Рябиновая долина. Слезы русалки. Книга третья.

– Входите…

Мы по одному нырнули в темный проем. Тимофей, дождавшись, когда мы войдем, закрыл дверь, опять чем-то там погремел, и с каким-то облегчением выдохнул. Бедный парень! Он и вправду думал, что его нехитрое приспособление будет служить ему надежной защитой. Я только головой покачала. То, что он до сих пор жив, означало, что те, кто убил его деда, либо не знали о его существовании, либо он им вообще был не интересен. Ладно… Все потом. Когда будет полная информация о случившемся. Но то, что эти загадочные «они» были из секты Радетелей, я, почему-то, нисколько не сомневалась. Каким-нибудь отморозкам в этой глуши просто нечего делать. Случайных людей в тайге вообще редко встретишь. Грабители? Это было бы совсем глупо. Чего взять со старика, живущего, опять же, в глуши? Деньги, драгоценности? Откуда бы им у него взяться? Так что… Я сама себя одернула. Не стоило забегать вперед и торопиться с выводами, пока всего не узнаем.

По узкому темному коридору, мы вошли в большую комнату с русской печью посередине. Отсюда вело еще три двери. Надо полагать, в спальни. Дом был довольно большой. Тот, кто когда-то его строил, наверняка имел большую семью. В комнате, служившей кухней, столовой и гостиной одновременно, как и было заведено в подобных домах, царил полумрак. Сквозь закрытые ставни едва-едва пробивался дневной свет. Обстановка тоже была довольно простой и обычной. Большой деревяный стол, две лавки по краям. У самой большой стены стоял старинный буфет, который называли когда-то «горкой». За толстыми рифлеными стеклами резных дверок, была видна посуда, какие-то стопки-рюмки и прочая утварь. За печкой, справа от входной двери, был пристроен умывальник, под которым стоял эмалированный тазик с веселенькими утятами по краям и отбитой местами желтой эмалью. На нескольких гвоздиках, вбитых в стену у самых дверей слева, висела какая-то одежда. На деревяном полу из струганых, но некрашеных плах, лежали пестрые домотканые половички. В общем, все, как и в большинстве подобных домов, которые доживали свой век вместе со своими владельцами. На стене, между окнами, словно взгляд из прошлого, висели в коричневой рамочке пожелтевшие старые фотографии. Рассмотреть в царившем полумраке их было весьма затруднительно. Да я и не особо старалась. Дом производил на меня гнетущее впечатление. Словно, вместе со своим хозяином, умер и он.

Тимофей прошел в комнату. По-хозяйски взял с угла печи коробок спичек и зажег керосиновую лампу из красной меди, висящую под самым потолком. На удивленный взгляд Игоря, пояснил:

– Днем можно… Днем свет с улицы не так заметен. А ночью приходится сидеть впотьмах.

Муж кивнул головой, мол, понял, и стал доставать из рюкзака нашу снедь. Запаслись мы основательно и голодная смерть в ближайшие дни нам, точно, не грозила. А я, вдруг, подумала, каково был этому мальчишке одному тут проводить ночи, прислушиваясь в темноте к каждому звуку и шороху. И мне стало не по себе. Он ведь ни свет не мог зажечь, ни печь растопить. Конечно, на дворе лето. Но у нас ведь тут не Африка. Ночью в лесу, особенно в нашей горной местности, бывает довольно прохладно. Я отодвинула свои жалостливые мысли подальше. Насколько я могла понять, время сейчас было дорого. И чем раньше мы узнаем о произошедшей здесь трагедии, тем быстрее примем верное решение.

Я смотрела, как Тимофей запихивает в рот громадные куски пирога с мясом, испеченного мной этой ночью, торопливо запивая его водой, и тяжелый горький комок сворачивался у меня в груди. Не говоря уже о том, что мне самой в горло кусок не лез. На вопросительный взгляд мужа, который тоже ел, можно сказать, для приличия, я покачала головой, мол, не голодна. Кирилл, тот вообще к еде не притронулся. На мужчин вид голодного парнишки тоже произвел впечатление, отбив напрочь весь аппетит. Дождавшись, когда парень утолит первый голод, я осторожно приступила к расспросам.

– Вы тут с дедом вдвоем жили?

Тимофей покачал головой.

– Нет… Я у сестры живу, там, в поселке. – Махнул он куда-то рукой.

Я быстро прикинула, что до ближайшего поселка будет километров сорок, не меньше. И задала следующий вопрос:

– А родители…?

Парень опять посуровел лицом, и сдержанно проговорил:

– Родители утонули в паводок, еще лет пять назад. У нас, кроме деда никого нет. Они меня с сестрой воспитали.

Слова давались ему с трудом, и я подумала, что мы так еще очень долго будем выяснять все подробности случившегося. Но тут заговорил Кирилл. Очень мягко он спросил:

– Ты, парень, рассказывай все по порядку. Не тяни. Времени, как я полагаю, у нас не так много.

Тимофей вздохнул тяжело. Сложил руки замком на коленях, и глядя куда-то вниз, себе под ноги, заговорил короткими и, какими-то монотонными фразами:

– Ульяна, сестра, работает в поселке медсестрой, а я школу в этом году закончил. К деду я приезжал каждый год на все лето. Помочь по хозяйству там, ну и вообще… – И добавил еле слышно: – Скучал я в поселке без него. – И замолчал. Я уже, было, напугалась, что он опять сейчас расплачется, но он справился с собой довольно быстро, и продолжил, чуть осипшим голосом: – Дед был крепким, хоть уже и старым совсем. Ему этой весной девяносто восемь сравнялось. Но он в тайгу один на медведя ходил, и вообще… Никто бы никогда не сказал, что ему уже столько лет. Но к нам с сестрой в поселок перебираться никак не хотел. Говорил, здесь, мол, я вырос, здесь и умирать буду, когда пора придет. – Он опять замолчал, кусая губы, чтобы не расплакаться. Мы терпеливо ждали. Тяжело выдохнув, через минуту он продолжил: – Обычно со мной Ульяна старалась приезжать. А в этот раз у нее что-то там на работе не заладилось с отпуском. Сказала, езжай один. Все было, как всегда. Я с утра на рыбалку собрался. Мы завтракали с ним, вот за этим столом… – Он опять замолчал и трудно сглотнул. Рассказ давался ему тяжело. Воспоминания рвали сердце. Он еще крепче сжал ладони в «замок» на коленях, и продолжил: – Вдруг дед в окно посмотрел, и говорит: «Кажется, началось…» Я только хотел у него спросить, что, мол, началось-то? Глянул в окно, смотрю там три каких-то мужика идут к нашему дому. Ну, дед мне и говорит: давай-ка ты, мол, через заднюю дверь в лес, и сиди там, не высовывайся… Как чуял… – Он шмыгнул носом. А я почувствовала себя настоящим палачом. Тоже сжала ладони на коленях, стараясь сдержать собственные эмоции, чтобы не кинуться к парню, прижимая его крепко к себе, шепча, как совсем недавно, всякие успокаивающие, глупые и бесполезные слова. А мальчишка продолжил: – Сам двустволку взял и вышел на крыльцо. А я далеко не побежал. Спрятался за кустами и стал смотреть. Слышно, о чем говорили, мне не было. А ближе я боялся подползти. А ну, как заметят, как кусты шевелятся. Смотрю, дед стал сердиться, ружье на них наставил. А один из этих, достал пистолет, стал деду грозить. Дед ружье поднял, вроде как, прицелился. А тот, вдруг, возьми, да и выстрели в деда. Он с крыльца упал. Остальные, которые с этим уродом были, давай на него кричать, ругаться, мол чего наделал, теперь ничего уже не узнаем. А тот, который стрелял, сказал, что, мол, этот старый хрыч и так бы ничего не сказал… – Тимофей, все же не сдержавшись, всхлипнул.

Игорь, слушавший рассказ парня с суровым видом, тут же поднялся, подошел к мальчишке, сел с ним рядом. Положил ему руку на плечо и участливо пододвинул ему стакан с водой:

– Выпей водички, парень… Полегчает…

Тимофей посмотрел на него с благодарностью, сделал несколько судорожных глотков и закашлялся. Потом, с трудом выдохнул, и закончил:

– Эти сразу же ушли. Я из кустов сразу к деду кинулся. Он еще жив был. У него вся грудь в крови была. – Он опять часто задышал, глядя перед собой в одну точку, словно вновь оказался сейчас там, рядом с умирающим стариком. Когда он заговорил опять, голос у него был едва слышным шепотом: – Я ему голову приподнял. Он увидел меня и говорит: – Прости, мол, не успел я… А чего не успел-то?! Спрашиваю: «Деда, чего не успел?» А он мне, тайну Рода, мол, не успел передать. Но, говорит, Ульяна знает, она и расскажет, когда срок придет… И все… Умер.

Последнее слово я не услышала, поняла его только по движению его губ.

Последнее слово я не услышала, поняла его только по движению его губ. И тут он не выдержал. Он закрыл лицо руками и его тело опять начало бить крупной дрожью накатившего горя. Игорь, сидевший рядом с мальчишкой, крепко стиснул его за плечи, и тихо проговорил:

– Держись, парень… Держись… Ты теперь не один. Мы будем с тобой рядом. Держись…

Я не знаю, понимал ли Тимофей смысл сказанного моим мужем, но вскоре, он стал успокаиваться. И вдруг, его голова склонилась на стол, на скрещенные руки, и он отключился. Я испуганно вскочила со своего места, собираясь кинуться к нему. Но Игорь сделал мне знак рукой, мол, остановись. Я и остановилась. Замерла неподвижно, глядя на сидевшего за столом мальчишку и не знала, что делать: то ли за нашатырем бежать к машине, то ли водой его холодной опрыскивать. Видимо, эти метания очень явственно отобразились на моем лице, потому что, муж тихо проговорил:

– Ничего страшного… Так бывает. За последние дни у него было очень сильное нервное перенапряжение, он не спал несколько дней. К тому же, судя по тому, как он ел, еще и голодал. А сейчас… Он почувствовал себя в относительной безопасности. К тому же, сытная еда, а еще, он, наконец, смог кому-то все рассказать. И, как результат, организм просто отключился. Это хорошо… Ему сейчас необходим отдых. – Он кивнул Кириллу: – Давай перенесем его на кровать.

Пока мужчины возились со спящим парнишкой, пытаясь его вытащить из-за стола, я кинулась к одной из дверей. Угадала я правильно, это была чья-то спальня. Судя по обстановке, вряд ли хозяина, деда Евпатия. Скорее тут жил сам Тимофей. Кровать была узенькой, панцирной, с никелевыми шариками на спинках, застеленная пестрым, собранным из множества лоскутков, покрывалом. Наверняка работа бабушки, а может быть, и сестры. Игорь с Кириллом бережно уложили мальчика поверх покрывала, я торопливо стянула с него ботинки. Мельком обратила внимание на то, что носки у паренька были аккуратно заштопаны на пятках. Скорее всего, тоже, работа сестры. Все эти мелкие детали говорили о той любви и заботе, которые царили в этой семье. А вот теперь… Ох ты, горе-горькое…

Я укрыла его сверху краем свисающего покрывала, и вернулась в большую комнату. Мужчины уже опять сидели за столом, и вид имели весьма хмурый. Рассказ парня произвел на них впечатление. Я уселась напротив, обвела всех взглядом и задала вполне предсказуемый вопрос:

– Ну и что вы думаете по этому поводу?

Так как, я обращалась сразу к обоим, то возникла некоторая неувязочка. Кирилл с Игорем начали говорить разом. Потом оба, несколько смешавшись, замолчали, и мой муж проявил великодушие.

– Давай ты первый… – Это было сказано несколько по-командирски, но Юдина подобное обращение нисколько не смутило.

Помолчав несколько мгновений, он проговорил с некоторым сомнением:

– Мне, почему-то кажется, что это были не Радетели. Или, по крайней мере, приходили они не за книгой. – Голос его стал более уверенным, когда он начал перечислять свои резоны: – Ну, во-первых, насколько я понял, это случилось не вчера, а уже несколько дней назад. – И пробурчал себе под нос: – Эх, надо было у парня уточнить… Ладно, проснется – спросим.

Я уже начинала ерзать от нетерпения, и едва заметная улыбка на лице говорившего, явно давала мне понять, что моя несдержанность незамеченной не прошла. Я слегка нахмурилась, и, не особо страдая от излишней деликатности, поторопила:

– Мы уже это поняли. Что же, во-вторых?

Кирилл улыбку убрал и взгляд его сделался каким-то печальным, словно у грустного клоуна. А я попеняла себе за отсутствие чуткости и тактичности по отношению к товарищу по команде. Состроила покаянную рожицу и тяжело вздохнула, мол, извини. Глядя на мои старания, он усмехнулся и продолжил уже серьезно:

– Я еще про «во-первых» не закончил. Просто, дневник пропал только вчера. Хорошо, пускай они подслушали ваш разговор, а дневник им понадобился, как подтверждение. Но, насколько я понимаю, в разговоре вы не говорили о том, где живет дед Евпатий?

Я вопросительно уставилась на мужа, потому как, хоть убей, не могла вспомнить, говорили мы о местоположении этого кордона или нет. В отличие от меня, Игорь все прекрасно помнил, и спокойно ответил:

– Я говорил Людмиле, что отец обнаружил книгу у деда Евпатия. Но о том, где он живет, я, точно, не говорил…

Кирилл кивнул головой:

– Хорошо… Положим, не так много Евпатиев живет в нашей округе. Но меня берет сомнение, что они максимум за два дня нашли это место. Думаю, пока бы все хорошенько не проверили, вряд дли бы сюда отправились. А во-вторых, судя по рассказу Тимофея, они не спрашивали о книге. Их разговор был очень коротким Правда, парень его не слышал, но, если учесть весь эмоциональный контекст, то я бы сказал, что они ранее выдвинули ему какой-то ультиматум, а сейчас пришли получить результат этого требования. Старик их послал, и рука у отморозка дрогнула. И в итоге, мы имеем труп. Если бы они искали книгу, то все бы здесь перерыли и перекопали, и, поверьте мне, присутствие парня их бы не остановило. А обыска никакого не было. Значит, приходили либо не Радетели, либо, Радетели, но не за книгой.

Я кивком выразила свое согласие и с «во-первых», и с «во-вторых» Кирилла. А Игорь подхватил:

– Мы не спросили у Тимофея, где тело умершего. Скорее всего, парень его похоронил, и вряд ли бы он кинулся закапывать его, сразу, как он умер. Значит, все это случилось никак не ранее двух дней назад. И Кирилл прав: так быстро Радетели вряд ли бы обернулись. Я думаю, теперь надо заявить в милицию. Нужно ехать с Тимофеем в город, чтобы он написал заявление. К тому же, необходимо навестить сестру мальчика и сообщить ей о произошедшем…

Я покачала головой. Заметив мой жест, муж сразу накинулся на меня с вопросом:

– Ты с чем не согласна?

Я обвела мужчин взглядом, и, несколько неуверенно, проговорила:

– Насчет милиции я не уверена. Сообщим мы, и что? Наверняка, они не глупее нас, и начнут доискиваться причины. И, разумеется, придут к тем же самым выводам, что и мы? Ограбление? Глупости. В это никто не поверит. Браконьеры? Так дед, насколько я поняла, егерем не был и, вообще, в силу своего возраста ни на какой государевой службе не состоял. Предлагаешь рассказать им о Радетелях и книге про русалок? Прости, дорогой, но каждый четверг с апельсинами в дурдом я приезжать не смогу, далековато, а совсем оставлять тебя без витаминов – совесть не позволит. – Я грустно усмехнулась. – А вот, что касается сестры Тимофея, кажется, Ульяны, то тут я с тобой полностью согласна. Сообщить обязательно надо. К тому же, насколько я уяснила из рассказа мальчика, то только Ульяна знает тайну Рода, а значит, и книга может быть у нее. Или, по крайней мере, она может знать, где она находится. И потом, не забывайте, что дневник твоего отца сейчас у НИХ. А значит, рано или поздно, они его расшифруют и вернутся на поиски книги. И тогда обоим, и Тимофею, и его сестре, грозит опасность.

Кирилл согласно кивнул, и мне хотелось верить, что не из чувства солидарности. Мол, я согласна с его доводами, а он с моими. А вот Игорю, мои заключения совсем не понравились. Глядя на меня почти с возмущением, он пробурчал:

– И что… Ты предлагаешь утаить от милиции убийство старика? Нет… Я считаю, это неправильно! Мы обязаны сообщить! Убили человека, и эти гады должны понести наказание!

Я грустно усмехнулась:

– Ты все правильно говоришь. С точки зрения закона. Я тоже за то, чтобы у нас был закон и порядок. А теперь скажи мне, дорогой, ведь если мы сделаем заявление, точнее, не мы, а Тимофей… Он ведь свидетель, так? Ведь он видел тех людей, кто деда убил. А они, скорее всего, о присутствии при этом парня даже и не догадывались. Иначе, его бы уже тоже в живых не было. Значит, он становится свидетелем. А ты уверен, что у этих гадов нет своих людей в милиции? Я лично, нет. И тогда, те узнают, что парень их видел. В общем, после этого заявления, за жизнь Тима я не дам и копейки. И не мне тебе рассказывать, на что ОНИ способны. Поверь, они еще сюда явятся, чтобы найти книгу. И, если мы не впутаем сюда милицию, то у ребят будет шанс еще выкрутиться. Мол, ничего не видели, ничего не знаем. А с милицией… В общем, перспектива не особо радужная. К тому же, мы еще точно не знаем, похоронил ли Тимофей деда. Мы же его не спросили об этом. А если те гады ночью труп умыкнули, чтобы, как говорится, и концы в воду? Тогда мальчишка может до морковкиного заговенья рассказывать, что его деда убили, и тогда, апельсины уже придется возить ему, и это в лучшем случае…

Мои доводы произвели на мужа впечатления. Но настроения ему это, отнюдь, не прибавило. Хмуро глядя на меня, он спросил:

– И что ты предлагаешь сейчас делать?

Я тяжело вздохнула, и, по-видимому, заразившись от Кирилла числительными, начала:

– Во-первых, нужно расспросить Тимку, где тело деда. Во-вторых, узнать у него все, что он может припомнить о книге. Наверняка он что-то видел или слышал о ней. И попытаться самим ее найти. Так как времени у нас на это не очень много. Если это были Радетели, то они очень быстро свяжут два и два, и примчатся сюда. И тогда, уж поверь мне, тут не только полы вскроют, тут и все заброшенные огороды перекопают, в придачу с окружающим метров на сто лесом. Я не буду тебе говорить, что мы не можем допустить, чтобы книга оказалась в их жаднющих лапах. В-третьих, нужно мчаться к сестре парня, и все ей рассказать. Возможно (а я в этом уверена), что она знает о книге намного больше, чем о ней известно Тимофею. И в-четвертых, нам нужно обеспечить каким-то образом безопасность этих детей. Положим, с Тимофеем все проще. Я его отправлю к Ивану. У мальчишки же сейчас каникулы, так что, никто его искать не будет. Но и сестру нужно как-то выводить из-под удара. Пока, не знаю, как, но нужно.

После моих слов, в комнате наступила тишина. Только из умывальника в веселенький тазик с утятами звонко падали редкие капли воды, словно далекий звон похоронного колокола. По мере того, как я говорила, мне все больше становилось не по себе. Я, наконец, стала в полной мере осознавать, во что мы опять по самые уши вляпались.

Глава 7

Тимофей спал, как убитый. Я несколько раз заходила в комнату проверить парнишку. Но судя по его спокойному дыханию, просыпаться в ближайшие несколько часов он, явно, не собирался. Наступила ночь, время шло, а мы сидели за столом в доме Евпатия, уже по сто десятому разу обсуждая ситуацию со всех сторон. Ни к чему новому не пришли. От догадок и всяких «если» у меня уже звенело в голове. Словно этот чертов умывальник капал не в тазик, а прямо мне на мозги. Керосиновую лампу пришлось погасить. В темноте у меня стали быстро закрываться глаза, и, когда я чуть не свалилась со скамейки, Игорь отвел меня в другую спальню. В кромешной тьме было трудно разобрать кому она принадлежала. Но по тяжелому запаху овчины, старой кожи и ружейного масла, я подумала, что, скорее всего, это и была спальня самого хозяина. Наверное, в другое время, не будь я такой уставшей, мне было бы немного не по себе в комнате человека, которого убили совсем недавно. Но сейчас, честно говоря, я бы и посреди кладбища уснула. Игорю все же пришлось на несколько мгновений зажечь спичку, чтобы понять, куда меня можно пристроить. За эти короткие мгновения я успела понять, что мой нос меня не подвел. Это была, и вправду, комната Евпатия. Большая панцирная кровать, сундук из старого, потемневшего от времени, дерева в углу, рядом какой-то короб с какими-то вещами, которые я рассмотреть не успела. Над кроватью небольшой домотканый коврик с непонятным рисунком. Рядом с дверью деревянный стул с высокой спинкой, скорее всего, ручной работы. Вот и вся обстановка.

Игорь уложил меня на кровать, прикрыл сверху старым тулупчиком, который лежал тут же, и, чмокнув нежно в щеку, тихо проговорил:

– Отдохни… Мы с Кириллом подежурим.

Еле шевеля языком, я успела пробормотать:

– Если что, будите… – И сразу провалилась в сон. Темный, глухой, тревожный.

Я стояла на поляне, ярко освещенной полной луной в нескольких десятках шагов от реки. Голубовато-серебристый свет струился, словно искристый водопад с неба, делая весь мир вокруг нереальным и таинственным, растворяясь и одновременно отражаясь от речной глади серебряными бликами. Я чувствовала влажную прохладу травы под босыми ногами, ощущала все запахи лесных трав, смешанные с легким привкусом речной тины. На мне была надета просторная белая льняная рубаха, скрывающая мое обнаженное тело до самых пят. Горловина туго стянута узкой тесьмой, завязанной простым узлом, широкие рукава закрывали кисти рук. Где-то, совсем рядом, раздавалось тихое пение. Мне не нужно было прислушиваться, чтобы разобрать слова, словно я давно уже знала эту песню. Красивые женские голоса старательно выводили:

–Ты лети, Гамаюн, птица Вещая,

Через море раздольное, через горы высокие,

Через тёмный лес, через чисто да поле!

Ты пропой, Гамаюн, птица Вещая,

На белой зоре, на крутой горе,

На ракитовом кусточке, на малиновом пруточке!…

Губы сами прошептали последние строки, и в памяти шевельнулось что-то давно забытое и до боли родное. Грустная тягучая мелодия бередила сердце, проникая в неведомые доселе глубины памяти, заставляя вибрировать каждую клеточку тела, словно натянутые струны под умелыми пальцами гусляра. Откуда-то сбоку, из леса, ко мне подошли четыре женщины в точно таких же, как и у меня, белых просторных одеяниях. Косы их были распущены и прикрывали тела почти до самой земли струящимся водопадом светлых волос. Одна из них несла в руках небольшую глиняную корчагу. Она поставила ее на землю, прямо передо мной. Затем, женщины взялись за руки, и стали водить вокруг меня хоровод, продолжая напевать:

–Расскажи, Гамаюн, птица Вещая,

Нам про Велеса – Бога Мудрого,

Расскажи-пропой песнь заветную,

Как ходил-бродил Он по бережкам,

По пустым местам, по глухим лесам,

Встречал на заре Красно Солнышко!…

От их неспешного движения вокруг меня в голове и во всем теле я почувствовала какую-то необычайную легкость. Казалось, будто, сделай я сейчас шажок вперед, да оттолкнись от земли, и взлечу высоко, высоко в небо белой птицей, окунаясь, как в воду, в серебристый лунный свет.

Продолжая напевать, они разорвали круг. Одна из женщин, подошла и потянула за кончик тесемки, стягивающей мою рубаху у горловины. Белая ткань мягкими складками упала к моим ногам. Вторая подошла сзади и стала расплетать мне косу. А остальные двое, подняли корчажку, и, черпая оттуда какую-то зеленоватую мазь, стали ею осторожно натирать мне кожу. Запах от мази был резким, горьковатым и не особо приятным. Но я стояла спокойно, не шевелясь, принимая все происходящее, как должное. Словно уже не в первый раз проходила этот ритуал.

Речная прохлада приятно холодила мое обнаженное тело, но те участки кожи, на которые уже было нанесено это зелье, начинали гореть, словно от прикосновения горячего пара в бане.

Так, непрерывно напевая, они натерли мне все тело. Затем, взяв под руки с двух сторон, повели к реке. Зайдя по пояс в воду, я легла на спину. Сначала они придерживали мне голову на поверхности, а затем, я погрузилась в прозрачные струи полностью, совершенно не чувствуя прохлады журчащих струй, обтекающих мое тело. Глаз не закрывала, и свет луны виделся из-под воды совершенно синим, искристым и восхитительно-нереальным. Внезапно все пропало, словно я в один миг ослепла. Наступила кромешная тьма, и я начала задыхаться. Мне не хватало воздуха, но я понимала, стоит мне только открыть рот, и я просто захлебнусь, утону. Я стала барахтаться в воде пытаясь всплыть на поверхность, но чьи-то сильные руки, крепко удерживающие меня за плечи, стали давить, давить, на самое дно, откуда у меня уже не было сил выплыть…

Я стала отбиваться изо всех сил, и тут же, услыхала над самым ухом голос:

– Тихо, тихо… Людмила… Проснись.

Одним рывком я уселась на краю кровати, тяжело дыша широко открытым ртом, словно, и впрямь, только что вынырнула со дна реки. В комнате было, по-прежнему, темно, но я чувствовала близкое присутствие. Человек заговорил, и я узнала Кирилла. Участливым голосом, он спросил:

– Приснился кошмар?

Я кивнула головой, а потом вспомнила, что видеть он моего кивка не может, и пробурчала:

– Да… После всего… Немудрено, что я вижу кошмары. – И уже деловито поинтересовалась: – Который час? Тимофей проснулся?

Последовала короткая пауза. Надо полагать, что Кирилл тоже пожал плечами, а потом, ему в голову пришли точно такие же, как и мне мысли, насчет того, что видеть я его не могла. Затем последовал короткий ответ:

– Наверное, часа три… Скоро уже рассвет. Тимофей с Игорем уехали в поселок, к сестре мальчика. Тебя будить не хотели. – Из его голоса уже улетучилось всякое участие и сочувствие. Слова звучали бесстрастно, словно он зачитывал новости по радио.