Мысли и факты – Кульминация теорий. Том 2. Философские трактаты, афоризмы и исследования

Не является ли это неявным признанием того, что духи, участвующие в реальном взаимодействии, признаются реальными? В определенном смысле: да! Именно как эмпирическая действительность. Пространство и пространственность – это именно та законодательно определенная форма восприятия, в которой духовно взаимодействующие существа воспринимают и локализуют друг друга. Откуда же берется такая гармония пространственных восприятий и временных восприятий сосуществующих духов, находящихся в контакте друг с другом, как будто все они управляются абсолютно реальным пространством в абсолютно реальном времени? – Здесь мы сталкиваемся с загадкой, и остается, независимо от всего естествознания и всего эмпиризма, открытый простор для большинства метафизических гипотез, таких как: предустановленная гармония, или nfluxus physicus, или окказионализм, или спинозистский параллелизм атрибутов, и т. д. Однако наиболее простая и близкая обыденному сознанию гипотеза состоит в том, что пространству и заполняющей его субстанции приписывается абсолютное существование «в себе» и даже предполагается, что весь внешний мир существует именно так, как мы его видим глазами, слышим ушами и схватываем руками, даже если его никто не видит, не слышит и не ощущает. Аргумент здесь простой: «Когда я закрываю глаза, а затем открываю их снова, я всегда вижу ровно то же самое, что видел до того, как закрыл глаза, и что видят также все остальные присутствующие очевидцы. Следовательно, и т.д.». – Этот аргумент для большинства людей вполне логичен и, по понятным причинам, вполне адекватен для практической жизни. На академическом языке этот широко распространенный тип метафизики называется «реализмом» с каким-нибудь более описательным эпитетом. Однако философская рефлексия и более внимательное рассмотрение ставят на пути этой самой бытовой, самой наивной метафизики почти непреодолимые препятствия. Эго вооружено тройной рудой против «вещи в себе», которую так хотелось бы постичь. Во-первых, непробиваемой броней специфических сенсорных энергий, которые могут показать каждому человеку внешний мир только таким, каким он должен качественно предстать перед ним в соответствии с его особенностью сенсорной организации; цветным для дальтоника, бесцветным для слепого, иным для человека, чем для устрицы или каракатицы. Во-вторых, с логическим и интуитивным мыслительно-визуальным аппаратом специфически человеческого интеллекта, который локализует сенсорные впечатления в евклидовом пространстве, располагает их на временной линии как происходящие одновременно или последовательно с той или иной скоростью, и подводит созданные таким образом пространственно-временные объекты под определенные общечеловеческие понятия. Мы совершенно не знаем, насколько последовательно это делают другие, нечеловеческие интеллекты. В-третьих, с непреодолимой изначальной оппозицией субъекта и объекта, которой поражены все представления, а весь мир разделен на два постоянно парных дополнения, которые никогда не сольются в неразборчивое единство. Ведь великое разделение на субъект и объект может исчезнуть только в том случае, если будет упразднено само сознание. Но что может остаться в качестве абсолютного остатка после упразднения сознания, мы не можем понять. – Опыт учит нас, что без глаз мы не видим, без ушей не слышим, без мозга не мыслим. Но что такое глаза, уши, мозг и, наконец, духи «сами по себе»? Они могут состоять из атомов, или лейбницевских монад, или из модусов субстанции бесконечности, или – из чего-то еще. – Достаточно, чтобы здесь вновь возник старый спор, и мы вновь оказались бы в том лабиринте догматических тупиков, над которыми трансцендентальная философия Канта вознесла человеческую мысль. Знаменитая работа по уничтожению «трансцендентальной диалектики», похоже, оказалась напрасной. На руинах старого догматизма поднимает голову новый догматизм.

Когда Кант в конце «Критики чистого разума» выражает смелую надежду, что «до конца настоящего (XVIII) столетия» удастся «привести человеческий разум к полному удовлетворению в том, что всегда, но тщетно, занимало его жажду познания», – он, как показывает история философии XIX века, фактически ошибался. Материализм и спиритуализм, монизм, дуализм, монадология и т. д. вновь пробудились от своей кажущейся смерти; появились различные системы, которые в той или иной форме «примиряют потребности разума с результатами науки», либо удовлетворяют требования науки за счет потребностей разума, либо, наоборот, удовлетворяют потребности разума за счет разума и науки. Или, наоборот, удовлетворить потребности разума за счет разума и науки, или даже удовлетворить чисто эстетическую потребность воображения – от этой надежды Кант отказался, и все труды трансцендентальной философии, похоже, не достигли своей цели. – Так ли это на самом деле? Была ли идея трансцендентальной философии преодолена и опровергнута этими исторически данными штемпелями послекантовского периода или многообразной критикой кантианства? Я считаю, как видно из предшествующего анализа, наоборот! Но давайте разберемся, и при этом мы должны исходить из того, что новое возвышение догматизма имеет видимость оправдания, поскольку признание реальности множественности духов и реального взаимодействия между ними неизбежно и, в свою очередь, влечет за собой дальнейшие последствия. Это признание не может быть отменено. Что мы не одиноки в мире, не «единственная разумная грудь среди личинок», что в «окружающем человека и животных мире мы имеем дело не с неодушевленным кукольным спектаклем, не с движущимся восковым шкафом, не с бесплотным сновидческим сооружением, а с действительно живыми существами, внутренне такими же и похожими на нас, существами, которые, как и мы сами, чувствуют и хотят, страдают и радуются, испытывают любовь и ненависть, – несомненно, для каждого разумного человека; независимо от того, какими выводами это можно обосновать и на каких психологических и метафизических основаниях эта убежденность базируется.6 Как же быть? Не следует ли просто заменить «Я» на «Мы»? Не будет ли такая замена множественного числа «я» на единственное «мы» правильным выходом? В определенном смысле – да. Но его надо понимать правильно. Выше мы назвали то неизвестное, загадочное нечто, о котором мыслится «я есть», надличностным, поскольку оно может сделать объектом познания свою индивидуальность, свою интеллектуальную и нравственную личность.

От этого метафизического носителя самосознания, остающегося завесой таинственного мрака и, возможно, совпадающего с «умопостигаемым характером» -анта, мы самым резким образом отличили эмпирический или трансцендентальный субъект сознания, стойкая индивидуальность которого делает вообще возможным существование времени и эмпирически данного мира. Далее мы заявили, что этот трансцендентальный субъект является не объектом, а основой и предпосылкой психологии, что, например, только при условии этого трансцендентального субъекта упомянутые выше пробелы в сознании, паузы в сознании, «расщепления «Я» и т. д. могут быть поняты как пробелы, как паузы и т.д., а значит, эмпирически существовать. Мы говорили, что атрибуты и функции эмпирического «я» – это не душевные силы или душевные способности отдельного человека, а то, в чем участвует отдельный человек в познании мира или чем он руководствуется в познании мира, как разум руководствуется вечными законами логики в правильном мышлении. Этот трансцендентный субъект в любом случае является также предпосылкой эмпирического существования множества духов, с которыми человек находится в духовном общении, и сомневаться в их реальности было бы непоследовательностью.

Как могли бы многочисленные духи существовать эмпирически без этого трансцендентального субъекта? Как могли бы они иметь существование для себя, или для меня, или для кого бы то ни было, если бы они сами, или я, или кто бы то ни было, участвуя в атрибутах или фикциях переживающего субъекта, не конструировали объективную шкалу времени. Шкала времени, отличающая в ней раннее от позднего, одновременное от последовательного, непрерывность от прерывности, представляющая множественность как множественность и образующая взаимную причинность, реальное взаимодействие между сосуществующими во времени индивидами? – Я сам, как духовный индивид, с моими идеями, индивидуальным чувством и волей, являюсь таким же содержанием сознания, как и все другие духи, признаваемые мною реальными; более того, я являюсь содержанием сознания именно того трансцендентального субъекта, который обусловлен опытом, который представляет себе время, который остается тождественным с самим собой, без которого мы все вместе со всем известным нам миром исчезли бы в темной ночи абсолютно непознаваемого. Метафизический носитель нашего самосознания также скрыт для каждого из нас в этой глубокой ночи. Трансцендентальная философия знает ее так же мало, как и любая догматическая метафизика; но она отличается от всех догматических метафизик тем, что показывает высшее состояние всего внешнего и внутреннего мира в субъекте сознания, который обусловлен опытом и остается тождественным с самим собой, а затем, не делая тщетных попыток познать непознаваемое, смиряется с непреодолимыми пределами человеческого разума. – Итак, резюмируем наш результат в максимально короткой формуле: а) Метафизический субстрат самосознания остается скрытым от нас и является вечно искомым, но так и не постигнутым объектом догматических спекуляций. b) Индивидуальное «я» или единый субъект сознания собственного бытия, признающий равную действительность множества подобных субъектов рядом с собой, составляет скрытую предпосылку и нерешенную конечную проблему обсервационной и аналитической психологии. c) Трансцендентальное «Я», или типичный субъект сознания человеческого интеллекта, является базовым условием всего эмпирического мира.

Интерполяционные максимы науки об опыте

В высоких Альпах нельзя навсегда поселиться на снежной вершине, но обязательно, с трудом взобравшись на нее и насладившись открывающимся оттуда широким видом, вновь спуститься в долины к человеческим хижинам. Точно так же мы хотим спуститься с вершины трансцендентальной философии, чистого «Я», оглядевшись вокруг, из утонченного восторга острой абстракции в“ batos of experience“. Но как ледники Юнгфрау спускаются глубоко под заснеженную вершину на ее широком скалистом теле, а ледники Пиц Бернина даже сползают вниз, в лощину и в леса, так и трансцендентальная философия спускается с вершины чистого „Я“ в область повседневного и научного эмпиризма гораздо значительнее, чем принято считать. Как правило, за „опыт“ принимается очень многое, что на самом деле вовсе не является опытом и никогда им стать не может, а является скорее неэмпирической предпосылкой, необходимым условием возможности эмпирической науки. В седьмой главе своего эссе „Кульминация теорий“ я выставил и объяснил ряд таких неизбежных предпосылок всякого эмпирического познания и назвал их „теоретическими интерполяционными максимами эмпирической науки“. Здесь они будут кратко рассмотрены. 1. принцип реального тождества. – „Если в первый момент времени субъект, воспринимающий явление, воспринимает во второй момент времени явление, полностью идентичное ему по всем характеристикам, то А и А1 реально идентичны (numero idem); это не две разные вещи, а лишь два временно-раздельных восприятия одной вещи“. – Так, мы принимаем луну, которая сегодня на небе, за ту же самую луну, которая светила вчера; и если мы отворачиваемся от стоящего перед нами человека, но вскоре снова видим его, мы убеждены, что это тот же самый человек. То же самое происходит в бесчисленных случаях. Для того, кто не признает этот принцип, выходящий далеко за пределы того, что можно реально испытать и непосредственно наблюдать, действительным, „опыт“ невозможен. Очевидно, однако, что такое познание объективного тождества возможно лишь при условии, что сам субъект остается тождественным самому себе. 2 Принцип совпадения бытия. – „Бытие действительного темпорально-непрерывно и без промежутков. Прерывается только наше восприятие действительного, бытие же действительного не прерывается – Соответственно, мы убеждены, что существо продолжает существовать даже тогда, когда оно нами не воспринимается, например, когда оно находится за нашей спиной, или что весь внешний мир сохраняет свое бытие даже тогда, когда мы бессознательно спим. Для того, кто не принимает этот принцип за действительный, опыт невозможен. Очевидно, однако, что тождество „Я“ является предпосылкой этого принципа. 3. принцип причинности. – „Все природные события управляются постоянными“ законами, т.е. в любом месте пространства и в любое время происходит один и тот же эффект при наличии одних и тех же причин – кто не принимает в качестве общезначимого этот принцип, который выходит далеко за пределы всего действительного опыта, охватывает подавляющую массу всех ненаблюдаемых случаев и поэтому является полностью надэмпиричным; тот, кто всерьез верит, что может иметь место абсолютная случайность, произвол, нарушение господствующих законов, для него еще возможен индивидуальный опыт, но эмпирическая наука, именно естествознание, для него невозможна. Что наука может строго доказать, так это только то, что, насколько удалось заметить, ход природы, как только он замечен человеком, сразу же переходит в колею всеобщей закономерности, но ни в коем случае не то, что ход природы продолжает двигаться в той же колее даже тогда, когда человек от него отворачивается. Если каждый представитель рациональной науки, каждый эмпирик с уверенностью предполагает последнее, если он приписывает весьма фрагментарно известную субъективную закономерность в тех или иных восприятиях природе, которая не зависит от субъективного восприятия и продолжает действовать непрерывно с объективной закономерностью, то он тем самым выносит суждение по неэмпирическому, но для всего эмпиризма непременному принципу причинности. 4. „Принцип контактности событий. – «Всякий действительный процесс, всякое движение или качественное изменение, всякий естественный процесс протекает без разрыва, так что он непрерывно заполняет промежуток времени своего совершения, но не распадается на отрезки времени, лишенные содержания, т.е. внезапно прекращается в один момент, чтобы так же внезапно начаться вновь в другой, отдельный момент. – В силу флуктуаций и разрывов индивидуального внимания, а также по другим причинам наше реальное наблюдение объективных событий всегда должно быть непрерывным, поэтому оно дает нам лишь отдельные моменты, спорадические фрагменты, отдельные фазы развития того процесса, который мы считаем объективным. Но мы интерполируем в соответствии с максимой непрерывности, заполняем пробелы в наблюдении, вставляя ненаблюдаемые моменты, подчиняясь убеждению, что изменяемый объект должен пройти все переходные состояния между двумя промежуточными по времени, пространству, качеству и количеству моментами развития. То, что опыт невозможен без соблюдения этой максимы, столь же „ясно“, как и то, что эта максима выходит за пределы наблюдаемого факта, а значит, является надэмпирической». – Более подробное объяснение и обоснование этих четырех принципов можно найти в книге «Кульминация теорий», стр. 77 и далее, на которую я хотел бы сослаться здесь. Ведь эти четыре принципа имеют совершенно фундаментальное значение; они являются интеллектуальными связками и скобками, с помощью которых наш повседневный и научный опыт удерживается вместе и не распадается на бессвязные фрагменты, более того, на бесформенную пыль. Поэтому я назвал их «теоретическими максимами интерполяции» или правилами интерполяции в науке об опыте, так как именно с их помощью наш разум дополняет и соединяет то, что эмпирически дано в строгом смысле слова, т.е. то, что реально наблюдается, интерполируя ненаблюдаемые промежуточные элементы, чтобы посредством метонимии получить то, что обычно называют «опытом». Содержание индивидуального сознания меняется непрерывно, мгновение за мгновением; мы видим, слышим, чувствуем, словом, ощущаем то то, то другое, как случайность, т.е. сиюминутное направление внимания индивида и сиюминутное влияние внешнего мира, приносит с собой. Таким образом, калейдоскопически постоянно меняющееся содержание сознания состоит из тех и других случайно и хаотично совпадающих ощущений, и если бы мы ограничивались восприятием и наблюдением этого пестрого и бессвязно перемешанного, вихрящегося содержания сознания, то у нас вообще не было бы объективного опыта, а была бы совершенно беззаконная, сумбурная, субъективная, действительно чисто индивидуальная игра воображения.

Только когда интеллект дополняет меняющиеся фрагменты восприятия или фрагменты наблюдения вставками невоспринимаемых и ненаблюдаемых промежуточных элементов, отождествляет разделенные во времени явления восприятия друг с другом, добавляет продолжение существования реального даже во время его невосприятия, заполняет пробелы наблюдения ненаблюдаемым, объединяет спорадически воспринимаемые моменты природного процесса, например, движения, вставляя в них невоспринимаемые моменты. Если он далее предположит, что реальные события всегда и везде подчиняются строгим законам, что ход природы не только вписывается в колею всеобщей закономерности, пока его наблюдает человек, но и сходит с нее, как только человек от нее отворачивается, словом, только тогда, когда интеллект выходит за пределы реально переживаемого и нанизывает его вместе с промежуточными элементами на идеальную нить этих интерполяционных максим, только тогда возникает упорядоченный «опыт» и объективная картина мира. Это, как уже говорилось, «интеллектуальные» опоры и скобы здания эмпиризма. Все науки, от астрономии до психологии, от экспериментальной физики до исторических исследований, основаны на молчаливом допущении справедливости этих интерполяционных максим, что можно доказать на бесчисленных примерах максимы. В то же время они являются неотъемлемыми чертами характера, типичными особенностями человеческого интеллекта. Их очевидная наглядность, вероятно, является причиной того, что их обычно вообще не замечают, подобно тому как дневной свет совершенно не замечают днем, а замечают только с наступлением ночи или солнечного затмения. Психология может порассуждать об их происхождении в индивидуальном сознании, которое, конечно, само исходит из предположения об их истинности. Мы также оставляем другим не совсем удачную попытку вывести их, например, дарвиновским способом из принципа выживания сильнейших и т.д.; при этом следует только иметь в виду, что дарвинизм, из которого в силу его эластичности удобно выводить всевозможные, например, даже диаметрально противоречивые вещи, является гипотезой, разработанной только на основе определенных интерполяционных максим. В этом смысле следует избегать υστερα προτερο и порочных кругов. В любом случае очевидно, что идеал или идол так называемого «чистого опыта» (mera experientia), науки, состоящей исключительно из наблюдаемых фактов и фактических наблюдений, – это некая неоязыческая фикция, оказывающаяся химерическим абсурдом в свете тех максим, которые далеко выходят за пределы всякого наблюдения и фактичности и потому являются сверхэмпирическими, но в то же время порождающими опыт. Однако, как и прежде, из песка веревку не сошьешь, а без предположения о достоверности этих сверхэмпирических максим «опыт» рассыпается в пыль.7 Они – мировой цемент. Я доказал это в процитированном отрывке, и важность моего доказательства была признана, к моему удовлетворению, Иоганном Фолькельтом, в частности, в его очень интересной книге «Erfahrung und Denken» p. 101 ff.

Что касается строго научного опыта, то к нему можно добавить многое другое. Так, разум добавляет всю математику с ее аподиктической, надэмпирической определенностью. Опыт никогда не сможет научить нас тому, что все законы геометрии, арифметики и форономии строго действительны во все времена и во всех частях бесконечного пространства, просто потому, что весь человеческий опыт ограничен конечными вещами и никогда не может охватить бесконечное пространство и бесконечное время. Мы предполагаем это, мы исходим из этого априори. Без этого эмпирическая наука была бы невозможна. Кто бы из эмпиризма не захотел предположить, допустить, потребовать a priori, что вся система математических истин должна быть всегда и везде действительна, что, напр. что во всех точках земного шара и во все времена 7 +5 = 12 или квадратный корень из 4 = 2, или что прямая линия должна быть кратчайшим путем между двумя точками; Тот, кто всерьез захочет оставить открытой возможность того, что в мире и во все времена могут существовать области, где при сложении 5 вещей и 7 вещей получается 14 или 15 вещей, где не прямая, а кривая линия будет кратчайшим путем между двумя точками, и не плоскость, а другая поверхность будет наименьшей площадью между тремя точками, – для него мир будет не природой, а иррациональным колдовством и ловкостью рук. Эти законы, по выражению Канта, «предписаны разумом природы». Это, как соглашается Юм с Лейбницем, aeternae veritates, или, как я бы сказал, метакосмические, сверхэмпирические законы мира. – Научная картина мира, особенно математическая наука о природе, возможна только в том случае, если мы принимаем в качестве конечного основания различие между покоем и движением. Основанием различия между покоем и движением является абсолютное, неподвижное пространство, по отношению к которому тело или частица тела может в любой момент времени занять вполне определенное положение и либо сохранить, либо изменить свое место. Представление об этом абсолютном пространстве заложено в организации нашей способности восприятия, даже если оно приходит в ясное сознание только при зрелом размышлении. Точно так же и ньютоновское абсолютное время, которое течет равномерно (Tempus absolutum, quod aequabiliter fluit); безразлично, идут ли часы вперед или назад, ускоряется или замедляется движение планет, медленнее или быстрее проходят наши мысли.

Второй раздел. – (Естественное право и моральное право – содержательная обусловленность морали – Автономия – Свобода)

Познание и воление, intellectus et voluntas, – это две отдельные, принципиально различные функции, которые соотносятся друг с другом примерно так же, как зритель, сидящий в театре, с актером, выступающим на сцене; Но они связаны в точке единства недоступным дальнейшему объяснению союзом лиц, который может быть истолкован в лучшем случае телеологически; это функции одного и того же субъекта, который, с одной стороны, в качестве познающего ««Я»» постигает эмпирически данный мир как предмет через представления и понятия, а с другой стороны, в качестве волящего «Я»» активно вмешивается в мир и ход событий, чтобы осуществить свои намерения, реализовать свои цели. Эта дихотомия и дуализм познания и воления, коренящиеся в нашей природе, указывают на то, что задача трансцендентальной философии должна быть разделена на две специальные проблемы, между которыми должен существовать определенный параллелизм. Нахождение априорных условий эмпирически данного является в целом исследовательской задачей трансцендентальной философии; как критическая философия, в отличие от догматической, она ищет предпосылки эмпирического не в будущем, а в этом мире, не вне нас, а в нас самих. Эмпирически данное нам – это прежде всего наше мировоззрение или миросознание, и здесь она восходит к исходным познавательным нормам и познавательным законам, в соответствии с которыми возникает для нас общий феномен существующего мира; Показано, как через синтез многообразия чувственных впечатлений, при очень существенной помощи «продуктивного воображения» и, как я уже добавил, следуя изложенным выше максимам интерполяции, для «Я» возникает образ окружающей нас и претерпевающей временные изменения реальной природы, которая остается тождественной самой себе при смене всех деталей. До этого момента трансцендентальная философия носит теоретический характер.

Но эмпирически нам дана не только природа, но и сугубо личный внутренний мир; и если субъект как представляющий, осознающий «Я» стоит как зритель перед явлением природы, произведенным его собственными образными функциями, то он видит себя как желающее и действующее, активное, практическое «Я», в каждый момент своей жизни сталкивающееся с большинством способов действия, физически равно выполнимых для него, но исключающих друг друга в действительности, между которыми он должен выбирать и принимать решение. В этом выборе и решении проявляют себя определенные законы, из которых одно действие рекомендуется как желательное, другое отвергается как неправильное. Эти законы, данные во внутреннем опыте, также, несомненно, основываются на некоторых априорных условиях, которые трансцендентальная философия также должна вывести.

Трансцендентальная философия также должна искать их, и здесь она становится практической.

Существует, однако, несколько различных видов ценностных суждений или стандартов ценности, которые противоречат друг другу и с помощью которых можно хвалить или порицать, признавать или отвергать человеческие поступки; но высшим, абсолютным, безусловным стандартом ценности является, по общему мнению, тот, который выражается предикатами добра и зла, правильного и неправильного. Именно с такого рода оценкой, являющейся объектом этики, трансцендентальная философия должна иметь дело, в частности, с практической точки зрения; ее условия» priori» она должна, по всей видимости, выявить. Кант стремился очень тщательно установить параллель между этикой и теорией познания. Практический разум составляет точный аналог и побочный элемент «внутреннего» (теоретического) разума, а теоретическое априори должно соответствовать практическому априори. Источник познания лежит там же, где и источник законов воления, – в «Я», в субъекте, в нашей собственной природе, в скрытом ядре и таинственной глубине нашего собственного существа. Критика чистой религии и следующие за ней «Пролегомены ко всякой будущей метафизике» по содержанию и структуре соответствуют Критике практической религии и предшествующему ей «Основанию метафизики нравов». Параллелизм очевиден уже в «совершенно конгруэнтной» форме вопроса. Если там речь шла о том, «что есть знание?» и «как возможно знание?», то здесь – о том, «что есть мораль?» и «как возможна мораль?» Как и там, мы исходим из опыта в обычном смысле слова, то есть из эмпирического знания о существующем мире, но затем в аналитико-регрессивном ходе мысли возвращаемся к его субъективным основным условиям, благодаря чему появляется интеллектуальный аппарат чистых форм восприятия, чистых понятий рассудка, принципов чистого разума, короче говоря, форм знания» priori»; Таким образом, этический опыт, моральное сознание, эмпирическая мораль здесь предполагаются, а затем аналитически регрессивным путем выводятся из априорных предпосылок морали; но они, как и высшие условия познания, чисто формальны, а содержание, материал даны posisriori. Здесь Кант впервые обнаруживает, что нравственные законы, в отличие от всех других практических предписаний, правил благоразумия, технических регламентов и т.д., являются категорическими, а не гипотетическими императивами, поскольку они предписывают образ действий, норму или максиму, безусловно ценную и волевую, но не просто условно ценную, а именно как подходящее средство для достижения цели, лежащей вне их. Если бы, как предполагает эвдемонизм во всех его особых формах и вариациях, счастье было конечной целью нашего воления и действия, то моральные законы деградировали бы до гипотетических императивов и тем самым лишились бы той безусловной обязательности, которая возвышает моральный закон или императив над всеми эгоистическими правилами благоразумия. Категорический императив, который, в отличие от эмпирических правил целесообразности, имеет характер и достоинство практической необходимости и обще значимости для всех разумных существ, является синтетической пропозицией a priori и, как и теоретические принципы чистого разума, чисто формальной пропозицией. Специфическим нравственным чувством является уважение к закону как таковому, вытекающее из незаинтересованного ценностного суждения, не искаженного и не подкупленного никаким эгоизмом. Отсюда высший принцип практического разума: «Всегда поступай так, чтобы ты мог желать, чтобы максима твоих действий была возведена в ранг общего закона для всех людей».