. Когда даже в не участвующих в спекуляциях компаниях капитализация начинает считаться со спорными мультипликаторами. Хотя бы потому, что они включены в единый рынок и общие индексы.

Как выглядел пузырь фондовых рынков перед Великой депрессией? Индекса S&P 500 тогда не было, но по всем косвенным признакам он наверняка вызывал больше доверия, чем в 2024 году. Этот инструмент любопытен тем, что дает сравнительную оценку капитализации компаний.

С момента начала отсчета в 1957 году, где базой было принято значение 10, он плавно рос до середины 1990-х, показав десятикратный рост. А затем кривая просто полетела вверх, с перерывами на коррекции к концу 2024 года превысив 6000. Когда больше половины компаний в индексе имеют оценку выше их суммарной прибыли за 20 лет, а у многих перевалило за сто (!) – это, простите, что?

Капитализация Apple превышает годовой ВВП всей (!) Великобритании. А из десятки компаний-лидеров у последней, Berkshire Hathaway, он обгоняет Саудовскую Аравию.

Побочный эффект подобного взлета, что процесс направления капиталов на фондовый рынок стал самоподдерживающимся, – большей прибыли ни одно направление не выдавало и не может.

Дисбаланс не в тумане войны, его компенсируют столь же постоянные циклы роста и коррекции. Он в том, что второй по важности инструмент распределения капитала превращен в азартную игру.

Если портфельные инвесторы могут удовлетворенно смотреть на подъем индексов, для остальных поиск прибыли сводится к угадыванию дневных колебаний курсов. Не важно, что именно использовать: наитие, глубокий анализ новостей или математические графики; скачки котировок включают неустранимый фактор случайности. Доказательство? Отсутствие выигрышных стратегий.

В 2012 году трем командам выделили по £5000. В первой были опытные инвесторы, во второй – школьники, в третьей – домашний кот. В итоге молодежь потеряла £160, умники заработали £176, а кот Орландо, бросая игрушечную мышь на таблицу с перечнем компаний, победил с прибылью в £542.

Итак, если даже профессионализм условен, что происходит с вовлеченной массовкой? Здесь базовый паттерн поведения ведет к заведомому проигрышу. У любителей инстинкт ставить на победителей ведет к покупке акций, которые растут в цене. И к продаже, когда те вдруг падают в цене. Простыми словами, они берут дорого и продают дешево.

Добавление цифровых инструментов прибавляет нестабильности даже хуже, чем в случае с банками. Брокерские приложения вроде Robinhood привлекли десятки миллионов новичков, которые не понимают самых базовых принципов.

Их ответ? Просто принесли свою стратегию, подарив рынку новинку вирусного спроса, он же казус GameStop. Когда по сговору начинают скупать конкретные акции, на безумно поднявшемся спросе толкая их цену вверх.

Создав несколько прецедентов, с миллиардными убытками для прочих биржевых игроков, участники флешмоба получили обвинения в безответственности. Довольно забавная жалоба от профессиональных спекулянтов.

Вторая проблема – портрет раздолбаев, устраивающих подобные мемные акции. Их средний возраст – 31 год, а на руках менее $5 тысяч. Это крайне уязвимая к потерям группа, наличие которой просто умоляет о запуске паники на рынках.

Профессионалы в ответ делают вид, что умеют зарабатывать и на падающих рынках. Легенды вроде Сороса, Далио, Миллера через связи и инсайд в корпоративных и правительственных кругах могут. А что говорить о 8000 рядовых хедж-фондов, где работают те самые люди, которые в соревновании проиграли коту?

Кризис 2007-го начался с перегрева рынка недвижимости. Когда ипотечный пузырь лопнул и банкротство Lehman Brothers запустило панику на фондовых рынках, взаимозависимость биржевых секторов привела к распространению ее по всем направлениям. Включая те, где никаких проблем вообще не было.

В 2024-м за перегрев отвечает сама биржа. Драйвером стали всего 12 компаний, связанных с гипертрофированными ожиданиями от искусственного интеллекта.

Взлет доткомов в конце прошлого века проходил ровно на тех же ожиданиях, только там участвовали не единицы, а тысячи компаний. Эпичный крах обанкротил и вычеркнул из бизнеса большинство из них. Оставшиеся пережили максимально неприятные времена. Это сейчас Amazon оценивают больше, чем ВВП большинства стран, а тогда он еле выжил, потеряв в какой-то момент 95% достигнутой ранее капитализации.

Парадокс роста биржевых индексов в том, что он сопровождается общим оптимизмом, хотя сам по себе не создает добавленной стоимости: наличные и акции просто меняют владельцев.

Но когда в биржевые игры вовлечены массы, зеленые стрелки котировок дают ощущение, что всё движется в правильном направлении. Для людей, которые держат часть сбережений именно в акциях (а среднему классу это прямо рекомендуется в любой стране), такие тренды задешево дарят эффект богатства.

Только ощущение роста семейного баланса от того, что цена имеющихся акций выросла, оно не просто ложное. Здесь одновременно заложен повод для ударного негатива, когда бычий тренд меняется на медвежий, а тем более случается обвал фондовых рынков.

Эмоциональный отклик на потерю кратно больше, чем на приобретение. Помимо социальных последствий в будущем, добавляется риск немедленного отклика, это еще одна аудитория потенциальных паникеров, которые сбрасывая акции, продолжат рушить их котировки.

Колоссальная ликвидность, которую через программы стимулов в период пандемии вливали для поддержки потребления, устроила в итоге биржевые игры невиданных масштабов. Асимметрия при пересечении «индикатора Баффета», когда фондовый рынок вдвое превышает ВВП страны, – это отрицательный фактор. Он означает, что массы денег вытянуты из живой экономики. Это как появление сверхприбылей у банков: акционеры зарабатывают прибыли, вместо того чтобы средства ушли во внутренний спрос или были инвестированы в реальный сектор экономики.

Если риск возникновения биржевых пузырей кажется недостаточным, добавим производные. Дневной оборот фондовых рынков достигает $100—140 трлн. У деривативов он превосходит $500 млрд.

Это даже не активы. Фьючерс на Brent за $80 означает, что в день контракта вам обязаны продать нефть этой марки по указанной в нем цене. Если баррель за прошедшее время подорожает, вы в прибыли, упадет – в убытке.

Так резервируют акции, товары, валюты, инфляцию, индексы: стоимость и тип торгуемого глубоко вторичны, важна лишь динамика. Цифровых сделок с фьючерсами, форвардами, свопами и опционами заключается до 50 млрд штук в год.

Их отличительная особенность – в огромном кредитном плече: заключать миллионные контракты можно, имея на руках 2—10% от нужной суммы. Пока всё спокойно, триллионы текут между счетами трейдеров, относительно номинальных объемов принося довольно скромную прибыль. Но их способность сжигать капиталы, напротив, феноменальна.

Если цена актива идет против ставки, то кредитное плечо начинает работать в обратную сторону. Суммы залогов растут, требуется довносить средства, срочно распродавать бумаги, и этого всё равно будет недостаточно. Английский элитный банк Barings за неделю обанкротил 28-летний трейдер.

И это далеко не изолированная среда. Когда фонд Archegos Capital за сутки потерял $40 млрд на деривативах, он спровоцировал обвал локальных акций на фондовых рынках еще на $35 млрд.

Вишенка на торте. Чтобы выпустить акцию для биржи, нужно пройти жесткий аудит. Для дериватива же не требуется ничего: 96% сделок проходят вне бирж, то есть никем не регулируются. По сути, это вроде пари. Напомню: речь о направлении с формальным объемом где-то в 10 мировых ВВП.

Цифровому миру показалось, что существующих игр недостаточно и что он тоже достоин того, чтобы попасть на праздник жизни. И добавил от себя блокчейн.

Хорошо, изначально биткоин был презентован как принципиально новая экосистема. Только спустя семь лет, когда капитализация 100 ведущих криптовалют взлетела с $5 млрд до $3 трлн, стало ясно: всё ровно то же самое.

Etherium с ростом 9500% за год или 11 000% прибыли от Solana вовлекает новых вкладчиков, где в общей эйфории принцип пирамиды угадывается на раз. Гонка за альткоинами на ранней стадии – это не криптостратегия, а рулетка.

Перед первой большой коррекцией не было секретом, что 90—95% рынка – это скам-токены. Впрочем, здравый смысл не помешал же взлету NFT, когда перед тем за год дегены влили $17 млрд? Это не ругательство. Дегены – удивительно точное наименование инвесторов, идущих в хайповые активы.

Интерес к рисковым активам привязан к объемам свободной ликвидности. Когда ее было много, альткоины стали четвертым по популярности направлением. Уязвимость не в мошеннических проектах: биткоин, эфир и еще с десяток считающихся проверенными валют можно отнести к консервативным, которые на тысячи процентов уже не вырастут, но зато застрахованы от полного обрушения.

Только их особенность уже в том, что крипторынок идет синхронным курсом с фондовым хай-теком: Nasdaq растет – Bitcoin идет вверх. И наоборот. Где здесь пресловутая независимость?

Анонимности у блокчейна нет, ФБР и многие другие национальные спецслужбы это уже показали путем отслеживания и отмены переводов. «Свободные» криптобиржи также оказались отзывчивы на внешние команды, приходящие от регуляторов или правоохранительных органов.

Волатильность на десятки и сотни процентов, с учетом задержек в переводах, как средство оплаты делает их вялыми. Помимо ценовых ралли на биржах, цифровая альтернатива не выполнила ни одного пункта из заявленных.

Но полная рисков конструкция не смущает ее участников. Более того, игровой компонент создал свою атмосферу. Фондовые мажоры, как с классических бирж, так и из крипты, перехватили венок избранности у банкиров, создав мир безумных доходов и растрат.

В фильме «Волк с Уолл-стрит» персонажи отнюдь не гипертрофированы: зарплата десяти менеджеров главных хедж-фондов за год совокупно превысила $15 миллиардов. Дворцы, яхты, суперкары – даже рэперы иногда смотрятся сдержаннее.

Показная, цыганская роскошь – не просто часть продаваемого имиджа. Как поведение самых успешных людей системы, она задает автоматический ориентир для общества.

Деньги позиционируются как главный критерий, несокрушимый стержень избранности. Переход от этики, где «Бог награждает трудолюбивого праведника», к вере: «Если богат, значит живешь правильно». Что интересно меняет акценты, но об этом уже в разделе о кризисе смыслов.

Параллельно и практически незаметно прошло еще одно радикальное изменение правил игры.

Рядовой фонд BlackRock с середины 1990-х начал методично накапливать находящиеся в управлении активы. И тихо скопил их на ~$9 триллионов, собрав блокирующие пакеты акций в половине из 3900 публичных компаний США и доли еще в 5600. Так же аккуратно собирались еще два фонда: Vanguard и State Street. У каждого схожие доли в примерно таком же числе компаний.

Троица контролирует 90% транснациональных корпораций. Airbnb, Lufthansa, Boeing, Shell, Adidas, Louis Vuitton, Pfizer, CNN – всё это собственность данных фондов. Они участвуют в назначении высшего руководства от Apple и Visa до Microsoft и всей большой четверки «конкурирующих» банков США.

Именно фонду BlackRock были выданы неограниченные средства от ФРС для выкупа облигаций и ценных бумаг во время пандемии. Ему принадлежит крупнейшее частное хранилище золота на ~700 тонн.

Что это за монстры, кто их контролирует? Если разобрать все юридические связи, то картина приблизительно следующая. Примерно на 80% BlackRock принадлежит анонимным инвесторам, себе самому, управляемым им компаниям, а также другим фондам, включая Vanguard и State Street. У этой пары ситуация схожая. Через перекрестное владение и посредников образуется в итоге замкнутое кольцо.

Когда говорят, что куда-то пришел BlackRock, это не надо воспринимать дословно, как вломившееся чудовище. Обычно это значит, что местные активы начали оформлять доступ к предоставляемым фондом услугам, которые включают сокрытие реальных цепочек владения, ухода от налогов и защиты интересов владельцев. А также возможности дополнительного заработка на фондовых рынках. Не входящая в частное владение доля корпоративных акций через биржи привлекает сторонних инвесторов, которые не просто приносят с собой кэш, а спросом постоянно поднимают котировки. Таким образом продолжая обогащать несколько десятков тысяч глобальных семей и кланов, которые и составляют основу владельцев. Без вопросов внести капитал и собственность туда может каждый, примут любого туземного богатея. Но стратегию определяет избранный круг. А как показала заморозка (воровство) российских активов, гарантий миноритариям не дают.

Тем не менее, благодаря подобному формату, богатство акционеров пропорционально растет. Десять лет назад крупнейшие личные состояния в среднем достигали $20—40 млрд, сейчас превышают $50—200 млрд. Устойчивый рост общего состояния финансовых элит на 7—10% в год кратно опережает любые темпы прибавления мирового ВВП. То, что ради этого создан пузырь, грозящий финансовой катастрофой и рецессией, их явно не волнует. Финансовые элиты изолировали свои активы в отдельный мир, не привязанный к конкретным экономикам. Это создало своеобразное кочевье вольных миллиардеров в поисках лучшей доли.

Вторая революция в финансовом балансе пока только на этапе планирования. В плюс блокчейну можно зачесть идею о национальных цифровых валютах. Да, в электронном обороте и так 90% денег. Отличие в том, что они в рамках принятой системы идут через национальные банки, для нового формата предполагаются государственные кошельки, исключающие посредников.

Это ведет к радикальному пересмотру экономической системы в целом, что непосредственно бьет по зловещей банковской клике. А значит, в перспективе маячит знаковое противостояние.

Если смотреть в целом, глобальная финансовая система начинает выглядеть галлюциногенной смесью из конспирологии, азартных игр и необеспеченных денег. Для заякоривания их за реальность нужно что-то очень тяжелое. Вроде массива транснациональных корпораций.

Корпоративная антиутопия

Около 80 тысяч компаний получают более четверти своей выручки из-за рубежа. В сумме на них завязано более половины мирового производства и три четверти торговых потоков. Собственно, это и есть составляющие глобальной экономики.

Поощрение правительствами импорта-экспорта привело к тому, что даже микрокомпании завязаны на внешние цепочки. Но в анатомии мировой сети ключевые узлы представляют не они. Транснациональные корпорации – вот воплощение принципов капитализма.

Работает всё очень просто. В международной логистике контейнеровозы обязаны идти не по мере оптимальной загрузки, а по расписанию. Балкеры с углем или танкеры с нефтью и газом в обратный путь вообще идут порожняком. При подобных издержках тарифную конкуренцию всегда будут выигрывать крупные игроки: за счет оборота они могут закладывать меньшую маржинальность.

Сейчас банка колы, пройдя через половину земного шара, прибавляет в стоимости всего $0,01. При подобных расценках лишних в секторе нет: океаны поделили три альянса перевозчиков. На лоскутном рынке торговли тон задают гиганты Walmart и AliExpress. В Голливуде осталось два актерских агентства. В мире искусств правят два аукционных дома. В музыкальном секторе всё поделили три концерна.

Китай в последнем рейтинге крупнейших компаний даже обошел США: 142 против 136. У идущей третьей Японии их всего 41. Далее три европейских лидера. Но фактор географии – не то чтобы определяющий: корпорации сформировали свой отдельный контур. Который, несмотря на местную специфику, тянет с собой одни и те же проблемы и противоречия.

Чтобы не было скучно, для каждого пункта из длинного списка будем смотреть свои примеры.

Начнем с главного – технологий. Еще со времен индустриализации прогресс во многом обязан большому капиталу. Но в последний период он почти полностью ушел в корпоративный сектор. Потому как стал требовать каких-то невероятных инвестиций, которых больше ни у кого нет.

Впрочем, когда доходишь до чипов толщиной в 20 атомов и плотностью 100 млн транзисторов на квадратный миллиметр, понятно, что каждый следующий шаг обходится всё дороже.

Динамика расходов только за последние пять лет выросла в три раза. Если брать ситуацию десятилетней давности – уже в семь. А по сравнению с началом века – в 100 (сто) раз!

Amazon тратит на исследования более 40 млрд долларов в год, Google и Microsoft направляют в софт по $20 млрд, Apple, Intel, Huawei – столько же в электронику. Острие цифрового развития выковано буквально несколькими десятками компаний.

В итоге NVIDIA выпускает 80% всех видеокарт. Intel – 77% процессоров. Архитектура ARM – в основе 95% смартфонов. 80% всех микросхем производится в Азии, а 54% объема приходится на одну тайваньскую TSMC. На пять компаний приходится 79% рынка персональных компьютеров. А лучшие станки для травления плат поставляются единственной голландской ASML.

Легенды цифровой эры о том, как в гаражах ковались будущие гиганты, вполне имеют ряд прецедентов. На освоении новой информационной среды выросло поколение компаний, позже превратившихся в известных всем титанов. Только использование этих прецедентов для поставки на лыжи венчурного рынка – уже симулякр. Продажа инвесторам будущих Google и Tesla в 9 случаях из 10 приносит только убытки.

Но удачная конъюнктура и много маркетинга процесс всё же запустили. В 2020-м в венчур направили $300 млрд, в следующем году – в два раза больше. Кого-то удивляет, что заливаемое ликвидностью направление удвоило технологический индекс Nasdaq за 5 лет, а на кипящем спросе выросли тысячи так называемых стартапов-единорогов?

Но это снова спекулятивный пузырь, оторвавшийся от реальности. Если же смотреть динамику, то последние 20 лет темпы инноваций, наоборот, падают.

Здесь два фактора. Первый – смена правил. Если старые монополии делали типовые дешевые продукты и с задержкой откликались на тренды, а небольшие компании выигрывали, предлагая индивидуальный подход, сейчас всё происходит ровно наоборот. Walmart одним из первых внедрил умную логистику. Современный софт адаптирует продукты и услуги персонально, предлагая дикое разнообразие и опции. Именно корпорации в итоге стали самыми маневренными.