Естествознатель. Книга 5. Последнее слово единорогов

***

Нороган как ребенок был очарован колоритной столицей кочевого мира. Последовав неблагонадежному совету Нольса отправиться сюда, он впервые оказался в Тимпатру. Однако же он так и не послушался мальчишку до конца, ибо не желал искать табиба, да и не видел в этом никакого смысла. Длительное, полное опасностей путешествие немного приободрило его дух, заставило воспрянуть, как растение после обильного полива. По пути отважные мореплаватели чуть не попали в лапы подводным тварям, однако благодаря его естествознательским способностям удалось сохранить жизнь всем членам экипажа. Его не без оснований считали героем; Нороган и сам на какое-то время позабыл о том, кем является в действительности.

Таким образом, в Тимпатру Нороган прибывал уже вполне состоятельным человеком, ибо капитан щедро наградил его за помощь. На подаренные венгерики он смог купить неплохую пещеру-камеру с отменным видом на коричневую пустыню. Отсюда было приятно наблюдать восходы солнца, особенно в компании миловидных тимпатринских девушек. В этой последней слабости Нороган так и не смог себе отказать; впрочем, спустя какое-то время безмятежной жизни смутное беспокойство опять поселилось в его сердце, вытеснив прочие увлечения и удовольствия.

Мужчина с горечью вспоминал Доланда, друзей естествознателей, и постепенно вновь начал безутешно тосковать. В памяти его опять всплывала ужасная лачуга, пиршество мертвецов, а затем послание Нольса, будто пощечина, предназначавшаяся ему одному. Нороган стал вспоминать и общее дело, связывавшее его с товарищами – поиск «Последнего слова». Мужчине начало мечтаться, что найди он свиток, то и вина его перед погибшими друзьями уменьшится, ведь он делает это ради них. На какое-то время данная мысль так прочно засела у него в голове, что затмила все остальные.

Действительно, если они найдут и уничтожат свиток, тогда дело единорогов, забравших у них дар, полностью завершится. Уже никто не сможет вернуть способности себе, повинуясь корыстным целям; значит зла в мире, возможно, будет чуть меньше. Так размышлял Нороган, и вот в какой-то момент милостивая судьба, словно бы повинуясь его желаниям, подкинула ему возможность узнать больше о неуловимом свитке.

Тимпатру бурлил и волновался, ибо в этом году ожидали прибытия известных беруанских путешественников, проделавших огромный путь, чтобы добраться в столицу кочевого мира. Обычно в Тимпатру не пускали чужаков; однако среди путешественников числился некий Нахим Шот, армут по происхождению. Таким образом, двери кочевого города были открыты для отважных исследователей.

Приезд чужеземцев с нетерпением предвкушали, ибо это была неплохая возможность показать город с лучшей стороны, оставить о своем народе приятное впечатление, чтобы в дальнейшем беруанцы с еще большей охотой торговали с кочевниками. Помимо прочего, тимпатринцы намеревались продать иноземным гостям побольше товаров, соблазнить их изделиями местных мастеров, очаровать и в какой-то степени даже пустить им пыль в глаза. Столичные гости, верно, предполагают увидеть диких варваров, а вместо них встретятся с цивилизованным обществом, в котором они приятно проведут время. Возможно, благодаря этому визиту, сам беруанский король обратит внимание на Тимпатру и задумается о его особой роли в жизни Королевства. Так рассуждали простые люди, приготовляясь к приезду гостей. Немудрено, что все туппумы пестрили известиями о чужестранцах. Об их путешествии много говорили в те дни, даже слишком.

Кстати, сам Нороган беспрепятственно попал в Тимпатру; дело в том, что у него имелся пропуск, которым его предусмотрительно снабдил Нольс еще тогда, в старой хижине. Таким образом, пожив здесь какое-то время, он уже вполне мог сойти за своего. Неудивительно, что весть о приезжих путешественниках коснулась и его тоже. Впрочем, Норогана заинтересовала совсем иная вещь.

Дело в том, что маршрут Корнелия Саннерса пролегал через бывший Воронес. Из дневников, которые тот оставлял в разных городах на своем пути, стало известно, что именно в столице естествознательского мира люди Саннерса нашли нечто похожее на библиотеку. Кстати, почти одновременно этим же местом заинтересовалась одна весьма эксцентричная и богатая беруанка – Дейра Миноуг. Нороган все это знал довольно хорошо; армутская почта работала куда быстрее, нежели столичная. Те отправляли письма голубями, а армуты предпочитали скоростных ястребов. Таким образом многие детали путешествия становились известны в Тимпатру еще до того, как именитые гости прибыли к ним.

Норогана же особенно заинтересовал тот факт, что группа Корнелия побывала в Воронесе. Ведь и он со своими товарищами был там, в библиотеке, и безуспешно искал коварное «Последнее слово единорогов», которого на месте не оказалось. Словно тот, кто воссоздавал свитки, нарочно забыл о самом важном. Нороган счел небезынтересным поговорить с путешественником. Вдруг их группе удалось найти то, чего не смогли они со своими друзьями? Что если свиток попал им в руки, но они, будучи простыми людьми, а не естествознателями, даже не догадывались о том, какая власть заключена теперь в их руках? Думая об этом, Нороган решил, что честнее будет поделиться данным открытием с друзьями.

Временно покинув новое жилище в Тимпатру, он отправился на поиски Ирионуса, однако предводитель как сквозь землю канул. Тогда Нороган решил наведаться в Гераклион, ибо там жила Павлия. Что ж, он встретился с ней на пристани и узнал жестокую правду об Ирионусе и Доланде. В первую секунду Нороган был ослеплен горем. Дурное предчувствие не обмануло его; трогательное прощание с другом было последним. Сразу же на Норогана с новой силой обрушились муки совести; ведь пока был жив Доланд, он тешил себя надеждой, что еще расскажет всю правду о произошедшем в хижине, испросит прощение. Но теперь в этом уже не было никакого смысла. Впрочем, про свиток все же надо было рассказать. И Нороган поведал Павлии об известных путешественниках, прибывающих в Тимпатру. В настоящий момент те как раз пробирались по непроходимому лесу в сторону Гераклиона. Без естествознательских способностей они будут еще долго идти. Рассказал Нороган также и о том, что хорошо устроился в Тимпатру, и жизнь там куда лучше, чем в бедном Гераклионе, где ничего нельзя купить и продать, кроме товаров из рыбы. Помимо этого, в городе армутов действительно было безопаснее; тот, кто жестоко расправился с семьей Ирионуса, возможно, охотится за всеми членами Совета двенадцати, как знать? И хоть Павлия и не являлась естествознателем, сын ее был таковым. Словом, преимуществ от переезда имелось великое множество, но, справедливости ради надо отметить, что Нороган хотел в Тимпатру еще по одной причине, уже более эгоистичной и еще пока не до конца оформленной в его голове. Но, разумеется, о ней он предпочитал помалкивать.

***

Павлия очень быстро загорелась идеей поехать в Тимпатру. Гераклион слишком напоминал мужа, а ей хотелось забыться, начать новую жизнь. Возможно, им удастся узнать что-нибудь про свиток. Тогда они продолжат дело Доланда и Ирионуса. Нороган был столь убедителен, что Павлия предпочла согласиться с его доводами. Еще около месяца они продолжали оставаться в портовом городе; за это время Нороган показал себя отличным хозяйственником. В его руках все спорилось, их домик в Гераклионе стал больше, появились удобства, о которых они раньше не смели мечтать. Да и вообще, у Норогана водились деньги, и он умело их использовал, даже в Гераклионе, где царил натуральный обмен. Мало времени понадобилось Павлии для того, чтобы осознать – их встреча неслучайна, и она, несомненно, сделает их жизнь с Инком куда лучше и беззаботнее.

А потом они окончательно переехали в Тимпатру.

Сперва жизнь их напоминала суетливый улей; нужно было наладить быт, найти учителей для Инкарда, влиться в быстрое течение муравейника. Первые дни пролетели незаметно.

Павлия хотела отдать Инкарда в школу, которая называлась в Тимпатру «куттаб». Таких куттабов в городе-муравейнике было всего три: в одной готовили исключительно фуражиров, в другую не принимали чужестранцев, ну и, наконец, в третьей были рады всем подряд. Собственно, именно на последней Павлия и остановила свой выбор, ибо другими вариантами они не располагали.

Детей здесь обучал живописный старик с малиновым посохом в руке. Ученики робко устраивались вокруг него на земле, и если вдруг кто отвлекался во время лекции или проявлял нерадивость, то посох незамедлительно карал нарушителя самым что ни на есть жестоким образом – по темечку. Несмотря на столь суровые порядки, дети в куттабе частенько вели себя так, как и полагается им себя вести, то есть проказничали и придумывали всякие шалости.

Самым шкодливым слыл парень Саиб по прозвищу Тушкан. Его недаром наградили подобной кличкой. Маленький, юркий, он постоянно что-то грыз, причем иногда даже совсем несъедобное. Когда Тушкан задумывал шалость, то наклонялся к напарнику и принимался шептать ему на ухо коварный план, быстро-быстро потирая маленькими ручками от предвкушения. Он потешал всю группу и был среди ребят сродни клоуну.

Когда появился новенький, Тушкан непременно захотел с ним подружиться. Он всюду увивался за Инком, бегал за ним после уроков, рассказывал все сплетни.

– Вчера я поспорил с Маидом на дохлого суслика, что смогу выдернуть волос из бороды нашего учителя! – гордо похвастался он Инку при первом же знакомстве.

Инк в удивлении смотрел на нового товарища. Он смутно осознавал значимость данной проделки, равно как не оценивал по достоинству и саму награду. Однако новичок благоразумно помалкивал, не желая расстраивать собеседника: в Тимпатру все представлялось таким чужим и непонятным, а ему хотелось поскорее обзавестись другом. Тушкан же обрадовался, найдя, наконец, верного слушателя.

– Так вот, как думаешь, мне удалась проделка?

– Не знаю…

– Глянь-ка! Видишь, что у меня в руке? Длиннющий, чтоб его! Белый совсем. Как у тебя, беляш!

Инк посмотрел на волос, зажатый в смуглой руке приятеля, и робко улыбнулся.

– Здорово, да? Держись со мной, я еще и не таким штукам научу, – покровительственно заявил Тушкан, решив взять новичка под свое крыло.

Спустя несколько дней они уже всюду ходили вместе. Инк не решался возражать новому приятелю, ибо никто, кроме дотошного Тушкана, увы, больше не искал его общества. Чужака опасливо сторонились: беловолосый и белокожий парень не вписывался в компанию черноволосых и смуглолицых. Он слишком отличался, и не только по внешности. Хоть каждый человек в отдельности и мечтает быть не таким как все, в толпе он, напротив, желает слиться с общей массой, что вполне объяснимо. Отличных от себя общество исторгает с невиданной жестокостью; так и Инка особенно не принимали. Но Тушкана отчего-то забавлял новичок. Впрочем, в один памятный день приятели круто разругались.

Началось все с злополучного урока, на котором старейшина рассказывал об анатомии муравьев.

– У рабочих муравьев строение мышечной системы довольно простое, в отличие от самок, у которых есть летательная мускулатура… – нудным голосом вещал учитель, покачивая из стороны в сторону посохом и тем самым невольно гипнотизируя своих подопечных. – Однако мы не завершим нашу лекцию без практического, так сказать, урока. Сейчас мы пройдем и встретимся с муравьями лицом к лицу.

Инкард не был уверен, что к муравьям вообще применимо слово «лицо». Когда он воочию увидел это существо в загоне, то невольно содрогнулся и с головы до ног покрылся холодным потом, ибо тварь действительно ужасала. Их тут было несколько: с жуткими фасеточными глазами, огромными головами, бурые, волосатые, усатые – эти твари являлись, наверное, одним из самых жутких порождений тимпатринской пустыни. Впрочем, они все же были живыми созданиями и имели столько же прав на существование, сколько и сам человек.

– Дети, полюбуйтесь этими красавцами! Какие могучие, сильные, хищные! Завтра мы вернемся сюда и продолжим обучение, – важно провозгласил учитель.

После урока Тушкан зашептал на ухо Инку.

– У меня такая славная проделка в голове родилась, живот надорвешь. Хочешь узнать?

Откровенно говоря, Инк не хотел, ибо уже был по горло сыт «гениальными» идеями своего приятеля. Но как и раньше, возражать не стал.

– Завтра перед уроком я открою загон с муравьями. Они все повыскакивают, начнется неразбериха и урок отменят! – хвастливо заявил Тушкан.

– Нет, ты что?! Это же опасно! – живо запротестовал Инк, впервые не согласившись с новым знакомым. Он слишком ярко представил себе эту жуткую картину – страшные твари на свободе. – Они же запросто нападут на нас!

– Тю, да ты труусишь! – презрительно протянул задира. – Почему нападут, когда они привыкли к обществу людей. Их же давно держат в загоне.

– Мы не знаем этого наверняка. И вдруг они опасны для человека?

– Я придумал, как сделать! Мы оставим дверь в загон приоткрытой, а сами будем держаться ближе к таверне. Когда муравьи полезут, мы спрячемся внутри и все.

– А остальные?

– Придумают что-нибудь.

– Нет, эта затея мне не по душе, – наконец, решительным тоном возразил Инк. – Я не собираюсь рисковать жизнями других. По-моему, это не только глупо, но еще и жестоко.

Обычно мягкое и добродушное лицо Инкарда приобрело новые резкие черточки, серые глаза его сердито запылали огнем. – И ты этого не сделаешь, ясно тебе?

Тушкан криво улыбнулся, опустив глаза.

– Да брось, я же пошутил. Не думал, что ты такой нервный, беляш.

***

А на следующий день случилась трагедия. Инкард не понял, каким образом это произошло. Урок начался спокойно и безо всяких приключений, однако когда учитель, словно указкой провел посохом по воздуху, обрисовывая воображаемые части тела муравьев, дверь загона за его дряхлой спиной приоткрылась и оттуда выглянула устрашающая морда. Дети испуганно завопили, а сам старейшина, тут же смекнув, что его внешний вид явно не столь устрашающий, чтобы ученики принялись кричать, в панике обернулся. Тварь смотрела на него в упор хищными голодными глазами.

– Дети, убегайте! – жалобно воскликнул бедный старик, трясясь от страха. И тут все кинулись в россыпную. Никому не хотелось сдерживать напор неуправляемого ужаса пустыни. И тогда старик поднял над головой посох, надеясь напугать животное, но оно лишь рассердилось и боднуло бедного учителя своей огромной головой. Издав протяжный стон, старик упал на землю, будто мешок с песком. Еще секунда – и он уйдет к праотцам раньше, чем он мог себе вообразить. И тогда Инк, который от страха не двигался с места, поднял руку и применил естествознательские навыки. Они были весьма слабы, даже ничтожны, но на муравья оказали поистине магическое действие, морда тут же испуганно скрылась в загоне и больше не показывалась. Инк в два счета подскочил к страшной двери и плотно ее запер; с лица его стекал пот, а руки еще дрожали от пережитого. Учитель лежал рядом на песке без сознания, ребята трусливо убежали. Только он один, а напротив – уродливый загон, поистине внушавший ужас.

Инркард в бешенстве кинулся за остальными. Он знал, где искать виновника произошедшего – в таверне. Быстрее урагана забежав внутрь, он с кулаками накинулся на бывшего приятеля.

– Как ты мог, придурок! Я же говорил тебе, говорил! – не своим голосом вопил Инк, трясясь от неудержимой истерики, охватившей все его существо.

Драчунов быстро разняли и грубо выдворили из таверны, пригрозив пожаловаться родителям.

– Дрался в публичном месте. Сбежал с урока. – Лаконично объяснил толстый фуражир, сопровождавший Инка до его жилой пещеры-камеры.

– Инкард! Мой сын – драчун! Не верю, не хочу верить! – расстроенно восклицала Павлия, во все глаза глядя на провинившегося. – Зачем ты это сделал?

– Подумаешь, подрался, – вдруг вмешался Нороган, который тоже присутствовал при неприятном семейном объяснении. – Мальчишки всегда дерутся, ты слишком принимаешь все близко к сердцу.

Причины неожиданного заступничества со стороны ненавистного отчима были непонятны Инку, однако, несомненно, это послужило ему на пользу, ибо избавило от необходимости объяснять.

– Прости меня, мама, – заученным тоном проговорил Инк и ушел в свою комнату. На душе у него скребли короеды, и его вдруг охватила такая беспросветная печаль, что он сел на кровать и надрывно заплакал, вжимаясь спиной в холодную каменную стену своего пристанища.

***

На следующий день уроки в куттабе экстренно отменили. Всех родителей учеников попросили прийти. С Инком были Нороган и Павлия. Старейшина собрал присутствующих вокруг себя, а сам расположился в центре этого живого кольца напротив горящего костра, который зловеще отражался в его черных зрачках и драгоценном камне на посохе. Собрание это было молчаливым, мрачным и походило скорее на похоронную процессию; родители и ученики, подпавшие под власть гнетущей атмосферы, подавленно молчали, ожидая вердикта главного учителя школы.

– Случилось ужасное: один из отроков проявил невиданную жестокость по отношению к другим, выпустив муравьев из загона. Подобная шалость могла привести к смерти любого из нас. Боюсь, нам придется отчислить зачинщика. У нас имеется на примете двое подозреваемых; они уже несколько дней кряду совершали разные проступки, но вчерашний поистине превзошел по своей жестокости все остальные! Инкард и Саиб, подойдите к огню!

Родители охнули, глядя как двое подозреваемых на негнущихся ногах идут в центр круга. Инк краем глаза увидел, как вытянулось лицо матери, а в уголках ее глаз заблестели слезы. Заметил он также и то, как помрачнело лицо Норогана, сделавшись жестоким и непримиримым.

Неужели его обвинят в таком постыдном и подлом проступке? Впрочем, ему нечего бояться, совесть его чиста.

Старейшина суровым взглядом обвел провинившихся.

– В случае чистосердечного признания вина ваша смягчится, – строго изрек он.

– Это не я, не я, – жалобно хныкал Тушкан, мелко трясясь всем своим худеньким телом. Инкард подавленно молчал, боясь даже взглянуть на мать. Он всем сердцем ненавидел оправдываться, ибо это очень живо напоминало ему те жуткие минуты, когда Нороган собственноручно вбивал в него эту необходимость.

– Тут не нужно признание, я и сам догадываюсь, кто виновник! – вдруг раздался чей-то басовитый голос. Первые ряды всколыхнулись, и вперед выступил большой бородатый армут с длинными синевато-коричневыми руками, покрытыми черными жесткими волосами. – Это мой сын сделал! Я уже не раз побивал его палками за проказы, но теперь места живого не оставлю. Ууу, гаденыш! – гневно восклицал он, потрясая в воздухе волосатой рукой.

– Это не я, папа, не я! – униженно молил Тушкан, рухнув на колени. Инк потрясенно смотрел на эту нелицеприятную сцену. Его отношения с отчимом тоже были далеки от идеала, однако Нороган и не являлся ему родным отцом. А здесь ситуация была прямо противоположной.

– Я накажу его с такой жестокостью, что он несколько дней ходить не сможет. Однако прошу вас, блистательный старейшина, не отчислять моего сына из куттаба. Речь идет о его будущем. Клянусь бородой, он больше никогда даже не помыслит о шалостях.

Голос мужчины звучал в целом заискивающе, однако в нем проскальзывали такие жестокие нотки, что сомнений не оставалось: после собрания любящий отец приведет в исполнение все свои угрозы до единой. Наверное, и Тушкан понял, что пропал, ибо принялся еще пуще рыдать, униженно извиваясь в песке, будто змея. Вся эта сцена выглядела столь отвратительной, что Инкарда начало мутить. В его глазах мельтешили огни от костра, эти ужасные волосатые руки, – мерзкие, ибо причиняли боль родному сыну, в ушах звучали униженные рыдания и взволнованные перешептывания родителей, а нос его ощущал неприятную сладковатую вонь от маслянистых тел армутов – все это болезненно сказалось на общем состоянии мальчика. У него сильно закружилась голова.

– Это не он сделал. А я. – Послышался вдруг среди всеобщего хаоса его тихий дрожащий голос. Он прозвучал как бы отдельно от него самого, словно принадлежал кому-то другому.

– Что? Повтори, отрок! – суровым голосом провозгласил старейшина, безжалостно впившись своим орлиным взором в хрупкую фигуру мальчика, стоявшего рядом с ним.

– Я открыл загон с муравьями, – сказал Инк чуть громче и медленно поднял голову. В эту минуту он вдруг остро осознал, что на самом деле прав и поступает благородно. Мальчик до конца не понимал, откуда в его голове взялось это непоколебимое знание. Просто раз испытывав на своей шкуре жестокость другого человека, он смог глубже войти в положение Тушкана, посочувствовать ему и искренне пожалеть. Осознание своей правоты придало Инкарду небывалой смелости, что с ним ранее никогда не случалось. Он с немым вызовом посмотрел на мерзкого отца Тушкана, отвратительно ухмылявшегося своими толстыми губами. Затем взгляд его пытливых серых глаз прошел сквозь толпу и нашел Норогана. Инк даже позволил себе легкую дерзкую ухмылку: так, наверное, хищный волк скалится охотнику, хоть наверняка знает, что перевес сил на стороне врага и его вскоре убьют.

Кажется, от его небывалого поступка отчим оторопел. Ведь в последнее время он наблюдал лишь подчинение, униженную покорность, но никак не открытый вызов. Это была маленькая минутка триумфа, почти ничтожная, ведь Инкард отчетливо понимал, что совсем скоро будет молить о пощаде.

– Что ж. Значит, я ошибся, а виновник сам признался. Прости меня, сын, – без малейшего сожаления в голосе провозгласил отец Саиба, нарушив тишину. Затем он подошел к распластанному на песке Тушкану и потрепал беднягу по голове, будто собачонку. Инка вновь замутило. Приятное согревающее сердце чувство победы ушло так же быстро, как и появилось, и он, не помня себя, побежал прочь, не желая больше присутствовать на этом сомнительном мероприятии. Вслед ему что-то сурово кричали, старейшина стучал посохом, дети кидали оскорбления, мать слезно просила вернуться, но он не слышал ничьих увещеваний.

Полдня Инк бродил по шумливому городу среди торговцев, отупевший от усталости, голода и переживаний, однако в какой-то момент он понял – настало время возвращаться домой. Инкард, конечно, мог бы попытаться убежать из дома, а затем переместиться в Гераклион. Но на последнее у него не хватило бы естествознательских сил, а на первое он бы ни за что не решился, ибо преданно любил мать и не мог оставить ее одну.

Сейчас, когда кураж немного отступил, Инк стал испытывать страх. Ужас буквально пронизывал его до самых костей, ибо мальчик остро понимал, что сейчас ему уже не уйти от жестокой расправы. Его вина в глазах остальных была слишком велика. Странное дело – Инка больше волновало отношение матери, нежели жестокие побои Норогана. Мальчик искренне переживал, что причинил боль единственному любящему его человеку. Теперь, несомненно, его с позором выгонят из школы. Как это расстроит мать! Но еще более Инк страшился того, что Павлия сочтет его подлым и недостойным трусом. А он так хотел походить на отца!

Как заправский лис кружил Инк вокруг своей камеры, не решаясь зайти внутрь. Однако в какой-то момент он набрался мужества.

Нороган восседал на бархатной кушетке, и, подобрав под себя длинные ноги, задумчиво курил кальян. Матери не было видно.

– Она легла спать пораньше. Слишком переживала за тебя, – объяснил отчим спокойным и даже каким-то терпеливым тоном.

Инк нервно сглотнул слюну. Как бы он ни храбрился на собрании, как бы дерзко себя ни вел, и как бы ни кружила ему голову маленькая победа, теперь, когда он исподлобья глядел на мучителя, ему стало по-настоящему страшно.

– Зачем ты открыл загон? – ровным голосом поинтересовался Нороган, выпустив колечко дыма. Пряный сладкий аромат яблока проник Инку в легкие, вызвав очередной неприятный спазм в желудке.

– Я не делал этого. Но мне стало жалко Тушка… Саиба. Если бы его признали виновным, отец избил бы его до полусмерти, – жалко пролепетал Инкард, чувствуя, как с каждым новым признанием слабость все более охватывает его тело.

Нороган удивленно приподнял брови.

– Значит не ты выпустил муравьев?

– Н-не я.

– Но ты понимаешь, мой мальчик, что в таком случае вина твоя увеличивается?

Инк не понимал, ведь, в сущности, вина его увеличилась лишь оттого, что он повел себя благородно, в духе своего отца, а это не могло не взбесить человека, столько лет с ним соперничавшего.

– Тебя с позором выгнали из школы, куда твоя мать слезно просила тебя зачислить. Теперь нам придется платить большие деньги, чтобы нанимать частных преподавателей. Огромные расходы, ты понимаешь? Соседи по пещере теперь думают, что наш сын – отчаянный разбойник. Пятно на репутации, которое не смыть, а мы и так чужаки в Тимпатру. И все эти неприятности произошли лишь из-за того, что ты решил поиграть в благородство?! Заступаться за незнакомого парня, отчаянного хулигана, которому на самом деле не повредила бы хорошая порка?

Инк еще не анализировал столь глубоко свои действия, однако теперь, слушая Норогана, его сумасбродный поступок и вправду стал ему представляться глупым и жалким. В самом деле, зачем он вдруг вступился?