Шум

Йонатан, наступая на осколки, опустился на четвереньки и полез внутрь магазина.

– Осторожно, – прошептала Габриэла, но его голова уже высунулась наружу и потребовала:

– Давай сюда мешок, Габриэла!

Впервые он назвал ее по имени. Она послушно передала ему пакет с сухим кормом и прижалась спиной к витрине. Габриэла слышала шум рассыпающегося по магазину корма и ждала полицейских сирен, лучей вертолетных прожекторов, разгневанных горожан с факелами, своих родителей… Все это исчезло, когда Йонатан постучал изнутри по витрине магазина.

– Открывай консервы и передавай мне!

Говядина, индейка, смесь курицы и утки…

Голова кружилась, виолончель все еще была за спиной, и из-за этого каждое движение становилось замедленным и неловким.

Печень, лосось, морская рыба…

Она перепачкала руки рыбьим желе, а когда поправляла мешающую прядь, и ухо.

Габриэлу замутило от запаха, но она передавала упаковку за упаковкой Йонатану, а тот разбрасывал содержимое с видом капризного шеф-повара – приправляя фальшивые “адидасы”, кожаные туфли и алые босоножки на шпильках.

Вскоре появились покупатели – черные, белые, полосатые, мамаша с котенком и даже домашняя кошка с ошейником от блох.

– Что там происходит? Я вызываю полицию! – закричали с балкона второго этажа.

– Йонатан, бежим! Бежим! Бежим!

Габриэле казалось, что она вот-вот задохнется. Только когда они были уже в трех кварталах от магазина, напряжение вырвалось из них громким хохотом.

Йонатан только теперь сдвинул наушники на затылок.

– Это было грандиозно, – сказал он, и элегантное это слово тут же обосновалось в словаре Габриэлы. – Йоу! Что у тебя с рукой?!

Она смотрела на свою руку, будто та принадлежала кому-то другому. Длинный порез от указательного до большого пальца. Когда это случилось?! Следом за жутким зрелищем накатила и резкая боль.

– Как назло, левая! – ужаснулась Габриэла.

Я диктую: романтическое движение зародилось в конце восемнадцатого века точка в отличие от Просвещения запятая романтическое движение придавало большое значение сердцу запятая эмоциям точка.

– Держи. – Йонатан стянул с шеи тонкий шарф.

– Не так уж и глубоко. – Она улыбнулась ему сквозь слезы. – Я в порядке.

– Нет. Ты не в порядке. У тебя кровь хлещет, как из крана.

Йонатан стащил с ее плеч виолончель и почтительно уложил на скамейку. Неожиданно нежными движениями перебинтовал шарфом ладонь. Ткань тут же окрасилась бордовым.

– Слушай, выглядит кринжово, – сказал он.

“Он обнимает меня, – думала Габриэла, – а у меня волосы воняют рыбьим желе”. Габриэла понимала, что надо бы позвонить маме, но она же соврала ей, что сейчас с Соней.

– Соня, – хихикнула Габриэла.

– Соня? – переспросил Йонатан. – Кто такая Соня?

– Ты Соня!

– Я Йонатан, – сказал он с опаской. – У тебя глюки?

– Хватит, мне больно смеяться.

– Ты меня пугаешь.

“У меня будет гангрена, мне ампутируют руку, и я не стану виолончелисткой. Но зато у меня будет парень”.

– Нужно везти тебя в травмпункт, – сказал Йонатан и принялся заказывать такси с телефона.

Пока они ждали, говорил с ней, чтобы она не заснула:

– Скажи, а почему ты вскрикнула: “Как назло, левая!”? Что не так с левой?

Габриэла объяснила, что правая рука просто держит смычок, а вот пальцы левой бегают по грифу.

– Как паук, плетущий паутину, – сказала она, чувствуя, что это самое глупое из всего, что она могла ляпнуть, но Йонатан прищурился, будто представляя, и резюмировал:

– Паук. Круть.

Мама не должна узнать о нем. Не потому что рассердится или что-то такое. Как раз наоборот, она будет счастлива:

– У маленькой Габриэлы наконец-то есть парень!

Она станет говорить об этом по телефону со своими подругами, задавать тысячи вопросов и покупать ей презервативы.

– Что за музыку ты слушаешь? – Габриэла кивнула на наушники на его шее.

– Я не слушаю музыку. Они ни к чему не подключены. Просто… блокируют лишний шум.

Габриэла была очарована этой идеей, и ровно тогда, когда почувствовала себя такой счастливой, из ее глаза выкатилась слеза. Он не вытер слезу, хотя их лица были близко, а позволил слезе скатиться на щеку и дальше по шее. В этом тоже Габриэла усмотрела оригинальность.

– Ты же не выкинешь ничего отстойного? Не умрешь тут внезапно, к примеру? – спросил он, с тревогой поглядывая на ее забинтованную руку.

– Если я умру, – ответила она, – то вернусь из загробного мира, чтобы доставать тебя. Я… я буду дуть на твою зажигалку каждый раз, когда ты будешь пытаться зажечь сигарету.

– Это реально может выбесить, – согласился Йонатан.

Он взглянул на телефон – свободных такси все еще не было.

– А как я узнаю, что это ты, а не ветер?

– М-да. Верно. Тогда… тогда я подую тебе прямо в ухо.

Ничто так не пугало Габриэлу, как отит. Говорят, одного серьезного воспаления уха достаточно, чтобы навсегда повредить слух.

– Кошки, к слову, ненавидят, когда им дуют в ухо.

– Вообще-то звучит очень даже приятно, – сказал Йонатан.

– Это не так. Это ужасно!

– Ну дунь!

Он приблизил ухо к ее рту, она сложила губы колечком и дунула.

К следующему уроку повторите материал, пожалуйста. Я не могу каждый раз начинать с нуля!

“Зачем все это помнить?” – спрашивает себя Габриэла, глядя на шрам на руке. Есть пугающий шанс, что это не шрам на всю жизнь. Вполне возможно, что через несколько месяцев от него не останется и следа.

Она никогда не возвращалась в тот магазин узнать, какое впечатление произвела кошачья вендетта. Это уже неважно. Это уже история.

– Хватит! – говорит она себе низким голосом. – Вернись в настоящее. В настоящем времени ты прогуляла занятия, чтобы побывать в доме у Йонатана, так почему ты еще не там?

9:50–10:05 Перемена

Звонок пробуждает удивительную бодрость в сонных учениках. Они несутся прочь из класса – кто в столовую за тостами с кетчупом, кто, с сигаретой, за здание спортзала. Мосластый джазмен отбивает на бедрах стремительный бит. Пара молодых кинематографистов страстно целуются на лестнице в бомбоубежище. Начинающая актриса кричит из туалетной кабинки: “У кого-то есть тампон?.. Прокладка?.. Катетер?!” – и заходится хохотом от собственной шутки. Через две кабинки от нее балерина-восьмиклассница засовывает два пальца глубоко в горло.

Габриэла не стоит у входа в дом Йонатана, не сидит в гостиной Йонатана и уж точно не проверяет, слепит ли солнце глаза, когда лежишь на кровати Йонатана. Больше часа Габриэла гоняла себя как арестантку кругами по переулкам, стараясь истощить мозг, высушить мысли, выкорчевать из сердца страх. Увы, пока что она достигла успеха только на поприще истощения.

Ноги дотащили ее до Парка Меир. Она укладывает виолончель боком на землю и плюхается на край пруда с рыбками. Ветра нет, но лилии на воде едва заметно колышутся, свидетельствуя о подводной жизни.

На скамейке возле пруда сидит мужчина в спортивных штанах. Габриэла пытается уловить, что же в нем ее напрягает. Наконец до нее доходит. Он без телефона.

Сегодня если человек просто сидит на скамейке и смотрит по сторонам, это уже повод обратиться в полицию. Он вызывал бы меньше подозрений, если бы смотрел снафф-видео, узнав о существовании которых Габриэла не могла заснуть. Нормальный человек должен держать в руке телефон, а этот на скамейке просто сидит, смотрит и дышит. Брр. На самом деле я тоже, отмечает Габриэла. Сижу, смотрю и дышу.

Булка в руке прохладная и мягкая на ощупь. Она подносит ее к носу. Шоколад и масло. Вместо того чтобы съесть булку, Габриэла крошит ее. Сразиться за добычу тут же подлетают всегда одетая как на похороны ворона и голубь, похожий на грязную невесту.

Ее бабушка, мудрая женщина со слабыми нервами, однажды сказала: “Чем больше у тебя прошлого, тем меньше у тебя будущего”. Кажется, только сейчас, когда прошлое Габриэлы заполнил Йонатан, она по-настоящему понимает, о чем говорила бабушка.

На зыбком фоне пруда она чувствует себя все повидавшей старухой, сидящей на берегу реки жизни. Солнечные лучи укрывают ей колени, точно клетчатый плед, но, поскольку уже середина февраля, лучи не греют. Она отпускает себя на свободу – сейчас никто не требует от нее быть нежной, умной, талантливой, отличницей, здоровой девочкой. Габриэла наполняет свои легкие прохладным воздухом и, выдыхая, сама превращается в воздух, рассеиваясь и разбрызгиваясь во все стороны. Это тот редкий момент, когда она слышит тишину и в ушах не звучит музыка.

Несколько мгновений спустя встроенный звонок, результат десятилетнего пребывания в системе образования, срабатывает, возвращает ее обратно в тело и поднимает со скамейки.

10:05–10:50 Литература

Тишина, пожалуйста. Открываем книги. Кто у нас сегодня будет читать за Креонта?

За пределами книжного кафе “Маленький принц” ветер скулит с обидой брошенного питомца, но как только за спиной Габриэлы закрывается дверь, на нее налетает умоляющий о возвышенной любви саксофон Колтрейна. Габриэла не знает этой музыки, но рада любой, если это не концерт Элгара.

Она пристраивает футляр с виолончелью между стеллажами с художественными альбомами и книгами по философии, довольная, что так избежит набивших оскомину шуточек: “Какая большая гитара! Там труп, да? А меня покатаешь?!”

Габриэла вдыхает запах желтеющих книг. Им стоило бы вложиться в освещение, думает она, но вскоре ее глаза привыкают к полумраку и она меняет мнение – на самом деле тут все идеально.

Впервые в жизни она сбежала из школы, чтобы впервые в жизни пойти к Йонатану домой, и какого черта она делает здесь?! Ее маленький заостренный носик упирается в полки, и она задирает его кверху. Рукава свитера натянуты и зажаты в кулачках. Она раскачивается вперед-назад, приятная дрожь будто щекочет затылок. Никто в мире не знает, где она. Правда, никто ее и не ищет.

Чертов Элгар, сама не заметила, как принялась мычать его.

– Нужна помощь?

Нужна ли ей помощь? – вопрос симпатичного продавца эхом отзывается в ней. Кто же, как не он, сможет ей помочь? Легкая улыбка проступает на губах. Ей приходит в голову сказать, что она ищет книгу для друга. “Я ищу книгу для друга. Он скульптор-художник и пироман, читающий по ночам, не то чтобы я была с ним ночами, я даже днем мало с ним общалась. Так что же мы за друзья, спросишь ты? Отличный вопрос, ха-ха, это фальшивый смех, да, ты чуткий человек, поймал меня. Если формально, то он не мой друг, нас свели кошки, длинная история, которая закончилась пятью швами, вот шрам, если ты не веришь. После той встречи он пропал почти на месяц. Декан сказал, что уехал за границу к своему отцу в… Я на самом деле не знаю куда, он мне не писал оттуда, и даже когда вернулся, не сообщил мне об этом. В общем, я не думаю, что знаю о нем достаточно, чтобы помочь тебе посоветовать мне, какую книгу купить ему. Я могу сказать тебе, например, что книгу «Маленький принц» он презирает. Однажды сказал мне, что был бы счастлив, если бы Пилот грохнулся на своем самолете прямо на Принца и оба сгорели бы вместе с розой. Ему вообще нравится, когда вещи горят. Хочешь немного доморощенного психоанализа? Он сжигает вещи, которые любит больше всего, чтобы не привязываться к ним. Одно время я надеялась, что он сожжет и меня. Пусть извращенное, но признание в любви… Стоп! Ты продавец книг или следователь? Куда ты суешь свой нос?”

– Нет, спасибо, – шепчет она, оглядываясь на книжные полки.

Внезапно глаза утыкаются в белое на черном имя: Антигона. Антигона?! Как будто тут знают, что в классе, где ее прямо сейчас изучают, Габриэлы нет.

Дилемма Антигоны – выбор между писаным законом и законом сердца; а что бы выбрали вы?

“Послушай меня внимательно, маленькая гречанка, у меня сейчас нет ну ни капли сил на твои моральные дилеммы. Поверь, у меня достаточно собственных. Так что пока”. Огрубевшей подушечкой пальца, способного извлечь чистейшее вибрато, она давит на корешок Антигоны, и книга проваливается между двумя другими в бездну полки.

“Если бы мое тело лежало посреди площади Рабина, – думает Габриэла, – окруженное вооруженной охраной, а надо мной кружили бы грифы, попробовал бы Йонатан похоронить меня? Хотя, если вдуматься, разве это не то, что случилось?”

Габриэла проходит вглубь старого книжного магазина и выглядывает во двор – потайной уголок с красной плиткой на полу и вымирающими томами по единой символической цене. Между круглыми столиками одинокое дерево, его ствол слаб, но упрям, а ветви воздеты в отчаянной мольбе к серому небу.

– Извините, мы не обслуживаем сейчас на улице, вот-вот пойдет дождь, – сообщает официантка-синоптик.

Габриэла не против – она слишком далеко отошла от виолончели. Она возвращается внутрь и проваливается в старое рваное кресло.

Она надувает щеки и задерживает дыхание, пока шея и лицо не багровеют. Потом зевает и растворяется в окружающем: в книгах, коврах, абажуре в цветочек, в афише независимого театра на двери туалета и даже в подстриженной бородке хипстера, который напыщенно колотит по клавишам своего макбука. Габриэла догадывается: наверняка сценарий сериала, который она никогда не посмотрит.

Какое-то время она так и сидит, пока тревога не поднимается откуда-то изнутри, точно морская болезнь. Будто ее органы отцепились от канатов вен и артерий и пустились в бурный круиз по телу. Чтобы вернуть равновесие, она находит глазами виолончель. Техника, которой ее научила в детстве мама, когда она не могла устоять на одной ноге. Такое когнитивное мошенничество, призванное сбить с толку бушующий мозг, – выбираешь объект в пространстве, цепляешься за него взглядом, мозг думает, что ты действительно держишься, и тогда ты не теряешь равновесие. Кажется, после того успешного урока мать не научила ее ничему, даже твердо стоять на своих двоих. Или Габриэле просто больше не удается обманывать свой мозг.

Когда официантка подходит к ней, Габриэла выпаливает, не глядя в меню:

– Травяной сбор и шош. Спасибо.

Травяной сбор содержит майоран, шалфей, лепестки роз и мяту, а шош – это просто сокращенно шоколадный шарик.

– Потрясающе, – оценивает заказ официантка.

Хорошая ты девочка, Габриэла, чай и шоколадный шарик. Молодец – не кофе, не антидепрессанты, не сигарету. Хотя кого она обманывает? Из всего этого она пробовала разве что сигарету. Самокрутку Йонатана. Пробовала прямо тут – во дворе “Принца”.

* * *

Ты что, Габриэла, думала, войдешь сюда и не вспомнишь? Ведь для этого ты и пришла, именно для этого, потому что трагедия-то твоя известна – она в том, что у тебя самой никакой трагедии нет. Ты не Антигона, ты второстепенный персонаж, тот, у которого нет одноименной пьесы, потому что если бы таковая имелась, то была бы смертельной скукотищей. Нет, не смертельной, просто скукотищей. Так что пей травяной чай, жуй шоколадный шарик, и то и другое будет на вкус как самокрутка.

И рот Габриэлы, вопреки любой логике, действительно наполняется дымом. Она стискивает зубы, плотно сжимает губы, но, несмотря на все ее старания, две белые струйки дыма вырываются из ноздрей.

* * *

Был ранний вечер. Йонатан, как обычно в наушниках, сидел возле одинокого дерева во дворе “Принца”. На круглом столе перед ним стояли кружка с травяным сбором и блюдце с шоколадным шариком, лежала пачка табака с фотографией гнилых зубов и пепельница, полная окурков. Он сосредоточенно облизывал край папиросной бумаги.

Габриэла подошла к его столу.

– Ты вернулся, – констатировала она очевидное, вместо того чтобы спросить, куда, черт возьми, он исчезал на целый месяц.

– О! – Он поднял взгляд. – Габриэла. – Голос подозрительно дрогнул. – Ну садись. – И указал подбородком на стул перед собой. – Что ты тут делаешь? Я думал, ты читаешь только Моцарта и всё такое.

– Смешно, – сухо сказала она.

Ей не захотелось объяснять, что зашла она в букинистический в поисках редкой книги стихов – единственной книжки ее бабушки.

– Надолго ты пропал.

Ему необязательно знать, что она считала дни. Его не было ровно тридцать семь дней.

– Ага, – согласился он, и этот огрызок ответа впился в нее как личное оскорбление.

Когда она садилась, ее серый свитер зацепился за ржавый гвоздь, торчащий из ствола дерева.

– Вот же уродский свитер, – вырвалось у нее. Йонатан услышал и не ответил.

Музыка в кафе была издевательски веселой для такой странной встречи.

– В классе сказали, что ты за границей, у отца.

Он кивнул и выпустил струйку белого дыма.

Несколько мгновений Габриэла набиралась смелости, потом сказала:

– Странно, что ты не написал мне ни слова.

– Ну да… Я был без телефона. Забыл его дома, как идиот.

– Ой, ладно! Отец что, не купил тебе новый?

– Он умолял, но я не захотел. (Ей показалось, что зубы пляшут у него во рту.) Было прикольно избавиться от этой гротескной железяки.

У кого угодно это было бы дешевой отговоркой, но от Йонатана прозвучало очень даже логично. Габриэла решила, что правильно поступила, когда не отправляла ему написанные сообщения, особенно злобные. Башня обид, которую Габриэла строила больше месяца, вмиг рассыпалась.

– Интересный эксперимент получился, – продолжил он. – Ты не можешь поговорить ни с кем, если он не прямо перед тобой. Кому вообще нужна эта хрень, которая нон-стоп в прямом эфире сообщает всем, где ты находишься и с кем разговариваешь? Ты вообще понимаешь, что любой начинающий хакер может посмотреть все, что мы когда-либо забивали в строку поиска, или разглядывать нас через камеру на телефоне даже в самые интимные моменты.

Габриэла всеми силами старалась не представлять себе, что именно Йонатан имеет в виду. Интимные моменты, боялась она, не включали плоских карлиц в маечке и с виолончелью. Хотя кто знает…

“Поздравляю, Габриэла, – разозлилась она на себя, – ты достигла нового дна. Кто вообще сказал тебе, что Йонатан смотрит такие вещи? Да все смотрят”, – ответила она себе, но тут же поняла, что “все” – уже достаточно веская причина для Йонатана не делать этого.

Он разразился антиутопической речью о людях, которые вживляют себе под кожу чип. А она тем временем пыталась понять, что в нем изменилось. Волосы немного отросли, побледнел. Где он был? На Северном полюсе? В Трансильвании? В криокамере?

– А где именно ты был?

– За границей.

– Заграница большая. Уточни локэйшн!

Она использовала чужое слово, чтобы вопрос прозвучал непринужденней.

– Хотите заказать? – спросила длинная официантка в короткой кофточке.

– Я возьму… как у него.

– Травяной сбор и шош? – уточнила официантка.

– Да, спасибо, – ответила Габриэла.

Так она узнала, что входит в чайный сбор и что шош – это сокращенно “шоколадный шарик”.

Ей ужасно хотелось поговорить. Но сначала у нее не было ни одной идеи, что сказать, потом слишком много идей, и она молчала, пока официантка не вернулась с заказом.

– Кстати, для протокола, – вдруг сказал Йонатан. – Я ненавижу “Маленького принца”. Менторская гротескная фальшивка. Лучше бы в самом начале книги Пилот грохнулся прямо на Принца и они сгорели бы вместе. И с розой.

Габриэла не знала, как реагировать, да и не чувствовала, что от нее этого ждут.

Она запихнула шоколадный шарик целиком в рот и долго жевала. Когда же захотела проглотить, поняла, что шош стал в горле комом и его придется растопить, если она хочет, чтобы он все-таки продвинулся дальше. Она глотнула чая и обожгла губы. Этого сражения Йонатан даже не заметил – сидел с закрытыми глазами, обхватив лоб с обеих сторон руками.

– Голова болит? – Она сунула руку в рюкзак. – У меня есть таблетка, тебе сразу станет…

– Не-е, колеса отстой. – Он открыл глаза и встал. – Я на пару минут. Отолью.

Ну почему мальчишкам всегда нужно объявить, что именно они собираются там делать, подумала Габриэла. В классе девочки говорят: “Мне нужно выйти”, а ребята всегда: “Мне в туалет нужно!” Она воспользовалась его отсутствием, включила камеру телефона и посмотрела на себя.

“Брови стали как у мамы”, – с грустью подумала Габриэла.

Только сейчас, оставшись одна, она снова разозлилась. Какого черта он не связался с ней, когда вернулся в Израиль? И он собирается прийти в школу? И как вообще возможно такое, что он не спрашивает о ее ране, он что, не заметил шрама? В последний раз, когда он видел ее, она была на грани обморока, а может, даже смерти. Следующий вопрос, обращенный уже к самой себе, прозвучал ледяным тоном: “С чего вдруг ты взяла, что он тобой вообще интересуется?” Габриэла решила уйти, не дожидаясь его. Пусть это и слишком мелкая месть, но будет правильно тоже внезапно исчезнуть. Пусть ищет ее. Но тут Йонатан вернулся с маленькой книжкой в руке:

– Читала? Надеюсь, нет.

На синей обложке – желтый квадрат, и под ним имя автора и название книги. Габриэла перевернула книгу. На обороте ни слова. Габриэла редко читала книги, но, с другой стороны, только на этой неделе она прочитала две части из Сонаты для арпеджионе и фортепиано Шуберта и еще одну часть из Сонаты для виолончели Дебюсси, а первую часть Концерта для виолончели Элгара она вообще читает постоянно уже полгода.

– Вроде нет.

– Отлично! Тогда это тебе. Прости, что вот так вот исчез.

Только это ей и требовалось. После этих слов мир вокруг преобразился. Неприятная бодрая музыка сменилась на индийский инструментал, официантка опустошила пепельницу, а чайный сбор достиг нужной температуры.

– Здесь есть суперский отрывок. Хочу, чтобы ты его прочла.

Он пододвинул свой стул ближе и открыл книгу, предлагая ей посмотреть вместе с ним. Его лицо так близко.

– Секунду, сейчас найду…

“Он мне ничего не должен, а он вот тут, рядом. Он тут со мной”. От запаха жевательной резинки со вкусом вишни у нее закружилась голова. Плечо касалось плеча. “Ты не на уроке виолончели, – одернула себя Габриэла, – не сиди так прямо”.

Она вдруг так испугалась, словно он собирается тестировать ее по прочитанному, и слова запрыгали перед глазами. Йонатан быстро скрутил и закурил еще одну сигарету, он наблюдал за Габриэлой с такой гордостью, будто сам это написал.

– Грандиозно, а?!

– Ага, – улыбнулась Габриэла. – Теперь я поняла, кто твой кумир.

Разве она могла знать, что это вызовет такую реакцию.

– Кумир?! – Он вырвал книгу у нее из рук. – Нет у меня никаких кумиров!

– Эй! Я просто имела в виду, что этот Холден немного тебя напоминает. Все время курит и думает, что все вокруг фальшивые.

– Ты зря тратишь время на виолончель, поверь мне, такого блестящего литературного анализа “Над пропастью” мир еще не слышал. Разве что Марк Чепмен понял эту книгу так же глубоко, как ты. Ты хоть знаешь, кто это? У человека, убившего Джона Леннона, была эта книга в кармане в день, когда он… Ты хоть про Джона Леннона слышала?!

Она даже не успела ответить. Казалось, нет на свете ничего, что успокоило бы Йонатана. Он судорожно схватился за шею и резким движением – Габриэлу будто по лицу ударили – надел наушники и ушел.

Габриэла помнила, что наушники у Йонатана для того, чтобы “блокировать лишние шумы”. Теперь лишний шум – это она.

Она ждала, хотя и было ясно, что он не вернется. Габриэла в жизни не закатывала истерик – ни когда ее дергали за волосы в детском саду, ни когда над ней издевались в автобусе во время школьных экскурсий. Вот и сейчас она не стала ломать стулья и переворачивать столы, а просто сделала то, что в ее мире считалось экстремальным. Взяла дымящийся окурок, который Йонатан оставил в пепельнице, и глубоко затянулась. Во рту распространился тухлый привкус, и она зашлась в долгом кашле, закончившемся слезами.

“И кто из нас двоих в этой истории трагический герой, – думала Габриэла, – он или я?”

Как-то раз на уроке литературы она перерисовала с доски таблицу с характеристиками трагического героя.

Отличается от обычных людей – подходит нам обоим, хотя отличия, похоже, не в лучшую сторону.

Принадлежит к высшему классу, что подчеркивает его падение – оба. Все ученики художественной гимназии – своего рода гниловатая элита.

Измучен безмерными страданиями – оба.

Не идет на компромиссы с реальностью – Йонатан.

Грех высокомерия, грех тщеславия – похоже… это я. Всегда считала себя особенной.

Чайный сбор остыл и сделался горьким. Уцелевший шош глядел с тарелки циклопьим глазом. Габриэла посылает пальцами сигнал вверх, в эфир, и официантка идет за счетом.

К следующему уроку я бы хотела, чтобы вы изложили своими словами все выступления хора в пьесе.

Взгляд Габриэлы натыкается на коробку с подержанными стихотворными сборниками, выставленными на распродажу. Стоп!.. Верхняя книга в пачке сигналит ей: “Да, да!” – а Габриэла такая: “Не может быть!” – а редкая книга ей: “А вот и может!”

“Глубже моря” – единственная книга стихов, написанная Ципорой Голомб, когда-то молодой поэтессой, а сейчас бабушкой Габриэлы. Книга вышла задолго до рождения Габриэлы, была жестоко разгромлена тремя критиками и заставила автора обойти книжные один за другим, чтобы скупить и уничтожить все экземпляры.