Петербургская литература 2024

– Не надо… – голос ее дрогнул. – Или я сейчас расплачусь.

– Хорошо, пусть будет, как ты хочешь… Прощай!

Какое-то время Клинков молча сидел, вслушиваясь в шелест телефонной трубки. На том конце молчала Инна.

– Клади трубку первая. Я – не могу…

Опять наступило тягостное молчание. Потом Клинков услышал не то всхлип, не то стон, и тут же – короткие гудки.

«Вот и все…» – устало подумал он, ощутив в душе непривычную пустоту. Хотелось плакать, но не было слез.

Большие настенные часы отстукивали секунды. Проехала за окном машина. Сосед наверху что-то запел тонким козлиным голосом.

Вдруг пронзительно зазвонил телефон. Клинков торопливо схватил трубку. Сердце бешено заколотилось: «Это она!»

– Алло? – почти крикнул он. – Слушаю!

– Привет, Артем! – донесся до него приглушенный расстоянием голос московского друга. – Это Стас… Узнал?

– Здорово, – чуть слышно вымолвил Клинков, расставаясь с последней надеждой.

– Плохо слышно тебя что-то… Как дела?

– Нормально.

– У меня тоже… Слушай, ты только очень не расстраивайся. Сборник наш тормознули… С финансами туго пока. Типография требует предоплату, а у издательства денег нет. Время сейчас такое – сам знаешь. Мы уж и от иллюстраций отказались – дорого, а все равно денег не хватает… Я тут немца одного нашел, спонсора. Он обещал помочь… А рассказы твои нашим понравились. Так что не переживай, все уладится.

– Да я и не переживаю. Нет, так нет…

– Почему же нет? Вот увидишь, все получится… Там же, знаешь, вместе с тобой какие имена?!

– Ладно, Стас, идти мне надо… В командировку сегодня еду.

– Ну, будь здоров! Звони.

– Ты тоже звони. Пока…

Артем оделся, положил в спортивную сумку фотоаппарат, блокнот, авторучку, пару бутербродов и, захлопнув за собой дверь, неспеша пошел в сторону автовокзала.

Осенний ветер гнал по небу серые низкие облака, срывал сухие желтые листья с деревьев, и они с тихим шелестом падали вниз, устилая собой дорогу.

Поеживаясь от холода, Клинков подумал: «А может, это и хорошо, что все так разом… Может и к лучшему…»

Асфальтовая лента дороги то взмывала вверх, то уходила вниз. Урча на подъемах мотором, рейсовый автобус упорно одолевал километр за километром… Прислонившись головой к стеклу, Артем пробовал задремать, но ему не удавалось. Тупая, давящая боль теснила грудь. Наверное, любой врач объяснил бы все очень просто: стресс, сужение сосудов, избыток адреналина… Но он-то знал – это болит душа.

«Проклятая работа! – с тоской подумал Клинков. – Куда я еду? Зачем?.. Опять буду задавать глупые трафаретные вопросы, получать такие же пустые, никчемные ответы, потом – писать никому не нужный, скучный очерк… А ведь было время, когда все это делалось в охотку, искренне и от души…»

Клинков вздохнул, вспомнив первые годы работы в редакции. Тогда он писал азартно и с вдохновением, ночи напролет просиживая над любым материалом. Ему было приятно, когда публикации отмечались коллегами или читателями… Но пришел новый редактор, сменились приоритеты. И как-то само собой получилось, что цениться стало не качество, а количество строк. Клинков поначалу сопротивлялся, пытался что-то доказать, но, поняв, что это бесполезно, быстро остыл к газетному творчеству. А потом и вовсе начал откровенно халтурить. Штамповал типовые безликие очерки о людях труда, писал объемные производственные статьи, в которых не было места живому слову.

Однако нереализованная потребность к самовы-ражению на бумажном листе не давала покоя, требовала выхода. И Артем стал сочинять рассказы. Собственно, он и раньше пытался что-то писать, но делал это урывками, время от времени. Теперь же это занятие стало для него едва ли не главным… Как-то раз он дал почитать рассказы своему университетскому приятелю, тот – кому-то еще, и в результате два из них отобрали для сборника, в котором должны были быть представлены, как маститые, так и совсем еще молодые, никому не известные авторы. Книжка обещала стать солидной – в твердой обложке, с иллюстрациями, страниц этак на триста. Артем уже мысленно держал ее в руках… Но вот звонок из Москвы – и все рухнуло.

«Неужели никогда не удастся напечататься? – подумал Клинков. – Ведь мне уже тридцать два… Неужели все, что я видел, пережил, прочувствовал – все умрет вместе со мной?.. Что ждет меня впереди? На что могу я рассчитывать?.. Рассказы в районной газете, в лучшем случае – в областном литературном журнале тиражом в три тысячи экземпляров… Долгие многозначительные и бесполезные разговоры о литературе за бутылкой вина в компании с такими же графоманами-неудачниками… Ха-ха! Заманчивая перспектива… Для чего же тогда писать? Зачем и кому это нужно? Неужели я всего-навсего маленькая частичка того самого гумуса, питательного слоя, на котором время от времени дает всходы настоящая литература?.. Но я не хочу, не хочу быть «гумусом»!»

Артем посмотрел вперед. Там, на сиденье, лицом к нему сидело странное существо – маленький уродливый человечек. Огромный лоб нависал над заплывшими глазками; вместо носа – две дырочки без ноздрей; страшный бесформенный рот…

Клинков поймал себя на том, что снова и снова поглядывает в ту сторону. «Странно, – заметил он про себя, – оказывается, лицо урода обладает такой же притягательной силой, как и лицо красавицы».

За спиной раздался громкий смех. Он был настолько некстати, что Артем невольно оглянулся. Сидевшие позади парень и девушка не обратили на него внимания и продолжали оживленно болтать. По горячему блеску глаз и по сплетению рук было ясно, что они влюблены. «Неужели кто-то на этой планете еще может быть счастлив? – подумал Клинков. – Смеются… Сейчас им кажется, что они будут любить вечно. Святая наивность… Все когда-нибудь кончается, все проходит. И ничего не поделаешь – так уж устроен этот мир… Полноводные реки мелеют и превращаются в жалкие ручейки, прозрачные озера зарастают и становятся болотами. Да что там – целые города и страны исчезают, будто и не было… И только люди слепо верят в вечную любовь, как в вечную жизнь, не желая помнить об этом».

Клинков вышел на центральной усадьбе. Он бывал здесь не раз, поэтому быстро сориентировался и легко нашел совхозный гараж.

Рабочий день подходил к концу, но в мастерских еще суетился народ.

– Здравствуйте! – сказал Артем. – Где найти ваше начальство?

– Сергеич! – весело крикнул один из механизаторов. – За тобой пришли!

Стоявшие рядом рассмеялись. Из конторки выглянул невысокий, лысый, плотного сложения человек.

– Здравствуйте, заходите.

– Я из редакции… Приехал к вам…

– По письму?

– Нет, просто так… Хочу очерк написать о каком-нибудь механизаторе. Может, вы поможете подобрать подходящую кандидатуру?

– Очерк? О механизаторе? – Лысый напряженно задумался. – Надо посоветоваться с директором.

Он сел к телефону и минут пять безуспешно пытался дозвониться до руководства. Устав ждать, Артем вежливо спросил:

– Извините, вы-то кто будете?

– Я? – мужчина искоса взглянул на него. – Механик я, вот кто.

– При чем тут тогда директор? Ведь лучше вас этих людей все равно никто не знает.

– Надо согласовать… Мало ли, что вы там напишете, а мне потом отвечать.

– Не буду я писать ничего такого… Просто расскажу о человеке…

– А чего о нем рассказывать? – пожал плечами лысый. – Мы и так все про всех знаем… Да и нет у нас достойных.

– Как это нет? – удивился Клинков.

– А так – нет и все! – отрезал механик.

– Но позвольте… Уборочную вы закончили одними из первых в районе.

– Ну, закончили… И что?

– Кто же у вас в поле работал? Разве не эти самые люди?

– Эти самые и работали…

– Значит, написать про кого-нибудь можно? Вот хотя бы про этого… – Артем кивнул головой в сторону кряжистого мужика, сосредоточенно рубившего зубилом зажатое в тиски железо.

– Про этого нельзя… – развел руками механик.

– Но почему? Почему? —раздраженно спросил Клинков, с трудом подавляя закипающую злость.

– Потому что разбойник он и бандит… Семь судимостей у него. Клейма негде ставить… Полгода всего, как из тюрьмы вернулся.

– Да-а… – Артем тяжело вздохнул. – Давайте тогда вон про того напишем, который гайки крутит.

– Этот вообще по сто семнадцатой сидел…

– Хорошо… А вот тот, с усами, чем плох?

– Алкаш… Пьяница беспробудный… Все из дома пропил. К тому же буйный во хмелю – жену и детишек обижает.

– А этот, на лавочке, возле батареи? Что, тоже пьяница и хулиган?

– Нет, этот парень спокойный. Не пьет, не курит, не дерется… Одно хреново – где ни присядет, там и уснет… Вот он и сейчас дремлет… А сей год, осенью, уснул прямо в тракторе. Чуть шефов наших не передавил, которые в поле работали. Наделал бы делов!.. Так что подождите немного. Сейчас я до директора дозвонюсь. Что он скажет…

Артем постоял, подумал и пошел, куда глаза глядят. По дороге его обогнал заляпанный грязью «УАЗик». Мигнув красными фонарями, машина остановилась.

– Пресса-а! – услышал он знакомый бас директора хозяйства Леонова. – Какими судьбами?

– Добрый вечер, – улыбнулся Артем. – Надо бы что-нибудь про кого-нибудь написать. Не подскажете, про кого?

– Садись… Сейчас подумаем… Ага! У нас же бухгалтер на этой неделе на пенсию уходит. Юбилей у человека… Всю жизнь в нашем совхозе проработал. Вот про него и напиши. Поехали…

Директор высадил Клинкова возле приземистого, с покосившейся оградой дома, а сам, махнув на прощание рукой, покатил дальше.

Артем открыл скрипучую калитку и, пройдя по сломанным подгнившим мосткам, постучался в дверь.

Долго никто не открывал. Потом щелкнула задвижка, и в дверном проеме показался высокий чернявый молодой мужчина.

– Здравствуйте, я к Павлу Константиновичу, – сказал Артем.

– Проходите, – зевая, ответил мужчина, пропуская его вперед. – Он скоро будет…

Пригнувшись, Клинков шагнул в темные сени и, наощупь найдя дверную ручку, потянул ее на себя. Дверь приоткрылась. Удушливый, спертый воздух хлынул навстречу. Артем поперхнулся от резкого, неприятного запаха. Так пахнет в жилище, где долгое время лежит больной человек.

– Здесь пока посидите, – указал мужчина на продавленный старый диван и скрылся в соседней комнате.

Клинков присел, куда ему указали, и огляделся. Посредине стоял большой круглый стол, покрытый выцветшей блеклой скатертью, в углу – русская печь, а рядом – большая железная кровать с резными металлическими шишечками. На ней, прикрыв глаза, лежала седая, высохшая как мумия старуха. Услышав посторонние звуки, она приподняла голову с плоской серой подушки и посмотрела в сторону Артема. Сначала взгляд ее был бессмыслинен и пуст, потом в глазах промелькнула искра сознания и Клинков, подавив в себе чувство неловкости, тихо сказал:

– Я к Павлу Константиновичу.

– А-а-а? – отворив впалый беззубый рот, проскрипела старуха.

– К Павлу Константиновичу… – повторил Клинков.

– А-а-а? – опять вопросительно простонала старуха, словно пытаясь что-то вспомнить, и вдруг совершенно внятно произнесла:

– Смерти-то нет… Ни в какую… Скорей бы уж…

Потом, уже тише, забубнила что-то невнятное, и глаза ее снова заволокло туманом.

«Как это ужасно, – подумал Клинков, – лежать вот так, без движения, день за днем, месяц за месяцем в ожидании не выздоровления – смерти… Неужели без мук нельзя? Или для этого надо жить как-то иначе?.. Вон, дядя Ваня, сосед, теплым весенним утром вскопал грядку у себя на даче, выпил с устатку рюмку водки, прилег отдохнуть, да так больше и не поднялся. Легкая смерть… Но кто скажет, что он жил легко? То-то же!.. Видно, перед каждым с рождения поставлены две чаши – чаша страдания и чаша радости. И пока до дна не осушены обе – не может человек покинуть этот мир».

Хлопнула входная дверь, послышались шаги… Артем поднялся навстречу хозяину.

Совхозный бухгалтер Павел Константинович Зябликов оказался человеком веселым, радушным и разговорчивым. Клинков без труда выведал у него все, что ему требовалось, и мысленно уже строил сюжет будущего очерка. Перебирая разложенные на столе удостоверения, знаки отличия, пожелтевшие документы и фотографии, он случайно наткнулся на один любопытный снимок.

Собственно говоря, ничего необычного там не было. Вот только одно лицо показалось Артему до боли знакомым. На фотографии десятилетней давности среди одетых по-дачному мужчин и женщин он разглядел светловолосую девочку-подростка. На ней было простенькое ситцевое платье, в руках – букетик полевых цветов. Знакомый наклон головы, трогательная беззащитная улыбка…

– Кто это? – спросил Клинков, уже предугадывая ответ.

– Это? – хозяин поправил очки и внимательно посмотрел на фотографию. – Это Инка Юрзина… Отца-то ее я хорошо знаю. Они каждое лето сюда приезжают. Дача у них тут, у озера… Что, знакомая, что ли?

– Так… Видел где-то… – усилием воли Клинков заставил себя улыбнуться. – Ладно, мне пора.

– Куда же? – засуетился хозяин. – Мы еще чаю не пили. Сейчас, горяченького… С малиной…

– Спасибо, в другой раз.

Смеркалось. В домах зажигались огни; где-то на окраине лаяли собаки; горько пахло дымом.

Втянув голову в поднятый воротник, не разбирая под собой дороги, Артем медленно брел по деревенской улице. Одиночество, тоска и отчаяние достигли такой силы, что стало просто невмоготу.

«От этой боли есть только два лекарства, – обреченно подумал Клинков. – Надо или немедленно умереть, или…»

Он свернул в сторону деревянного дома, над крыльцом которого висела освещенная фонарем вывеска – «Магазин». Потолкавшись минут пять в очереди, Артем купил то, что нужно: буханку хлеба, полкило колбасы и бутылку «Столичной».

Расположился на лавочке, под старыми лиственницами. Кроны могучих деревьев полыхали оранжевым пламенем, и вся земля вокруг была усеяна облетевшей рыжей хвоей. От этого казалось, что здесь гораздо светлее, чем в любом другом уголке придавленного темнотой села.

Внизу, метрах в тридцати, тихо плескалось озеро. От него тянуло холодом и сыростью. Верхушки лиственниц отражались в черной воде, и в набегавших волнах то и дело проскальзывали желтые блики.

Артем сорвал жестяную пробку с бутылки и, запрокинув голову, жадно припал к узкому горлышку. Сделав несколько судорожных глотков, обессилено откинулся на ребристую спинку скамьи.

В животе зажгло, теплая истома разлилась по телу, и Клинков ощутил, как слабеет в груди тупая боль – словно наркоз ввели.

«Скоро зима, – вздохнул Артем, глядя на подернутое туманом озеро. – Скоро снег…»

Он отпил еще из бутылки и печально улыбнулся. Вспомнилось, как в прошлом году, в это почти время, Инна поздравила его с первым снегом. И первый раз тогда услышал он от нее слова, которые и сейчас приводили в трепет. «Я люблю тебя!», – сказала она в телефонную трубку.

Клинков был тогда в командировке на какой-то маленькой станции, собирал материал для публикации о местном доме престарелых. Молоденькая симпатичная медсестра – городская девушка, волею обстоятельств, оказавшаяся в этой глуши и уставшая от одиночества, – не сводила с него глаз, оказывала всевозможные знаки внимания и, в конце концов, пригласила к себе на чай. Предложение сулило самые радужные перспективы, но Артем, боясь растерять чувство, возникшее после сказанных Инной слов, предпочел просидеть шесть долгих часов на станции, в холодном и пустом зале ожидания…

Клинков влил в себя очередную порцию водки, поморщился, зажевал колбасой и снова задумался.

«Интересно… Жили-были два человека, любили друг друга и вдруг, в один прекрасный день стали чужими. Неужели это возможно?.. Инка, любимая, ненаглядная, та, которая еще совсем недавно лежала рядом, прижавшись горячей щекой к его груди, и шептала: «Мне хорошо, что тебе хорошо»; та, которая могла позвонить в любое время лишь затем, чтобы сказать: «Миленький, я люблю тебя!»; та, которая чуть не расплакалась посреди улицы, узнав, что он внезапно уезжает на три дня в другой город; та, с которой было так легко и радостно, – и вдруг чужая?»

Клинков опять потянулся к бутылке…

– Вставай, слышишь, вставай!.. – откуда-то издалека донесся до него ласковый женский голос. – Мыслимо ли дело – на земле лежать? В этакий-то холод…

Он открыл глаза и увидел перед собой звезды. Напрягая память, Клинков попытался понять: где он и что с ним. Но мысли путались, и Артем обессилено сомкнул веки.

– Вставай! – мягко, но настойчиво повторил голос.

Клинков снова открыл глаза и разглядел в темноте склонившуюся над ним женщину.

Память вернулась к нему, и Артем вспомнил все, что было. Он попытался встать, но едва поднялся, почувствовал, что земля уходит из-под ног. Тошнота подкатила к горлу…

Через некоторое время, когда ему стало немного полегче, женщина взяла его под руку и, поддерживая, повела к одному из ближайших домов.

– Ты, чей будешь-то? – спросила она. – Чего молчишь?.. Приехал, что ли, к кому? Ночевать-то есть где?

Артем помотал головой.

– Ну, пойдем к нам. Не оставлять же тебя на улице… Ночь на дворе.

Они вошли в дом. Женщина усадила Клинкова на лавку, возле русской печи, а сама пошла в другую комнату.

– Гостя привела, – услышал он. – Иду, вижу – на голой земле лежит. Стонет… Напился, сердешный, аж лежа шатает. Вот молодежь-то! Спрашиваю: чей, дак не говорит.

– Какая тебе разница, – ответил мужчина, по всей видимости, ее супруг. – Завтра разберемся… Постели ему в горнице.

Только сейчас Артем почувствовал, как замерз. Его знобило. Прижимаясь спиной к теплой шершавой печке, он никак не мог согреться.

– Ты чего, дружочек, так напился? С горя или с радости? – поинтересовалась женщина. Артем не ответил.

Отстань от человека! – раздался из соседней комнаты строгий мужской голос. – Ему и так плохо…

Вот и наши тоже, может, где-нибудь… – вздохнула хозяйка. – Ох, детки – беда с вами.

Она легонько провела ладонью Артему по волосам. От этого ли материнского жеста, или оттого, что его пожалели, Клинков вдруг неожиданно для себя разрыдался. Слезы душили его, он хватал искривленным ртом воздух и отрывисто всхлипывал.

Женщина поначалу испуганно отшатнулась, но потом села рядом, приговаривая:

– Ты поплачь, поплачь… Все худое-то со слезами выйдет… Сегодня тяжело, а завтра – обязательно легче будет. Главное – перетерпеть… Это всегда так: самое темное время – перед рассветом.

Ночью пошел снег… В абсолютном безмолвии миллиарды пушистых снежинок легко кружились в неподвижном воздухе, ложились на крыши домов, на ветви деревьев, на землю – и не таяли. И когда рассвело, все вокруг было залито волшебным мерцающим светом, и от всего этого обновленного, преобразившегося за ночь мира, веяло чистотой, свежестью и покоем.

Николай Бутенко

Притчи для взрослых

МУДРАЯ ВОРОНА И ХИТРАЯ ЛИСА

Бежит Лиса по лесу и видит: сидит на дереве Ворона, а во рту у неё кусок сыра.

Здравствуй, мудрая Ворона. Будешь ли ты голосовать за избрание хозяином леса Медведя?

Нет! – каркнула Ворона и выронила сыр.

Хитрая Лиса подхватила сыр на лету и побежала дальше.

«МИЛОСЕРЛНЫЕ» ТЕТЕРЕВА

Выдался неурожайный год, и Тетерева в поисках ягод стали есть ядовитые, но для них безопасные.

Узнав о том, что у Тетеревов есть пища, прискакали к ним Зайцы и стали умолять не дать им помереть с голода. «Пожалели милосердные» Тетерева бедняг, поделились с ними ядовитыми плодами и этим спасли их от голода, но не от смерти.

ВОРОБЕЙ И ЧЕРЕПАХА

Увидел Воробей неуклюжую Черепаху и стал над нею надсмехаться: мол, вон какой я шустрый – весь мир облетел, всего повидал, не то, что ты, без дела слоняешься по мутному дну своего озера, и ничего тебе не интересно!

Окунулась Черепаха в озеро, выползла на берег, встряхнула капельки воды на песок и подозвала к себе хвастунишку.

Взгляни, глупый Воробей, что ты видишь?

Как что?! – Капельки воды.

А я вижу, что в каждой из них отражается весь мир. А теперь представь себе, что можно увидеть в мириадах капель, из которых состоит целое озеро?!

ВОЛК И ВОЛКОДАВ

Схватил Волк Ягнёнка и поволок в сторону леса.

Глядит, а навстречу Волкодав – в зубах тащит Волчонка.

Взмолился Волк:

Отпусти моего наследника. Отдам я тебе Ягнёнка и никогда не буду на них охотиться.

Нет уж! Если ты не будешь охотиться на Овец, то зачем я буду нужен в хозяйстве? Разве что дармовые харчи проедать. И если отпущу Волчонка, то ещё один разбойник вырастет и наплодит таких же целый выводок. И это тоже плохо, никакого покоя мне не будет. Так что пусть всё остаётся, как оно есть! – сказал Волкодав и поволок Волчонка в сторону села.

УЛИТКА И СЛИЗНЯК

Встретились на тропинке Улитка и Слизняк.

Ты кто, бомж? – спросила Улитка.

Нет! – стыдливо ответил Слизняк.

А почему без домика?

Он у меня такой огромный, что не утащишь!

Покажешь?..

А чего смотреть? Он перед тобой! – ответил Слизняк, и указал на высоченную виноградную лозу. – В нём столько комнат – что во всех не переночуешь, а еды – на всю твою жизнь хватит.

Может, поменяемся? – завистливо спросила Улитка, – хотя бы на день.

Ладно, уж. Я сегодня добрый, но только на день! – великодушно промолвил Слизняк, и, уползая с домиком Улитки, неслышно произнёс: – пока, бомжиха…

Игорь Михайлов

КАРУСЕЛЬ ЖИЗНИ

Река наполняла пространство неторопливым рокотом. Мерное течение только на первый взгляд казалось однотонным; звучание было не единым: хруст ветки, падение камня или клекот щегла − все эти не речные звуки поглощала вода в своём доминирующем фоне. Он включал в себя разнообразие звуков торопящейся реки. Это всплески о камни, движение самих камней под водой − их перестукивание; неожиданное изменение тембра от плывущего корня или ствола, которые меняли голос реки. Но такие тонкие звуковые перемены можно было заметить в непосредственной близости от воды, где даже полоскание зябликов на отмели имели своё звучание и свою непосредственную новизну. Все попытки создать оттенки звуков русло отбраковывало: всё, что мешало движению и шло наперекор установленному аккорду отвергалось. Стержень звуков был непоколебим и стоек, словно состоял из одной музыкальной фразы.

На изгибе хорошо видны оба берега. Между ними на просторе речной дороги состязаются звуки и зрение. Какое из этих чувств будет задействовано первым, от того будет происходить отсчет времени к действию: бежать или ждать.

Однотонно, привычно, неторопливо шептались воды с берегами, соглашаясь между собой во всём. Береговые камни держали полоски льда, сохраняя ватерлинию былого потока. К подмытым корням жались наносные торосы. На отмелях старый снег дубел − жесткий ледяной наст группировался пятнами около воды; оттаивая днем и замерзая по ночам, он становился прозрачным. Река нужна многим. Все живое крутится рядом, а если уходит, то снова возвращается к воде.

Запах – это другое. По нему можно узнать многое, а главное − предупредить опасность. Запах творит будущее и даже предсказывает судьбу, но только для того чтобы обойти опасность или обмануть цель − будь то враг или добыча. Именно запах вызывает ни с чем несравнимую эмоцию. Она толкает к действию. Она выше всех предсказаний и уловок.

Леопард, пройдя десятки километров, был поджар от голода, и теперь, облюбовав излучину, притаился. Он наблюдал из-за прутьев голого кустарника, словно из клетки. Оставалось надеяться на удачу, или слабость самой добычи. Только оляпки копошились у воды, но вскоре заметив хищника, полетели по течению, припадая, как на хромых крыльях.

Зима отступила, но царство голода продолжало жить среди серого, оседающего, пористого весеннего снега. Только крики ворона, некстати любопытного, противно втыкались занозами. Он словно выдавал тайну леопарда, и предупреждал других о том, что лес не так миролюбив, как кажется. Покричав и поволновавшись вволю, ворон спорхнул, и взлетел ещё выше, на высокий кедр, словно предостерегался от пристального кошачьего взгляда.

Одно из занятий зверя − созерцание. Оно ничего не имеет общего с праздным время препровождением. Видеть, чтобы первым среагировать и победить. А если ничего не происходит – это вершина блаженства и звериного благополучия. Быть сытым и спокойным − главное событие бытия. Так устроен лес, кто чувствует острее, тому приходится выбирать: сильный выбирает слабого − и тогда есть добыча, слабый отходит от сильного − остаемся при своих.

Леопард остро почувствовал чужака. Тонкий запах, разбавленный сыростью реки, словно полоснул когтем глубоко и доходчиво. Сильный с томной ленцой, медлительный с пренебрежительной надменностью, в тоже время тихий и незаметный, но очень сильный зверь вышел к реке. Тигр лакал воду. Насытившись питьём, и глубоко втянув воздух, хозяин рыкнул, предупреждая о своей значимости; освобождая пространство от ненужной встречи, словно боялся пролить лишнюю кровь.