Королева не любившая розы

Через некоторое время Анна вышла из павильона и обменялась нежным поцелуем с Елизаветой. После чего девушки, которым предстояло помирить давно враждовавшие династии Габсбургов и Бурбонов, поболтали с четверть часа, в то время как придворные обменивались заранее заготовленными торжественными речами. Покончив с этим, герцог Узеда приблизился к Анне и, опустившись на колени, поцеловал её руку, которую затем вложил в руку герцога де Гиза. Последний же подвёл инфанту к барже, украшенной французским флагом. Затем Гиз повторил церемониал, передав уже Елизавету герцогу де Узеда. Герцогиня де Невер заняла своё место позади Анны, а герцогиня де Сесса – Елизаветы, которая не могла удержаться, вопреки этикету, от горьких рыданий во время прощания со своей французской свитой. Наконец, баржи отчалили под залпы пушек и одобрительные крики зрителей. Ту ночь инфанта провели к крепости Байоны, а ранним утром отбыла в Бордо, где её с нетерпением ожидал Людовик.

Люинь, уже вернувшийся назад, предложил своему царственному другу развеять его страхи единственным возможным способом – тайком посмотреть на девочку. Король согласился, и друзья отправились в Кастр, где кортеж Анны остановился на отдых. Из окна гостиницы им удалось увидеть, как инфанта садится в карету, но это был лишь краткий миг – Людовик почти не разглядел свою наречённую. Кортеж инфанты тронулся в путь, а потому король сел в собственный экипаж и приказал догнать испанцев. Когда чужая карета на полном скаку поравнялась с каретой, в которой ехала Анна, та выглянула, чтобы как следует разглядеть наглеца. И Людовик, поражённый её красотой и смущённый собственной отвагой (немыслимой прежде для сына властной Марии Медичи), крикнул ей:

– Я – король инкогнито! Я инкогнито! Гони, кучер, гони!

И галопом умчался назад. Тем же вечером Анна и Людовик познакомились во дворце епископа Бордо. Сначала юную испанку приняла в большом зале королева-регентша в присутствии многочисленного двора. Обняв невестку и обменявшись с ней несколькими словами, Мария повела её во внутренние покои, где жил Людовик ХIII. Король уже ждал её вместе с Люинем, одетый в мантию с орденом Святого Духа и опоясанный мечом. Поспешно выступив вперёд, он взял Анну за руку и неловко чмокнул её в лоб. После чего замер на месте, глядя на улыбающуюся инфанту. Наконец, по знаку матери, Людовик снова робко взял девочку за руку и отвёл её в укромную глубокую нишу окна. После их получасового разговора к паре снова присоединился Люинь. Затем герцогиня Невер представила Анне французских дам, а королю – испанских. Людовик приветствовал их с хмурой сдержанностью, но потом вдруг повернулся к своему фавориту и прошептал несколько насмешливых слов по поводу витиеватой речи графини де ла Торре. В ответ Люинь сдержанно рассмеялся.

Жених и невеста понравились друг другу. Анна показалась Людовику на редкость хорошенькой: высокого роста (она носила туфли, подбитые войлоком), с гибкой фигуркой и нежной, почти прозрачной кожей. Король очень мило ухаживал за ней. Казалось, он, наконец, осмелел и даже заинтересовался этой девочкой, которая одаривала его нежными улыбками.

На следующий день Людовик зашёл к Анне в её апартаменты во время церемонии одевания, представил инфанте своего гувернёра господина де Сувре и придворного лекаря Эроара и мило побеседовал с ней. У инфанты возникло небольшое затруднение – ей потребовалось алое перо, которое бы вместе с белым украсило её прическу. Показав ей свою шляпу, к которой были прикреплены перья обоих цветов, Людовик галантно предложил взять то, которое ей понравится. Инфанта, благодарно улыбаясь, воспользовалась предложением, и тогда король неожиданно попросил:

– Не подарите ли вы мне один из Ваших красных бантов? Я приколю его к тулье (в те времена лента была залогом любви)…

Ничто не предвещало неприятностей, когда двадцать пятого ноября в день Святой Екатерины юная чета отправлялась на церемонию венчания в местном соборе. Эти дети, которым ещё не исполнилось и четырнадцати, прекрасно смотрелись вместе: Людовик – кареглазый жгучий брюнет, и Анна – блондинка с яркими глазами. Король был великолепен в камзоле из белого атласа, расшитом золотом, и в широкополой шляпе. Его невеста тоже выглядела чудесно в платье из серебряной ткани, шлейф которого несли принцесса де Конти и герцогини де Гиз и де Вандом. На голове у Анны сверкала бриллиантовая диадема, подаренная ей отцом, и зрители были восхищены её грацией, когда, опираясь на руку герцога де Гиза, она проследовала к алтарю. Мария Медичи тоже присутствовала на церемонии, одетая в траурные одежды, хотя её шею трижды обвивало жемчужное ожерелье, а на груди виднелся бриллиантовый крест. В самую последнюю минуту пришлось срочно искать замену кардиналу де Сурди, неожиданно отлучившемуся по личным делам. Благословение на свадьбу было дано епископом Сента. Бракосочетание состоялось в пять часов пополудни, а в шесть новобрачные покинули собор в сопровождении факельщиков. Так как день выдался трудным и изнурительным, свадебный пир (вопреки традиции) отменили.

Усталые новобрачные поцеловали друг друга – и отправились каждый в свою опочивальню. Сославшись на усталость, Людовик потребовал ужин в постель. Но, как выяснилось, для короля вечер ещё только начинался, и зря он надеялся, что его оставят в покое. Мария Медичи считала, что он должен немедленно исполнить свой супружеский долг (иначе его брак могли признать недействительным), и потому решила настроить сына на более легкомысленный лад. С этой целью королева-мать послала к нему нескольких дворян, особо искушённых в вопросах любви, чтобы молодые люди подбодрили юношу. Гиз, Грамон и ещё несколько придворных окружили королевское ложе и принялись рассказывать Людовику всякие фривольные истории. Однако он лишь вежливо улыбнулся и попытался заснуть, чтобы набраться сил для завтрашней охоты. Около восьми вечера в спальне открылась дверь и на пороге появилась Мария Медичи. Увидев сына в постели, она суровым тоном произнесла:

– Сын мой, обряд венчания – это всего лишь прелюдия к бракосочетанию. Вы должны отправиться к королеве, Вашей супруге. Она ждет Вас…

Людовик привык во всем подчиняться матери, поэтому покорно ответил:

– Мадам, я только ждал Вашего приказания. Я пойду к жене вместе с Вами, если Вам так угодно.

Накинув халат и сунув ноги в домашние туфли, он направился в опочивальню Анны. Следом за ним туда вошли Мария Медичи, две кормилицы, гувернёр короля де Сувре, лейб-медик Эроар, маркиз де Рамбуйе, хранитель королевского гардероба с обнажённой шпагой в руке, старший камердинер Беренгьен с подсвечником, граф де Гиз, граф де Граммон и еще несколько придворных. Анна Австрийская, вопреки утверждениям свекрови, вовсе не ждала супруга, а крепко спала, и была изумлена и даже испугана, когда, проснувшись, увидела всю эту процессию, входящую в её покои.

– Дочь моя, я привела к Вам короля – Вашего супруга. Прошу Вас: примите его и любите! – громогласно произнесла Мария Медичи.

В ответ, Анна, покраснев от смущения, пробормотала по-испански:

– У меня нет иного желания, мадам, как только повиноваться Его Величеству, моему супругу, и угождать ему во всём.

К счастью, здесь же находились несколько камеристок и придворных дам, выбранных Филиппом III для своей дочери из числа испанок, знавших французский язык. Они перевели слова юной королевы. В присутствии множества свидетелей король сбросил халат и лёг рядом с женой. Оба они выглядели смущёнными и несчастными. Мария Медичи подошла к ложу и тихо произнесла несколько фраз. Что именно она сказала – неизвестно. Но, видимо, давала некие советы, называя при этом всё своими именами. Потому что, пока она говорила, Анна Австрийская покраснела как маков цвет, а Людовик стал бледнее подушки.

– Теперь всем пора уйти, – объявила Мария Медичи, задёрнув занавеси кровати.

Далее предоставим слово доктору Эроару, который по приказу регентши написал подробный «Рассказ о том, что произошло в ночь свершения королевского брака» для вручения иностранным послам:

– Отдав последние распоряжения, королева и все, кто был в спальне, оставили молодожёнов (кроме двух кормилиц), чтобы дать им возможность исполнить то, что им предписано делать после церемонии бракосочетания. И король это исполнил дважды, как он признался сам и что подтвердили кормилицы. Потом король уснул и проспал в постели королевы около часа. Проснувшись, он позвал свою кормилицу, та надела на него тёплые туфли и ночную рубашку и проводила до двери спальни, за которой его ожидали господа де Сувре, Беренгьен и другие, чтобы проводить его в спальню. Там он, попросив попить, выразил большое удовлетворение по поводу своего брака, лёг в постель и крепко проспал всю ночь. Молодая королева, в свою очередь, встала с брачной постели после того, как король удалился, вошла в свою маленькую спальню и легла в свою кровать.

Столь неуместная поспешность в вопросе консумации (практического осуществления) брака юных супругов была проявлена из-за того, что многие во Франции были против союза с Испанией и, как следствие, против брака короля с инфантой.

Неудивительно, что на следующее утро юные супруги не могли без смущения смотреть друг на друга. После своей первой брачной ночи король проникся таким глубоким отвращением к плотской любви, что целых четыре года «не заглядывал в спальню жены». За что современники прозвали его Людовиком Стыдливым.

Глава 2

Переворот Людовика ХIII

После пышных торжеств двор покинул Бордо и отправился в Тур, где королевские новобрачные провели зимние месяцы в уединении. Впрочем, они не упускали возможности развлечься. Пока двор находился в Туре, 15 февраля 1616 года король танцевал в балете перед супругой, а та в ответ 21 февраля исполнила испанский балет со своими фрейлинами. В Амбуазе же губернатор Люинь устроил в их честь празднества. Людовик то и дело охотится во владениях своего фаворита, – он даже провёл там три дня без жены.

По пути в столицу Мария Медичи утвердила Ришельё духовником Анны Австрийской. Епископ Люсонский ответил пространным благодарственным письмом, обещая посвятить всю свою жизнь служению королеве-матери. А немного позже он был назначен военным министром.

В это время регентша решила помириться с принцем Конде, и 8 мая был подписан Луденский мирный договор. Этот акт ограничил почти безграничную власть Кончини, вернул ко двору мятежных принцев крови, примирил гугенотов с правительством и отверг претензии Испании на спорные земли. Поэтому он был неприятен молодой инфанте-королеве, как называли Анну Австрийскую в этот период.

Если французская свита Елизаветы состояла из трёх десятков человек, то с Анной приехали около шестидесяти дам и добрая сотня прочей челяди, что чуть не вызвало дипломатический скандал, который, впрочем, удалось замять. После свадьбы ей предоставили новую свиту, состоящую из французов, но юная королева не захотела отказываться от услуг своих земляков.  Это привело к тому, что пост первой статс-дамы разделили испанка Инес де ла Торре, которая имела сильное влияние на королеву, и француженка Лоранс де Монморанси, вдова коннетабля Франции, точно так же, как должность дамы второго ранга была разделена между Луизой де Осорио и Антуанеттой д’Альбер, сестрой Люиня.

Вокруг Анны по-прежнему испанские придворные, разговоры на родном языке и привычный образ жизни. Она не говорит по-французски, носит одежду по испанской моде и выглядит, по мнению придворных, «чопорной ханжой». Перед отъездом Филипп III сказал дочери:

– Помните, что Вы – испанка, и нужно не допустить, чтобы Ваш муж разрушил связи между нашими государствами.

Вместо того, чтобы оберегать от вмешательства в политику этого ещё ребёнка по возрасту, уму и поведению, отец Анны давал ей секретные поручения в надежде, что её присутствие при французском дворе будет служить интересам Испании.

Для этого на постоянной связи с  юной королевой были доверенные лица, отвечавшие перед Мадридом и Веной. Таким образом, Анна стала марионеткой в руках испанского посла Монтелеоне, имевшего свободный доступ во дворец. Ей советовали льстить королеве-матери, умиротворить Кончини и его жену, презирать Люиня, завоевать расположение своего мужа нежностью и покорностью, но при этом проявлять непреклонную решимость во всех вопросах, касающихся интересов её родной страны.

Двойной двор Анны вызывал ревность и соперничество из-за её предпочтения своей испанской свите, и королеву обвиняли в том, что это мешало ей адаптироваться во Франции и способствовало сложностям в налаживании отношений с супругом. Однако регентша не изменила эту ситуацию, поскольку ей была выгодна добровольная изоляция невестки. Во-первых, Марию Медичи задевала самонадеянность юной королевы, исполненной собственного величия, а, во-вторых, она опасалась влияния Анны на своего сына. Некоторое время общение королевы с  мужем ограничивалось двумя протокольными встречами в день: утром и после полудня. Послонявшись по её покоям под неодобрительными взглядами испанских дам, Людовик спешил удалиться через потайную дверь в собственную спальню. Анна, привыкшая находиться в центре внимания и быть объектом обожания, была разочарована.

После своей первой брачной ночи король пожаловался Люиню:

– Нельзя было показать больше и увидеть меньше.

Вероятно, король имел в виду слишком хрупкую конституцию своей жены: маленькая грудь, худенькие плечи, длинные тонкие ноги. (Придворным художникам приходилось на картинах рисовать несуществующую щедрую плоть королевы). Кроме того, у Анны была очень нежная кожа. Некоторые даже говорили, что она так прозрачна, что, когда королева пьёт красное вино, видно, как оно течёт в горле. Кожа Анны Австрийской была так чувствительна, что прикосновение обыкновенного полотна вызывало на ней раздражение. Она не признавала иного белья, кроме батистового. Простыни, которые делались на заказ для неё, были так тонки, что каждую можно было протянуть сквозь кольцо.

Всё это раздражало грубоватого Людовика, называвшего жену «моя костлявая». Впрочем, Анна тоже не пылала любовью к этому не особенно привлекательному юноше – небольшого роста, худому, с широким лицом, выдающимся вперёд подбородком и крупным, как у всех Бурбонов, носом. А ещё у него был постоянно приоткрыт рот.

– Вечно угрюмый, вечно молчаливый, немного заика, он предпочитал беседам и ночам с супругой занятие охотой и музыкой, – пишет Эльвира Ватала в «Великих любовницах».

Королю женитьба пока принесла только избавление от его наставника, господина де Сувре, и телесных наказаний. Иногда он пытался вовлечь супругу в свои мальчишеские игры, которые ей казались глупыми. Вдобавок, когда бы они ни встречались, король всегда приводил с собой Люиня, вражда с которым тоже пагубно сказывалась на семейной жизни Анны.

Хотя Мария Медичи на людях с удовольствием подчёркивала, что её сын «недалёк умом, в нём нет здравого смысла, его здоровье не позволяет ему заниматься делами», по свидетельствам медика Эроара, Людовик ещё в раннем детстве отличался остроумием и ироничностью. Зная, какого мнения о нём была его мать, он надел на себя маску и стал тем, кого хотели в нём видеть, делая вид, что страшно увлечён детскими забавами.

– Я притворялся ребёнком, – признался он позже, давая понять, что опасался за свою жизнь.

Мария Медичи обожала своего младшего сына Гастона, герцога Орлеанского, который считался наследником престола. И, вероятно, предпочла бы его видеть королём.

16 мая двор вернулся в Париж, который встречал королевскую чету триумфальными арками, процессией колесниц с аллегорическими фигурами, прославлявшими Анну, несущую с собой мир: Купидон и Гименей попирали ногами Раздор. Купеческий старшина произнёс цветистый комплимент, призывая новую королеву как можно скорее подарить Франции дофина.

В то время как регентша поселилась в Тюильри, Анна заняла апартаменты в южном крыле Лувра.

– Её покои в Лувре соответствуют достоинству Её Величества, – восторгался испанский посол в письме к своему господину. – Графини де Кастро и де Торре (последняя – ангел, чьи достоинства заслуживают похвалы) поселены рядом со своей госпожой. Подданные приняли королеву-инфанту с сердечным восторгом.

– Спальня Анны – платяной шкаф, – подтверждал его слова один историк, – инкрустированный испанским орехом, арабское кресло, отделанное слоновой костью и жемчугом. Стены сверху донизу украшены гобеленами, а на одной из них редкостное флорентийское зеркало. На ложе алые бархатные занавеси.

Если украшения Анны, привезённые с собой, оценивались в 61 221 испанский дукат, то во Франции Мария Медичи передала ей в пользование также драгоценности короны на сумму 50 000 экю, которые полагались по рангу королеве Франции.

Но самой большой её страстью – после тонкого белья – были благовония: Анна их коллекционировала, и парфюмеры старались превзойти друг друга, дабы снискать милость королевы Франции. Позже купцы и побывавшие в дальних странах дворяне считали обязательным привезти ей какую-нибудь благоуханную диковинку: ароматические курения, сандаловые фигурки или шарики из овечьей шерсти, пропитанные душистыми маслами, которые арабские женщины носили в драгоценных флакончиках на груди, где они сохраняли свои свойства по многу лет.

Ещё она обожала душистые цветы, и для неё одной было разбито несколько оранжерей – она желала каждое утро видеть свежий букет в своём будуаре! Единственно – она не выносила запах розы. Настолько, что, даже видя этот цветок на картине, теряла сознание от одной мысли об её запахе. Вероятно, причиной её болезни были родственные браки между Габсбургами на протяжении нескольких столетий!

Как известно, до брака Анна гордилась своим будущим положением, её радовала мысль о том, что она станет королевой Франции. Она даже заявляла, что скорее уйдёт в монастырь, чем вступит в другой, не столь славный брачный союз. Теперь же она тосковала посреди всего этого великолепия по мрачному Эскориалу и чопорному испанскому двору, но, главное, вероятно, по любви, которая её там окружала. При дворе отца её почитали, ей прислуживали на коленях. Чтобы понять, какие мучения испытывала инфанта во Франции, почему она чувствовала себя униженной, нужно помнить о гордости и высокомерии испанской монархии. Это было у Анны в крови.

В мемуарах камеристки королевы госпожи де Мотвиль упоминается примечательный эпизод. Однажды Анна со свитой гуляла в парке Тюильри: вдруг раздался выстрел, и несколько дробинок попали ей в причёску. Король, не представлявший себе жизни без охоты, даже когда бывал болен, стрелял в Тюильри по воробьям, которых слуги выгоняли из кустов, стуча по ним палкой. Людовик появился из кустов, увидел жену, схватившуюся руками за волосы, сделал шаг по направлению к ней, но потом прошёл мимо, даже не поклонившись.

Говорят, что именно в этот нелёгкий для себя период она открыла французам удивительное лакомство. Одним из утешений молодой королевы, который бывало тяжко и неспокойно в чужой стране, служил напиток с потрясающим горько-сладким вкусом – горячий шоколад, рецепт которого привезли её повара-испанцы.

– Ничто, кроме моей любимой Испании, не может утешить меня, – писала она отцу.

Анна расспрашивала его о здоровье, о том, что поделывают её братья и сёстры, жаловалась на унылую жизнь и невнимание мужа. В ответ Филипп III рассказывал про корриды, аутодафе, балы-маскарады и театральные новинки, а также рекомендовал проявлять терпение и покорность: в конце концов, Людовик вырвется из-под опеки матери, и тогда его жена по-настоящему станет королевой.

Кроме того, Анна жаловалась на противоположные советы, которые давали ей французские и испанские придворные. В свой черёд, регентша через Леонору Галигаи передала ей послание, посоветовав невестке одеваться по французской моде, припудривать свои блестящие волосы и снять диадему, которую Анна постоянно носила в знак своей королевской власти.

– Французы любят весёлых, жизнерадостных женщин, – добавила Мария Медичи, – которые не лезут за словом в карман и проворны в танце, и ничто их так не оскорбляет, как надменное высокомерие и отстранённая официальность!

Желая угодить свекрови, Анна стала носить французские платья и, дав волю своему живому характеру, принимала активное участие в развлечениях двора. Кроме того, она подружилась с младшим братом короля Гастоном, герцогом Анжуйским, которого Таллеман де Рео называл «приятным, весёлым ребёнком». С ним молодая королева нередко устраивала весёлые забавы и разыгрывала придворных. Возможно, Людовик не принимал бы близко к сердцу дружбу жены с братом, который был младше его на семь лет, но Мария Медичи постоянно намекала:

– Вы видите сами, сын мой, насколько королева легкомысленна! За ней нужен глаз да глаз!

В свой черёд, графиня де ла Торре и посол Монтелеоне совместно настрочили жалобу в Мадрид на инфанту-королеву, предпочитавшую декольтированные наряды по французской моде благопристойным одеяниям своей родины. Далее посол упоминает о ссорах королевских супругов, которые, словно капризные дети, не могли прийти к единому мнению, как лучше проводить свой досуг. А также порицает вредное влияние Марии Медичи н Люиня на короля, «которые помешали Его Величеству продемонстрировать должную супружескую преданность своей жене, внушая ему химерические страхи перед опасностью, которая может возникнуть в связи с рождением потомства в период, когда сам Его Величество едва достиг совершеннолетия».

– Печальный факт, что их величества живут вместе как брат и сестра, – сокрушается Монтелеоне.

После чего продолжает ворчливо жаловаться на Анну:

– …очень хотелось бы, чтобы для полного совершенства Её Величества мы могли бы исправить некоторые недостатки её характера, хотя все приписывают неудачную легкомысленность манер Её Величества её молодости. Её Величество постоянно шутит, как ребёнок; мы не можем научить её заниматься серьёзными делами; она забывает все советы и наставления с невероятной лёгкостью; и её раздражительность такова, что у нас нет ни времени, ни смелости вмешиваться…

Вдобавок, королева завела себе легкомысленную подругу-француженку. Ею стала Луиза Маргарита де Гиз, младшая дочь герцога Генриха I Меченого, убитого по приказу короля Генриха III. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, она влюбилась в великого конюшего Франции Роже, барона Бельгарда. Однажды вечером он был с поручением у герцогини де Гиз в их доме, в то время как Луиза Маргарита принимала ванну. Услышав, что Бельгард уже собирается откланяться, она обнажённая вышла в коридор, где и столкнулась с ним. Кавалер, которому была тогда сорок лет, смутился и начал было извиняться. Тогда девушка притворно вскрикнула и сделала вид, что теряет сознание. Бельгард едва успев подхватить её на руки, отнёс в её покои и уложил на кровать, где красавица быстро пришла в себя и призналась, что устроила всё это нарочно. Через какое-то время у неё снова вырвался крик. Мать принцессы в соседней комнате, уже готовившаяся ко сну, спросила у служанки, что произошло.

– Ничего страшного, – ответила та, бывшая в курсе любовных дел принцессы, – просто мадемуазель де Гиз накололась за работой.

В постели у Луизы Маргариты побывали многие. Не минула эта чаша и великого волокиту Генриха IV, который даже хотел жениться на ней, но потом передумал и настоял, чтобы она вышла замуж за его кузена принца Конти. Несмотря на многочисленные любовные приключения Луизы Маргариты, все, кто был с ней знаком, относились к ней с большим уважением. Оставшись вдовой в двадцать шесть лет, принцесса покровительствовала многим известным поэтам и писателям. В качестве фрейлины Марии Медичи  она была в курсе всех дворцовых интриг и пересказывала их в своих романах, в частности, в «Любовных похождениях великого Алькандра», который впоследствии переиздавался под заглавием: «Любовные похождения Генриха IV». Анне Австрийской нравилось остроумие и образованность Луизы Маргариты, которая «приглядывала» за испанкой по просьбе королевы-матери.

Таким образом, налаживанию отношений Анны с супругом в немалой степени мешали интриги свекрови и фаворита Людовика. Ей пришлось смириться: вскоре королева научилась быть любезной с ненавистным ей Люинем, а также с не менее отвратительным Кончини, который был тенью Марии Медичи.

В начале 1616 года Людовик ХII устроил в Лувре великолепный бал-маскарад, во время которого с удовольствием отплясывал вместе с Анной сарабанду. А вот Мария Медичи находила мало удовольствия в пышных зрелищах, которые очаровывали её невестку. Лурденский мир не принёс успокоения её тревогам. Если до его подписания она боролась с недовольными принцами крови в отдалённых провинциях, то теперь они вместе со старыми министрами Генриха IV и вождями гугенотов толпились в залах Лувра, требуя немедленного признания всех своих привилегий.

3 мая было подписано соглашение, по которому мятежники получили новые подачки от власти (в общей сложности на 20 миллионов ливров), а «бородачей» (престарелых вельмож покойного мужа) Мария Медичи заменила в Королевском совете ставленниками Кончини.