Зулумбийское величество

Инга Киркиж

Зулумбийское величество. Сборник рассказов и повестей

© Инга Киркиж, текст, 2024

© Валентин Губарев, иллюстрация обложки, 2024

© Издательство бестселлеров Альтер Эго Бук, 2024

© ООО Альтер Эго Фильм, правообладатель, 2024

© ИП Дунаева Я. А., правообладатель, 2024

Все права защищены. Не допускается воспроизведение текста любым способом без указания автора и/или издательства Альтер Эго Бук.

* * *

Инга Киркиж – писатель, которую Борис Стругацкий еще на заре ее творчества, когда она писала под псевдонимом Аделаида Фортель, назвал «Надеждой русской фантастики".

Произведения зрелой Киркиж – это всегда непредсказуемый, захватывающий, интересный сюжет, который словно ребус – невозможно отложить, пока не разгадаешь.

Сочный, живой, меткий слог, яркие, запоминающиеся персонажи, многослойность нарратива – все это оставляет приятное послевкусие после первого прочтения. После второго – цепляет на крючок своей причудливости и выдумки так, что вы понимаете: эту книгу лучше держать под рукой, чтобы перечитывать, наслаждаться языком и каждый раз находить новые смыслы.

Рассказы

Бактерия-неваляшка

Всё в этом мире приводится в движение энергией Любви. Даже мировые катастрофы. Эта трагедия, получившая статус всемирной экологически-чистой катастрофы, не является исключением. Мало кто знает, что началась она в квартире блочного дома, являющейся собственностью человека, имени которого история не сохранила. Учёный себе и учёный, 34 года. Жил в Питере в Весёлом посёлке, как и остальные российские граждане, находящиеся, согласно мировой статистике, ниже черты бедности. Учёный, как и прочие российские граждане, своей нищеты не замечал: он покупал продукты в бюджетном универсаме «Пять копеек» на первом этаже своего дома и ходил на службу в лабораторию при Академии Наук. Учёный был человеком рациональным – не тратил времени на пустые разговоры, не читал глупых книг и без нужды в пространстве не перемещался. А потому единственная проблема, с которой он сталкивался, была проблема выноса мусора. Каждый день в его кухонной тумбочке скапливался мусор, состоящий из пластиковых пакетов с упаковками из-под готовой еды. Учёный выставлял его в прихожую, чтобы не забыть вынести. Но это не помогало. Убегая на работу, учёный уже в метро вспоминал, что пакет с мусором так и остался возле входной двери. Вечером рядом с ним уже стоял брат-двойник – точно такой же пакет с логотипом «Пять копеек». Через неделю в квартиру уже было сложно войти, а потому учёный трамбовал мусор в пакетах ногами, сминал его поплотнее и закидывал поверху вторым слоем мусора. Так и жил. Это ужасно не нравилось гостям учёного и раздражало его самого. Но он как-то существовал в таком режиме пятнадцать лет. Пока не появилась у него Любовь.

Её звали Настя, она работала в универсаме «Пять копеек» на первом этаже дома, в котором жил учёный. Она сидела за кассой и, поднимая глаза навстречу каждому покупателю, говорила: «Пакет нужен?» Все женщины за кассой вместо «здравствуйте» говорили «пакет нужен», но Настя говорила это так, словно её лично искренне интересовал этот бесхитростный вопрос. И от этого казалась не пустышкой, как остальной обслуживающий персонал универсама, а прекрасной дамой, наполненной глубоким внутренним содержанием. В общем, учёный втюрился в Настю и пригласил её в гости. А она взяла, да и пришла. И сразу напоролась на мусор. Мусор ей не понравился: он вонял, привлекал мух и загромождал путь к отступлению. Настя оценила ситуацию как опасную, попятилась бочком, бочком и к лифту. Первое свидание окончилось, так и не начавшись.

Учёный очень страдал и даже стал выносить мусор на помойку. Но только он успевал вынести два пакета, как на их месте тут же возникал ещё один – новый. Так что прогресс шёл медленными шажками и не утешал разбитое учёное сердце. Поэтому, будучи человеком ленивым, учёный пошёл путём научной эволюции. Он на недельку заперся в лаборатории и вывел бактерию, питающуюся пластиком. И никому о ней не сказал – а зачем? Бактерия была нужна ему, чтобы решить личную проблему, а решения личных проблем в Академии Наук не приветствовались.

Учёный вынес колонию бактерий в резиновой грелке, привязанной к животу, и поселил её в кухонной тумбочке, которую предварительно очень тщательно загерметизировал. Дальше оставалось просто скидывать в тумбочку пакеты с мусором и ждать, пока умницы-бактерии не выстроят в очередном пакете с логотипом «Пять копеек» свою сложно организованную цивилизацию и не проживут в ней сто двадцать поколений, размножаясь и хороня своих предков тут же, в пластике. То есть, минут пятнадцать. Далее, в качестве контроля за приростом населения тумбочки, надо было устроить бактериям локальный конец света: напустить на них засуху или кислотный дождь и выждать сутки, прежде чем помещать в тумбочку очередной пакет с мусором.

Фэн-шуй квартиры наладился, и жизнь учёного пошла в гору. Ему теперь не надо было пробираться в дом и из дома через мусорный перевал. Стали захаживать гости, и Настя, придя к нему во второй раз, не сбежала с порога, а прошла в квартиру и брезгливо уселась на засаленный диванчик. Учёный был вне себя от счастья и всё удивлялся своему неожиданному открытию: до чего же загадочные существа, эти женщины?!

Он вовсю старался понравиться Насте. Соблазнял её широтой своих познаний и высоким IQ своего учёного мозга. А Настя, слушая его хорошо поставленную речь, только позёвывала, округло открывая коралловый ротик. Но стоило ему кинуть в тумбочку пакет из-под молока, а через пятнадцать минут открыть её и продемонстрировать полнейшую пустоту, как Настя была сражена. Она отдалась учёному прямо на кухонном столе и в порыве страсти стонала, что хахалей-фокусников у неё ещё не было! У учёного на этом месте даже невольно поднялась самооценка.

Настя стала бегать к учёному в обеденные перерывы и перекуры. Она неистово, как весенняя кошка, предавалась любви прямо на пороге, а затем бросалась к волшебному «мусоропроводу» и кормила его принесённым с собой пластиком. А учёный смотрел на эту наивность и млел от чистоты души русской женщины. Он даже перестал контролировать прирост бактерий – ну, не отказывать же любовнице в её простодушной радости!

И однажды утром цивилизация кухонной тумбочки вырвалась из-под контроля. В тот день учёный проспал и не пошёл в Академию Наук – не сработал будильник на телефоне. Телефон тоже не сработал. Учёный хотел его подзарядить, но потерял зарядное устройство. Вместо него на полу лежала тонкая медная проволока с двумя металлическими штырьками на конце. Нормальный человек, глядя на это, сразу бы понял, куда делась зарядка. Но нашему учёному понадобилось ещё и взглянуть на электророзетку. Из стены торчали оголённые провода, уходили далеко по панелям дома, соединялись капиллярной системой электропитания с оголёнными проводами других квартир, превращая многоквартирную девятиэтажку в бомбу со взведённым детонатором. А в тумбочке для мусора зияла круглая дыра от проеденной пластиковой ручки.

Учёный на то и учёный, чтобы сразу оценить возникшую угрозу. Он тут же побежал вниз и обесточил дом, покромсал провода общего электрощитка. Спасение человечества, как известно, вещь наказуемая – он был схвачен жильцами и даже побит одним самым расстроенным соседом – тот и без того опаздывал, а тут такое хулиганство! После все они, конечно же, очень извинялись и по очереди ходили к учёному на поклон – сломанный щиток спас их дом от пожара. А сгорел почти весь квартал.

Оказалось, что, ну просто ужас, сколько всего на нашей планете сделано из пластика! В считаные дни Питер докатился до катастрофы. В универсаме «Пять копеек» в одночасье пропала упаковка со всех товаров. «Кока-кола» смешивалась с конфетами «Ментос» и фонтанировала на стены и потолки. В алкогольном отделе сошла лавина пивной пены и смешалась с текущей по полу молочной рекой, но, в конце концов, всё смыл кипяток из труб парового отопления. Когда наводнение схлынуло через пустые дверные проёмы, магазин заполнился покупателями. Катастрофа вызвала панику, и народ сметал всё, невзирая на товарный вид. Мороженое брали оголёнными брикетами, а колбасу – сразу очищенной от полиэтилена. Добычу несли по домам в жестяных вёдрах и алюминиевых тазах. Вообще металл очень поднялся в цене! Алюминиевый таз на барахолке уходил за стоимость пылесоса. Оно и понятно: пылесосы всё равно не работали. А таз – что ему сделается?

Бактерии шагали по городам и сёлам. По всей стране повылетали из своих гнёзд пластиковые окна и накрылись медным тазом иномарки. Малоимущий слой населения оказался в колоссальном преимуществе.

Запад спохватился не сразу. Москве ещё полгода удавалось делать вид, что у нас ничего не происходит. Как только правда всплыла наружу, Россию объявили страной под карантином. Но разве ж её удержишь – такую эпидемию? Хуже средневековой чумы! Русскую бактерию на западе окрестили «Неваляшкой» в честь знаменитой российской куклы, которую невозможно свалить с ног. Бактерия оказалась чем-то очень схожим, против неё не нашлось эффективного средства, и она за считаные дни развалила до основания экономику всех передовых стран. Больше всего пострадали США, у которых неожиданно стали рушиться небоскрёбы, хотя сами строительные компании уверяли своих граждан, что не использовали в строительстве пластик. Правительство, кстати, поддержало эту версию и подкрепило её выступлениями учёных, которые клялись, что на другом полушарии у русских бактерий поменялась магнитная полярность, и они, помимо пластика, начали жрать бетон.

Фигня на постном масле и наглая провокация – учёный это точно знал. Его бактерии не могли жрать бетон, они были заточены только под пластик.

Мировая катастрофа учёного не коснулась. Он уехал в деревню к бабушке, где происходящего кошмара практически не заметили. Уклад там сохранился патриархально-советский – железные грабли на деревянной ручке да водонапорные колонки – чего им сделается? Правда, однажды у всей деревни пропали пластиковые вёдра, и жители долго гадали, что это было: масштабное хулиганство или отлично организованная операция по борьбе с излишками. А на днях пришла растревоженная соседка и сказала, что ночью неизвестные стырили у неё все крышки на банках с вареньем – больше ничего не тронули, и, что примечательно, прикованный цепью к воротам пёс ни разу не тявкнул.

Учёный слушает всё это и помалкивает. Он согласен с правительством США – народ не должен знать правду, ему так спокойнее. Но вечерами учёный вспоминает Настю, её восторженную фразу: «А хахалей-фокусников у меня ещё не было!» – и сплёвывает табачную слюну: дура, мать её!..

Буриданова царица

Раньше меня страшно выводила из себя необходимость делать выбор. Я это ненавидела с детства. С того момента, когда мама спросила:

– Доченька, тебе какой турбокомпастер купить: синий или зелёный?

Надо сказать, разницы между ними не было никакой. Только один рисовал синим, а другой зелёным. И ладно бы, если хоть один из двух, предлагаемых на выбор, был жёлтый – я взяла бы его и рисовала солнышки. А что можно малевать синим? Даже траву не нарисуешь. А зелёным трава, конечно, будет, что надо, но тут уж тебе ни неба, ни солнышка. Я разревелась. Прямо у прилавка, глядя на чёртовы турбокомпастеры. А мама не на шутку перепугалась. Но к специалисту меня повела только спустя три года, когда школьная училка выписала соответствующее направление. И не пойти было просто нельзя.

– Ниночка, тебе какая собачка больше нравится – эта или эта?

Ах, да, меня зовут Нина, если вам это интересно. По счастью, имя выбирать не пришлось, его за меня выбрала мама. Но и она рассказывала, насколько ей это было непросто: то ли назвать в честь бабушки – Оленькой, то ли в честь любимой подруги – Машенькой, то ли как героиню модного романа – Констанцией. Откуда в этом логическом ряду взялась Ниночка, известно только маминому подсознанию, но у него не уточнишь. Что до меня, то мне довольно и того, что она не выбрала Констанцию.

Ну, это я просто так, между делом вспомнила. А в тот момент я уставилась на переливные голографии, откуда на меня смотрели по-собачьи ласково две шавки: одна лысая и чёрная, другая лохматая и белая. Я больше любила кошек и попугаев. Но ни тех, ни других мне не предложили.

– А как их зовут?

– Интересный вопрос, – неизвестно чему обрадовался дяденька с волосатыми пальцами. – Допустим, они тёзки. Обе Жучки.

– Допустим или точно? – с подозрением спросила я.

– Точно-точно! Это две Жучки. Жучка белая и Жучка чёрная.

Собачки стали мне ещё противнее, потому что ни разу на жуков не походили. Черно-лысая смахивала на крашеную крысу, а лохмато-беленькая на причёску соседки тёти Марины.

– А больше ничего нет? – спросила я с надеждой.

– Нет, только собачки.

Я представила себе, что мне сейчас светит не просто выбрать картинку, а кой-чего пострашнее – что одна из этих шавок, например, белая, сейчас спрыгнет с листа, начнёт об меня тереться, лизать мне лицо языком и вилять хвостиком. А мне придётся эту тетьмаринину причёску называть Жучкой, выгуливать по утрам и собирать совочком её какашки. И я разревелась.

– С вашей девочкой всё понятно, – сказал доктор и начал что-то быстро писать в карточке. – Налицо типичные проявления болезни Гецера.

– Это точно? – спросила маман.

– К сожалению. Вам придётся наблюдаться у специалистов, принимать медикаменты.

– А скажите, доктор, – мило улыбнулась маман. – Какого цвета на вас сегодня носки?

Сейчас я понимаю, что она держалась просто героически – окажись я на её месте, я бы ревела не хуже, чем от турбокомпастеров. Потому что даже очень малолетний человек с диагнозом Гецера попадал в генетическую выбраковку. Автоматически и навсегда. И ни тебе в университет поступить, ни на работу устроиться. Не говоря уже о таких вещах, как семья и детишки.

– Носки у меня сегодня чёрные, – волосатые пальцы закрыли тетрадку и отложили её на край стола.

– Чисто чёрные или с рисунком – продолжала атаку маман.

Дядька озадаченно глянул на нас и полез под стол проверять. А мама с ловкостью карточного шулера стянула со стола тетрадку, сунула её в свою сумочку и положила на её место точно такую же из другой стопки. Ни один листок не прошелестел. А когда оказалось, что доктору нужно чуть больше времени, чтобы раскатать штанины обратно, она прихватила ещё и тоненькую книжечку-методичку. Моя маман тоже генетическая выбраковка – это факт, но мозги у неё всегда были на месте. Поэтому ни одна собака в её жизни не догадалась, с кем она имеет дело.

Потом мы весело жгли тетрадку в тазике, энергично паковали вещи, слёзно прощались с друзьями, распаковывались на новом месте и учились, учились, учились делать выбор по стыренной у доктора методичке.

– Нина, что ты будешь на завтрак: пончики или мюсли?

– И я начинала рассуждать логически, как в методичке советовалось: с одной стороны, я обожала пончики, но вчера уже их ела. Значит, для разнообразия надо выбирать мюсли.

– Мам, а больше ничего нет?

– Есть, но надо выбрать.

– Тогда я выбираю третье.

Мама вздыхала и начинала замешивать оладьи: в любом случае условие было соблюдено – выбор сделан. Тогда я ещё не задавалась вопросом, как при сходном отклонении психики маме удаётся определить, что на завтрак будут именно оладьи, а, например, не омлет или бутерброды с сыром – она решала за меня, и этого было достаточно. Позже я поняла, что у маман существует целая система, в которой учитывается куча мелочей от наличия продуктов до погоды за окном. А тогда я просто проглатывала завтрак, напяливала форму, брала портфель и, уже завязывая ботинки, начинала мучиться:

– Мам, – я знала, что спрашивать не стоит, но, всё-таки, вдруг повезёт. – А как ты думаешь, какой маршрут выбрать: первый или второй?

– Сама, Ниночка, сама.

Никогда не везло. Я выходила из дому, шла по изогнутой улочке и останавливалась на развилке. Обе дороги вели к школе, но одна шла в гору и огибала кинотеатр, а другая тянулась низом через заброшенный виноградник. Меня всегда интересовало, как маман умудрилась выбрать город. Их на карте, я сама видела, фигова уйма, но мы приехали именно в этот: тёплый, солнечный, с морем, до которого прямо от нашего дома ходил воздушный трамвай. Море пахло солью, йодом и рыбой. Гораздо лучше, чем школа. И я, застревая на развилке, всякий раз прикидывала, а не махнуть ли на остановку воздушного трамвая. Но, к сожалению, такого варианта мне не предлагалось: идти нужно было только в школу. И, тоже к сожалению, пойти по двум дорогам сразу не получалось. Мне нравилась дорога мимо кинотеатра, потому что там каждый день вывешивали новые афиши – движущиеся картинки, на которых то горел синим пламенем корявый звездолёт, то целовались плодоножками инопланетные любовники. Дорога через виноградник была интересна ничуть не меньше: на подсохших листьях всегда висели гроздья улиток с раковинами, похожими на янтарь, а ещё, если постараться, в траве там можно было поймать здоровенного кузнечика. Я доставала монету и загадывала: решка – направо, орёл – налево. При выборе одного из двух нет ничего лучше монеты. Она меня ни разу не подводила.

А однажды я оказалась на развилке без монеты – предыдущую потратила накануне в школьном буфете, а новую мама забыла положить в мой карман. Сперва я запаниковала. Но потом, перелистав в памяти докторскую методичку, стала ждать знака. За поворотом взревел мотор. Я загадала: если машина грузовая, то пойду мимо кинотеатра, а если легковая, то виноградником. Но действительность плевала с далёкого облака на умную методичку и выкатила из-за поворота заблудившийся в тополях трамвай. Вы не подумайте, я не сразу отчаялась. Я повторила попытку. Но следующим оказался аэроллер с усилителем вибрации – последняя фишка пацанов постарше. Я обожала аэроллеры. Меня как-то прокатил на таком соседский Славка. Интересные ощущения, скажу я вам! Трясёт так, что даже кости изнутри щекочутся. Но в этот раз он меня не порадовал. Я почувствовала, что в носу уже начали собираться слёзы, и громко хлюпнула. Но, всё же, собралась с духом и решила загадать на пешехода. Если мужчина, то направо, если женщина – налево. Ждать пришлось недолго, из кустов выехал на старинном допотопном самокате пухлый малыш неопределённого пола, попал передним колесом в ямку на асфальте, упал и разревелся. Чужие слёзы заразительны – я разрыдалась вместе с ним. Малыша унесла перепуганная бабушка, а я осталась в одиночестве заливать слезами свою школьную форму.

Я всегда любила от души пореветь. Повод тут даже не важен, важен процесс: всё лицо влажнеет, изо рта текут слюни, из носа сопли, а тёплые слёзы катятся по щекам, капают с подбородка и затекают в рот; на языке солёно, на сердце сладко, а ресницы норовят склеиться, чтобы глаза вовек не видали этого безобразия. В данном случае – развилки и часов, которые показывали, что в школу я опоздала. Ну, а ещё качественный рёв даёт хороший результат: возле тебя сразу начинают скапливаться взрослые и интересоваться, что стряслось с несчастным ребёнком. И хоть один из них да догадывается взять тебя за руку и отвести, куда следует: в школу там, в госпиталь или домой. Но это был явно не мой день – никто так и не появился.

Я ревела, пока у меня в организме не закончилась отпущенная на слезы-сопли-слюни влага. Затем сбегала домой, надеясь, что мама всё-таки возьмёт выбор дороги на себя. Но мамы дома не оказалось. Так что я выпила залпом три стакана воды, вернулась на развилку и добросовестно отрыдала до полудня. Я устала не меньше, чем от полного учебного дня (рот затёк, а щёки щипало от соли), и взяла передышку. И пока я обтирала лицо лопухами, мне в голову сама собой пришла гениальная идея: раз нельзя выбрать одно из двух, надо поискать что-то третье. Вам, поди, сейчас смешно это слышать – то же мне, думаете вы, нашла гениальную идею! Но мне было только восемь, и в книжке, которую мы с маман почитали как библию, этот метод не рассматривался. Я пошла напролом между двух дорожек.

Новый путь до школы оказался долгим и потребовал нехилой физической подготовки. Мне пришлось вскарабкаться на скалу и спуститься оттуда по сыпучим камням, переплыть городской фонтан, не выпуская из рук портфеля, проломиться через кизиловые заросли и пройти насквозь куполообразное здание оранжереи со стеклянными стенами.

Оказалось, что выбранная мною дорога ведёт совсем не к школе, а к морю. И когда я неожиданно для себя очутилась на его берегу – на краю города и на краю всего мира, меня посетило новое откровение: действительность становится не такой уж суровой, если из двух вариантов выбирать нечто третье. Я провела на море весь день. Бегала босиком по мокрому песку, собирала ракушки, гоняла крабов и встречала закат. А потом из ночной черноты вынырнула заплаканная мама и забрала меня домой.

До сих пор не знаю, как ей удалось меня найти, но после того случая она больше не играла со мной в дурацкую игру «Выбери сама». С того момента я получала от неё чёткие директивы, какой дорогой ходить, где учиться и что надеть. И меня это полностью устраивало.

К двадцати трём годам, благодаря мудрому руководству маман, я худо-бедно научилась маскироваться под нормального человека и заняла маленькую, но неплохую должность в Департаменте рабочей силы Космопорта Љ 12. Главное правило, которое маман не уставала повторять, а я усваивать, было: «Не высовывайся, за нормальную сойдёшь!». Я не высовывалась – приходила вовремя, помалкивала на собраниях и педантично выполняла должностные обязанности. Офисная работёнка – «не бей сидячего»: с утра со всех отделов нашей огромной организации поступает список вакансий, которые до обеда мне надо внести в базу данных. Затем база автоматически размещает описание вакансий на специализированных ресурсах, принимает оттуда резюме от всех желающих, анализирует по основным параметрам, откидывая сходу процентов девяносто пять кандидатур, и назначает оставшимся время для личной аудиенции. А мне остаётся только посмотреть в ясные глазки будущих работников и выбрать кого-то одного. За двадцать три года жизненного опыта мои методы усовершенствовались настолько, что я вполне смогла бы сама написать книжку в помощь людям с симптомами Гецера. В пять раз толще той, которую в своё время умыкнула маман у психиатра. Поэтому интервью я неизменно начинала издалека:

– Будьте любезны, вытащите из колоды любую карту. А теперь те, кто вытащил чёрную масть, могут покинуть кабинет.

Я обожала это вступление – после него отсеивалась добрая половина. Оставшимся соискателям предлагалось занять места за столом. Стол у меня был, что надо: длиной во весь кабинет, так что, рассевшись по его сторонам, претенденты смотрелись двумя колоннами солдат, застывших по команде «смирно» перед маршальской трибуной. Они трепетно ловили каждый жест главнокомандующего смотром и были готовы выполнить даже намёк на приказ, но их маршал до поры до времени молчал. А после продолжительной паузы, напрягавшей нервы рядовых до предела, маршал звонил маме и ронял в трубку условную фразу:

– Рыба или мясо?

Под рыбой подразумевалась левая половина стола, под мясом правая.

– Мясо, – я слышала в трубке, как бежит в раковину вода и шипят на сковородке котлеты.

– Окей, – мама готовит мясо, значит, «рыба» вылетает. – Я попрошу выйти из кабинета тех, кто сидит по левую сторону стола. До свидания. Руководство Космопорта Љ 12 будет счастливо видеть вас в качестве кандидатов на новые вакансии.

Ну, и так далее…

Не буду утруждать вас подробностями, но суть сводилась к тому, чтобы сократить участников парада до двух человекоединиц, а потом кинуть монетку. Как я уже говорила, монета меня ещё ни разу не подводила. За исключением того случая в детстве, когда её со мной попросту не было – на развилке. Но сегодня она, чёрт знает отчего, прилипла к пальцам. Я озадаченно повернула ладонь и задумалась, как можно расценивать такой выверт. То ли решка, так как монета сейчас была повёрнута лицевой стороной вверх, то ли орёл, поскольку, не прилипни рубль к пальцам, выпал бы как раз-таки он. Я никогда не кидаю монету дважды – у меня тоже есть принципы. И потому, глядя на коварную мелочь, я запаниковала. Два кандидата на должность техоператора грузовых тележек – иммигранты планеты Ж-728-ЛО54-Б11 или, как их называют в просторечье, «жлобы», смотрели на меня восьмью парами глаз, не мигая и уже не дыша.

– Окей, – подумала я. – Возьму того, у кого детей больше, ему работа нужнее.

Я протянула им по стандартному бланку анкеты и попросила:

– Напишите, пожалуйста, в графе «семейное положение» количество имеющихся на вашем иждивении детей.

Оба «жлоба» синхронно подхватили клешнями ручки и вывели по цифре восемь.