Естествознатель. Книга 5. Последнее слово единорогов

Загадочно поблескивая глазами в темноте, он вдруг начал хриплым, словно не принадлежащим ему в этот момент голосом:

– Господа. Один мой друг поведал мне жуткую историю. И я, право, теперь не знаю, как мне относиться к этому признанию. Рассудите меня вы. Он сказал, что по его вине погибло много людей.

Произнеся эти слова, Нороган закрыл лицо руками, а когда отнял их, то стало видно, что оно искажено вымученной, неестественной улыбкой.

То ли ночь была особенно тиха и загадочна, то ли нервное возбуждение, охватившее проводника, передалось и остальным, но все трое пристально уставились на Норогана, с напряжением ожидая завершение рассказа.

Тогда проводник, путаясь и запинаясь на каждом слове, поведал остальным печальную историю, которую безуспешно пытался похоронить в своем сердце. Разумеется, он не вдавался в детали, которые человек, далекий от естествознательства, вряд ли смог бы постичь. Потом он замолчал, тяжело дыша, словно ему не хватало воздуха.

– Так что, господа, мне посоветовать моему другу, как считаете? Что бы ему теперь такого предпринять, чтобы ощутить, наконец, желанный мир на сердце? Он давно потерял покой, и жизнь ему уже не мила.

Нороган робко поднял глаза на остальных, ожидая самого сурового приговора. Путешественники же молчали; необъяснимая тревога сковала им сердца.

– Ваш друг раскаялся в содеянном? – мягким голосом спросил тогда Корнелий, нарушив мрачную тишину ночи.

Нороган глубоко задумался. В самом деле, вопрос этот не представлялся таким уж и простым, ибо здесь надо было понимать глубинное значение слова «раскаяться». Некоторые люди, совершив ужасный проступок, страдают муками совести, что однако не мешает им повторять содеянное вновь и вновь, пребывая неизменными в своих заблуждениях и поведении.

– Что это значит? – гулким голосом поинтересовался тогда Нороган.

– Вы говорите, что ваш друг убил кого-то. Продолжает ли он совершать подобные деяния? Или он полностью изменил свой образ жизни? Раскаяние – это переосмысление и кардинальное изменение, как я полагаю.

Я был готов убить лучшего друга из-за ревности. А теперь продолжаю морально уничтожать его сына ровно из-за того же чувства.

– Скорее нет, чем да, – честно ответил Нороган, робко заглянув в глаза Корнелия. В зрачках того загадочно отражался оранжевый костер.

– Странные у вас истории, господин Нороган, – насмешливо хмыкнул тогда Нахим. – Не очень-то веселые, особенно в столь пасмурную ночь.

– Завтра совершим восхождение на гору, – резко сменил тему Корнелий. – Поглядим, правду ли говорил гераклионский моряк.

Ракис тяжело вздохнул; в дороге он сильно повредил ногу и теперь едва мог наступать на больное место. Он никогда не жаловался, да и сейчас вздох его был обусловлен скорее усталостью, нежели желанием вызвать сострадание в сердцах товарищей, однако Нороган уже давно заприметил, как тот хромает.

– Давайте я гляну на вашу ногу, – предложил он.

Ракис передернул плечами.

– Вы не только проводник, но и врач?

– Как бы странно это ни звучало, но я ни тот и ни другой.

– Кто же вы тогда, господин Нороган?

Ровным счетом никто.

– В данный момент готов побыть вашей сиделкой, – отшутился естествознатель и принялся внимательно осматривать пострадавшего. Связка немного опухла и покраснела, плохо дело. Тогда Нороган легонько дотронулся своей рукой до ноги; ему не обязательно быть лекарем, он и так умеет исцелять. Гримаса страдания на лице пациента сменилась выражением облегчения, а затем и неприкрытого удивления.

– Что вы сделали с моей ногой? Поразительно, одним касанием вы сняли всю боль и отек!

– Наш проводник – очень славный человек! – сказал тогда Нахим, и Нороган вздрогнул. Отчего-то ему померещилась неприкрытая издевка в его словах.

– Пустяки, – смущенно ответил он.

Ранним утром путешественники забрались на ближайший пологий склон Таргаринских гор. Это было удивительное восхождение, ибо каждый в сердце своем ожидал от него чего-то особенного. Поднявшись, все четверо замерли в немом восхищении, ибо прекрасная картина открылась их взору.

Вода цвета червонного золота шумно плескалась прямо под их ногами.

– Желтое море! – воскликнул Нороган, невольно поддавшись очарованию природы.

– Нет-нет, мой друг, мы еще не знаем достоверно… О море ли идет речь! – возразил Корнелий. – Но мы вполне можем назвать его так. Сегодня переночуем здесь, а завтра найдем пологий спуск и попытаемся пройти к берегу! Смотрите, какой цвет у песка, точно он из чистого жемчуга!

В этот вечер Корнелий много писал в походном дневнике. Гусиное перо так и мелькало в его руке, отбрасывая загадочную длинную тень на свитки. Нороган с любопытством заглянул в его записи.

– Дивный горный ландшафт, подобных которому мало на свете! Но самое удивительное нам только предстоит увидеть. Неужели цель нашего маршрута так близка? Она золотой пеной бурлит под нашими ногами! Завтра же идем к воде!

– А вы, оказывается, поэт! – улыбаясь, сказал ему Нороган.

– Нет-нет, мой дорогой друг, просто я счастлив. Если это озеро в самом деле обладает теми чудесными свойствами… – лицо Корнелия омрачилось печалью, и он резко отложил в сторону перо. – Только знаете что… Меня вдруг стали одолевать сомнения и дурные предчувствия. Я задумался – а почему вообще я поверил моряку, с какой стати? Мне пришлось многим рискнуть, согласившись на этот поход. Я потратил целое состояние. Ради мечты, так сказать. Как человек науки – я постоянно сомневаюсь. Но с другой стороны… Есть во мне какое-то ощущение, странное, давно забытое, что исцеление взаправду существует. Я даже почти уверен, что сталкивался с подобным явлением в своей жизни, хоть и не могу с достоверностью сказать, когда именно.

Нороган с искренним удивлением покосился на ученого. Ему показались странными его слова. Откуда Корнелий мог, например, знать про исцеление? Этим даром владели лишь естествознатели до тех пор, пока единороги не забрали его.

– Более того, – через силу добавил ученый. – Мне иногда кажется, будто и я способен… Словом, одним движением руки… Исцелять. Не смейтесь надо мной, я и сам не знаю, что это такое. В любом случае мне очень важно найти озеро исцеления. Моя дочь тяжело больна.

Нороган медленно кивнул. Ему не было никакого дела до жизни Корнелия и его забот, однако ему в голову пришла небезынтересная мысль, которая поразила его, подобно молнии.

А вдруг его спутник раньше был естествознателем? Не даром же путешественникам удалось проникнуть в Воронес, место, надежно защищенное лабиринтом. В сущности только естествознатель может пройти сквозь него, либо же человек, осведомленный о безопасности извилистых лесных дорог. Более того, исследователи нашли свитки, один из которых особенно привлек внимание Норогана, ибо именно его Нахим Шот спутал с картой.

Весьма занятно, но какая ему от этого выгода? От подобных размышлений Норогана бросало то в жар, то в холод. Ему отчего-то стало особенно тревожно. Он словно предвидел, что вот-вот разрешится его собственная судьба.

Этой ночью Норогану так и не удалось уснуть, а к утру стало известно, что Нахим Шот пропал.

Его не было возле палатки, равно как и внутри нее. Они обошли весь холм вдоль и поперек, звали его, но он так и не откликнулся. Его неожиданное исчезновение отрицательно сказалась на всеобщем настрое членов группы. Они не знали, что и думать.

Вчерашняя безмятежность прекрасной золотой воды под ногами сменилась на гнетущую и подавленную атмосферу. Небо было тяжелым, свинцово-серым, Таргаринские горы представлялись безжизненными бурыми холмами, а янтарный цвет разбушевавшейся воды по ту сторону гор уже не радовал глаз, а напротив, раздражал. Он казался неестественным, надоедливым, скверным.

– Мы все-таки должны спуститься к берегу, – неуверенным голосом предложил тогда Корнелий. – Вдруг Нахим уже там? В противном случае, я затрудняюсь предположить, что с ним произошло.

Ракис согласно кивнул, а затем, сглотнув слюну, бросил быстрый взгляд на пенистые гребни желтых волн.

– Стоит нам всем уходить с места нашей стоянки? Вдруг Нахим вернется сюда и не найдет нас? – сказал тогда Нороган, которого не настолько опечалило отсутствие товарища как остальных.

– Что ж, вы как всегда правы, мой дорогой друг, – с доброй печальной улыбкой ответил Корнелий. – Но что в таком случае вы предлагаете?

– Я один спущусь к воде. Если никого там не застану , немедленно вернусь.

Нороган был храбр; вдобавок ему хотелось вблизи посмотреть на этот чудодейственный источник, о котором ходило столько слухов. Он не видел в этом ни малейшей опасности.

– Что ж. Думаю нам и правда следует разделиться. Мы подождем Нахима возле палатки, а вы спуститесь к морю и поищете его там. Если к завтрашнему утру вы не вернетесь, то мы немедленно отправимся на ваши поиски.

Последовав этому разумному на первый взгляд совету, группа разделилась. Нороган, ведомый любопытством и странным влечением, спустился с отлогого холма и решительно направился вдоль подошвы горы. Он надеялся отыскать проход, какую-то лазейку, ведь со стороны моря все горы казались неприступными. Он долго шел, порядком устал. Удивительно, куда в самом деле запропастился Нахим Шот? Вечером мужчина, как и все остальные, завернулся в спальный мешок. Нороган не слышал, как тот выходил из палатки ночью, между тем, он не мог это достоверно утверждать, ибо сам в какой-то момент заснул. Неужели напали дикие звери? Но тогда были бы слышны крики и звуки борьбы поблизости. А может Нахим просто решил бросить товарищей, но какой в этом был смысл? В одиночку в пути куда сложнее выжить. Загадка со всех сторон представлялась интригующей и необъяснимой; Нороган много об этом размышлял, покуда его сапоги безжалостно топтали низкорослые вересковые кусты.

В какой-то момент ему повезло, ибо он обнаружил горную речушку, вымывшую между гор глубокий каньон. Она бурлила и пенилась, настойчиво продираясь сквозь горные валуны. Нороган решил пойти по ее берегу в сторону таинственных желтых вод.

К самому вечеру он приблизился, наконец, к столь манившему его месту. Погода разбушевалась ни на шутку, словно взволнованная его неожиданным приходом. Бело-желтые буруны вздымались неприступной стеной, закручивались и с грохотом обрушивались друг на друга, как сражающиеся между собой исполины. Унылый пляж тянулся в разные стороны, сильный ветер пригибал к земле деревья, принуждая их оставаться в униженном поклоне. Какой там жемчуг, песок представлялся скорее серыми засохшими комками.

От неожиданного осознания собственного одиночества сердце Норогана вдруг охватилось острой печалью. Вот он стоит один на влажном песке, напротив – бушующая стихия, но ничто не сравнится с тем, что теперь происходит в его груди. Главная битва ведется в сердце человека, единственно в нем. Почему он не признался Доланду? Почему не рассказал Павлии? Действительно ли он так любит ее, как полагал в начале? Или любовь его эгоистична и направлена лишь на него самого? Зачем вообще он живет? Наслаждается каждой минутой, пребывает в моменте? Или медленно угасает от осознания собственной никчемности? Наконец, самое главное, кто виноват?

Гордый естествознатель скорее бы удавился, нежели признал себя ответственным за свои злоключения. Значит, виновному быть!

Вдруг его воспаленный взор сквозь бурю, ветер, летающие песчинки и пенящиеся брызги, разглядел перед собой сгорбленного человека, сидевшего на коленях. Еще немного и незнакомца смоет очередной волной. Впрочем, позвольте, незнакомца ли?

В смутных очертаниях фигуры Нороган явственно узнал Нахима Шота! Так вот где он был, пропавший член экспедиции! Он все-таки бросил группу, но зачем?

Недоумевая про себя и отчаянно желая узнать разгадку, Нороган быстрым шагом пошел к нему, однако тот, видимо, почувствовал, что уже не один, и настороженно обернулся.

Он сидел на коленях, наполовину мокрый от брызг, жалкий, с каким-то странным пепельно-серым цветом лица… Нороган резко остановился, почувствовав сильный спазм в груди.

Скрючившийся человек, находившийся перед ним, оказался вовсе не Нахимом, как это можно было предположить минуту назад. Впрочем, его Нороган тоже отлично знал, ибо тот частенько без предупреждения являлся к нему в ночных кошмарах.

– Вы ведь не думали, что я оставлю вас совсем без присмотра? – по-звериному ухмыльнулся Нольс, и Нороган только сейчас понял, почему мальчишка с самого начала казался ему похожим на волчонка. У него были желтые глаза, светящиеся, как у дикого зверя. Такие же были и у Нахима Шота, как же он сразу этого не приметил!

– Где… Нахим? – глухим отстраненным голосом пролепетал Нороган, почти с ужасом воззрившись на свое наваждение.

– Ему сделалось нехорошо в Тимпатру. Длительный переход скверно сказался на его самочувствии, – осклабился Нольс, с интересом наблюдая за Нороганом.

– Что ты тут делаешь?

– Я же сказал, что не хотел оставлять вас без присмотра. Вы – мой, господин Нороган, с того самого дня в хижине, помните?

Перед глазами естествознателя свирепым ураганом пронеслась картина из прошлого: пиршество мертвецов, дорогие друзья, которых он предал своим мерзким поступком, чудовищные муки совести, последовавшие сразу за деянием. Норогану сделалось по-настоящему страшно; он вдруг отчетливо понял, что еще может спастись. Если немедленно уйдет. Бежать, скорее бежать! Но его остановило чувство безудержного гнева, и немудрено. Ведь вот он, виновник всех его бед, собственной персоной! Именно из-за Нольса, да, из-за этого коварного мальчишки, он окончательно потерял смысл жизни, веру в себя, любовь!

Гнев страшной силы и желание немедленного возмездия охватили незадачливого естествознателя, и Нороган, достав из-за пазухи нож, безжалостно вонзил его в грудь неприятелю. Казалось, Нольс не удивился, а напротив, с нетерпением ждал воздаяния.

– Месть – это оружие, которое обрушивается на того, кто к нему прибегает, – хрипло прошептал он, едва шевеля губами, и грудой мокрого тряпья откинулся на спину.

Выпрямившись, Нороган смело взглянул вдаль: в туманную, опасно ускользающую от него неопределенность. Он расправился с ненавистным призраком прошлого и готов идти дальше, в новую жизнь!

Волны дружно вспенились еще больше, словно поздравляя его с однозначной победой, но в голове, преисполненной радости от осознания собственного триумфа, вдруг ошеломляющей вспышкой послышался знакомый хриплый голос:

– Я же говорил, вы – навеки мой, господин Нороган. Естествознатель и Тень в одном лице, это ли не удивительный тандем?

Нороган смертельно побелел и обеими руками схватился за виски, надеясь прогнать ненавистный голос, но тот безжалостно звучал в его мыслях, ушах, во всем его существе, словно всегда там находился.

Глава 8 Во всех делах твоих будь главным, и не клади пятна на честь твою

Артур со своей маленькой группой продолжал движение по безмолвному ночному лесу. Вперед меж мокрой травы и клочьев серого тумана вилась тропа, заброшенная и заросшая, но все же как-никак дорога.

Путники успели немного передохнуть и теперь, более-менее полные сил, вновь шагали в неизвестном направлении. Тод вел их маленький отряд с таким жертвенным видом, словно его заставили съесть плошку с живыми слизняками.

В какой-то момент Артур понял, что они, наконец, ушли на достаточное расстояние от Троссард-Холла, благополучно миновав Ту-что-примыкает-к-лесу. Лесная речушка, ворчливо клокочущая в узком русле, отлично подсобила беглецам. Им повезло не встретить на своем пути полидексян. Однако оставалась еще одна неразрешенная проблема. Сколько их еще будет преследовать Шафран? Вряд ли охотники отошли слишком далеко от школы, иначе, кого они тогда будут защищать?

– Предлагаю сделать привал, разжечь костер и просушить наши вещи, – предложил Артур, обведя взглядом уставших товарищей.

– Я бы не отказался от перекуса, – робким голосом вставил Тин, который вообще начал забывать о том, что значит нормально питаться.

– Думаешь, мы уже в безопасности? – серьезно поинтересовался Даниел, который по-прежнему не без содрогания вспоминал Шафран.

– Мы в лесу. Это все, что можно с достоверностью утверждать, – тихо ответил Артур.

Они молча разожгли костер и устроились поближе к этому ободряющему источнику тепла и света. Последствия прохождения холодной реки до сих пор давали о себе знать. Артура нещадно колотило от озноба, а Тин тихонько покашливал, не решаясь однако делать это при других в полную силу. Закаленные и привыкшие к любым тяготам доргеймцы выглядели невозмутимо, только у Пита нещадно ныли стопы из-за долгого хождения.

– И что теперь? – громко поинтересовалась Оделян. – Волею судьбы мы вновь оказались вместе, только вот по пути ли нам?

– Сначала я повторю то, что должен был сделать уже давно. Одди, Тод является твоим братом. Я рассказывал тебе о нем в Доргейме, и вот сейчас ты встретилась с ним.

Оделян и Тод почти синхронно подняли друг на друга глаза и замерли, в немом удивлении. Новость буквально ошеломила их обоих, они были к такому не готовы. Да и остальные притихли, ожидая, чем это все закончится. Оделян, признаться, не столь походила на Тода внешне, как Киль в образе Лики. Да и в целом у них находилось мало общего. Отважная пацанка, гроза Доргейма, привыкшая с детства бороться, чтобы выжить, и домашний мальчик, выращенный в тепличных условиях в шикарном гнездиме на престижной ветке – они были словно из двух противоположных миров, которые никогда не пересекаются. Разве смог бы голубь понять ястреба, или волк ягненка? И вот Артур с волнением заметил, как голубые глаза Тода заволакиваются недоверием.

– Эта девчонка – моя сестра? – протянул он с противной интонацией, которая порой удавалась ему особенно хорошо. Наверное, если бы не этот его недоверчивый и нахальный тон, все могло пойти совсем по-другому. Но гордая Оделян тут же вспыхнула.

– А ты кого ожидал увидеть, беруанец? Принцессу?

– Кого угодно, но только не преступницу, сбежавшую из колонии.

Мучительно-горькие воспоминания исказили благородные черты девушки, однако глаза ее оставались сухими, как у сильного человека, вполне способного скрывать свои настоящие чувства.

– Впредь думай, братишка, прежде чем говорить! – угрожающе процедил Джехар, с неприязнью рассматривающий Тода. – А то мой личный список преступлений пополнится еще одним. Я ведь тоже сбежал из колонии.

– Если бы мой дражайший братец не отказался от меня и продолжил искать, я бы не попала ни в какую колонию! – со страстной обидой в голосе воскликнула Оделян, проигнорировав заступничество Джехара.

– Да я вовсе не твой брат! Артур сам не знает, что несет. У него после всех злоключений поехала ветка; то он не признает старого приятеля, то видит в ком попало моих родственников! Моя настоящая сестра уже давно…

Здесь Тод сбился и подавленно замолчал, ибо прямо перед его взором пронеслась ужасающая картина: прекрасная Лика, такая женственная, понятливая и любящая, падает в пропасть, а он ничем не может ей помочь. У него в голове создался некий образ сестры, который, увы, совсем не совпадал с реальностью. Он придумал себе нежную девушку, несправедливо пострадавшую от рук недоброжелателей, слабую и хрупкую, на фоне которой он сам, смелый спаситель, смотрелся бы беспроигрышно. Однако эта воительница в юбке с дерзким взглядом, предъявляющая ему необоснованные обвинения, никак не подходила на роль сестры. Зачастую человек самолично отвергает объективную истину, будучи слишком гордым и самонадеянным для того, чтобы принять ее такой, какая она есть.

– Нет, Тод, ты действительно ее брат. Она узнала того жука, что ты подарил мне. Раньше Одди жила на дереве со своей семьей, но потом ее обманом выкрали купцы и продали армутам, – спокойно возразил Артур, глядя твердолобому беруанцу прямо в глаза. – Хватит вести себя, как…

– А ты у нас всегда поступаешь правильно, не так ли? Только заметь, не я свалил, бросив друзей, как это сделал ты пару часов назад.

Лицо Артура вспыхнуло от стыда.

– Мой поступок действительно не делает мне чести, – с откровенным раскаянием произнес он. – И я хотел бы перед вами извиниться, ребята. Однако сейчас речь идет о тебе, Тод. Неужели гордость для тебя важнее, нежели… – здесь Артур запнулся, ибо не хотел неосторожными словами ранить Одди еще больше.

Остальные неловко молчали; да и что говорить, когда родные люди не хотят признавать друг друга. Чужие и то порой более милосердны. Оделян с самым мрачным видом уставилась на огонь: то ли от дыма, то ли еще от чего, на глазах ее выступили слезы. Очевидно, она совсем не так представляла себе встречу с братом.

Даниел с осуждением посмотрел на Тода, но ничего говорить не стал. Стоило ли что-то доказывать человеку, который не хотел слушать? Это все равно как с беруанским древом беседы вести. Не запрещено, конечно, но совершенно безрезультативно.

– Значит мы расстанемся прямо здесь? – вдруг неловко пробормотал Пит, растерянно глядя на друзей.

– Я не знаю, ребята, какие у вас были планы. Мы так и не успели нормально поговорить, – отвечал ему Артур.

– До того, как мы встретили Даниела, Диану и Тина, у нас вообще не было никаких планов. Вернее мы просто направлялись в Беру вместе с полидексянами. Кажется, на наш отряд была возложена какая-то ответственная миссия, но вот я силюсь вспомнить подробности, но ничего не выходит. Наверное, я правда слишком тупой, – с заметным стыдом промямлил грузный Питбуль и сильно покраснел.

– Ты вовсе не тупой, – ласково улыбнулся ему Артур. – И кстати, приятель, ты здорово подсобил мне, научив выбираться из фирменного захвата. Это умение спасло мне однажды жизнь.

– Я рад, что хоть в чем-то оказался полезным. И знаешь, что я думаю, Артур? Раз я не помню достоверно наших планов в Беру, значит, они были не столь важны. Я хочу идти с тобой, куда бы ты ни шел. Дружба с тобой благотворно влияет на меня, я уже не кажусь себе таким никчемным.

– Спасибо на добром слове, Пит. Если хочешь – идем вместе. Но ты должен знать, моя дорога вряд ли приведет тебя в безопасное место. Я сам нахожусь в розыске, путь до Беру мне заказан. Я уже давно безуспешно ищу отца; Дан, Тин, Тод и Диана помогали мне в этих поисках. Теперь я намереваюсь идти в Гвибеллград, город гвибеллингов. Там я надеюсь узнать о местонахождении отца. Сперва я думал оставить друзей там, – при этих его последних словах Диана с Даниелом активно запротестовали, но Артур и ухом не повел, – сейчас это, на мой взгляд, наименее опасное место, учитывая тот факт, что назревает война. Однако все будет зависеть от того, как примут нас карлики. Вполне вероятно, что они враждебны к людям.

– Мы не смраденьские перчатки, чтобы нас оставлять где бы то ни было, – презрительно, с каким-то внутренним надломом произнесла Диана, холодно посмотрев на приятеля. – Если так хочется поскорее от нас избавиться, то зачем ты вернулся в лесу к нам? Оставил бы все как есть, проблем было бы меньше.

– Да нет же, все не так! – как от кислых личинок скривился Артур. – Но я в розыске. Меня в любой момент могут вернуть обратно в колонию, как ты не понимаешь? Находясь рядом со мной, вы рискуете вдвойне! Я же говорил тебе, причем уже много раз, что дороже вас у меня никого…

– Диана права, прости, друг, – поспешно вмешался Даниел. – У нас тоже имеется право голоса. И, клянусь всеми съедобными и несъедобными растениями на свете, ничто не заставит меня отступиться от решения помочь тебе найти отца.

– Просто если Артура вновь отправят в колонию… Что тогда будем делать мы? Вдруг и нас сделают причастными ко всей этой истории? – тихонько проговорил Тин как бы сам себе, а Даниел на эти слова вскинулся, будто пес, сорвавшийся с цепи.

– С какого это времени тебя стали волновать подобные вопросы, Тин? Раньше ты не особо ими задавался! Никакие рассуждения не помешали тебе однажды уйти вместе с Артуром к Желтому морю, отчего же сейчас ты трусишь и идешь на попятную?

– Да я вовсе не трушу! Просто Артур говорит разумные вещи! Когда мы уходили из Троссард-Холла, он еще не был преступником!

– Он и сейчас не преступник! Таковым его сделали лишь по милости твоего придурковатого папаши!

– Не смей оскорблять моего отца! Я знаю, он был не прав, но все же…

– Молчи лучше, если нечего сказать!

– Ребята, прошу вас, не надо спорить! – резко прервал их Артур. Лицо его сделалось нахмуренным, опечаленным, на виске у него мелко забилась синяя жилка. Раньше друзья никогда не ссорились по пустякам.

Тут же осознав сей факт, они замолчали, устыдившись. А Оделян поднялась со своего места и задумчиво оглядела их понурую компанию.

– Откуда ты знаешь, Артур, что этим… гвибеллингам будет известно местонахождение твоего отца? Кто он вообще такой, твой отец?

– Он естествознатель.

Странное слово было произнесено и как бы повисло над ними в воздухе, словно кто-то начертал его невидимыми чернилами. Оделян уже не в первый раз доводилось слышать его, однако Джехар и Питбуль казались искренне удивленными. По непроницаемому лицу Четверки вообще сложно было что-то понять: на нем часто вырисовывалось заискивающее выражение, словно юноша хотел угодить всем и каждому, но временами оно сменялось на обезличенную маску.