Петербургская литература 2024

Рая вздрогнула и придвинулась к мужу.

На женщине была длинная грубая юбка с мокрым краем. Непонятного красно-чёрного цвета жакет. На голове платок. Резиновые сапоги, одетые на босу ногу, болтались и постукивали. Идя, она слегка покачивалась, будто земля под ней пружинила. Женщина приветливо кивнула и просто, обращаясь как к знакомым, сказала:

– Здравствуйте. Не бойся, доченька. Мне вас, Раечка, Бог послал. – «Пришли люди. Иди», – говорит.

– Откуда меня знаете? – опешила Рая, впиваясь глазами в незнакомку.

Лицо гостьи было обветренным, сухим. Выражение по-детски безмятежное, озарённое радостью. Взгляд приопущен, будто она неотступно то ли искала, то ли видела что-то в траве. По возрасту на вид старуха, но не угадать, сколько лет. Но голос живой и сильный.

– Знаю, матушка, знаю, уж как мне не знать. Давно на земле живу, то всех и знаю. А кого не знаю, Алёшеньку спрошу. Тогда он знает.

– Какого Алёшеньку?

– Сы́нушку.

– А ты кто будешь?

– Пелагея Никитична. С Сибири к сыну приехала.

– Раз к костру угодили, садитесь, – позвал Павел.

Старуха покачала рукой торчащую из травы гнилушку, попробовав надёжность, и чинно, подобрав рукой юбку, присела на корягу. Сук был тощий. Павел встал, вывернул с края поляны сухой пенёк и поставил рядом с гостьей.

– Не упадите, мамаша. Лучше на этот сядьте. – Но старуха не двинулась.

– Спасибо, Павлуша, я лёгонькая.

Разговор замер. Только трещали сучья в костре.

– Вот мы тут поселиться хотим. – Сказала Рая. – Дом купить затеяли.

Гостья внезапно оживилась, согласно закивала.

– Ой, дело, ребятки. Хорошее дело. Много тут наших живёт. Приезжайте.

– Большая деревня?

– Ой, большая, какая большая! Да всё такие рослые, пригожие.

– Пелагея Никитична, ближе подходите, – протянул пластмассовый стакан с чаем Паша, – бутерброд с колбасой берите.

– Спасибо, Павлушечка, – просияла гостья, – хлебушек я сама, а колбаску волчку возьму. – Она сунула в карман кружок колбасы.

– Кому? – переспросила Рая.

– Собачке моей серенькой. Волчку.

– Сыровато уж шибко здесь. Павлик говорит, летом просохнет. Правда?

– Да, сыренько. А не везде. Есть и высоточки. Да там народу больно много живёт.

– Это где живёт? Мы с Пашей давно едем, никого не встретили.

– Отсюда не видать, родные. Тут специально надо идти стороной.

– За лесом?

– За лесом, тропочка тут есть специальная. Туда напрямик. – Старуха отломила хлеб и часто зажевала беззубым ртом. – Хорош хлебец, ой, хорош! Городской, поди.

– Питерский. Ещё берите, – протянул кусок Паша.

– Дай тебе Бог здоровья, сынок. – Она откусила и половину сунула в карман. – На ужин сгодится.

Рая заёрзала.

– Пирога возьмите, Пелагея Никитична, пряник вон.

– Пирога мне, доченька, нельзя теперь.

– И чем же тут народ занимается, в дебрях таких?

– А чем парням заниматься? Воюют всё.

– С кем воюют? – заулыбалась Рая.

Гостья удивлённо подняла от земли лицо.

– Неужто не знаешь? С фашистами.

Рая сперва опешила. Но вдруг поняла, что старуха сумасшедшая и разозлилась.

– С какими фашистами? Сегодня год-то какой, мать? Фашистов нет давно.

Старуха с недоверием поглядела в лицо Рае и безразлично отвернулась. Теперь она пристально смотрела куда-то внутрь леса, вполоборота к собеседникам. Снизу на лицо падал розовый отсвет пламени, и делал его более живым.

– Алёшу взяли Родину защищать. Он мне всё, что было писал. «Я, мама, артиллерист теперь. Служу в 2** дивизии. В Ленинград еду, на прорыв блокады». – «С Богом, сынок! – говорю. – Освобождай страну, бей фашистов!» – Потом отсюда писал: – «Жарко, мама. Всю землю взорвали, железом засыпали. Торф горит. Но мы наступаем. Идём на прорыв. К Неве». – «Воюй, Алёшенька. Державу не посрами!». – После ещё: – «Нас окружили. Люди побиты. Снарядов нет. Новый приказ – «только вперёд: взять высоту!». Идём на высоту. Ой, жарко! Пить хочу, мама…Вода в болоте горячая». – Потом стихло всё. Молчит сын. Полгода молчал. Ждала я всё, ждала. Сердце беду чует, болит. А сама как закаменелая, слёз нет. Пришло письмо. Военкомат сообщил: без вести пропал. – Хоть и знала всё сама, а как бумажечку получила ихнюю, тут слёзы хлынули. Света белого не вижу, плачу день и ночь. Потом глаза вытерла. «Нет, – думаю, – погоди, мать, слёзы лить. – Выручать сына пора». В свой город к начальнику военному поехала.

– Да как же, – говорю, – без вести? Где хоть, скажите, лежит? Родина помнит, Родина знает. Так и матери скажите.

Начальник руками развёл:

– Где – не знаем, генерал не запомнил. Под деревней одной, которой нет теперь. Негде искать.

Мать оживилась, беззаботно взмахнула рукой.

– Они не помнят! Ха-ха-ха! – беззубо смеялась, раскачиваясь из стороны в сторону. – «Полк без вести пропал». Чудаки!

Замолчала и стала серьёзной.

– Тогда мне Алёша сам написал: – «Приезжай мама». – Вот и поехала я. – «И приехала», – подумала Рая. – И приехала, – поддакнула старуха. – Живу теперь здесь, слава Богу. Хожу Алёшеньку высматриваю. Как встречу – узнаю. А он мне никак не попадается, другие всё. Народу-то, ой, много как! Много. В толпе такой. Все разговаривают, шум стоит. Снаряды визжат. Бомбы падают. Грохот. Землю взрывают. Лёшиного голоса не слышно мне.

– Да лет-то сколько прошло, мать! Где ж найти его? – почти взвыла Рая.

– Прошло, доченька. Хорошо, что прошло, – закивала головой старуха. – Сперва они так лежали, неприбранные. Я всем в глаза заглядывала: который мой? Хожу между них, они меня спрашивают: – «Когда наши придут?» – Придут, – говорю, – придут. Подождите, ребята. Наши от войны устали, им пожить охота. Дома́ строить, детей рожать. Людям некогда теперь. Маленько обождите. Дела управят, к вам придут. – А время-то бежит, бежит. Слава Богу! – перекрестилась старуха. – Теперь земля видит: не идёт никто, сама их берёт. Мох косточки прикрывает. Клюква вьётся. Берёзки растут. – Она обернулась – Это всё новое наросло. Весной хорошо тут! Черёмуха цветёт. Соловушки поют. Алёша слушает, радуется. – Старуха внезапно помрачнела. – Осени только боюсь. Как клюква на болоте поспеет. – Голос её стал глухим. В мутных глазах метнулся ужас. – Это их кровь под солнцем светится. И никак не отличить, чья капля. А я всё смотрю-ищу.

Она замолчала, со страхом глядя куда-то в лес. Вдруг её лицо посветлело. – Вчера начдива встретила, говорю: – Лёшу пустите. Я – мать, к нему приехала. – Не могу, – говорит. – Солдату не уйти. Приказ не выполнен. Высоту надо брать.

– Пелагея Никитична, ты живёшь-то, где сама? – Старуха остановилась, бессмысленно глядя на Раю. – В Апраксино?

– Да, – рассеянно, не понимая, о чем спрашивают, подтвердила та.

– Мы едем туда, подвезти?

– Нет, детки, сама дойду.

– Нам пора, хозяева ждут. – Рая принялась поспешно убирать в сумку провизию. – Бутерброды возьмите, сыр.

– Спасибо, родные, не надо. – Гостья вперилась в полосатый бант, прицепленный к ручке сумки. – Подари ты мне, голубка, ленточку!

– Возьми, мать, – протянул Паша.

Старуха с восхищеньем осторожно, будто боясь сломать ломкие лепестки, держала в руках полосатый бантик.

– Леше отдам. – Она поклонилась до земли. – Дай Бог вам здоровья, детки, – и ушла в лес.

Рая с Павлом молча вышли на дорогу. Молча погрузили в багажник вещи. Молча сели в машину. Паша завёл мотор.

– Поворачивай домой. – Распорядилась Рая.

Ирина Втюрина

ДЯДЯ ЛЁНЯ

Нет в России семьи такой,

Где ни памятен был свой герой…

Коля просто обожал своего дядю Лёню. Он всегда ждал его с работы. Подвинув стул к окну, мальчик клал на подоконник листок и рисовал всякую всячину. Всё, что умел и что не умел, иногда просто чирикал по бумаге в предвкушении, что что-нибудь, все-таки получится из причудливых каракуль. Всё это происходило не из любви к рисованию, а просто сокращало время, тянущегося ожидания. Каждую минуту он отрывал глаза от рисунка, с надеждой смотря на дорогу, по которой возвращался дядя Лёня с работы. Иногда лист бумаги заменял кусочек пластилина, из которого сами по себе получались смешные человечки.

Колина мама очень сердилась, когда находила сына за подобным занятием. «Весь подоконник измарал», – раздражённо говорила она и отбирала пластилин. Зато дядя Лёня всегда хвалил Колины труды и даже мог сочинить целую сказку и про человечков, и про то, что Коля нарисовал. Так складно у него получалось, что Коля сам удивлялся. Вроде бы и цель такую не ставил, а вот, что получилось. После того, как дядя Лёня расскажет Коли о том, что нарисовано, никаких сомнений в душе ребёнка не оставалось, что он нарисовал именно это.

Дядя Лёня Колиной маме родным братом приходился. Жили они все вместе в одной комнате, которую дали им от завода: Антонина – Колина мама, бабушка, Коля и дядя Лёня. Вчетвером в двадцатиметровой комнате. Коле пять лет было, когда дядя Лёня школу закончил. Ох, и весело с ним жилось, дядя всегда знал, как поднять всей семье настроение. Бабушка с мамой грустными бывали, а Лёня придёт, что-нибудь такое скажет и все рассмеются и Коля вместе с ними, хоть иногда и не понимал, что Дядя Лёня такого сказал, что всё вокруг светлым и весёлым стало.

Друзья у Лёни были везде, и Коля в воскресенье очень любил гулять с дядей, ведь все на улице здоровались, улыбались, шутили. Это и понятно рядом завод, на котором работал Лёня и все его друзья. Да и жили все рядом, дома и общежития почти все от завода строились. Невский район города Ленинграда, где проходило Колино детство, иначе назывался – рабочая застава.

После школы дядя Лёня прошёл фабричное обучение на токаря. Трудолюбивый, светловолосый, жизнерадостный с простым понятным всем юмором, он без всяких усилий располагал и влюблял в себя окружающих людей. С ним было легко и просто в общении, а главное надёжно в дружбе. Работа на заводе была сдельной, а дядя Лёня выполнял по две нормы. Зарабатывал больше своих сверстников. В день зарплаты он возвращался всегда с толпой друзей и охапкой пакетов. Они сдвигали во дворе две лавочки и начинали пировать, о чём-то спорить, жестикулируя руками. Коля наблюдал за ними из окна. Были в компании и девчонки. Однажды, в майскую Лёнину получку они засиделись особенно долго.

– Сходил бы за дядей, – говорила мать, заглядывая через Колино плечо во двор, – ведь пока у него всю зарплату не вытряхнут, не успокоятся.

Коля только этого и ждал. Стремглав он сбежал по лестнице вниз, не замечая ступенек. Нет, он не боялся, что Лёня не принесёт домой деньги, такого ещё не было. Лёниной щедрой души хватало на всех, да ещё с получки всю семью ждали Лёнины подарки. Он хотел, чтобы все эти люди, которые так обожают Лёню, вспомнили бы, наконец, что у Лёни есть племянник, что дядя его – Колин и, что он больше других имеет на общение с ним право.

– Мой пострел, везде поспел! Воскликнул дядя, увидев бегущего на него племянника, протянул на встречу руки и рывком поднял ввысь, в ленинградское, майское, не гаснущее даже вечером небо.

С этой минуты Коля становился центром внимания всей компании. Кто протягивал ему конфеты, кто просто кружил вокруг себя, кто, подобно дяди, подбрасывал Колю вверх и лишь одна девчонка из Лёниной компании, всегда проявляла заботу и опасение.

Не кружите его так сильно, – кричала она, – смотрите, у него шнурочки на ботинках развязались! И сразу бросалась завязывать их.

Звали её все Танюшей. Работала Танюша, вместе с Колиной мамой в бухгалтерии завода. Девчонка Танюша была симпатичная с большими, голубыми глазами и длинной косой, только Колиной маме она не нравилась.

Коля однажды слышал, как его мать воспитывала своего брата.

Не пара тебе эта девчонка, тебе надо простую девушку, чтобы в Бога верила, а этой только бы по комсомольским собраниям бегать, да хвостом вертеть перед парнями.

Но Лёня и сам был не против, по комсомольским собраниям бегать, хоть и Бога не отрицал. Он вообще уходил от этих разговоров.

Зато Антонина с бабушкой очень набожными были, и Коля привык к тому, что бабушка подолгу молилась около большой фамильной иконы, мама делала это намного реже, а Лёня вообще никогда этого не делал. Колю на это дело особо не напрягали, но в церковь ходить заставляли.

Будет тебя священник спрашивать, ты ему на все вопросы отвечай – грешен батюшка, – учила Колю бабушка, а Лёня смеялся, когда это слышал.

Будет тебя священник спрашивать, не прелюбодействуешь ли ты Коля? Ты ему не забудь ответить: «Грешен батюшка».

Бабушка хоть и не любила, когда Лёня встревал в процесс воспитания, но здесь и она не выдержала, рассмеялась. Поняла, что ерунду сказала. А Коля ничего не понял, кроме одного, что Лёня всегда умел поднять настроение.

Однажды дядя Лёня сидел за завтраком задумчивым и не смешил, как обычно.

– Что ты Лёня, сегодня какой-то не такой, – спросила бабушка.

– Да, вот не знаю, как Вам одну очень важную вещь сказать. Да, впрочем, лучше сразу. Жениться я надумал на Танюше.

У Колиной мамы даже ложка из рук выпала, а бабушка нахмурилась.

– Да, ты это что? – оправившись, запричитала Колина мама. Жениться! Тебе всего девятнадцать лет исполнилось, да ещё на ком? На Таньке – вертихвостке, а обо мне ты подумал? Кто мне Кольку поможет тянуть?

Дядя Лёня с улыбкой посмотрел на племянника.

– А я разве отказываюсь Кольку тянуть?

Да, она у тебя все денежки заграбастает, – не унималась Антонина.

Колька слушал это всё и думал: «Куда это его надо тянуть? Он ведь не вагончик, чтобы его тянуть, и почему дядя должен маме помогать его тянуть? Может они хотят меня тянуть, чтобы я быстрее вырос? Мама будет на себя тянуть, а дядя Лёня на себя. Вот и вытянут меня».

Тут вмешалась бабушка.

– Знаешь Лёня, я твою Таню плохо знаю, ничего о ней сказать не могу. Знаю только одно жениться тебе рано. Да, и жить вам негде. Ты, что её сюда приведёшь? Представляю этот теремок.

И Колька опять зажмурился, он представил теремок. Там все так дружно жили… Таня предстала мышкой, которая будет печь пирожки, а дядя Лёня петушком, который будет всех охранять и будить по утрам. А ещё Коля вспомнил, что Таня очень добрая девушка. Это она всегда оберегала Колю, застёгивала ему, поплотней, пальтишко, и затягивала потуже шарфик, когда дул ветер. У неё в кармашке всегда находилась конфетка для Коли, пахло от Тани свежестью и цветами, она была ласковей и добрей мамы.

Он представил маму ёжиком, а бабушку лягушкой и неожиданно для всех сказал: «Пусть Таня живёт с нами». Дядя Лёня на эти слова громко засмеялся, а потом, выхватив Кольку из-за стола, подбросил под самый потолок. «Вот, устами ребёнка, глаголет истина!», – воскликнул он, возвращая племянника на место. Потом он быстро, быстро засобирался и, оставив свою мать и сестру, заниматься пересудами его решения, выбежал вон.

Коля не слушал в тот день ни бабушку, ни маму. Он смотрел в окно и рисовал Таню и Лёню, и ему казалось, что нет на свете людей лучше Тани и Лёни. Было это в начале июня 1941 года. И никто в тот день и предположить не мог, что свадьбе этой не состояться, что все волнения по этому поводу напрасны и ничтожны, что буквально через несколько месяцев опустеет их двор, и что Таня и Лёня уйдут на фронт добровольцами, и что в семье больше никто не будет смеяться, потому что дядя Лёня не вернётся с войны.

Александр Александров

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

В зале ожидания было полно народу. Отыскивая незанятое место, Артем медленно пробирался между рядами вокзальных сидений. То и дело ему приходилось перешагивать через бесчисленные сумки, авоськи, чемоданы… Каждый шаг давался с трудом – ноги отказывались служить.

«Зачем я здесь? – тревожно озираясь, подумал он. – И этот свет… Какой-то странный…»

Внезапно взгляд его упал на свободное кресло. Он сел и, откинувшись на жесткую, причудливо изогнутую спинку, с облегчением вытянул уставшие ноги.

Рядом вполоборота сидела молодая женщина. Что-то в ее облике показалось Артему знакомым. Он с любопытством заглянул ей в лицо и отпрянул.

Инна!..

Она равнодушно посмотрела на него, как на постороннего. От этого взгляда Артему стало не по себе.

«Что случилось?» —растерянно спросил он.

«Я уезжаю», —тихо сказала Инна.

«Уезжаешь? Но куда, зачем?..»

Она не ответила. Молча встала, вышла в проход и принялась медленно расстегивать пуговицы на пальто.

Освободив последнюю петлю, изящным движением скинула его к ногам. Потом сняла кофту, юбку… Затем – все остальное.

– Что ты делаешь?! Опомнись! – в отчаянии закричал Артем, поднимая пальто и пытаясь прикрыть ее наготу. Но Инна отстранилась, и оно соскользнуло с плеч.

Вокруг собралась толпа. Люди смеялись, улюлюкали, показывали на нее пальцем. Кольцо любопытных сжималось все теснее. Задыхаясь от боли и бессилия, Артем застонал…

– А-а-а!.. – услышал Клинков, выныривая из тяжкого забытья. Какое-то время он неподвижно лежал в постели, пытаясь определить природу странного звука, пока, наконец, не понял, что это был его собственный голос.

«Приснится же такое!», – вздохнув, подумал он и повернулся на другой бок, пытаясь снова заснуть.

Но сон не шел. Перед глазами стояла Инна – далекая и чужая…

Они были знакомы около года. И почти столько же длился их тайный роман. Поразительно, насколько быстро Клинков привязался к ней. С необычной легкостью эта женщина завладела его душой, заслонила собой весь мир. И не существовало дня и часа без нее, и не было радости выше, чем обладать ею.

Не сказать, чтобы отличалось она какой-то особенной красотой; нет – обычная женщина. Но для Клинкова она была необыкновенной… Может быть оттого, что с первого дня знакомства он слепо поверил в какую-то мистическую силу, странным образом соединившую их. А может быть, просто, устав от одиночества и тоски, сам придумал этот образ.

Он был женат, она – замужем. Но, обнимая чужую жену, Клинков не чувствовал угрызений совести. «В конце концов, – думал он, – за эти минуты украденного счастья я уже заплатил сполна».

Они встречались почти ежедневно. Если не могли – перезванивались. Клинков привык постоянно ощущать ее рядом и не представлял себе, что может быть иначе.

Все шло прекрасно, но в последнее время что-то изменилось в их отношениях. Клинков сразу почувствовал это и принялся лихорадочно искать причину. Но, как ни старался, найти не мог. А Инна между тем отдалялась все больше и больше, и вот уже несколько дней как куда-то пропала…

Клинков тяжело вздохнул, приподнялся на скрипучем диване и взглянул на часы. Стрелки показывали половину седьмого.

За окном было темно. Зыбкий свет уличного фонаря, пробиваясь сквозь штору, белесым пятном расползался по стене.

Артем был один в пустой квартире – жена и дочка уехали на неделю к родственникам погостить. Гнетущая тишина казалась враждебной. Зажмурив глаза, он с головой укрылся одеялом.

Резкий звонок от входной двери заставил его вздрогнуть. «Кого принесло в такую рань?» – проворчал Клинков, наощупь отыскивая спортивные брюки.

Ранним гостем оказался небритый, помятого вида мужичок из соседнего подъезда, по кличке Анализ. Имени его Артем не знал, да и вообще знаком с ним не был. Поэтому, решив, что он ошибся адресом, хотел закрыть дверь, но тот жестом остановил его:

– Извини, братан… Дай воды попить.

– Что? – не понял Артем.

Воды, говорю, дай попить, – повторил мужичок.

«Пришел бы еще в три ночи… – раздраженно подумал Клинков. – Тогда было бы по крайне мере смешно…»

Он сходил на кухню, принес стакан с водой и протянул гостю:

– Держите.

Осушив стакан, тот спросил:

– Ты где работаешь?

– В редакции, – ответил Артем, беря за рукав и потихоньку двигая разговорчивого гостя к выходу.

– Вам там корректоры случайно не нужны?

– Нет, пока не нужны.

Захлопнув дверь, он прошел в комнату и, не раздеваясь, лег на диван. Отпустившая было тоска, нахлынула с новой силой. «Господи! Господи милостивый!.. – горячо прошептал он, глядя в потолок. – Только не отнимай ее у меня! Только не отнимай!..»

На работе Клинков появился, как обычно, с опозданием. Ответственный секретарь Николаев, седовласый грузный мужчина, бросился ему навстречу.

– Где м-материал? – вместо приветствия воскликнул он, заикаясь и багровея.

– Через полчаса сдам, – ответил Артем, с досадой вспомнив, что обещал, к утру принести готовый текст.

– С-скорее! Надо полосу подписывать!.. Тебе там оставлено двести строк… Давай быстро! – поторопил Николаев. При этом глаза его, прикрытые толстыми стеклами очков, возбужденно горели, словно речь шла о чьей-то жизни и смерти.

«Знаю я твое «быстро». Полдня потом готовый материал будет у тебя на столе валяться», – лениво подумал Клинков, входя в свой кабинет.

За столом, напротив, сидел корреспондент сельхоз отдела Сашка Герасимов. Запустив пятерню во взлохмаченную гриву темных жестких волос, он что-то сосредоточенно писал. Оторвавшись на секунду, кивнул Артему и снова склонился над листом бумаги.

Клинков отыскал в ящике стола потрепанный блокнот, испещренный торопливыми каракулями, похожими на китайские иероглифы и пошел диктовать машинистке обещанную статью.

Когда вернулся, Сашка уже закончил писать. Он курил, опершись о подоконник. В мутном проеме окна едва брезжило хмурое осеннее утро.

Стих новый сочинил, – застенчиво улыбнулся Герасимов. – Послушай…

Он кашлянул и, помогая себе плавными движениями руки, нараспев начал читать:

С высоты, серым небом томящей,

В виде капель, рассеянных ветром,

Сыплет дождик на нас моросящий

В стиле тихой мелодии ретро.

Читал Сашка самозабвенно, с вдохновением, как истинный поэт. Но Артему сегодня было не до стихов. Он рассеянно слушал, блуждая взглядом по столу.

Неожиданно у Клинкова перехватило дыхание – он увидел маленькую чашку, разрисованную яркими голубыми и фиолетовыми цветами. Совсем недавно Инна пила из нее чай. Если присмотреться, можно было различить следы помады, оставленные на краешке… Рядом лежала маленькая бело-зеленая коробочка из-под фотопленки. На ней простым карандашом тщательно были выведены цифры – номер ее рабочего телефона.

Он вспомнил, как записывал его… Тогда все еще только начиналось. Солнце не скупилось на тепло, небо было синим и безоблачным, и в каждой минуте бытия ощущалось бесконечное счастье. Казалось, так будет всегда…

– Ну что, потянет? – Сашкин голос вернул его к действительности.

– Потянет. Особенно концовка.

– Правда, тебе понравилось?

– Конечно… Слушай, Саша, мне тут позвонить в одно место надо. Ты не мог бы на пару минут куда-нибудь отлучиться?

– Понял, понял… Исчезаю.

Артем пододвинул к себе телефон, снял трубку. Рука, набирающая номер, предательски дрожала…

Раздались гудки. Клинков напрягся. Отчаяние и надежда боролись в нем… Как хотелось услышать сейчас ее голос, как хотелось, чтобы она сказала, что все хорошо, что по-прежнему любит его… Но на том конце никто не брал трубку.

«Что случилось? – тревожно подумал Клинков, вслушиваясь в протяжные монотонные гудки. – Почему она не отвечает? Пятый день уже пошел…»

В кабинет заглянул редактор.

– Артем, ты когда последний раз в командировке был?

Клинков задумался.

– В прошлом месяце… Или позапрошлом… Точно не помню.

– Вот работнички! Давай-ка, съезди куда-нибудь, развейся… Напиши очерк про доярку или механизатора.

–Так машина же сломана!

– А ты на автобусе.

Клинков понял, что на этот раз отвертеться не удастся, и согласно кивнул:

– Ладно.

– Когда едешь?

– Сегодня.

Из дома Клинков еще раз позвонил Инне. Он сделал это скорее машинально, чем осознанно. Поэтому, когда в трубке раздалось знакомое «Алло!», Артем на секунду растерялся.

– Я вас слушаю! —нетерпеливо произнесла Инна, и в голосе ее, обычно ласковом и нежном, послышались чужие, холодные нотки.

– Здравствуй, Инна! – выдохнул Клинков, сжимая побелевшими пальцами телефонную трубку. – Это я… Можешь говорить?

– Могу… – тихо сказала она и замолчала.

– Куда ты пропала? Что случилось? Почему не звонишь?

– Работы много… Некогда было.

И снова молчание. Долгая тягостная пауза.

– Инна, милая, ну что ты?! – в отчаянии воскликнул Артем, пугаясь этой зловещей тишины и предчувствуя недоброе.

– Я устала… – ответила Инна. – Быть с одним, а думать о другом… Не надо нам больше встречаться.

– Но почему?! Ведь я люблю тебя! Ведь все так хорошо было!

– У тебя своя семья, у меня – своя. И не в наших силах что-то изменить. Просто мы боимся признаться себе в этом… У тебя дочь. Как ты ей объяснишь?.. Мужа я оставить не смогу. Есть причина – и ты ее знаешь.

– Бред какой-то… Ужасно… Милая, мы оба потом будем жалеть об этом!