Спят усталые игрушки… Сборник рассказов

Катюшка обнимает мать тёплыми ручками, гладит по волосам: «Мам, да ладно, ну не болит уже ничего, Вова обещал, что больше так не будет, он сам знаешь как испугался, а девочки теперь со мной дружат, Соня шоколадку подарила, ну не плачь, ну ма-а-ам…»

Если ты станешь маленькой

– Это буква А, для Аркаши.

Мила протянула сыну объёмный вкладыш из коврика-алфавита. Они сидели на полу в гостиной, вокруг лежали стопки пособий, но Мила решила начать именно с коврика: нейропсихолог говорил, что Аркаше важны тактильные впечатления.

– Потрогай её. Чувствуешь, шершавая? Как корка а-а-а-нанаса, да? А теперь произнеси.

– Аааааа, – послушно протянул Аркаша и покосился на сестру Юлю. Та делала уроки за большим столом, полностью погрузившись в тетрадки.

– А, бе, ве, ге, де, е, ё, же, зе, и… – затараторил четырёхлетний Миша.

Он отложил энциклопедию с динозаврами, слез с дивана и подошёл к маме с братом, задев ногой букву Г. Та вечно топорщилась, не желая укладываться в мягкую рамку пособия.

– Ты молодец. – Мила погладила Мишу по голове. – Но Аркаша должен сам. Аркаша, возвращаем букву А на место.

Аркаша засопел, втискивая жёлтую букву А в синее гнёздышко. Та недовольно заскрипела, но в конце концов подчинилась.

Юля отложила русский язык и взялась за учебник алгебры.

– Мам, тут совсем мало задано. Может, потом кино посмотрим?

Мила кивнула и достала из коврика следующую букву – на сей раз красную и гладкую.

– А это какая? Вспоминай, вчера учили.

Аркаша молчал. Мила достала из конверта картинку с красным барабаном и сунула Аркаше под нос. Не помогло.

– Это Б, балда! – воскликнул Миша.

Аркаша уткнулся головой в коврик и начал раскачиваться взад-вперёд.

– Отстань от него! – возмутилась Юля. – Ему труднее, чем тебе. Но всё равно надо учиться.

– Да! – Аркаша неожиданно вскинул голову. – И пойти в школу! Как Юля!

Аркаша схватился за край стола, с усилием поднялся и заглянул Юле в тетрадку.

– Мам, я пойду в школу? В следующем году. Когда будет семь лет. Да?

– Посмотрим, – вздохнула Мила, убирая карточки в конверт. – Может, лучше в восемь.

– В садике говорят, что в восемь идут в школу только дураки, – заявил Миша.

– Я больше не могу, – Юля закатила глаза и резко захлопнула учебник. – Всё, алгебра, потом увидимся. Давайте уже кино смотреть.

***

После лечебной гимнастики в ванне Аркаша пах мылом и радостью, совсем как маленький. Мила завернула сына в халат, прижала к себе и повела в детскую, где Юля уже раскладывала пижамы по кроватям, а Миша выбирал книжки для вечернего чтения.

– Мам, ну чего ты?! – Юля бросилась к Аркаше, помогла ему сесть на кровать и выпутаться из халата. – Необязательно его каждый день купать. Он же не маленький.

– Нейропсихолог сказал, обязательно. – Мила устало опустилась на Мишину кровать. – И гимнастика. Там какие-то связи нарабатываются… Не помню уже.

Аркаша сидел на кровати и изучал пижаму. Потом выжидающе посмотрел на мать.

– Давай сам! – раздражённо бросила Юля и направилась к книжным полкам, помогать Мише.

Аркаша послушно взял штаны и начал крутить их в руках.

– Кстати, о маленьких, – Миле хотелось сменить тему. – Как вам кино? Вы бы хотели тоже уменьшиться, как те дети?

– Нет! – выпалил Миша, отрываясь от книжного шкафа. – Страшно! Собака съест. Или дверь раздавит. Или чашка упадёт. Или…

– Ну ты паникёр! – рассмеялась Юля и протянула Мише очередную энциклопедию. – Держи, вот про твоих насекомых. А я бы хотела уменьшиться. Забралась бы внутрь часов. Или погуляла в ноутбуке. Интересно, как всё выглядит изнутри. А ты, Аркаша?

Аркаша молчал.

Юля вздохнула, подошла к брату, присела на корточки и заглянула ему в глаза.

– Аркаша! Я спросила, ты бы хотел уменьшиться? Как в фильме?

Аркаша притянул к себе мягкую игрушку – старого одноглазого пёсика. Потом заговорил, глядя в пол:

– Я бы сел тебе на плечо. И пошёл учиться в школу. Можно? – Аркаша вскинул голову и посмотрел на Юлю с такой надеждой, что у Милы всё сжалось внутри.

– Конечно! – откликнулась Юля. – Но на плече опасно. Я бы носила тебя в пенале, а во время уроков ставила на парту, подойдёт?

Аркаша кивнул и начал запихивать ногу в пижамные штаны.

– Мам, а ты? – спросил Миша, забираясь в кровать. – Ты бы хотела стать маленькой?

Мила задумалась.

– Я бы хотела увидеть мир насекомых, как в твоей книжке. Или пожить в часах, как Юля. Но только недолго. А в фильме, там же они остались маленькими навсегда. Вот представьте, я уменьшусь, и на всей земле не найдётся для меня лекарства. Что же вы будете делать?

– Купим себе другую маму! – выпалил Миша.

– Что?! – воскликнули хором Мила и Юля.

Аркаша только странно икнул и молча уставился на брата.

Тот смущённо заёрзал в кровати и принялся объяснять.

– Возьмём сто тысяч миллионов денег и купим. Если ты станешь маленькой, кто будет за нами смотреть? Папа не сможет, ему надо на работу. Значит, нам нужна новая мама.

Мила не знала, смеяться или плакать. Но пока дети не уснули, шанса на слёзы не было.

– А ты? – Мила посмотрела на Юлю. – Вот представь, я раз – и уменьшаюсь. Что будешь делать?

Юля задёрнула шторы, включила ночник и встала у двери, прислонившись плечом к косяку.

– Придумаем что-нибудь с папой. Купим тебе маленький ноутбук. Кукольный домик сделаем – в стиле прованс, как ты любишь. Всё светленькое, обои в цветочек. Одежду у портнихи закажем. И усилитель звука.

– А усилитель зачем? – не поняла Мила.

– А как ты нами руководить будешь? Я против новой мамы, если что! Хотя бы готовить меня научи!

Юля засмеялась, и Миле немного полегчало.

– Ладно, я пошла. У меня ещё алгебра.

Юля потрепала братьев по макушкам, приобняла Милу и выскользнула из комнаты. Миша тут же сунул Миле книжку. Аркаша умудрился надеть штаны задом наперёд и теперь изучал ворот пижамной футболки.

***

Саша ел разогретый ужин и смотрел вроде как на Милу, а вроде как и сквозь неё. В квартире было темно и тихо.

– Так что насчёт выходных? – поинтересовалась Мила.

– Что? Прости, завис. Устал очень. Что ты хотела на выходных?

– Да неважно. Ешь и ложись, полночь скоро.

В свете лампы лицо Саши казалось совсем осунувшимся, под глазами залегли тени. Мила погладила мужа по плечу и подложила ему ещё картошки. Первая порция исчезла за считаные минуты.

– Угу. Спасибо, – Саша улыбнулся жене – Пообедать на работе не успел. Вот видишь, отъедаюсь. Очень вкусно! А ты что не спишь?

Мила села напротив мужа, потёрла глаза руками.

– Аркаша возился долго. Потом Мишу разбудил, ну и по кругу.

Саша отложил вилку. Мила понимала, что он сейчас скажет. Ждала и боялась этого.

– Послушай, я, конечно, опять не вовремя с этим разговором. Да и когда он вовремя… Но ты всё-таки подумай насчёт интерната. Всё понимаю, но на тебя уже смотреть больно. И Юльке несладко. Она, конечно, помалкивает, но…

Мила сидела не шевелясь. Кусочек картошки на Сашиной вилке жирно поблёскивал под тёплым светом лампы, и Мила почему-то не могла оторвать от него взгляда. Всё понятно, все устали. Она не справляется. Но она не могла об этом говорить. И думать. Не сейчас.

– Я не тороплю, – Сашин голос звучал мягко, затягивая Милу в неведомую глубину. – Но давай как-нибудь поговорим предметно. Может, на выходных? Я с шефом обсудил, у него жена в этой системе. Говорит, есть хорошие варианты с доплатой.

Молчание Милы Саша принял за одобрение, заговорил оживлённее.

– Там же специальные учебные программы есть. Адаптированные для таких детей. Дадут ему тьютора, будет под присмотром. Читать научится наконец. А на выходные домой можно забирать.

Мила не двигалась.

– Извини, ты и так расстроена, понимаю. Просто обещай подумать, ладно?

Мила с трудом разомкнула губы. Слова упали изо рта, как крупные капли слёз.

– Я обещаю. Обещаю подумать.

***

– Маааам!

Мила вздрогнула, села в кровати, огляделась. Слева похрапывал Саша. Устал, бедняга, даже не шелохнулся. Справа, опираясь о стену, маячила тёмная фигурка с игрушкой в руках.

– Аркаша? Ты чего? Давай шёпотом.

– Мам, я придумал, – прогудел Аркаша, и Мила вспомнила, что шёпотом он не умеет.

– Тсс, идём в гостиную. Сейчас помогу.

Не включая свет, они пробрались в гостиную и упали на диван. Мила распутала одеяло и накрыла их обоих с головой, чтобы не будить остальных разговорами.

– Что ты придумал? Рассказывай!

– Нигде на земле нет лекарства, да?

– Ты про уменьшение? Да, нигде на земле, – подтвердила Мила.

– Ни-где-на-зем-ле! – выдохнул Аркаша в горячей пододеяльной темноте. – Но ещё есть космос!

– И что в космосе?

Мила спросила по инерции, но внутри неё вдруг начал бить маленький барабанчик. Как будто её действительно уменьшили, она уже состарилась в кукольном домике и ждала поездки на кукольное кладбище, но вдруг появилась слабая надежда на спасение.

– Я возьму сто тысяч миллионов денег и куплю ракету. И мы полетим на другую планету. И найдём там лекарство. И ты снова станешь большой.

– Хорошая идея. А если у них нет лекарства?

Мила задала вопрос и тут же молча выругала сама себя. На мгновение ей показалось, что она обсуждает реальную проблему и близкий человек сейчас предложит спасительное решение.

Мила чуть откинула одеяло, чтобы увидеть реакцию Аркаши на свою ошибку. Но тот, кажется, не огорчился. Просто нахмурился и начал ковырять второй глаз игрушечного пёсика. Потом положил голову Миле на плечо.

– Придумал. Полетим дальше. Найдём маленькую планету, где всё маленькое. И вещи, и люди. Тебе будет удобно там жить.

– А как же ты?

– Буду с тобой. Там я буду самый большой. И сильный. Да? – Да, – подтвердила Мила. – Ты точно будешь самый сильный!

– Как Гулливер из книжки. Буду носить камни и строить дома. И пожары тушить. Будем вместе жить, да?

Голос Аркаши становился всё глуше и вскоре совсем затих.

– Обязательно, – прошептала Мила.

Она упустила момент, когда Аркашу можно было вернуть в постель. Теперь его голова отяжелела и давила ей на плечо, а маленькое тело совсем расслабилось.

Свободной рукой Мила дотянулась до окна и прикрыла форточку, чтобы не сквозило. Подвинула поближе подушки и плед, устроила себя и сына поудобнее и закрыла глаза.

Так она лежала и чувствовала себя очень большой. Такой большой, что еле помещалась в квартире – как Алиса в стране чудес.

И сильной, как Гулливер, которому по плечу самые тяжёлые камни.

– Будем вместе, – прошептала она на ухо сыну и тоже провалилась в сон.

Я не дам тебя в обиду

Катя выдавливает тональный крем в руку. Он должен согреться – так написано в инструкции. Похлопывая, наносит крем на щёку матери. Та морщится от боли и тут же пытается улыбнуться дочке. Катя заканчивает работу над разбитой щекой и приступает к здоровой. Загадывает: если получится сделать их одинаковыми, то утро пройдёт спокойно.

– Мам, ну когда это кончится? – вздыхает сестра Марина, не отрываясь от телефона. Марина сидит за кухонным столом, у локтя – чашка с чаем и пиалка с мюсли. Катя тоже хочет мюсли, но маме надо успеть на работу.

– Молчи! – отрезает мать. – Это наше дело, семейное!

– А мы с Катькой что, не семья?

– А вас он кормит и одевает!

Мать поворачивается к Марине так резко, что крем смазывается и попадает ей на ухо.

– И я вас в обиду не даю. В народе говорят: семья без мужа – что рыба без головы.

– Ага, а ещё говорят, что злого любить – себя губить! – откликается Марина.

– Поговори мне тут! – сердится мать. – Продолжай, детка, – это уже Кате.

Входит отчим. В кухне сразу становится тесно и будто нечем дышать, хотя сегодня утром от отчима не пахнет перегаром. Он даже принял душ и побрился. Но Катина рука всё равно замирает, а плечи сжимаются.

– Для кого марафет наводишь? – Смуглое лицо отчима кривится, кустистые брови сдвигаются.

– Так синяк же… Клиенты же… – лепечет мама. – Катька вот помогает. А ты садись завтракать. Марин, поухаживай за кормильцем.

Марина дёргает плечом, но встаёт и идёт к чайнику. Отчим смотрит на неё тяжёлым взглядом.

Катя накладывает тональный крем на вторую мамину щёку – для симметрии. Ну вот, почти получилось.

***

Катя разглядывает кленовые листья на тротуаре. Ночью были заморозки, листья покрылись инеем, поблёскивают на солнце. Катя наступает носком ботинка на лист, и тот с хрустом ломается.

– Кать, идём уже!

Маринка дописала сообщение в телефоне и выжидающе смотрит на сестру. Хотя торопиться незачем. Они, как всегда, вышли из дома пораньше, чтобы не отсвечивать: отчим сегодня опять с похмелья. Может, даже школа ещё не открыта. Катя выбирает следующий лист, для второго ботинка, и наступает на него. Всё, ощущения в ногах сравнялись, можно идти дальше.

Марина смотрит на Катю – но не в глаза, а куда-то ниже. Протягивает руку и тянет сестру за воротник блузки.

– Это что, моя? С шестого класса? Да она ещё тогда по швам расползалась! Во мать даёт, ну сколько можно экономить!

– Ничего, мне нравится твоя одежда, – отвечает Катя.

Марина фыркает, отворачивается и идёт в сторону школы. Катя плетётся следом.

Катя и правда любит носить Маринины вещи. Конечно, блузки ей всегда достаются в пятнах: Марина не слишком аккуратная. Но Катя приучилась их отбеливать. Всё равно Маринины вещи лучше, чем мамины. Во-первых, по размеру подходят. А во-вторых, в них Катя чувствует себя увереннее. Как в броне или кольчуге. Даже иногда играет «в Марину», особенно когда нужно дать отпор школьным обидчикам или выяснить у математички, за что же ей поставили пять с минусом, а не просто пять.

– Как меня это достало… – говорит Марина то ли Кате, то ли сероватому небу, то ли ободранным пятиэтажкам на пути.

Катя молчит, поглядывает на сестру. Марина красивая. Даже с утра, без макияжа. И когда болеет. И даже когда скучает и немного закатывает глаза, вот как сейчас, всё равно похожа на девушек с картин русских художников из кабинета изо.

– Школу закончу, и духу моего здесь не будет! – твёрдо говорит Марина.

Внутри у Кати всё холодеет. Но она ничего не говорит, только замедляет шаг и начинает пересчитывать листья на пути.

– Давай быстрее, а? – Марина оборачивается и замечает, что с сестрой что-то не так. – Кать, ты чего?

– Ты уедешь… А я?.. – Катя опускает голову. На заиндевевший асфальт падают крупные капли, оставляя чёрные проталинки.

Марина возвращается к сестре. Наклоняется, хватает её за плечи.

– И тебя заберу. Обустроюсь и заберу. Через два года я буду совершеннолетняя, и мы сможем жить вдвоём, без них. Оформим опеку, или как там это называется. Дима обещал помочь, он на юриста учится. Разберёмся, короче.

Катя поднимает глаза на сестру. Марина достаёт салфетку, вытирает Кате слёзы. Чмокает сестру в щёку. Потом смеётся и чмокает в другую – для симметрии.

– Пошли уже. У меня ноги замёрзли, я ж в капронках. Да и школу наверняка уже открыли.

***

Катя идёт домой из школы, стараясь не наступать в лужи. Загадывает: если удастся пройти весь путь по сухому, отчима дома не будет и они смогут нормально поболтать с сестрой.

У Кати в рюкзаке дневник с записью: «Прекрасное оформление работ, лучшее в классе, но обратить внимание на сочинения. Ждём на олимпиаде по географии». В кармане – записка от подружки, что парень из спортивной секции интересуется Катей. С сочинениями Катя справится, а вот парня нужно обсудить с Маринкой, она подскажет.

Тротуар перед домом почти сухой. Получилось! Но у самого подъезда Катю встречает огромная лужа.

Катя находит на газоне пару досок, выкладывает из них мостик, осторожно наступает на него. Первая доска выдерживает, а вторая подводит – наклоняется. Нога соскальзывает в лужу.

Внутри у Кати всё обрывается. Она медлит у двери подъезда, но потом всё же заходит и поднимается на свой этаж.

Дверь квартиры приоткрыта. Катя прислушивается – тишина. Заходит в прихожую и слышит поскуливание. Может, соседская собака забрела?

Катя считает до пяти, чтобы успокоиться, – так советуют психологи в интернете. Проходит в комнату и видит на взрослой кровати Марину. Та лежит, сжавшись в комок, и трясётся. Простыни смяты и испачканы чем-то красным.

– Почему ты на их кровати? – спрашивает Катя.

Марина затихает, сжимается ещё сильнее и кажется совсем маленькой.

– У тебя что, месячные начались? – спрашивает Катя.

Марина приподнимается на локте, пытается сесть, потом вскрикивает и валится на бок.

– Что у тебя с лицом? Ты ударилась? – спрашивает Катя.

И тут Марина начинает выть.

***

Катя застирывает простыню. Щёткой с порошком, в холодной воде, как учила мама. Руки стынут, пальцы ломит от холода. Крови было много, но вся уже ушла в сток. Вода почти прозрачная, на дне ржавой ванны даже не видно, остался ли цвет. Но если посмотреть на белый потолок, зажмуриться, а потом сразу взглянуть на простыню, то бледные розовые пятна ещё видны.

Из-за двери доносятся голоса матери и сестры. Они стараются говорить тихо, но стена между кухней и ванной тонкая, и Катя всё слышит.

– Ты обещала! Обещала, что не дашь нас в обиду!

– Сама виновата! Говорила, не крути задом! А она юбку укоротила и выдрючивается!

– Я не коротила, – всхлипывает Марина. – Она же прошлогодняяаа… Ты сказала новую не покупааать…

– И правильно, нечего деньги тратить, и так от вас одни расходы, – шипит мать. – Никому ни слова, слышишь? Ещё не хватало нам позора на весь посёлок!

– Мам… – голос у Марины совсем тихий, Катя замирает и прислушивается. – А Катька как же?

– А что Катька? Мелкая она ещё, не понимает. А, ты про это? Да не тронет он её, господи. Сдались вы ему, зассыхи мелкие.

Катя включает воду, чтобы не слушать разговор. Насыпает на щётку порошок и продолжает оттирать бледные пятна.

***

Катя сидит в комнате за столом и смотрит видео на телефоне. В анонимном режиме – на всякий случай. Иногда ставит на паузу и записывает информацию в тетрадь. За окном сгущаются сумерки. Скоро придут с работы взрослые, надо успеть.

Когда в комнату входит Марина, Катя прикрывает телефон учебником. Марина без макияжа, в растянутой футболке и старых трениках.

– Уроки делаешь? – голос у сестры тусклый и тихий.

– Ага, – врёт Катя и выжидающе смотрит на сестру – вдруг та захочет поговорить.

Но Марина только вяло кивает, валится на диван и глядит в потолок. Даже в телефон не смотрит.

Лязгает замок, из прихожей раздаётся голос отчима:

– Дома есть кто? Ужин мне соберите!

Марина сползает с дивана и бредёт на кухню. Катя стискивает зубы так сильно, что голова начинает трястись. Потом выдыхает через дрожащие губы, сжимает ручку и продолжает писать в тетрадке.

***

Катя не идёт в школу. Врёт маме про больной живот, обещает помыть посуду и сделать уроки. Прячется под одеялом и ждёт, пока мама с Мариной уйдут, а отчим отправится в ванную. Надевает старую мамину футболку – её всё равно хотели пустить на тряпки. Футболка чуть не доходит до колен, почти как Маринина юбка.

Катя идёт на кухню и берёт большой нож, которым отчим по выходным разделывает мясо.

Встаёт перед дверью ванной, слушает жужжание электробритвы. Считает до пяти, распахивает дверь, вонзает нож в бок отчима и с усилием вытаскивает обратно. Отчим охает, сгибается. Катя упирается спиной в шкафчик, ногой толкает отчима в ванну. Тот падает, стукнувшись головой о смеситель. Катя подходит к ванне и несколько раз всаживает нож в тело отчима, целясь в нужные точки, как показывали в видео. Тот рычит, пытается подняться, бьётся локтями и головой о чугунные стенки ванны, и в какой-то момент Катя боится, что ошиблась, план не сработал и ничего не получится… Но она представляет себя роботом, у которого есть только одна команда – бить. И всё получается.

***

Катя выжимает тряпку в унитаз. С тряпки течёт прозрачная вода.

Катя оглядывает ванную – всё ли чисто? Она вымыла плитку, и пол, и даже края ванны. Прошлась душем по телу отчима, смыла всю кровь в сток. Осталось зеркало, это быстро. Несколько капель крови попало высоко, на побелку над плиткой. Но Катя не будет их смывать. Мама не разрешает ей брать стремянку.

В прихожей какой-то шум. Звук сумки, падающей на пол, – значит, Марина.

– Кать, не пугайся, это я. С физры отпустили. Ты как себя чувствуешь? Спишь, что ли? Ты где, Кать?

Дверь в ванную открывается. Марина вопросительно глядит на Катю. Потом на зеркало – и её брови лезут вверх. Потом на ванну – и её рот распахивается в беззвучном крике.

Катя бросается к сестре, зажимает ей рот рукой и хочет всё объяснить. Но в голове совсем пусто, и она только талдычит как заведённая: «Я не дам тебя в обиду. Я не дам тебя в обиду».

***

Катя выдавливает тональный крем в руку, чтобы тот согрелся. Консилер почти скрыл синяк, осталось немного. Новым спонжем Катя наносит крем на лицо племянницы.

– Ну вот, почти не видно. Теперь вторая щека.

– Зачем вторая? – удивляется Соня. – И так хорошо.

Катя качает головой, подводит Соню к большому зеркалу в прихожей.

– Для симметрии.

Катя выдавливает крем и кончиками пальцев делает на щеке племянницы маленькие пятнышки, чтобы потом растушевать. Соня хмурит тёмные брови и закатывает глаза. Устала? Или что другое? Уголки рта девочки опускаются вниз, Катя вздрагивает и решается наконец спросить:

– Сонь, откуда синяк? Тебя точно никто не обижает?

– Это Ваня из школы локтем заехал. Да я сама виновата…

Катина рука замирает. Пятнышки светлого крема сияют на смуглом лице Сони.

– Кать, ты чего? Да всё нормально, это же на баскетболе было. Я сама ему под руку влезла. Мне даже фол при броске засчитали. И штрафной назначили. Но Ваня всё равно извинился. Сказал, если травма, значит, он тоже виноват.

Катя молча кивает и начинает растушёвывать крем на Сониной щеке. Потом проходится спонжем по носу, подбородку и шее, стараясь не запачкать воротник блузки. Соня притихла и смотрит с любопытством.

– А у тебя что, не было баскетбола в школе?

– У меня была специальная школа. Очень строгая. Там не было спортивных игр. И мальчиков тоже не было.

– Ты поэтому так редко улыбаешься? У тебя было тяжёлое детство? Мама сказала тебя не спрашивать и что ты сама расскажешь.

– Расскажу, – обещает Катя, – но не сейчас.

Она отстраняется, проверяет результат. Симметрично.

Потом резко вздыхает, хватает Соню за плечи и смотрит ей прямо в глаза:

– Если тебе кто-то навредит, ты мне сразу говори. Не маме, мне. Обещай. И запомни раз и навсегда: я не дам тебя в обиду.

Соня кивает и обнимает Катю. Чмокает в щёку, подхватывает рюкзак и сменку, бежит к двери. Уже за порогом останавливается, возвращается и чмокает Катю во вторую щеку: «Для симметрии».

– Вернулась – посмотри в зеркало, примета такая! – волнуется Катя.

– Посмотри за меня, я опаздываю! – звонко откликается Соня и выбегает за дверь.

Катя слышит перестук туфелек по лестнице, качает головой. Запирает дверь, подходит к зеркалу. Замечает на щеках следы Сониного блеска для губ, прикасается к ним пальцами, потом аккуратно размазывает – для симметрии.

И наконец улыбается.

Когда мы будем готовы?

Окно кабинета выходило в парк. Оля сидела на жестком стуле и наблюдала, как гнутся от ветра голые деревья. Интересно, мамино окно на этой же стороне? Было бы хорошо, она так любит природу. Может быть, даже прикормит местную птичку… Хотя окна в хосписах наверняка не открываются, как в любых больницах.

– Ну вот, сейчас последние бумажки с вами подпишем, и всё, – врач вошёл в кабинет, разложил на столе веер бланков.

Оля пробежала глазами документы и расписалась там, где синели острые галочки.

– Вы всё сделали правильно. Вашей маме будет у нас хорошо.

Как может быть хорошо в месте, куда приезжают умирать? Но врач явно старался её приободрить, и Оля благодарно кивнула.

– Посещения у нас по графику, расписание в памятке. Мы сотрудничаем с психологом, который работает с утратами. Вот его визитка. С детьми он не работает, но вы можете попросить рекомендации.

– С детьми?..

– У вашей мамы есть внук, верно? Детей нужно готовить к смерти близкого родственника. Как я уже сказал, если нужна помощь…

– Спасибо, – отозвалась Оля. – Мы, наверное, как-нибудь сами.

***

Выйдя из здания, Оля наконец проверила телефон. Десять пропущенных, пять из них от сестры. Она вздохнула и набрала номер.

– Привет. Да, устроились, всё нормально. Палата хорошая, персонал вежливый. Посещения по графику. Погоди, наушники достану: рука мёрзнет.