Пушкинские Горы. Это моя земля. Киберпутеводитель

Ей и не надо было ничего про себя считать, а мне про нее – надо, потому как Моцартов в этой жизни мало. И если уж свезло, надо радоваться и стараться любить их в ответ по мере своих слабых сил. Радость от таких людей ни с чем не перепутаешь – она возникает, когда ты чувствуешь, как через человека с тобой весело и прямо говорит Бог.

Посему дописав серию стихов Арине Родионовне, я молюсь, как меня научила моя старушка. А как вижу что хорошее, благодаря ей знаю – все дойдет по назначению, потому что те миры с этими очень правильно связаны.

Вот и сейчас, дописывая эту новеллу на придорожном, нагретом солнцем камушке в черничнике напротив малинника, я весело гляжу на пятилитровую пустую бутыль, которую кто-то уверенный в Божьей щедрости приволок в черничник да и бросил. Потому что царство Божие усилием берется, а усилия на пятилитровую бутыль у обжоры, видать, не хватило. Я тоже взяла баночку, хотя и литровую, но всю малину собрала в рот, а на чернику уже сил нету. Рассчитывать себя надо в Божьем малиннике-черничнике, думаю я и тихонько смеюсь, глядя на веселое солнечное пластмассовое разноцветье.

И мысленно шлю веселое свое настроение вместе с этой новеллой Моцартам всей Земли. По тонким мирам дойдет, я знаю. Меня Арина Родионовна научила: когда она сказала, что молится за меня каждый вечер, я, помню, чуть не подпрыгнула. Если за тебя молится святой, надо как-то соответствовать. А потом научилась принимать эти молитвы и сорадоваться их поддержке.

Вечером становится еще более солнечно и я еду купаться в Петровском пруду. Народу никого, и я купаюсь нагишом, как большая лягушка. Мой вид привлекает утку, она пикирует с неба поперек моей спины, садясь на воды в полуметре. Я ошарашенно кручу головой, утка внимательно дрейфует ко мне, разглядывая потенциальную добычу круглым черным глазом, через который идет черная полоса от носа до затылка. Красиво. Нефертити бы обзавидовалась такому макияжу, отмечаю я про себя.

Разобравшись, что лягушка из меня несъедобная, утка клювом беззвучно показывает мне, как голодна. Да понимаю, но сделать ничего не могу – ничего у меня с собой для тебя нету, не твой я Божий малинник. Ох, вздыхает утка, беда с вами, приезжими поэтами. Всплескивает крыльями, резко стартует из воды и отбывает в сторону озера Кучане за нормальными лягушками. А я плыву к берегу, где на мое счастье всех комаров ветром сдуло. Погода меняется на солнечную, и ветер сегодня знатный.

Справка об объекте

Пушкиногорское кладбище

Россия, Псковская область, Пушкиногорский район,

муниципальное образование Пушкиногорье,

Святосветское гражданское кладбище

Святосветское кладбище с маленькой часовней всех святых находится в нескольких минутах езды от Пушкинских Гор. От автостанции вы движетесь в сторону автозаправки и вскоре видите дорогу к часовне. Само кладбище расположено на нескольких живописных горках, в окружении вековых сосен. Изобилие красочных венков на могилах и красота окружающей природы делают это место жизнеутверждающим, особенно в погожие летние дни. В общем – здесь все, как писал Пушкин.

И хоть бесчувственному телуРавно повсюду истлевать,Но ближе к милому пределуМне все б хотелось почивать.И пусть у гробового входаМладая будет жизнь играть,И равнодушная природаКрасою вечною сиять.

Светлой памяти

Ирины Вильгельмовны Вейс

Вечер в деревне

Сижу у окна:Часы отмеряют пять или шесть.В деревне это не важно: здесьЧто не случилось сегодня,Завтра иль через год —Произойдет.А после – тоже пройдет.Под окнами —лед вперемешку с битым стеклом:Ремонта остатки. Воробей за окном.Соседский ТВ обещает осадки,Заносы и снег до весны. Мне же сладкиТворожники – щедрый подарок старушки.Девятый десяток, увы, не игрушки,Но дверь у нее целый день нараспашку:То гости к обеду, то гладит рубашку,То просто пришла посидеть баба Рая.– С трех лет мы друг друга,Наташенька, знаем…А вот в сорок пятом – такой лейтенантикМеня уговаривал ехать во Владик.А я уже замужем. Дура я, дура,И жизнь бы другая… А вот моя Нюра,Племянница Маши, почти мне как дочка.Ах, Нюра, какая мне выдалась ночка:То ноет в коленках, то в сердце стреляет,И сколько еще проживу я, Бог знает.– Да полно, моя дорогая Иришка,Ты точно такая, как прежде. Ну, лишкуГодочков подкинул тебе наш Всевышний.– Ну, чаю тогда. Иль покрепче? Не лишнийСтаканчик-то будет, Анюта? НемножкоНастойки – гвоздички щепотку да крошкаПрополиса, после…– Да, знаю мамуля…И вот уже песню они затянули.Лимоном и мятою пахнет от чая.И, кажется, я им совсем не чужая.

После восьмидесяти

После восьмидесятиЖизнь состоит из нее самой:Из двух шифоньеров,Набитых ненужной одежкой,Кота, вместе с которым по вечерамМожно смотреть телевизор,Ожиданья соседа —Пойдет в гараж, вынесет мусор, —Или соседки сверху(Лекарства, продукты и так, всякая мелочь).А та, что напротив,Постирает белье в выходной.Еще жизнь состоитИз визитов племянниц и внуков,Звонков дочери, живущей в другой стране,Визитов подруги детства– опять опоздала! —Воспоминаний о войне,Вздохов о любимом муже – последнем —Ах, Ваня мой, Ваня, —Историй о том, как в шестидесятомПрошлого века…Еще после восьмидесятиЖизнь состоитИз рецептов вареньяИ молитв наизусть,Плохой и хорошей погоды,Чья перемена всегда – к ломоте в костях.Климат диктует число снадобий,Позволяющих жить: одеваться,Кормить кота, варить супИ ходить в гости к соседке,Что справа, рядом.Она девчонка совсем —Сорок годков всего.Ей и расскажешь, чтоПосле восьмидесятиГосударство платит за то,Что дожила до таких годков,Но не платит, как прежде, за то,Что была санитаркой – Мурманск, война,С сумкой под бомбами. А теперь —Работник тыла. Для государстваТвоей войны как не бывало.Изо всей жизни, поверь,Это одно и обидно.Соседке все это диво:Она и не зналаНи тридцатых с рабфаком,Ни сорок первый – и танцы,Ни после – главврач, процедурный,Любовник в бобровой шапке,Кукла за сто рублей, а колечко – не надо!Поезд, отрез, пропавший в багажном,И много еще чего… Всего не упомнишь.Соседка меняет мебельИ начинает новую жизнь.А после восьмидесятиТак сливаешься с обстановкой,Что выкинешь шифоньер —И умрешь до утра.Говорят, к столетию человекСтановится льдинкой,Легко упавшей в сугроб.Как хорошо…

Центр мира

Она молится за меняКаждый вечер.Я иду по горящим углям,Босой и странный.Она молится за меня,Повторяя «Аминь».Схоронив отца, я стоюНа могиле камнем.Она молится легко, любовно,Внимательно.Я выхватываю клинок —И враг побежден.Она молится. Это я подарилЕй молитвенник.Я иду на маяк. ШтормитСтрашное море.Она молится за меня тихим шепотом,Что бы ни было.Я выглядываю свой путьС высоты дерев.Она молится. Ей некуда идти,Да и незачем:Она в центре ВселеннойМолится за меня.Каждый день.Именно поэтомуКаждый деньЯ двигаюсь к центру мира,Где онаЗа меня молится.Каждый вечер.

Преддверье

Я три года здесь не была.Ты все три этих года старела.Я коснуться тебя не успела,Ты тихонько в преддверье ушла.Во сне преддверном – только основное:Подарок брату на восьмидесятилетье,Волненье, чтобы я взяла картошки —У нас ее полно, бери, родная.Еще в том сне стихи любимой поэтессы,Еще рассказ: футбол подруга любит,И несколько воспоминаний нежныхО братике, что лет на двадцать младше.Через пару     недель тебе стукнет восемьдесят девять.В преддверье рая ты почти уже видишь Бога.Поэтому много спишь.                        А Он стоит, улыбаясь, у порога.И ждет тебя.                       А пока – полна комната иконок.Я пойду,    в Святогорском монастыре поставлю свечкуЗа твою длинную и прекрасную жизнь,Полную необъятной любви                                     и нежности к людям.Я все не понимала,                   почему ты их так привечаешь.Я держу тебя за слабую руку,                                      кожа – пергамент,И думаю – ты любила так невероятно,Потому что Бог тебя создал полной любвиИ она из тебя изливается, как из кубка.И сейчас,      в преддверье твоего возвращенья обратноОн смотрит, как ты лежишь на постелиИ наизусть читаешь молитву                                    святому Пантелеймону.И Бог доволен:          все, что он хотел от тебя, получилось.Ты любила, и любовь твоя не иссякла.Жизнь тебя и била, и мотала, и губила.А ты смотрела с нежностью на нее и любила.Я так, наверное, никогда не смогу,                                                но буду стараться.Буду стараться,                   чтобы не прервалась традицияУмирать, заботясь,                  чтобы всем хватило подарков,Чтобы все вокруг были здоровы и счастливы,И чтоб там, на небесах, Бог улыбался.Я только сейчас поняла,                   как много твоей любви,Потому что раньше ее было невероятно много,Я купалась в ней и почти тонула от избытка.А теперь она льется посильным мне ручейкомИ Бог говорит со мной через тебя, тихо-тихо,Потому что напрямую                  это было бы невыносимо.Дай тебе Бог счастья, моя дорогая,Солнечный лучик небесного света.И здесь, и там              все у тебя будет одинаково хорошо,И у меня,     когда я возьму твою эстафету света, тоже.Потому что – что от нас, то и к нам.                                            Ты это мне показала.Как я раньше этого не понимала, глупая,                                                           все так просто.Как мне жалко теперь всех, на кого сердилась.Какие ж они несчастные люди, потому чтоИз них не изливается через край                                                 солнце и нежность,Любовь и благословение, как ты меня научила.Тихо стучат часы, лают собаки глуше,Дети играют в мяч, солнце заходит к ночи,Бог, целуя с небес, только того и хочет,Чтобы лилась любовь с неба сквозь наши души.

Прощальная

Я, знаешь, не очень умею плакать.Даже дышать – и то не всегда выходит.Я слабею и тихо двигаюсь в слякоть,Чтобы выжить, надо вечно жить по погоде.Но я поставлю скамейку на твоей могилеИ буду часто приходить говорить с тобою.И благодарить, что мне дарована милостьУчиться любви у тебя, своей судьбою.Старик стрижет траву на кладбище утром.Ели и сосны стоят – контур охраны.Здесь можно говорить тепло,                                              бесконечно и мудро.Здесь сами собой в душе заживают раны.Девять дней прошло, когда я к тебе вернулась,Сорок пройдет легко – в конце июня.Ты заснула навек, а я как будто проснулась.Какое счастье,                     что на Земле мы не разминулись.Наладим оградку, будем встречаться часто.Свечки поставим в монастыре Святогорском.В каждой пяди земли я тебя встречаюГорсткой большой любви,                                   вечного света горсткой.Соловей заливается, жаворонок щебечет,Сладко на кладбище распевая.Я напишу столько прекрасных песен,Что станет солнцем печаль, моя дорогая.Как мало мы можем дать друг другу, как мало.Мгновенье любви, тарелку печеной картошки.Я никогда не забуду, как ты, бывало,Ела с руки и крошки брала в ладошку.Крошки любви и солнца, и удивленья,Тихого счастья жизни – все интересноБыло тебе до самой смерти. И я надеюсь,Что там интересно тоже. И жизнь как песняЛьется через порог смерти туда, где елиС соснами так же шумят и поет соловейко.И тебе хорошо парить                                    над Пушкинскими ГорамиВместе с Гейченко, там, вы высоте, эгей-ка!И вам хорошо, я знаю, слава Богу.Слава Богу, что были, и есть, и будутВ нашей земле святые всех поколений.Что есть кому откупать наши грехи и судьбыРасчищать пути в миру болезни и лени.Слава Богу, что есть какая-то сила,Что настойчиво сердце оживляет                                                        снова и снова.Слава Богу, что силой живого словаНас ведет по Пути от рождения до могилы.Я приду еще и еще к тебе на могилку,Кукушка накапает долгих лет                                      из большого кувшина.Ничего в моей любви к тебе не остыло,Пойте светлую песню, птицы, —                                           ибо все совершилось.Все свершилось как надо,                                   и теперь высоко летаетТвоя душа, чистая и святая.Я буду молиться о встрече и здесь трудиться,Чтоб у ворот рая встретиться, моя дорогая.Да они всегда предо мной стоят,                                                      эти ворота рая.

Сорок дней

Минуло сорок дней, и ты теперь свободна —Ушла за горизонт и в высоте паришь.Чиста и весела, легка, богоугоднаПоешь из-под небес, а я лечу в Париж.Бульвары и Собор, мосты над старой СенойРифмуются в века, и дышится легко.И все-таки во всей разомкнутой ВселеннойЯ дома здесь, с тобой, где Бог не далеко.*  *  *На кладбище сельском,                       в доме с зеленой крышей,Хотела б я жить – и больше, поверь, нигдеНе будет таких сосновых стволов и тиши,И пенья птиц, и спуска к живой воде.Пойдем —           напьемся, чтобы дышать неустанно,Крестам часовни земной положив поклон,Писать стихи при жизни своим желанным —И легкою птицей петь после своих похорон.*  *  *Мне нравится, как сосныВыходят на пригорок,И вплоть до горизонтаРазмыты облака.И на твоей могилкеЦветов веселый ворох,И смерть твоя покойна,И жизнь моя легка.Спасибо за подарок,Что можно быть любимой,Еще – за откровенье,Что можно так любить,За светлый и смиренныйДух неповиновенья.За терпкий привкус счастьяИ за желанье жить.Справка об объекте

Мостик у амбара в Михайловском

Россия, Псковская область,

Пушкинские Горы, поместье Михайловское

Знаменитый деревянный мостик соединяет имение Михайловское и большой каменный амбар, построенный одним из сыновей поэта для хранения льна. Этот мостик – изысканная метафора перехода между земными и поэтическими мирами и любимое место для селфи пушкиноГорских туристов. Отражение мостика в канале завораживает и придает образам путешествия к поэту дополнительный объем. Кажется, что ты стоишь на мосту, соединяющем тебя и красоту мироздания, открытую нам Пушкиным. «Льняной амбар» отреставрировали к 225-летию со дня рождения Пушкина, там теперь проводят выставки художников и продают сувениры. Зайдя в амбар, попадаешь в современную жизнь. Перейдя через мостик в Михайловское – встречаешься с поэзией вечности.

Одиссея

Олександра Николаевича

Третий день льет то утром, то вечером, но я, закрыв глаза, представляю себе пушкиногорские поля по дороге к коттеджу моей подруги Нюты. Порывы ветра колышет зеленые, фиолетовые, разноцветные травы, будто Бог бережной рукой гладит детские вихры в ромашках. По дороге в лесу земляника и черника. Поеду, поеду, поеду.

Я звоню Нюте спросить, примет ли в гости, и она говорит «да». Через час она вернется обратно с кладбища, где мы с ней познакомились и где сейчас подруга прибирается после дождя. Ничего пугающего – неделю назад я пришла навестить могилку умершей в прошлом мае бывшей моей соседки «Арины Родионовны», а Нюта – прибраться на могиле мужа, которого лейкоз забрал в прошлом апреле.

Мы разговорились, потому что Нюта – невысокая полная хохлушка-веселушка 68 лет – скучает здесь без общества и решила обаять меня историей свой жизни и жизнелюбием. И ей это с легкостью удалось.

Родилась она в Полтаве, в молодые годы вышла замуж за своего Олександра Николаевича, которого в семье звали Олешей, родила двоих детей – сына и дочь. В голодную Перестройку мужу предложили работу в Мурманске, на научных судах, и семья перебралась туда. Олександр Николаевич стал старшим техником в группе, что обслуживала корабли, ходил по полгода в экспедиции, был везде от Африки до Антарктиды, учился в Париже и так много зарабатывал, что соседи завидовали. К старости, в конце 1990-х, Нюта с мужем перебрались в Пушкинские Горы, потому что на севере очень климат тяжелый. Купили квартиру для зимы и половину каменного коттеджа для лета.

В Мурманске Нюта работала экономистом, выучила обоих детей в школе, потом в питерских вузах. Дочь Машку двоюродная сестра Олеся пристроила в хорошую торговую контору. И теперь они живут вместе, растя двоих детей Олеси от ушедшего мужа. Справляются хорошо, в отпуск ездят за границу то туда, то сюда, а Нюте в Пушкинские Горы иногда покупают какие-нибудь странности.

Например, на участок при коттедже Машка привезла металлические качели с поролоновым сиденьем, обтянутым полосатой тканью. Качели установили аккурат у входа в подаренную Машкой же теплицу, а навеса над качелями сделать не удалось. В пушкиногорскую жару сидеть там невыносимо жарко, к тому же скучно глядеть на медленно созревающие зеленые помидоры. Поэтому качели одиноко стоят, затянутые от дождя целлофаном, как знак внимания детей к родительнице.

Сын Витька тоже отучился в Питере, но вернулся в Мурманск, женился на женщине с двумя детьми и перевязанными трубами. Своих детей у Витьки поэтому не будет, и он тоже, как и сестра, терпеливо растит чужих. Жена его толкает зарабатывать побольше, и он старается по мере сил где-то при мурманском бизнесе.

Для меня, всю жизнь прожившей в Москве в занятиях творческими проектами, вся эта жизнь и вправду удивительна. Как и история о том, что семь лет назад, после смерти заведенной для развлечения в Пушгорах собаки, Олександр, который никогда ничем не болел, вдруг занемог, и ему поставили диагноз «рак крови» – лейкоз. Нюта сказала – давай лечиться народными средствами, но он не послушал и за шесть лет медленно сошел на нет от курсов химиотерапии, которые ему регулярно и мучительно делали в Пскове.

«Это еще долго он прожил, – говорит Нюта, стирая тихие слезы, – молодежь сгорает за несколько месяцев. Вовка, молодой парень, лежал с Олешей в больнице, умер за три месяца. Слабая сейчас молодежь». Я киваю, что знаю – и вправду, медицинская статистика с середины прошлого века говорит, что каждое следующее поколение людей слабее и болезненней предыдущего. Это чистая биология – врачи вылечивают все больше людей, которые раньше не выжили б и не дали потомства. А глобализация добавляет скорости процессу ослабления иммунитета Homo Sapience по всему миру. И старик Олександр Николаевич, шесть лет работая в саду, чтобы отвлечься от мыслей о раке, доживает до 71 года, а студент с тем же диагнозом гаснет за одно лето.

Но портится у людей не только физический иммунитет. Когда муж умер, Нюта отгоревала и наладила одинокий быт, Людка из соседней квартиры вызвала ее на откровенный разговор, а потом велела завести себе мужика поздоровее. И на примете тут у меня есть такой, что сексу с тобой хочет, сказала Людка, которая работала в Магадане начальником автобазы и после выхода на пенсию все никак не может отучиться руководить чужими рейсами. Нюта отвертелась от сводни и уехала в деревню, в коттедж среди полей, успокоиться.

А тут другая соседка Людка, живущая за забором в деревянной развалюхе. Лицо как запеченная груша, 1938 года рождения и взглядов тех же лет, тоже хочет общения. В молодости Людка-груша уехала из Пушкинских Гор на Колыму и за несколько лет умотала до смерти мужа-горняка – шахту он выдержал, а Людку – нет. Больше желающих быстро помирать не нашлось, и Людка живет сама по себе и зовет в гости. «Выходишь от нее как ушатом говна ополоснутая, – удивленно говорит открытая и дружелюбная Нюта и добавляет грустно: – Поганый здесь народ».

Народ здесь, как и везде, разный, но на хорошего и открытого человека в тяжелую минуту может накинуться всякая пакость. Веселым людям вроде нас с Нютой надо аккуратно себе компанию подбирать, думаю я, вертя педали в сторону кладбища. Подруги там уже нет, я нагоняю ее в поле, где она бодро шлепает с рюкзаком за спиной по размокшей дороге среди весело шумящего разнотравья.

В полях меня обуревает ветер странствий, и я спрашиваю Нюту, что рассказывал Олександр Николаевич о морях и дальних странах. А ничего он не рассказывал – везде на кораблях была техника, которую надо чинить, а то не дай Бог. В русских экспедициях случались перебои с питанием, после которых он приходил отощавший из рейса, а в иностранных – слухи, что иностранцам платят вдесятеро больше наших. Но экспедиции у старшего техника были хорошие, семье его заработка и так хватало за глаза.

Дома Нюта была «прорабом», и муж ее слушался, уважая бабье царство. Чинил, покупал, достраивал, возился в саду, а в свободное время читал фантастику и делал самодельные обложки для истрепавшихся книг, подписывая от руки белые наклейки на корешках. Половина библиотеки у Нюты с этими наклейками.

С умным мужем всегда было о чем поговорить, и после его смерти Нюта тоскует по разумному собеседнику. Хоть бы дети, что ли, развлекли. Но на предложение привезти Олесиных детей в коттедж на лето Машка отвечает: «Мам, ты их первым же поездом назад отправишь, сил не станет терпеть».

Да и не интересно молодым поколениям тут – Пушкин из школьной программы, поселок на пять тысяч человек, из которого молодежь уезжает, лес с черникой да поле с земляникой. Чего им смотреть на все это, когда в мире компьютеры есть и Турция?

Нюте самой тоже ее жизнь не кажется интересной. Она читает мои предыдущие новеллки. Смеется на мою ойкающую при включении электричества технику, недоверчиво спрашивает, правда ли Мишка отвечает мне по-человечьи, согласно качает головой про орущих котов, интересуется, что такое клаустрофобия. А потом говорит: «Читается легко, славно, но это городским диво, я теперь так каждый день живу, чего мне это читать?»

О, как я это знаю! То, что под ногами – Пушкинские Горы и поля, три знаменитых поместья с намозолившими глаза открыточными видами, Сороть, узкий приток реки Великой, летучие строки гения под стеклом и портреты барышень XVIII века на стенках комнат – все это не диво и не ново. Глаз замылен борьбой с ЖКХ и Людками всех сортов, обихаживанием квартиры и коттеджа, походами в магазины и телевизором.

С интересом Нюта смотрит сериал «Великолепный век»: опереточные короли и принцы с лицами и манерами, в которых я читаю полное отсутствие культурного отбора, мелодраматические костюмированные разговоры в аляповатых картонных выгородках или давно ставших музеями замках. Нюта вздыхает: вот это жизнь!

Так устроен человек – ему кажется, что самое интересное за горами. Там любовь, красота, истина и настоящая жизнь. А тут чего? Могила мужа за сорок пять тысяч – слава Богу, что все под ключ, и участок светлый, веселый – на горке под соснами. Но Нюта знает здесь больше умерших людей, чем живых, приходящих к их надгробьям, и это не так уж весело. Что еще? Коттедж на покатом участке – здесь все участки покатые, потому что стоят на горах, потому и называется место – Пушкинские Горы. Из дома открывается вид на долины, куда Нюта не успевает смотреть – работы много, а силы уже не те. Рожь в полтора моих роста колышется на месте грядок прошлогодней картошки, потому что земля должна отдохнуть. Для меня ее шелест – музыка, для Нюты – рутина.

В углу участка неизменный зеленый сортир: «Не пугайся, он пищит», – говорит Нюта. «О, Боже, а там-то что пищит?!» – спрашиваю я, утомленная битвой с ночным будильником соседа. Там пикает электронный вибратор для отпугивания кротов. Вот повезло ребятам, говорю я, но Нюта хохочет – нет, это такие вибрации, которые они не любят. Видимо, это Людкины вибрации, которых не выдерживают даже шахтеры, не то что кроты. И даже качели, которые ради меня Нюта освобождает от целлофана, как мумию из савана, для нее – обуза, а для меня – место, где я пишу эту новеллу. А Нюта меж тем спит в это время в доме, под телевизором с очередным «мылом».

А мне интересно здесь.

Интересно, как тридцать лет путешествуя по всему миру, умный украинский Одиссей по имени Олександр Николаевич так этого мира за своими приборами и не увидел и все искал его в фантастических романах с самодельными переплетами. Интересно, почему пережив перестроечные кризисы и сотни экстремальных экспедиций, он смертельно заболел после естественной смерти старой собаки. Интересно, почему не стал лечиться по совету жены и шесть лет копался в саду, отвлекая себя от съедающей изнутри болезни. Интересно, почему любитель вод не полюбил широкую реку Великую и ее узкий приток Сороть и не успокоил душу пушкиногорской красотой вокруг них.

Интересно, почему перестают рожать своих младенцев с таким трудом и тщанием выращенные Нютой и им дети. Интересно, как российский бизнес, турецкие пляжи и компьютерные игры умудрились затмить для них и взращиваемого ими следующего поколения «солнце русской поэзии» Александра Сергеевича Пушкина.

Интересен простодушный соседский дворовый пес с неподходящей кличкой Кинг и подбитой задней лапой. Нюта зовет его Дружок, он охотно откликается, ест из рук и путешествует с ней на кладбище раз в неделю. Интересно ехать к Нюте через это самое кладбище и, вырулив из черничного леса в земляничные поля, смотреть, как ветер играет цветами постоянно меняющегося разнотравья, отмечая ход вселенского времени, которое теперь, надеюсь, видит с высоты своей бессмертной души Одиссей Олександр Николаевич.