Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка

– Что-то никого из вас я там не видела.

– А мы спозаранку ходим то за грибами, то рыбалить, то за ягодами, каштанами. Зимовать-то как-то надо. Кроме их четверых в семье, наших еще пятеро. – Савва обаятельно улыбался, оглядывая с интересом все кругом и бросая на нее скромные взгляды.

– Где ж вы там размещаетесь? – Марица, зная каков у Мавриди маленький дом, удивленно посмотрела на обоих. Шутят что ли? Костас рассмеялся:

– На полу места хватает.

Он надел свою сильно потертую фуражку:

– Ну, пойдем тогда Савва, раз работы для нас нет, – шутливо хлопнув Савву по плечу, и набросив через плечо свою торбу, он пошел к калитке.

– До свидания, дядя Ваня, – крикнули они по очереди.

Тот помахал им рукой:

– Осторожно, там крапива у калитки, – остерег он братьев.

– Да, пусть ужалит, дядь Вань, на пользу. Мы не боимся даже ос, правда, Савва? – и Костас опять дружески хлопнул брата по плечу.

Марица смотрела им вслед. На обоих были заплатанные штаны. На длинном и худом Савве штаны смотрелись просто карикатурно, потому как уж очень были ему коротки. Она отметила, что и у них, бедных, такая же проблема с обувкой, как и у нее. На обоих были полуразвалившиеся, прежде черные, теперь рыжие ботинки с огрызками шнурков.

* * *

Пошли – поехали серые будние дни. Работа на пасеке, работа дома, на огороде. Сестры завидовали братьям. Все-таки им меньше приходилось работать, чем им. На них лежала только чистка навоза в сарае от коровы и свиней, иногда выносили скотине пойло и корм.

– Почему я не родилась парнем, – злилась Марфа. Ни тебе ни стирки, ни глажки, ни мойки посуды, ни полов, ни подметаний, ни возни с курами, ни побелки. – Всякий раз она добавляла к этому списку еще чего-нибудь. – Разве это жизнь? И еще же надо учиться, а когда? Ночью? Когда ни сил, ни желания уже нет. – Она терпеть не могла учебу. Взять в руки книгу для нее было мучением. Что успевала запомнить на уроках, вот и все ее учение. Перебивалась с двоек на тройки. Но ее это нисколько не смущало.

– Нужно мне это! – дерзко отвечала она матери. Ты вон и без школы вышла замуж и детей имеешь.

– Бесстыдница! Сейчас другое время. Если б меня посылали, то училась бы, – ругала ее мать. Но Марфа сверкала отцовскими непокорными глазами и в ус не дула.

Утром, собираясь в школу, она, бывало, подолгу искала свой дырявый дерматиновый портфелишко, который таскала уж пятый год.

Не такая была Марица. У нее каждая бумажка в портфеле была на учете. Каждая, принадлежащая ей тряпочка должна была быть чистой и глаженной. Свои вещи она научилась гладить еще в первом классе, когда еще огромный чугунный утюг был непомерно тяжел для нее. Не обошлось без потерь. Она сожгла свой первый черный школьный фартук. Сколько было слез! Отец тогда сжалился над ней, купил другой, хотя грозил оставить ее без оного на весь оставшийся учебный год. Зато научилась отменно гладить. Вся глажка в доме на ней. Скромная одежда на Марице сидела красиво, потому может, что она знала: платье на ней чистое и выглаженное, так что стесняться ей нечего, держала спину прямо, ходила красивой походкой. Научилась также заштопать порванное место на одежде так, что невозможно было штопку заметить.

– Ну ты и мастерица, Машка, – удивлялась Марфа, после очередного раза, когда сестра заштопала ей подол платья, который порвала, зацепив за куст, когда спрыгивала с небольшого обрыва к речке.

– И что ты на речке делала? – спрашивала Марица.

– А там полно черемши. Мы с Эльпидой ходили.

– А где же черемша?

– А я, как увидела порванное платье, так и расхотела ее собирать. Пошла домой.

– Чудачка. Нарвала бы. Я так ее люблю.

– Ну, пойдем завтра, если хочешь.

– Я ж работаю. Может, вечером…..

– Пойдем вечером. Это даже лучше. Возьмем опять Дуську.

– Ты без нее ни шагу. Зачем она тебе? Она собирет всю черемшу, подруга твоя такая быстрая. Мы и глазом не успеем моргнуть.

– Ну и пусть. У нее ж большая семья. Отца нет. Надо ж им что-то есть, – защитила сестра подругу.

– Да уж ладно, ладно. Я это так, к слову. Мы с тобой хорошие Солохи.

– Солохи? А что это такое? – Марфа изогнула свои широкие брови.

– Не знаю. Так говорит русская бабушка, когда что-то не так. Кстати, ты не хочешь поехать к ней на эти выходные?

– А ты что? Не хочешь?

– Буду занята. Да и скучает она по тебе. Просила, чтоб ты как-нибудь приехала.

– Да ну! Мы с Дуськой собирались в лес пойти за грибами. Ее старшие два брата покажут нам грибное место, – тон сестры был безапелляционным. Ясно было, что ее не уговорить съездить к бабушке.

– Ну, ладно. Но на следующей неделе ты должна будешь поехать туда.

– На следующей – поеду. Может с Дуськой.

Марфа была рада, что планы на субботу не поменяются. Уж очень ей хотелось побыть рядом с ребятами. На младшего Митьку она давно глаз положила, но никто об этом не знал, даже Дуська.

– Марика, а тебе, что? До сих пор никто не нравится?

– Кто не нравится? – притворилась непонимающей Марица. Обычно в греческих семьях такие вопросы не обсуждались. Марфа посмотрела на нее насмешливо.

– Кто, кто? Кто-нибудь!

– Из парней, что ли?

– Ну да, не из девок же, – с легкой издевкой повторила та и выжидательно посмотрела в лицо сестре.

– Нет, никто не нравится, – спокойно ответила Марица. Бросив вытирать стол, с понимающей улыбкой на губах, она подошла вплотную к Марфе.

– Никак ты у нас успела влюбиться, девушка? Сколько тебе лет? Четырнадцать? Ну дак рано тебе о парнях думать. Кто это тебе голову вскружил? – скороговоркой проговорила Марица и пытливо уставилась сестре в глаза. – Ну, говори, кто?

Марфа отскочила от нее как ужаленная:

– Ты, что, Машка, отстань! Что ты тут придумываешь. Это я у тебя спрашиваю, а ты на меня переводишь. Тоже, придумала, – оглядываясь на нее и отряхивая платье, как будто к нему что-то прицепилось, недовольно пробурчала Марфа.

– Ну, ну, – Марица закатила глаза, как бы вдумываясь, кто же это мог быть? – Ага, знаю! Это Дуськин старший брат.

Марфа вспыхнула от испуга, что сестра почти точно указала на ее присуху.

– Сдурела, что ли? Он старик против меня. Ему лет двадцать, – запальчиво принялась она оправдываться.

– А, так все-таки кто-то есть. Не он, так другой, – продолжала наседать Марица.

– Слушай, Машка, ну что ты прицепилась. Уехал твой любимый, теперь никто тебе не нравится. И мне никто не нравится. Успокойся. Нужны они мне! У меня все впереди. Это у тебя все на подходе, – поддела она сестру. Марица уже мыла посуду. Глянув на сестру косым взглядом, она, с иронией, бросила:

– И все-то ты знаешь, Марфуша!

– А то!

Марфа поскорей выскочила во двор. А то еще заставит Что-нибудь делать с ней в доме. Нет уж, лучше она за водой сходит. Марфа ухватила два побитых, потерявших форму ведра и пошла на угол переулка к колодцу.

* * *

Больше не пришлось встретиться любезным подругами: как только Христопуло построили в Бзыбе дом и начали оформлять на него документы, выяснилось, что хоть и кончилась война, но все-равно все греки, чеченцы, ингуши и другие депортированные народы, не имеют право выезжать с мест высылки.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – печально скосив глаза, скорчил рожицу при таком известии Яшка-Генерал и многозначительно оглядел все семейство. На мать было больно смотреть: она смотрела неподвижно и обреченно куда-то в пространство. Остальные тоже повесили носы. Еще бы: столько непосильного труда всей семьи вложено в этот дом, а теперь люди из милиции требовали их отъезда. Теперь им следовало было продать свое жилье и, конечно же, за бесценок. Спасибо, покупатель нашелся. Многие осакаровские знакомые, хорошие люди, конечно, говорили перед их выездом, что рискуют, что разрешения на возвращение в родные места не было. Но им не верилось. Казалось, что это просто задержка, и пока они определятся на месте, будет и разрешение. Ну как теперь быть, что делать? Был бы язык, были бы грамотны, может и добились бы разрешения остаться, но ничего этого у них не было. Горечь и новое разочарование душили семьи Саввиди и Христопуло. Пришлось им ехать назад. Ксенексолца и Роконоца тихо кляли свою жизнь и всю советскую власть во главе со Сталиным.

Роконоца плакала, говорила, что если ехать назад, то надо бы поселиться опять Где-нибудь рядом с Харитониди. Видимо Бог услышал ее мольбы: как раз во время всех перипетий с оформлением документов, Яшка-Генерал получил очередное письмо от Митьки Харитониди, где, среди прочих новостей, упомянул, что семья, которая живет в их доме, собирается переехать в Караганду. Христопуло заторопились: срочно все продали и поехали назад, не дождавшись семьи Ксенексолцы. Успели вовремя: даже пришлось пожить с неделю у Харитониди, дожидаясь отъезда хозяев. Дед Самсон и все остальные были счастливы снова увидеть вернувшихся родственников. Снова они стали соседями, живущими рядом с главной осакаровской дорогой – Шоссейной, около большого некрасивого оврага, который ребята обследовали вдоль и поперек.

* * *

Овраг этот был больше похож на глубокую реку с крутыми, почти отвесными берегами, но вода появлялась там только весной, когда таял снег. Потом он снова пересыхал. Чего только не валялось на его дне: сельчане не стеснялись использовать ее в качестве свалки, на которой пацаны – младшеклассники увлеченно рылись часами. Чего только они там не находили для своих немудреных игр.

Овраг – река разделяла поселок на две неравные части. Меньшая ее часть, на которой жили семьи ребят, и, конечно, семьи других селян, находилась в северной части поселка. За домом бабы Нюры, в метрах ста, прижатая оврагом к дороге, располагалось, день и ночь, гудящая моторами машин, МТС, затем большой пустырь и, наконец, кладбище, на котором в основном покоились останки людей греческого, немецкого, чеченского происхождения. Казахов там не хоронили. У них было свое кладбище, на котором могилы можно было по пальцам пересчитать и о существовании, которого ни Генерал, ни Харитон, ни Митька-Харитон, ни другие ребята долго не подозревали. Говорили, что некоторые чеченцы хоронили своих мужчин там. Перед самым православным кладбищем овраг резко поворачивался на восток в сторону железнодорожной линии, для которой через овраг был перекинут широкий, бетонный мост, а под ним тоннель. Еще малышом, Митька не раз проходил через тоннель под железной дорогой, когда они с бабушкой ходил искать их заблудившуюся корову. Звуки собственных и бабушкиных шагов гулко отзывались эхом. Яя – бабушка чувствовала, что внуку страшновато и брала его за руку. Интересно, что сразу после тоннеля, овраг мелел и переходил в ровное поле. Странно как-то. Зато с другого конца, овраг обогнув на окраине поселка, построенную недавно ссыльными греками, небольшую деревянную, с куполом, выкрашенный в голубой цвет церковь, уходил далеко и исчезал за молодой тополиной рощицей, насаженной лет десять назад.

На большей части поселка, как говорил Генерал, «на большой земле», находились две школы, клуб, три магазина, здание сельсовета с двумя деревянными колоннами, выкрашенными в белый цвет. Огромный элеватор стоял на приличном расстоянии за железнодорожной линией и вокзалом. Хлебопекарня находилась в привокзальной части поселка, под странным названием «Печиестр». Район «печиестерских» начинался рядом с железнодорожным вокзалом и продолжался за линией, с каждым годом разрастаясь и двигаясь к огромному серому Элеватору. Вокзал являл собой самое оживленное место, по радио часто звучала веселая, жизнерадостная музыка. Митька обожал музыку и мог часами стоять под репродуктором. Его мечтой номер один было – купить когда-нибудь патефон с пластинками. Митька опять усмехнулся своим мыслям вспомнив, как он среагировал на радиоприемник, когда впервые услышал звуки музыки, льющиеся из маленького ящичка, купленный соседкой – бабой Нюрой. Митька не хотел верить никаким объяснениям об источниках звуков, он был уверен, что внутри кто-то сидит и играет на музыкальных инструментах. Ему не давали приемник, но он все-таки упросил посмотреть, что там сзади ящичек. Оказалось, там была твердая картонка с дырочками. Митька заглянул внутрь: через дырочки он ясно увидел маленьких человечков в пальто и меховых шапках (была зима), и у каждого была в руках кеменже – такие он видел на чьей- то греческой свадьбе. Пораженный увиденным, Митька стал кричать, что он видит человечков, но все над ним стали смеяться. Бабы Нюрин Ванька долго высматривал человечков, но ничего не увидел. Так он им тогда и не доказал, что видел человечков. Никто больше не хотел посмотреть через те дырочки. Не раз уже в старших классах, когда уже он все знал про радио, Митька думал о своем таком богатом воображении, а ведь ему было уже лет семь. Как можно было так четко видеть тех маленьких музыкантиков, ведь там их было человек десять? Он и теперь помнит их фигурки в пальто и шапках. Бог его знает, как так может случиться, хотя, действительно, только Бог может все знать.

* * *

За один день горемычные путешественники Христопуло вселились в дом и не прошло и месяца – решили сделать большую пристройку к дому. Через месяц вернулась и семья Ксенексолцы. Им не так повезло: пришлось им купить хибару похуже прежней. Но они не унывали, решили своими силами, как и Христопуло, сделать хорошую пристройку. Мария, подруга Ирини, была очень сильной, да и братья не слабаки.

У себя стройкой командовала Ирини. И планировку комнат пристройки сама придумала, и глину замешивала и саманы делала. Харитон и Кики опять устроились на работу в колхоз, но и они находили время помочь, Генерал еще жидковат был по сравнению с ними, но тоже работал на совесть. Надрывались все так, что ни ног, ни рук не чувствовали. Хотелось быстрей построить и жить в нормальных условиях. Спасибо вода теперь была рядом. Пока семья Христопуло разъезжала, Самсон с сыном и внуком, а также при помощи друга Фасули и немца Фогеля с их сыновьями вырыли у себя во дворе глубокий колодец с хорошей питьевой водой. Так что теперь не надо было женщинам идти на соседнюю улицу и таскать ее на коромыслах. Калитка Харитониди не закрывалась: постоянно слышался звон оцинкованных пустых ведер, затем тяжеловатый скрип, спускаемой железной цепи в колодец.

Друзья тоже помогали с постройкой, но они теперь тоже подрабатывали на школьных каникулах в разных местах и могли помогать только по выходным. Особенно старался Иван. Еще сами Христопуло только начинали просыпаться, а Балуевский тут как тут:

– Привет, соседям! Так вы еще спите? – восклицал он и делал удивленные глаза.

– Кто спит, – ворчала Раконоца, – я уже кашу сварила, садись, кушай с нами.

– А ты то, что в такую рань, не терпится глину помесить? – спрашивал насмешливо только что вставший с постели Харик.

– Так это мое любимое занятие, – отвечал тот серьезным тоном, – так бы я и месил ее, без пользы для себя!

– Ну, рассказывай какая тебе польза, хитрец, – присоединялся Яшка, – я так и знал, что-то тут не так, что это Ванька раньше всех рвется к нашей стройке?

Иван изобразил презрительную улыбку:

– Ну и что ж, догадался?

– Нет, брат, тебя трудно раскусить…

– То-то и оно, браток! – продолжал Иван многозначительно, а сам прохаживался по кухне, ненароком заглядывал в комнату девчат. Заметив, что те еще полуодеты, Ванька, резко покраснев, садился за кухонный стол. В этот раз несколько раз ответил Яшке невпопад.

– Ты, что, не слышишь, с тобой разговаривают, – вдруг ловит его ухо, и Иван снова живо включается в общий разговор. Выходит Ирини, и он снова притихает.

– А-а-а, наш главный помощник, давно пришел? – интересуется Ирини. Она улыбается и смотрит на него в упор. Иван отводит глаза:

– Да ж, я Генералу уже объяснил, почему я такой активный помощник…

– Ничего не объяснил, не ври, хитрая лиса, – выдает его с головой Генерал. – Друг, называется…

Иван нарочито с укоризной посмотрел на Яшку:

– Посмотри, Ирини, какой твой брат непонятливый. Ты – то сама, как думаешь, чего я тут глину мешу, а?

– Ну?

– Мускулы на ногах развиваю, – хитро и вкрадчиво развивает свою мысль Иван.

– Говорят, у меня слишком худые ноги. Вот я и стараюсь их нарастить. То есть, для кого стараюсь? – спросил он тоном деда Соломона и так же, как он поднял при этом палец, – для себя стараюсь, а вы и не догадывались. Эх вы, наивные люди, святая простота, – голос теперь его звучал, как у их церковного Батюшки Тимофея. Все засмеялись, стали усаживаться к столу.

– Вообще – то, знаешь, что лучший способ накачать мускулы ног, это – погонять велосипед, – заметил насмешливо Яшка.

Иван на секунду замер:

– Ну да, вот и я думаю, с чего бы это я день и ночь думаю о велосипеде? Кажется, даже приснился на днях…

– Велосипед не роскошь, а средство передвижения, – напутственно и со значением произнес Генерал. Харитон хихикнул.

– Я б тоже от велосипеда не отказался, – мечтательно протянул, закатив глаза к потолку, подоспевший к завтраку Слон. Старые рабочие штаны были слишком коротки, выглядел он в них карикатурно. Все засмеялись, но великодушно отвели глаза. Слон так и не понял причину их смеха.

– А, что это вы так дружно рассмеялись? – спросил он оглядываясь.

– Дык, зачем тебе велосипед? Ты ж его сходу раздавишь, – принялся разъяснять Иван.

– Ну, ладно, – перебила его Ирини, – садитесь за стол.

Немного поупрямившись, любители велосипедов сели за кашу.

Вообще соседские ребята любили любую стряпню Роконоцы: чтоб она ни сготовила, все было удивительно вкусным. Особый дар был у нее сготовить почти из ничего настоящие деликатесы, пальчики оближешь! Так что хоть и скромные ребята были, но не могли устоять против всего того, что подавала к столу Раконоца.

* * *

Кики отправила сестрам Сарваниди коряво написанное длинное письмо о всех перипетиях возвращения назад в ссылку и, что они снова живут в Казахстане. Видимо, на роду у них написано прожить жизнь в Осакаровке, которую, вообще-то, все они полюбили: здесь прошло их детство, проходит молодость, здесь похоронены тела незабвенных родных. Марица не замедлила с ответом (писала она поприличнее: она закончила пять классов) и приложила фото Кики с Ирини и свою с сестрой. Кики вспомнила, как на их счастье, в тот единственный их приезд в Красную Поляну, на турбазе, куда они попали к полудню, оказался фотограф, который делал снимок какой-то туристической группы. Вспомнила, как Марица уговорила его сфотографировать подружек. С фотокарточки смотрели четыре юные пухлогубые девчонки, одна другой краше. Кики посмотрела на себя в зеркальце: неужели эта симпатичная, брови домиком девушка и есть она?

Все кругом говорили, что она красива, но Кики все – равно чувствовала себя неуверенно и сама себе казалась маленькой и неказистой. Почему так? И сама не знала. Неважного она была о себе мнения, особенно теперь, когда так сильно похудела. Марица к тому времени была уже засватана, и в письме этом писала, что скоро у нее свадьба с Мавриди Константином, что замуж не хочет, но, что родители настаивают. Спрашивала не собирается ли Кики последовать ее примеру. Кики ответила, что замуж не собирается, да и жениха нет. Написала, что много работает в совхозе, потом приходит домой, а там тоже стройка. К вечеру так устает, что даже на хорос идти не хочется. Когда спина болит, а руки-ноги гудят, хочется одного – лечь и как можно дольше не вставать. Всем дома достается. Ирини работает за троих, но как-то у нее остаются силы с подругами сходить потанцевать, повеселиться. Всегда она весела, в хорошем задорном настроении. К тому же, не в пример Кики, почти никогда не болеет. Правда недавно, дурочка, пришла с работы раньше обычного, мама ушла корову встречать, ключ забыла оставить на месте. Ирини пригрелась на солнце и заснула на сырой весенней травке у стенки дома. Мама пришла разбудила ее, а та и встать не может: воспаление легких. Температура высокая. Мама сразу растерла ей спину водкой и поставила одну банку на спину, на утро поставила две банки, вечером три и так добавляла каждый день до восьми банок. Слава Богу все обошлось. Мама все время почти не спала, боялась, чтоб не случилось, как со старшим сыном. Того сразу положили в больницу и загубили парня: умер в цвете лет.

Кики спрашивала в письме, как там Марфа и братья. Как Красная Поляна. Очень бы хотелось побывать там, но, видимо, не суждено. Под конец просила не забывать, почаще писать и не осуждать за корявое безграмотное письмо. «Академий не кончала, так что жду ответа, как соловей лета». Кики подумала и пририсовала симпатичную птичку с конвертом в клюве. Вложила свою недавнюю фотографию, где она с подружкой Клавой Семеониди и отправилась на почту.

Глава четвертая

В сорок девятом году Осакаровский район встречал пополнение: снова прислали с Черноморского побережья ссыльных греков. На этот раз никто из вновь прибывших не умер, но было очень много больных, особенно среди малых детей и стариков. Опять расселили кого на станции Шокай, кого на девятом, кого на пятом поселке. Некоторые были из Адлера. Среди них всем понравился молодой, лет восемнадцати, парнишка Савва Александриди со своей развеселой гармошкой. Играл он на свадьбах виртуозно, даром, что еще безусый. Многие были из поселков Красная Поляна и Лесного, Лазаревки. Кики с Ирини ходили искали среди них сестер Сарваниди. Но новоприбывшие краснополянцы не видели их. Они не знали и не ведали, что семья Сарваниди опередила всех ссыльных на два дня.

Получилось так, что мать Марицы за год до высылки попросила председательшу колхоза имени Мичурина – Циприкову Елену Степановну принять старшую дочь на работу, хоть та не подходила по возрасту. Иначе у них по закону отняли б большой кусок земли, который они не один год обрабатывали, засаживали и, который их кормил. Марица, хоть и тонкая, хрупкая девочка, но работала за двоих. Самой тяжелой частью колхозной работы было носить почту. Особенно, когда надо было идти через лес в небольшие поселки, как Ивановка, Кепша, в поселки, куда надо было идти через Коржов хребет, спуск на Хосту и Кудепсту. Отец ее учил, если увидишь зверя, медведя или волка – не беги. Прижмись к дереву, обними его и не бойся. Так она и делала. Сколько раз приходилось прибегать к этому методу, не помнит, но срабатывал он безотказно. Смотришь, вот он, сейчас нападет, ничего от тебя не останется. Обнимет дрожащая Марица дерево, медведь фыркнет и уже рыкает себе далеко, ветки кустов только трещат. Елена Степановна благоволила к толковой молодой работнице. За три дня до массовых арестов и депортации из Поляны, она предупредила Марицу, что их семья в списках на высылку, и, чтоб ехали из поселка в Казахстан не ожидая, когда их повезут туда под конвоем. А раз они не под конвоем, то и вернуться они смогут в подходящий момент. Так они и выехали раньше других. Кирилл Мавриди, брат отца Марицы, за семь лет ссылки прислал пять писем. Жил он в Джамбуле и собирался домой на Кукерду каждый год, да все никак. Боялся, как и все, что могут сделать ему от «ворот-разворот». Хорошо – Марицын отец адрес Кирилла сохранил, теперь можно было хоть на первое время у него остановиться.

И вот они в пути на Казахстан. Поезд переполнен, люди теснятся так, что чуть ли не на головах у друг друга сидят. Дышать в вагоне тяжело, хоть и окна открыты. Марица с братьями и сестрой ходили по своему вагону, выходили в открытый тамбур. Им все было интересно и, возвращаясь к своим полкам, они возбужденно рассказывали новые услышанные от людей истории. Мать с отцом смотрели на сменяющийся ландшафт через окно и удивлялись необъятным просторам.

С ними рядом на верхней полке ехал молодой офицер, который с самого начала помог им всем устроиться и все поглядывал на Марицу. Всю дорогу он рассказывал интересные истории из своей жизни и Марице ничего не оставалось, как слушать его. Иногда она выходила в открытый тамбур подышать к окну. Выходил и офицер и все что-то рассказал, не сводя с нее глаз. На третий день такой поездки Марице очень хотелось избавиться от назойливого ухажера. Хорошо, что он, вышел на какой-то станции за день до прибытия в город Джамбул. Сам город, с разбросанными то тут то там домишками и арбами с ишаками произвел гнетущее впечатление, особенно в сравнении с Адлером и богатой природой Красной Поляны: низенькие глинобитные дома, глиняные облезлые, часто полуразрушенные дувалы вокруг них, выполнявших роль заборов, множество казахов в своей необычной национальной одежде: мужчины в стеганых темных халатах перетянутых неопрятными кушаками поверх обычной мужской одежды; женщины в длинных пестрых платьях, а на головах белые тюрбаны в виде капюшонов, сделанные так, чтобы видно было только лицо; ни шеи, ни волос казашки не хотели показать. Не все, конечно. Молодые казахи и казашки одевались, в основном, как русские. Кругом запущенность, некрасивость: ни цветов во дворах, ни чистоты на улицах. Много неухоженных, плохо одетых людей на костылях, просто увечных – наглядные следы войны. Однако, как ни странно, Джамбул оказался хорошо озелененным. Почти все дома были обсажены тополями, ивами, акациями, и другими деревьями. В городе главенствовала одна стройка, где можно было найти работу всем желающим: строился Химический завод. Говорили, что там будут производиться удобрения на всю страну для сельского хозяйства. Стройка занимала огромную площадь и огромное количество рабочего люда селилось неподалеку в большом поселке. Позже, когда Химзавод в начале 50-х был построен, его так и называли – Химпоселок.