Смоль и сапфиры

Я киваю, все еще пытаясь переварить услышанное.

Меня и правда отпустят? Вот так просто? Но куда я пойду и что мне делать дальше? Я ведь понятия не имею, где нахожусь и как отсюда добраться до столицы.

Увидев смятение на моем лице и будто прочитав мои мысли, служанка успокаивает:

– Тебя доставят в столицу и пристроят в храм Пяти. Не переживай. Там ты сможешь через жреца Антонио связаться с родными. Но для начала тебе надо все сделать правильно, чтобы не было проблем.

– Хорошо. – Мой голос охрип и звучит сухо, но моего согласия достаточно, чтобы она продолжила колдовать над моим внешним видом.

– Повтори пять раз: «Вас в саду дожидается посыльный», чтобы я уверилась, что ты не забудешь слова.

Я снова и снова произношу предложение вслух, пока служанка укладывает мои волосы, собирая их в сложную прическу и рассыпая по ним украшения из мешочка, снятого с ее пояса. Когда я заканчиваю, она обходит меня со всех сторон и поправляет локоны.

– На аукционе на вас были надеты ночные сорочки, чтобы хорошо было видно выставленное на продажу тело. Там ты была рабыней, а сейчас тебе надо выйти в зал с достоинством госпожи. На тебе не самое броское платье, но это и не требуется. Главное держись уверенно и… – она окидывает меня взглядом, – и по-взрослому. Сколько тебе?

– Шестнадцать. Зимой исполнится семнадцать.

В Ладоргане замуж могли выдать и в шестнадцать, но в хороших семьях было принято, что благовоспитанная девушка должна достигнуть возраста восемнадцати лет, чтобы найти более успешную партию.

На лице служанки впервые появляется подобие сочувствия.

– Ты слишком юна для участия в аукционе, – озвучивает она мои мысли. – Но графиня никогда не чуралась марать руки. – Через мгновение ее лицо вновь приобретает обычное выражение, и служанка, будто очнувшись от наваждения, достает из полупустой корзины железную витую маску и лист бумаги. – Все. Больше не отвлекаемся, у нас осталось мало времени.

С этими словами она сует мне в руки сложенный вдвое лист, а затем надевает на мое лицо маску, завязывая атласные ленты на моем затылке.

Я разворачиваю бумагу и вижу выполненный углем рисунок маски. Той самой, что видела на нем.

– По этой маске узнаешь господина. Танцевать будешь только один танец и только с ним, – отходя назад и оглядывая меня, строго говорит служанка. – И ничего не ешь и не пей. Особенно из непрозрачных бокалов.

Этот наказ кажется мне странным, но я и не планировала ничего пить. К тому же от пережитого стресса кусок в горло не лез.

Я уточнила:

– Какой танец мне исполнять?

– Тот, которому вас учили последние недели. Запомнила маску?

– Да.

– Хорошо, тогда пойдем. Будем молиться, чтобы тебя в этом не узнали.

Служанка отпирает ключом дверь и выглядывает в коридор, озираясь по сторонам. Удостоверившись, что никого нет, она выводит меня из комнаты, предварительно захватив с собой атласные перчатки, которые потом передает мне.

– Надень. Сейчас я проведу тебя обратно, а дальше – как договаривались. Готова?

Я киваю, закусывая губу от волнения, и надеваю на руки перчатки. Да поможет мне Ночь быть сегодня неузнанной!

До зала мы доходим так быстро, что я даже не успеваю внутренне собраться. Когда служанка отворяет двери, я теряюсь и понимаю, что уже слишком поздно. Чувствую на своем лице покалывание, с которым магия меняет мои черты.

Неузнанной. Неузнанной. Неузнанной.

Сердце стучит в груди как бешеное. Нет! Нет, нет, нет!

Я не знаю, как заставить магию изменить мою внешность. Вот бы она вернула мои настоящие черты лица… Но как бы я выглядела взрослой? Каким было бы мое отражение в зеркале?

Страх сковывает внутренности, когда блеск ламп и хрустальных люстр ослепляет меня, заставляя прикрыть глаза рукой. Служанка подталкивает меня в зал, напоследок шепча:

– Помни: ничего не пей и больше ни с кем не танцуй. – И закрывает двери за моей спиной, отрезая путь к отступлению.

Наконец, я расправляю плечи и принимаю свою судьбу.

Оказавшись в зале усадьбы во второй раз, я ощущаю себя немного иначе. Вижу блеск и шик помещения уже не с позиции жертвы, у которой потели ладони. Больше не чувствую себя оленем, которого выслеживает хищник, пригибаясь к земле.

«Там ты была рабыней, а сейчас тебе надо выйти в зал с достоинством госпожи. На тебе не самое броское платье, но это и не требуется. Главное держись уверенно и по-взрослому», – вспоминаю слова служанки и стараюсь откинуть назад все страхи.

Все еще не веря в происходящее, я прохожу вглубь зала и чувствую на себе несколько заинтересованных взглядов. Музыкант играет на рояле восхитительную мелодию, пока гости наслаждаются вином из тончайших хрустальных бокалов. Слуга предлагает напиток и мне, но я отказываюсь, держа в памяти запрет на питье и еду. Он слегка удивляется, и потому мешкает. Я тем временем замечаю, что напиток в бордовых бокалах более вязкий, нежели вино.

Что же они на самом деле пьют?

Не успеваю я задуматься над вопросом, как мимо дефилирует графиня, отчего мое глупое сердце сжимается от волнения. К счастью, она меня не замечает и приближается к группе аристократов, среди которых я замечаю его. Я сглатываю и перевожу взгляд на лестницу, с которой совсем недавно спускалась в качестве лота. Вижу, как в зале вальсируют рабы, проданные богачам за приличные деньги. Все они, как и говорила служанка, одеты не по моде Ладоргана и в этих тонких платьях похожи на ночных бабочек: для знатных дам новые веяния задают пышные платья, высокие прически и туго затянутую в корсет талию.

Кстати, о корсете. Я морщусь от непривычного ощущения сдавливания в районе грудной клетки и живота, надеясь, что не выгляжу глупо, ведь я не видела себя со стороны.

Пытаясь отвлечься от мыслей, я начинаю рассматривать лепнину, бархат и роскошь мероприятия, на которое попала. Вопросы продолжают роиться у меня в голове, и я осознаю, что не знаю, как начать с ним беседу. Как вообще к нему подойти? Я ведь выросла в деревне и мало что знала о манерах, а из детства помнила еще меньше. Поэтому сейчас жалела, что была слишком глупой и не расспросила у служанки, как себя вести. Оставалось лишь уповать на несколько уроков изящных манер, которые перед аукционом преподала нам графиня. Но я точно помнила из правил хорошего тона, что приглашать на танец должен он, а не я.

Я делаю вид, что изучаю красивую вазу с алыми розами, и ищу его среди гостей. Замечаю, что в той компании, где стоит графиня, его больше нет, и внутри меня все холодеет. И без того расшатанные нервы дают о себе знать. Я начинаю отчаянно искать его глазами, молясь, чтобы он не покинул зал.

Я ведь даже не знаю, для чего ему этот танец и зачем делать такой отвлекающий маневр. А что, если он передумал дарить мне свободу? Что тогда?

Горло жжет, но я не позволяю себе такую слабость, как слезы.

Я его найду, обязательно найду!

Я оборачиваюсь, чтобы оглядеть вторую половину зала, как вдруг врезаюсь в чью-то грудь. Пальцами успеваю нащупать бархатную поверхность черного, как ночь, камзола, украшенного богатой вышивкой.

– Простите! – тихий писк слетает с моих губ, и я поднимаю голову, встречаясь с сапфировыми глазами, сверкающими в прорезях металлической маски. В то же мгновение я будто проваливаюсь в мягчайшее облако, которое обволакивает мое сознание. Тону в его глазах – холодных, как бушующие воды океана Бурь. Все вокруг меркнет в сравнении с ним, таким нечеловечески красивым, пусть даже половину лица скрывает маска. Его черные волосы словно вбирают в себя весь свет: на них не пляшут и отблески от хрустальных ламп в зале.

Я не сразу понимаю, что он придерживает меня за руку с того момента, как я наткнулась на него. Именно это и не позволяет мне упасть. Его ладонь очень горячая в сравнении с моими скользкими, холодными руками. От него пахнет проливными дождями, грозой, хвоей и бушующим океаном в прохладную июньскую ночь. Растворившись в запахе, я краем сознания понимаю, что слишком долго молчу и безотрывно гляжу на него. Поэтому нехотя разрываю этот момент своими словами:

– Прошу прощения, господин. Я не хотела никого задеть, – пытаюсь извиниться за свое столкновение с ним, чувствуя, как краснеют щеки.

– Я прощу вас, если вы подарите мне танец, – говорит он бархатистым голосом. Таким приятным, что сначала я слышу его мелодичность и только потом разбираю слова.

– Да, – вновь с запинкой отвечаю я. – Конечно.

В этот момент я чувствую себя невероятной идиоткой. Из головы исчезают все мысли, кроме тех, что продолжают вращаться вокруг мужчины.

Он галантно протягивает мне руку, и я отчаянно цепляюсь за нее, как за спасительный круг. Вижу, как его губы трогает чувственная улыбка, и надеюсь, он простит мне подобное поведение. Хотя он явно в курсе того, как влияет на девушек.

Мужчина выводит меня в центр зала и мягко берет за талию. Я чувствую тепло его ладоней и жалею, что на мне корсет, который к тому же не дает нормально дышать. Под зазвучавшую мелодию он начинает вести меня в танце, и я с удивлением осознаю, что не совершаю ни единой ошибки в движениях. Рядом с ним я словно плыву по воздуху, а мои ноги едва ли касаются пола, пока он кружит меня, словно пушинку.

Внезапно его руки исчезают с моей талии, и я ощущаю это так отчетливо, будто меня лишили последней крупицы тепла. Мы начинаем обходить друг друга по кругу, едва соприкасаясь ладонями, и его взгляд ласкает мою кожу, словно шелк. Запах хвои и свежести после дождя проникают в мое тело и окутывают плотным коконом. Потом мы снова кружимся, и у меня в голове мелькает мысль, от которой меня обдает жаром.

Этот мужчина заплатил за меня миллион триста тысяч таллинов. Он отдал эти деньги за мою свободу, а я, глупая, наоборот желаю оказаться у него в плену.

Мы кружимся, кружимся и кружимся в танце, пока мелодия не обрывается, а мое сердце не пропускает удар.

– Благодарю вас за танец, прекрасная незнакомка. – Мужчина целует тыльную сторону моей ладони, и я впервые желаю взмолиться, прямо здесь и сейчас попросить его обменять свою свободу на…

На что?

Мои глупые мечты разбиваются об осознание того, что я совершенно его не знаю. Да, меня невероятно тянет к нему, да, он завораживает, но… Он заплатил за мою свободу, а не за тело. И я должна с благодарностью принять его дар и исчезнуть из его жизни.

Ни больше, ни меньше.

– Госпожа. – Я даже не замечаю, как рядом со мной появляется слуга в маске и склоняется к моему уху: – Вас в саду дожидается посыльный.

– Хорошо, иду, – отвечаю слуге и бросаю последний взгляд на мужчину.

Он улыбается уголками губ и кивает, позволяя мне уйти.

Я вдруг осознаю, что не знаю его имени, но представляться уже слишком поздно.

– Спасибо вам, – говорю от чистого сердца, глядя ему в глаза.

– Удачи, – шепчет он одними губами, после чего я, с тяжелым грузом на сердце, следую за слугой прочь из зала.

Я чувствую, как к глазам подступают слезы. Понимаю, что какой-то частью моей души этот мужчина уже завладел.

Навеки.

***

– Госпожа? Все в порядке? – интересуется слуга, когда мы идем по пустому коридору, а я на ходу пытаюсь вытереть влагу из уголков глаз. С маской это получается крайне плохо, но я не сдаюсь.

Дура, дура, дура!

Он выкупил меня, сделал добрый жест, помог мне, а я…

О, великая Ночь, что со мной вообще происходит?

– Все в порядке, – отвечаю я. Увидев недоверчивый взгляд слуги, добавляю: – Правда. Все хорошо. Просто не верится, что я смогла это совершить.

Юноша (по крайней мере я думаю, что это он) ободряюще улыбается мне:

– Вы хорошо справляетесь. Осталось еще немного. Потерпите, и этот ад скоро кончится.

Мне вдруг становится интересно, знает ли он о том, кому именно помогает, но спрашивать об этом я не решаюсь. Мало ли кто мог нас подслушивать, спрятавшись в многочисленных комнатках для прислуги, которые мы минуем по коридору. Возле одной из дверей мы останавливаемся, и слуга тихо шепчет:

– Заходите внутрь и переодевайтесь. Сменная одежда уже лежит в корзине. Поменяйте все, кроме маски. Она должна остаться на вас. У нас пара минут.

– Хорошо.

В небольшой комнате пахнет все теми же травами и чесноком. Интересно, зачем нужны все эти обереги?

Я начинаю раздеваться, как вдруг понимаю, что не умею расшнуровывать корсет. Залившись краской, выглядываю за дверь в коридор, где меня ждет слуга, и произношу:

– У меня проблема.

Юноша, который привалился к стене в ожидании меня, взволнованно подходит к двери.

– Что такое? Нет одежды?

– Нет, не в этом дело, – отвечаю я, смущаясь еще сильнее.

– Тогда что случилось? – не унимается тот.

– Я… я н-никогда не носила корсетов. И не могу… н-не могу его расстегнуть, – заикаясь, говорю я.

Слуга выдыхает, и на его лице появляется ободряющая улыбка.

– Не переживай, я тебе помогу. И не бойся, я не буду потом подглядывать или приставать. Только помогу.

Я пропускаю его в комнату и отворачиваюсь к стене. Слуга начинает проворными пальцами расшнуровывать завязки на моем платье, и мне кажется, что я не выдержу и вот-вот свалюсь в обморок от переизбытка чувств.

– Эй, ты только дыши, хорошо? Все в порядке. С кем не бывает.

Он явно пытается отвлечь меня от удушающих мыслей. Я даже не понимаю, как быстро мы перешли на «ты».

– Со мной такое впервые. – Я сглатываю и решаю вытащить из прически камни. – А ты…

– У меня две сестры. – Судя по его голосу, он улыбается. – Одной девятнадцать, она старше меня на два года, а второй пятнадцать. Так что я часто шнурую все эти глупые рюшки, когда ей надо выйти в свет. Моя семья не настолько бедна, как храмовые мыши, поэтому один выход в несколько месяцев мы можем себе позволить. К тому же слугам поместья хорошо платят.

– Ты служишь графине? – спрашиваю я, одной рукой придерживая платье, чтобы не соскользнуло на пол. Потом оглядываюсь и вижу, что слуга отвернулся, стараясь не глядеть в мою сторону.

– Нет, я служу герцогу. Прибыл на этот прием вместе с его свитой.

Услышав слово «герцог», я замираю и напрочь забываю про простое платье, в которое переодевалась.

В Ладоргане был лишь один герцог – Киран Ердин, правая рука Императора и его побратим. О нем знал каждый ребенок во всех уголках Империи, потому что именно благодаря Кирану Ердину и их третьему соратнику, Багровому Лорану, наш Император пришел к власти.

У меня пересыхает в горле.

– Герцогу Ердину?

Я часто слышала от деревенских страшные байки о нем. Кроме того, герцог, которого девушки ни разу не видели, славился своей неземной красотой.

Неужели именно Киран Ердин выкупил меня сегодня? Я не могу в это поверить. Да и как, если с этой позиции самый богатый и влиятельный человек в Империи обратил на меня свое внимание!

– Именно ему. Ты готова?

«Нет», – думаю про себя, но отвечаю другое:

– Почти.

Пышное платье с бала я кладу в корзину, откуда достала сменную одежду и темный теплый плащ, который накидываю на плечи. На бедрах закрепляю ремень, а на него вешаю мешочек, который также взяла из корзины. Даже не раскрывая его, понимаю, что в нем лежат монеты, гребень и что-то еще, что я не могу определить на ощупь.

Темные волосы волнами рассыпаются по плечам, когда я вытаскиваю из прически последнюю заколку и кладу ее в холщовый мешочек рядом с остальными камнями. Я выбрала из волос все украшения до единого. Чужое богатство мне ни к чему.

Помня его наставление, маску я оставляю на лице.

– Я готова.

– Отлично.

Мы покидаем комнату, плотно затворив за собой дверь, и вскоре выходим из усадьбы в тихий сад, который окутывают ночная тьма и свежесть вечерней прохлады. На заднем дворе у самых ворот нас уже ждут вороной жеребец и мужчина в кожаной броне, с коротко стриженными темными волосами, прямым носом и орлиным взглядом.

Слуга обменивается с ним паролями, а потом передает меня незнакомцу.

– Это Рейнольд. Он отвезет тебя в столицу, в храм Пяти.

Я киваю мужчине, и тот неожиданно говорит мне:

– Зови меня Рей.

– Хорошо.

После того как слуга исчезает в темноте сада, Рей в одно мгновение хватает меня за талию, сажает верхом на могучего коня и вручает поводья. Мягко поглаживает животное по голове, успокаивая его и давая ему время привыкнуть ко мне, а затем взлетает в седло позади меня. Я передаю ему поводья, и он пятками пришпоривает коня, разворачивая его к воротам.

Мы срываемся с места, уносясь прямо в черную ночь.

Глава 4. Братство

Конь уносит нас от усадьбы графини Бонтьемэ, поднимая клубы пыли на темной дороге. В ушах свистит ветер, с силой прижимая меня к груди Рея, но того не смущают ни порывы ветра, норовящие снести нас со спины коня, ни быстрая скачка. Пока мы проносимся мимо незнакомых пейзажей, я вновь радуюсь тому, что с утра ничего не ела и не пила.

Через полчаса начинаю привыкать к быстрому темпу и постоянно слезящимся глазам, которых не щадит порывистый ветер. Мы скачем еще долго, прежде чем впереди появляются огни столицы. Я из последних сил борюсь со сном и благодарю богиню за то, что из-за ветра не слышно урчание моего пустого желудка.

Рей сбавляет скорость, только когда копыта жеребца начинают стучать по мощеной камнем улице Лаидана. Конь с радостью переходит на шаг, поскольку его бока взмылены от быстрой скачки.

Даже в столь ранний час столица поражает меня своей красотой и величием. За нашими спинами яркими красками загораются первые лучи восходящего солнца, которые золотят крыши домов и закрытые на ночь ставни, прогоняя очарование и тишину ночи. Со стороны палисадников богатых домов слышится пение ранних птах и лай разбуженной собаки.

Рей направляет коня вверх по главной улице к храму Пяти, который виден даже с нашего места. Темный ансамбль с искусной внешней отделкой и устремленными ввысь острыми шпилями приковывает мое внимание своим особым изяществом. До этого я только слышала о красоте главного храма, но никогда раньше не видела его вживую. К тому времени, когда мы подъезжаем к огромным кованным воротам, раскрытым для всех прихожан, я уже поражена величественностью и огромными размерами храма. Вблизи он даже больше, чем я представляла.

Рей спешивается и берет коня под уздцы. Моя затекшая спина и окаменевшие бедра протестуют потере опоры позади, но я удерживаюсь от того, чтобы не сползти на землю вслед за мужчиной. Привязав жеребца к коновязи у дверей храма, он снимает меня со спины. Мои ноги тут же подкашиваются, и Рей помогает мне дойти до скамейки возле фонтана, который находится на территории храма. Я плюхаюсь на скамью, и из моего горла вырывается стон.

– Такое случается, когда долго не ездишь верхом, – говорит Рей, впервые за время поездки прерывая молчание.

Я вскидываю голову и по его лицу пытаюсь понять, шутит он или нет, но мужчина выглядит как никогда серьезным.

– Я никогда не ездила верхом, – признаюсь, пытаясь отдышаться и не взвыть от того, что слишком резко повернула шею. Кажется, все мое тело протестует после этой конной прогулки.

– Тем более это нормально, – заключает Рэй и направляется к дверям храма. – Посторожи Воробушка, а я схожу за Антонио.

Воробушек, надо же! Я невольно смеюсь с клички коня, но Рей, уже исчезнувший в храме, этого не слышит. Смех сопровождается отголосками боли во всем теле, а конь обиженно оборачивается на меня, как бы спрашивая: «Что смешного в моей кличке, женщина?»

К возвращению Рея мой истерический смех сходит на нет, и я с трудом поднимаюсь на ноги. Не без гримасы боли, конечно, но не позориться же в присутствии других людей? Нацепив на лицо приветливую улыбку, я стараюсь не охать и не ахать, как старая бабка, при Рее и Антонио.

– Вот та девушка, о которой я говорил вам, достопочтенный жрец, – спокойным голосом говорит Рей Антонио, указывая в мою сторону. – Один друг попросил найти ей временное пристанище, к тому же девушка очень уважает волю Пяти. Я решил, что в этом храме ей будут рады, да и она готова к служению богам. Бедняжка многое пережила, и я, зная, с какой отеческой заботой вы относитесь к своим птенцам на попечении, прошу вас приютить ее.

Рэй выразительно смотрит на меня, и я впопыхах делаю подобие реверанса, после которого мои мышцы тут же взрываются болью.

Жрец Антонио, облаченный в мантию с вышитыми узорами, тепло улыбается мне. Ему явно больше шестидесяти, а его короткие волосы белые, как первый снег. Вместо ответа он начинает показывать руками жесты, на которые Рей кивает, а потом оборачивается ко мне и поясняет:

– Верховный жрец Антонио с радостью примет тебя в объятия Пяти. Он предоставит тебе сопровождающего, который объяснит правила и поможет устроиться.

– Благодарю вас, Ваше Преосвященство, – говорю я.

Антонио кивает мне и, похлопав Рея по руке, снова что-то показывает на языке жестов. Потом разворачивается и проворно ковыляет к дверям храма.

Я догадываюсь, что мне стоит идти за ним, но Рей хватает меня за руку и едва слышно шепчет:

– Твое проживание оплачено на год вперед. Не спеши с решениями. Это безопасное место.

– Спасибо, – так же тихо отвечаю я, только сейчас замечая странный оттенок его глаз. Темно-бордовый.

– И да, – добавляет он, когда я уже почти захожу в двери храма. – Жрец Антонио больше не епископ, так что можешь не обращаться к нему по сану.

Храм встречает меня полутьмой, прохладой и витающими в воздухе запахами воска и благовоний. Жрец Антонио ждет меня в притворе и зажигает свечи в лампадах.

Мои ожидания, что свод будет расписан так же, как в нашем деревенском храме, не оправдались. Свод этого храма украшает цветное витражное стекло в тон кровли, и проникающий сквозь него свет окрашивает все вокруг в багровые оттенки. Алтарем служат вылитые из золота статуи пяти богов Саяры. Золотые лица богов кажутся миролюбивыми, красивыми и такими… безразличными.

Я подхожу к первой статуе бога Рассвета и провожу рукой по выгравированному имени «Агон» на постаменте. Мой взгляд движется дальше, и я мысленно читаю имена других богов: Мэнлиус, Доминик, Эспер, Байярд. О том, чтобы найти здесь статую и имя Той, что все эти годы хранила меня, не может быть и речи.

Я поджимаю губы и встречаюсь взглядами с Антонио, который уже успел зажечь все лампады, свечи и храмовые благовония. При помощи рук он пытается что-то донести до меня, но я не знаю языка жестов.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, господин. Простите.

– Он говорит, что позади стоит тот, кто проводит тебя до твоей новой комнаты, – раздается мужской голос за спиной.

Я испуганно вздрагиваю и быстро оборачиваюсь. Тело тут же простреливает вспышка боли, отчего я слегка морщусь, а затем рассматриваю стоящего в паперти юношу. На нем простая жреческая одежда, а когда он выходит на свет, я замечаю русые волосы, собранные в короткий хвост, и карие глаза. Снова оборачиваюсь на Антонио, но старого жреца и след простыл. Видимо, бесшумно ушел по своим важным делам, оставив меня наедине с незнакомцем.

– Я Элем. А тебя как звать? – Юноша наклоняет голову, изучая меня с головы до ног.

– Алекса, – называюсь я уже привычным именем.

– А-л-е-к-с-а, – по буквам произносит Элем, будто пробуя мое имя на вкус. – Что ж, будем знакомы. Пойдем, ты как раз успеваешь на завтрак.

Стоит мне услышать слово «завтрак», как мой живот отзывается постыдным урчанием. Элем хмыкает, но ничего не говорит и ведет меня дальше по коридору. Мой нос улавливает сладкий запах храмовой выпечки, и во рту скапливается слюна.

– Если захочешь что-то спросить у Антонио, обращайся ко мне. Насколько я понял, ты не знаешь язык жестов, а иначе он тебе не сможет ответить, – говорит Элем, глядя, как я ковыляю за ним.

– Почему? Он дал обет молчания?

– Нет, все куда менее прозаично, хотя за пределами этих стен об Антонио именно так и думают. На самом деле он просто не может говорить уже больше пяти лет, – шепчет юноша, чуть замедляя шаг.

– У него какая-то болезнь? – непонимающе спрашиваю я.

– Что-то типа того, – странным тоном шепчет Элем. – Такое обычно случается, когда ты разбалтываешь чужие секреты и тебе отрезают то, с помощью чего ты все это разболтал.

Я резко останавливаюсь и ошарашено смотрю на Элема. Неужели жрецу отрезали язык?

– То есть…

– Тихо, – пресекает Элем и хватает меня за руку. – Даже у стен есть уши. Но да, все именно так, как ты подумала. Поэтому знай: здесь надо уметь держать свой ротик на замке, – после совершенной ошибки даже епископа сан не уберег от ужасной участи.

В голове всплывают слова Рея: «Жрец Антонио больше не епископ, так что можешь не обращаться к нему по сану», – и я задумываюсь, за какие секреты ему отрезали язык, и кто мог сотворить подобное?

Элем тем временем продолжает вести меня за руку и тихо вводить в курс дела:

– В храме ты можешь выбрать одну из сторон: либо Антонио, либо его брата-кардинала Эмилио. Они оба стоят во главе Братства Молчаливых, в стенах которого ты сейчас находишься. Конечно, ты можешь никуда не вступать и быть обычной прислужницей, но я наслышан, сколько за тебя заплатил Волк. Так что советую подумать о более приличном жилье, чем храмовая каморка на шестерых.