Полная версия
На дворе лишь конец апреля, но было очень тепло и солнечно. Солнце непривычно острое, жалящее – я к такому не привык.
Я прогуливался по площадкам, небольшим площадям, скверикам и улочкам. Старинный замок, в котором располагалась Филармония, был огромен – целый город, окруженный высокими стенами с зубчиками. И это только учебные классы, лаборатории. Проживали учащиеся в раскинувшемся рядом поселке. Собственно, по дороге туда, в общежитие, меня и подстерегли. И что-то орали про уши. Кому-то я уши задолжал.
Учеников в Филармонии было очень много. Ах уж эти ученики. Глаза разбегались, а чувство удивления давно перегорело от напряжения. Цвета кожи – разные. Внешность – от странной и невероятной до обыденной, человеческой. Размеры – кто-то был мне по пояс, а кто-то… Вон идет квадратный шкаф прилично выше двух метров, не смотрит ни под ноги, ни по сторонам – но это не его проблемы, а тех, кто попадается ему на пути. Вслед ему слышится возмущенное щебетание:
– Тролль! Кто этих дикарей пускает в приличное место?!
– Столько мяса! Тролли годны только на колбасу!
– Фу, маркиз, вы готовы есть столь дурнопахнущую колбасу?!
Правда, фразы бросались вслед троллю, и ровно с того момента, когда он уже не мог их разобрать.
Ну и шуточки у них здесь. Прямо скажем, людоедские.
Бросилась в глаза интересная закономерность. Многие «почти люди», да и люди тоже, красовались всякими увечьями. Наиболее распространенное – обрезанные мочки ушей.
Мне стали попадаться какие-то типы, как правило дорого, аккуратно, старомодно, как и я, одетые, то есть с кружавчиками и в шляпах, с кинжалами на поясе – явно дворяне. И глумливо спрашивали одно и то же:
– Ты еще с ушами, Чернобородов! Ну, это ненадолго!
Ох, опять голова разбаливается. Но приходится сжимать кулаки и снова напрягать память.
Так, обрезанные мочек ушей. Это типичное, хотя и беззаконное, наказание провинившихся перед аристо в Филармонии. Обычно жертвами становятся или «почти люди», или простолюдины. Редко – худородные дворяне. То, что моего предшественника решили так унизить, говорило о многом – и о нем, и о его незавидном положении. Кому же он наступил на хвост?
А, тут и гадать нечего. Я узнал ту фигуру, которая с крепостной стены следила за поединком в переулке. Нападавшие явно не ожидали от меня такого яростного отпора. И эти подонки, судя по всему, заранее пустили слух: «завтра все увидят барона Чернобородова без мочки уха». Теперь встречные и поперечные удивлялись, почему я так хорошо и цельно выгляжу.
«Принимать все как есть!» – этими словами я снова притушил вскипающую злость.
Мне это чрезмерное внимание, наконец, надоело. И я отправился на крепостную стену, где вообще не было народу, кроме какого-то унылого мальчишки, туманным взором оглядывающего окрестности. Тоже, наверное, изгой, как и я.
Стена была высокая и широкая. По ней спокойно можно было гулять втроем, взявшись за руки. Внизу плескалась вода в защитном рве, там же были воткнуты острые металлические колья.
Сама крепость была возведена в стандартной для подобных сооружений форме звезды. Наследие тех времен, когда именно такая архитектура помогала при осаде с использованием стенобитных орудий. Старину в этом мире чтили. И все тут держалось на заветах этой ветхой старины. Технический прогресс резко обогнал прогресс общественный.
По стене я прогуливался, с интересом рассматривая простиравшийся передо мной град Китежск. Ближе были совсем старинные кирпичные домишки. Постепенно они вырастали в этажах, превращались в старые доходные дома с лепниной, дорогие особняки с атлантами, держащими крыши и балконы. А ближе к горизонту все заполонили громадные, как я разглядел, этажей на десять и больше, кубики – белые, желтые, стеклянные, в большинстве совершенно неказистые и неинтересные, но очень многочисленные. В них живет основная часть населения. Это рабочие казармы или арендное жилье свободных, кабальных и закладных горожан – тех, кто составляет угнетаемое большинство страны. Справа же вздымались на невероятную высоту стеклянные иглы, которые называют небоскребами.
Стена упиралась в башню и резко поворачивала. Я шагнул за этот самый поворот. И тут же замер. Сердце екнуло. А потом тело уже действовало само.
Стройная женская фигурка на стене вдруг изогнулась и устремилась вниз – прямо на колья.
Я успел. Схватил за брезентовую курточку, благо ноги девушки еще не скользнули с камня. Дернул назад. И мы оба повалились на камни. Притом я снизу, а она – сверху.
Секундная заминка. Я ощутил ее дыхание на своем лице.
А потом мы резко отстранились друг от друга. Вскочили на ноги. И я ощутил чувство, не испытанное мной уже лет пятнадцать – юношеское смущение. Даже щеки покраснели. А у нее позеленели.
Это была Таласса – та самая моя соседка по парте, которая таскала портфель виконту.
– Что же творишь, зеленочка ты наша! Зачем прыгала? – переведя дыхание, возмутился я. – Что, летать учишься?
Тут она уткнулась мне в грудь носом, приобняв, и разрыдалась. В этот момент была она страшно несчастная. И плакала навзрыд минуты две, пока я не отодвинул ее со словами:
– Ну, хорош вселенский слезный потоп устраивать. Рассказывай.
– Нет! – горестно воскликнула Таласса.
– Рассказывай все, – в голосе моем прозвучал такой кинжальный металл, который пронзил мягкую преграду ее замкнутости насквозь. – Кто тебя обидел?
– Он!
– Виконт Оболенский?
– Да!
Мы сидели с ней за одной партой. Мы оба изгои. У меня есть происхождение, но нет денег и влияния. У ней нет вообще ничего, кроме предписания на учебу, которую думное боярство выдает талантам-самородкам, у кого выявлен колдовской и артефактный дар.
Я взял ее за плечи и внимательно, свежим взором умудренного опытом человека, рассмотрел. Ну что скажешь! Она была просто прекрасна. Точеная фигурка, не худая, и не полная, а именно такая, как надо. Врожденная грация, которая завораживала и поднимала в груди мужчины гамму чувств и ощущений. Красивое личико с вздернутым носиком. Огромные, какие-то беспомощные, и вместе с тем глубокие глаза. Черные, как и у меня.
В общем, картины с нее писать и в музее вешать, на радость трудящимся, чтобы те видели, к чему стремиться, совершенствуя природу тела и духа. Только вот одно смущало. Та самая зеленая кожа. Не зеленоватый нездоровый оттенок, а ярко зеленая, такая в зарослях спрячется – не найдешь.
Так и положено. Память подсказала, что она не совсем человек. Она орчанка. А ее сородичи орки – многочисленная раса, одна из многих, кого такие, как виконт, держат за служебных животных и заставляют вкалывать на себя.
– Ну, говори, что этот негодяй сделал, – не терпящим возражения голосом потребовал я.
– Не могу больше… Он… Он…Добился своего. Принудил меня… И знаешь, был ласковым в тот момент. А я… Я даже забыла, какой он на самом деле.
– Ну и ладно, дело молодое, с кем не бывает, – махнул я рукой – девки всегда и во все времена, когда находила блажь, загуливали, и трагедии из этого с бросаниями в реку обычно никто не делал.
– А сейчас стоит со своей ватагой и расписывает все, что было… И обещает в следующий раз пригласить их… И знаешь, он ведь это сделает. Нет такой мерзости, которую он не в состоянии сделать!
– И все равно это не повод бросаться со стены. Пока мы живы, все можно поправить.
– Ты прав. Я не должна… И даже уйти не могу из Филармонии. Его семья влиятельна и отыграется на сестрах.
Все же очередная волна негодования накрыла меня с головой. Какой у нас девиз? Принимай мир как есть. А вторая честь? Делай все, чтобы его изменить.
– Ну, сейчас кто-то мне ответит! – прохрипел я в ярости.
Она испуганно посмотрела на меня и даже отшатнулась. Мы с ней были всегда самые забитые, делились обидами друг с другом, стенали, жалуясь на пропащую жизнь. И ничего не делали. Все, время стенать прошло. Пришло время бить горшки. И морды.
– Жди меня здесь. И знай – все будет просто отлично. Тебе понравится…
Благородное общество собралось около беседки у каменного пруда, в котором плавал лебедь, опасливо озирающийся на компанию – знал, что ему могут кинуть кусок хлеба, а могут ради потехи бросить в него камень. Видимо, место было застолблено влиятельными аристократами, которых здесь называли аристо – другие даже не приближались.
Прям, светский раут. Как в шестнадцатом году, когда мы на эксе – для непонятливых, это экспроприация с целью пополнения партийной кассы – накрыли дворянское собрание. Там у всех был такой же надменный вид.
Хотя над манерами им еще стоит поработать. Ну что это за мужское грубое ржание? Или писклявый женский хохот? Обсуждали, понятное дело, Талассу и ее любовные приключения. Сыпались скабрезные советы, предложения, как ее дальше изводить. Она была сейчас главной целью травли. Как, впрочем, и я.
Я подошел к ним, мрачно уставился на виконта. Тот снизошел до того, чтобы обратить внимание на меня и взметнул удивленно бровь:
– Вы пришли посмешить наше общество? – осведомился он.
Парочка парней из его прихлебателей, а также девчонки – графиня Краснорыбицкая, виконтесса Белорыбицкая, баронесса Чернорыбицкая и маркиза Овцеводова, дружно засмеялись. Ну, чисто белогвардейцы.
– Над кем смеетесь? – спросил я сакраментальное, но неизвестное в этом мире изречение классика. – Над собой смеетесь.
– Что? – надменно посмотрел на меня виконт. Потом расплылся в улыбке, сморщил картинно носик, зажал пальцами ноздри, и громко осведомился: – Мне кажется, или на самом деле псиной завоняло?
– Это ты с утра умыться забыл, – улыбнулся я.
Сперва виконт не понял, что я сказал. Задумался. Потом начал краснеть. Лев Вейсман, один из его свиты, хихикнул радостно, но тут же проглотил смешок, заработав убийственный взгляд предводителя.
– Ты… Ты… – задохнулся от возмущения виконт, шумно сглотнул и, наконец, вернул способность говорить. – Хочешь поползать у меня в ногах? Тебя. Всю семью… Каждый из вас ответит за эти твои слова.
– Да хоть сейчас отвечу. И ты ответишь.
А ответить ему было за что. Это ведь он маячил на стене. И его балбесы, нацепив маски из… как это здесь называется… капроновых чулок, напали на меня.
Я подошел, взял виконта за грудки, притянул так, что мое лицо приблизилось к его морде. И сообщил:
– Будешь пакостничать, буду тебя бить. Не здесь. За оградой. Каждый день. Исподтишка, но больно. И твоих прихлебателей. Попытаетесь отвечать – убью.
Виконт вырвался, отскочил, совершенно ошеломленный. Я перешел все границы.
– Ну что, пока, – я демонстративно извлек носовой платок из кармана и вытер руку. – Пойду, пожалуй.
– Нет, ты не пойдешь! – кивнул один из прихлебателей, которому виконт подал еле заметный знак.
Это был Артемий Булгарин, самый здоровый из этой компании. Самый тупой. И самый ловкий. Использовался виконтом в его играх, как грубая сила.
– Научи эту свинью ползать, – бросил ему виконт. – Он слишком рано встал на задние копыта.
Я радостно улыбнулся и начал закатывать рукава с кружавчиками. Как же я ждал грубого и так хорошо знакомого мне мордобоя.
Виконт захохотал:
– Махание кулаками – эта низменная забава. Конечно, она тебе по вкусу, барон. Но не дождешься, – и снова посмотрел на Булгарина.
– Дуэль! – с готовностью крикнул тот, выражая всем видом щенячий восторг от того, что служит хозяину своими клыками и когтями.
Вот ведь выродки аристократические. Все у них через кривое коромысло с загибом.
Мордобой считался среди аристо чем-то совсем низменным, недостойным славных древних фамилий. Вот прирезать открыто, хотя можно и из-за угла – это запросто. А по мне нет лучше способа выяснить отношения, разрешить недопонимание и не доводить до крайностей, чем добрый кулачный бой. Но ничего, клинком я помахать тоже не дурак.
– Да хоть сейчас! – воскликнул я…
Глава 5
Дуэли – это неотъемлемая часть культуры Филармонии. К ним здесь относятся с пиететом. Считается, что махание заточенными железяками и пускание крови однокашников закаляет аристократический боевой дух, шрамы украшают мужчин, а иногда и женщин.
А по мне бойцовские качества закаляются в настоящем бою, а не в этом тыканье сталью друг другу в пузо. Все эти дуэли – просто скотство. Потому как весь дуэльный кодекс построен на том, чтобы влиятельные и сильные вызывали слабых на поединки и над ними измывались. Если влиятельным не хватало своих личных сил, за них дрались не такие влиятельные, но сильные. В общем, сплошнаяе дворянская спесь, позерство и гнусь. Эх, голубая кровь, все у вас не как у людей. Одна афиша на публику, а за ней ни драмы, ни комедии – только позор.
Все же руководство школы еще окончательно не утратило остатки разума. Поэтому дуэли до смерти запрещены. Первая кровь или падение на землю – и довольно. Хотя случаи бывают разные.
Вон недалекий и сильный Булгарин дрался по щелчку виконта Оболенского достаточно часто. И одного противника все же убил. Мелкопоместного дворянина, за которого некому вступиться. И сошло с рук. Еще гордится, сволочь, этим. И никаких угрызений совести.
Наша дуэль состоялась через час после занятий, когда были утрясены формальности, оформлена заявка и выделен секундант из преподавателей.
Перед схваткой нас отвели в оружейную, располагавшуюся в донжоне – центральной башне замка. Там был специальный дуэльный уголок.
Оружейник, пожилой худой орк, зеленый, как и Таласса, посмотрел на меня с сочувствием. Он уже знал, что ввязался я в дуэль, защищая его соплеменницу.
– Главное не доводи до того, чтобы этот дурной Булгарин тебя убил, – напутствовал оружейник. – Он прекрасно владеет шпагой. Падай после первой царапины. И требуй прекращения боя.
– Вы совсем не верите в меня? – удивился я.
– Ты же знаешь, я посещаю иногда ваши тренировки по фехтованию и дуэли. Булгарин силен. Тебе его не победить. Ты, как это ни грустно говорить, слаб.
Хотел ему сказать, что у ночных нападавших должно было сложиться другое мнение. Но сдержался и только кивнул:
– По правде и сила. И за нами справедливость.
При этих моих словах орк вздрогнул и посмотрел на меня очень внимательно.
А я принялся осматривать дуэльное оружие. Шпаги, рапиры, топоры, пики, даже алебарда и боевой цеп были расставлены и разложены на полках. Все, что угодно. И можно брать, что хочешь. Только огнестрельное и метательное оружие запрещены.
Я прошелся по ряду. И сердце радостно встрепенулась. Вот она, родная! Казацкая шашка!
Гайтан на шее, да шашка сбоку – не скоро быть смертному сроку!
Взял ее, попробовал согнуть. Металл упругий, похоже, очень хороший. И острая, зараза!
– Это трудное оружие, – пояснил оружейник. – Мало кто им владеет на достойном уровне.
– Это как раз то, что мне нужно…
Место для дуэлей напоминало римский амфитеатр, где бились гладиаторы. Итальянский писатель Джованьоли это хорошо описал в своей великой книге про древнеримского коммуниста Спартака.
Народу собралось много. Все те же оранжевые зелёные, голубые «почти люди». Аристо удобно устроились отдельно от всех, под тентом на трибунах, на самых лучших местах.
На арене около Булгарина толпились виконт с прихлебателями и еще какие-то незнакомые мне личности. Я же стоял один одинешенек.
По гнусному оскалу видел, что Оболенский задумал нехорошее. Может, даже натаскивает своего прихвостня на убийство. А что. Удачно извернуться, пропороть насквозь противника, а потом оправдываться, наивно хлопая воловьими глазами – мол, случайность, он сам дернулся. Один раз такое сошло с рук, и второй раз сойдет. Главное, за спиной виконт с его влиятельным папашей графом.
Впрочем, мои подозрения тут же рассеялись. Оболенский что-то зашептал дуэлянту. Есть у меня такой навык с подпольной работы – читать по губам. Вот и прочитал:
– Не убивай. Он нам пока еще нужен. Но потом…
Виконт аж сладко прижмурился.
Подошел секундант. Это был высокий, широкоплечий мужчина в годах, с военной выправкой, одетый в черный костюм. Он нам преподавал странный предмет – артефакторику, который, кстати, считался одним из главных.
– Друзья и поклонники – на трибуну, – потребовал секундант. – Освободить место схватки!
Графиня Краснорыбицкая и виконтесса Белорыбицкая расцеловали Булгарина. И компания отправилась занимать места.
А я заметил стоящую неподалеку в углу Талассу. Она обхватила щеки ладонями, выглядела испуганной. Я поймал ее несчастный взгляд и понял, что она меня уже похоронила.
Когда пространство арены очистилось, секундант подошел поочерёдно к каждому из нас. И провел руками, будто ощупывая, но на самом деле не касаясь. Громко сообщил публике:
– Артефактов нет!
Артефакты – это такая мерзкая штука, вроде оружия, насколько подсказывает чужая память. И здесь часто побеждает не тот, у кого доблесть выше, а тот, у кого артефакт дороже. В обычном бою эта штука приветствуется. В поединке запрещена.
– Приготовиться, – секундант посмотрел на часы.
Почему-то схватки принято начинать в круглое время. Вот и сейчас было без двух минут шесть.
Булгарин, воспользовавшись заминкой, взметнул руки вверх и пошел под ободряющее улюлюканье зрителей вдоль трибун.
Когда поравнялся с виконтом, тот сделал театральный жест, потянулся к нему, порывисто обнял и крикнул на публику:
– Я верю в тебя, мой добрый вассал!
Раздраженный секундант прикрикнул на него:
– Отойти от дуэлянта!
Виконт тут же отпрянул с извиняющимся видом:
– Не могу сдержать чувств!
Он не только чувств не мог сдержать, но и шаловливых пальцев. Я заметил, что во время этих трогательных обнимашек виконт сунул бойцу что-то в карман. Никто не заметил, кроме меня, имевшего значительный опыт общения с карманниками. И что делать? Поднять шум? Почему-то у меня была уверенность, что не стоит – это все мое пресловутое шестое чувство, которое редко подводило.
– Начали, – махнул рукой секундант.
Господи, много я видел довольных и тупых морд, но Булгарин мог претендовать на звание чемпиона чемпионов. Галантно поклонился дамам. Победно поднял руку со шпагой вверх. Что-то прокричал типа «Виктория! Победа!»
Так бы он и гулял, распушив хвост, если бы я его не окликнул:
– Ну хватит, красоваться, павлин. Может, займемся делом!
Булгарин посмотрел на меня, как на назойливую букашку. А потом, подумав немного, нахмурил лоб и с яростным ревом кинулся в атаку.
Тут произошло нечто такое, чего я совсем не ждал. Партбилет на груди запульсировал, от него пошло уже знакомое, напитанное силой тепло.
Наверное, Булгарин действительно был хорошим фехтовальщиком. Быстрым, ловким. Но сейчас он двигался для меня замедленно. В кино я видел такой трюк – все происходит очень неторопливо. Называется замедленная съемка.
Его рубящий, со всего размаха, удар я спокойно отвел в сторону. Колющий удар последовал мне в живот. Я просто отступил в сторону.
Новый выпад противника – и снова мимо.
Булгарин наскакивал на меня с возрастающей энергией и яростью. Графини и баронессы восторженно визжали что-то ободряющее, типа «прирежь худородного». Они видели, что я только обороняюсь. И совсем немного остаётся до того момента, как шпага вопьется в мое тело. Все считали, что мне просто пока везет. И надеялись, что везение скоро закончится.
Ладно, надоел этот пошлый балаган. Пора заканчивать.
Крутанулась моя шашка казацкая, запела в руке. Ох, люблю я рубку!
Хотел полоснуть противника по руке, пустить кровь и выбить оружие. Но лезвие шашки вдруг замедлилось, пошло в сторону. Мимо!
Я отскочил назад. Нанес еще один стремительный удар. И снова лезвие не коснулось Булгарина, хотя препятствий к этому не было.
Артефакт, черт его дери! Его и закинул в карман Булгарина виконт. Шельма и есть шельма. Хотя кто ждал чего-то другого? Видимо, Оболенский вспомнил, как ловко я в переулке крошил его псин, и подстраховался.
Интересно, на сколько этого артефакта хватит?
Новая волна пошла от партбилета по телу. И возникла четкая уверенность, что я все преодолею.
Поэтому, когда в мою сторону понеслось лезвие шпаги, я отступил на шаг и рубанул прямо по клинку. Вражеское лезвие со звоном развалилось, остался один обрубок. Следующим движением я прочертил Булгарина по ноге. На этот раз шашка не встретила препятствия, и супротивник с ревом раненого быка повалился на землю.
Я шагнул к нему и увидел панику на его лице. Негодяй попытался отползти. Ужас пробил воловью тупость. Он зажмурился, ожидая смертельной развязки.
– Стоп! – закричал распорядитель.
Я, не обратив внимание на приказ, резко чиркнул шашкой по карману Булгарина. И нанизал на кончик лезвия мешочек – в таких на деревне зелья хранят бабки, развешивают их на веревках. Только этот мешочек засветился лиловым светом.
Секундант уперся взглядом в мешочек. А после этого возмущенно заорал:
– Ты использовал артефакт!
Секундант огляделся, и взгляд его уперся в виконта, который спешил к нам по полю.
– Это не только нарушение. Это подлость! – крикнул взбешённый секундант.
Виконт побледнел, пнул ногой мешочек и горестно возопил:
– Как ты мог, Артемий?!
Он повернулся к секунданту и виновато произнес:
– Ах, эти низкородные дворяне. Им незнакомо слово честь!
– Но… – растерянно посмотрел на него поднявшийся на ноги верзила.
– Ни слова больше, – презрительно бросил виконт. – Или твой род навсегда будет отлучен от алтаря!
Булгарин икнул. Мысли его с трудом ворочались, но все же приняли нужное направление. И он больше не сказал ни слова.
А ловок виконт. Умеет крутиться и изворачиваться.
– Этакое ты все же чудовище! – прошептал я, проходя мимо него.
Он аж приосанился и едва заметно улыбнулся, восприняв мои слова как комплимент…
Глава 6
– Ученики, прошу вас нарисовать артефакторную петлю третьего порядка в проекции силы земли, – дает контрольное задание учитель артефакторики, тот самый секундант. Строгий, настойчивый, он не производил на меня впечатление закоренелого мерзавца, как большинство его коллег из преподавательского состава.
Я вздыхаю и начинаю чертить узоры. Даже не верится, что я занимаюсь таким псевдонаучным делом – артефакторной магией! Но занимаюсь и учусь, куда же мне деваться.
Ох, сколько же времени прошло с того момента, как я сидел за школьной партой. Хотя и партой это назвать было трудно. В лучшем случае мы устраивались на лавках за длинным столом, а то и сидели по углам прямо на полу. Потому что гимназий мы не кончали, а учились в станичной церковно-приходской школе. Грамота, счет – больше станичнику и не надо. Землю пахать, поклоны бить, да за батюшку царя воевать – вот и вся наука. Пришлось потом добирать самообразованием, читать днем и ночью умные и не очень умные книги, ибо для настоящего большевика невежество смерти подобно.
И вот снова в школу. И полбеды, если бы учили меня всего лишь обычным грамматике, математике, физике, даже литературе. С литературой, кстати, интересно выходит. Большинство писателей я знать не знаю, но вот Пушкин и Гоголь как-то просочились в этот мир, хотя «Ревизора» последний так и не написал, ограничившись тремя томами «Мертвых ушей».
Еще можно понять военное дело, стрельбу, метание гранат и фехтование. Феодалы все время с кем-то воюют. Но вот вся эта неудобоваримая муть про магические торсионные завихрения, про клинковые заклинания, прочая околесица. То, чего быть не может в принципе, но вот оно, передо мной, и работает! Никогда бы не разобрался в этом – с детства на такое сознание должно быть заточено. Но пока что выручала с болью вскрываемая память предшественника. А, кстати, предшественника, или самого меня, только иного? Даже не хочется ломать над этим голову.
Артефакторик просматривает подписанные листы контрольных рисунков. Распределяет их по пачкам. Начинает перечислять:
– Сурмин, Галябова – отлично…
Дальше идут хорошисты, кому следует заняться предметом в свободное время. Троечников оставляют на дополнительные занятия после ужина. Среди них фыркающая возмущенно графиня Краснорыбицкая.
– Джойстик и Хвостик, – требовательно смотрит артефакторик на аудиторию.
Со своих мест нехотя поднимаются два ярко-синих гоблина – один, здоровый и высокий, подпирает затылком потолок, второй ему по пояс. Руки почти до пола, клыки характерно выступают из нижней челюсти, делая их похожими на бульдогов. И характерные уши – длинные, как у ишаков, и такие бархатистые, замшевые, что их хочется погладить. У одного мочка уха отрезана.
– А вам, не желающим видеть свет учения, дополнительные занятия и ночная молитва перед алтарем Божества Знаний под присмотром экзекутора Аганбекяна, – припечатал артефакторик.
– Но учитель… – тут же захныкал мелкий. – Это жестоко.
Артефакторик приподнял бровь. И тут подал голос виконт:
