Смоль и сапфиры

Никто не желает себе такой участи.

Больше я себе не принадлежу. От меня совершенно не зависит, что со мной сделают дальше. И никакой Дар здесь не поможет.

Повозка начинает двигаться только после того, как отлавливают еще троих и заталкивают в клетку. Становится так тесно, что теперь мне трудно дышать. Но кого это волнует? Работорговцы уже с улюлюканьем везут нас на встречу с худшим кошмаром наших жизней.

Мы останавливаемся всего один раз, поэтому на следующий день прибываем в место назначения. Когда нас начинают выводить из клетки, я понимаю, насколько затекло мое тело и занемели суставы. Каждый шаг дается с большим трудом, едва ли не становясь пыткой, а отвыкшие от света глаза слезятся. Я уже готова свалиться от бессилия, ведь за последние сутки ничего не ела и не пила, как вдруг меня дергают за цепь кандалов. Только это и спасает от встречи лицом с твердой землей.

Мыслей в голове нет – одна лишь пустота.

Слабость и смирение.

Пусть делают, что хотят. Все равно я сейчас не живее куклы.

Кляп из моего рта исчезает, но это мало что решает – сил на крик больше не осталось. Потом меня практически волоком дотаскивают до какого-то сарая и бросают на сено. Зрение постепенно возвращается, и я мельком осматриваю окружающую меня местность: пару заброшенных сараев, лес, дорога – вот и все, что мне удается разглядеть.

Рядом со мной приземляется какой-то мальчишка, совсем тощий и рыжий. Рекиец. Редкий товар. По слухам, рабы не из Ладоргана ценятся значительно выше.

Нам швыряют бурдюк с водой, и мальчишка хватает его. Напившись, он внезапно подносит сосуд к моим потрескавшимся губам. Я с жадностью делаю глоток за глотком, захлебываясь водой. Бурдюк вдруг исчезает, зато мое сознание немного проясняется.

Нас снова поднимают на ноги и заталкивают в один из сараев, не давая опомниться. Внутри приятно пахнет сеном.

Кандалы сковывают пленников единой цепью, которую работорговцы вешают на высокий, доходящий до крыши железный столб. Затем они бросают несколько буханок хлеба и уходят, запирая нас на засов снаружи. Мы сразу же набрасываемся на еду, и мне достается довольно приличный кусок. Желудок урчит, радуясь пище, вот только я переживаю, как бы меня не стошнило. Поэтому я стараюсь есть осторожно, попутно размышляя над нашим положением. Возможен ли побег?

Через какое-то время я нахожу ответ на свой вопрос: невозможен. Столб даже не покачнуть, а каким-то другим образом снять цепь не получится. Зато у меня получается рассмотреть пленников, пока лучи солнца все еще пробиваются через щели в стенах сарая.

Кроме меня, работорговцы схватили еще семь человек разных возрастов. Я узнаю старуху, которая успокаивающе гладила меня по спине. Она улыбается мне, и я неуверенно киваю ей в ответ. Мальчишка-рекиец помогает ей сесть на сено. Рядом уже растянулась девушка с золотистой кожей, лохматыми волосами, но с чистым и красивым лицом. Я также замечаю мужчину средних лет, который держится от нас подальше. От него воняет мочой. Еще двое пленных – мальчик с девочкой чуть младше меня. Наверное, брат и сестра. У них обоих светлые волосы, которые сразу напоминают мне о Мелиссе.

Последний пленник – худой смуглый парень, коршуном смотрящий на меня, отчего становится не по себе.

Вскоре усталость дает о себе знать, и я проваливаюсь в беспокойный сон. Мне снится, как я снова несусь в лес в тот злосчастный день, а когда возвращаюсь, то меня обвиняют в поджоге, заковывают в цепи и ведут на пустырь, чтобы свершить правосудие. Я встречаюсь с хмурым взглядом Джона, замечаю в толпе Николь, которая смотрит на меня с укором. Я хочу крикнуть во весь голос, что не виновата, но в этот момент все исчезает. Появляется огонь, и я вижу, как Мелисса и Эрнест тянут ко мне свои горящие руки…

Я просыпаюсь с криком, который скорее похож на хрип.

Мне уже давно не снились кошмары, а теперь их, похоже, стало на один больше.

Из-за моего крика просыпаются некоторые пленники. Они непонимающе смотрят на меня сонными глазами.

– Простите, – виновато бормочу я и не узнаю собственного голоса. Он прозвучал так хрипло и чуждо, что я начинаю волноваться, не сменила ли я случайно свою внешность.

К сожалению, я практически не умею контролировать свой Дар. Единственное, что в моих силах – делать движения полностью бесшумными. А чтобы изменить внешность, мне хватало здорово испугаться.

В первый год жизни в приемной семье я часто после пробуждения бросалась к зеркалу, чтобы удостовериться в том, что внешность не поменялась. Позже я поняла, что вернуть свое лицо будет практически невозможно, и поэтому просто убрала воспоминания о своей истинной внешности в дальний уголок сознания и больше их не трогала.

Сейчас мне вновь остро хочется увидеть свое отражение.

Не успеваю я бездумно вскочить на ноги, как старуха вновь гладит меня по плечу, приговаривая:

– Бедняжка. Вчера так долго плакала.

Ее слова меня немного отрезвляют. Значит, все в порядке. Она меня узнала!

– Ага, все мы тут бедняжки! – ворчит дурно пахнущий мужчина. – Заткнитесь и спите. Возможно, это последний отдых в нашей жизни. Тебе, бабка, уже терять нечего, а вот остальным сочувствую. – Говорит он с явным вэльским говором, а из его рта несет прокисшим молоком.

Я морщусь и отворачиваюсь от него, свернувшись в клубок. Старуха тоже замолкает и ворочается на сене. Почти до самого утра я лежу, уставившись вперед, и лишь на пару часов проваливаюсь в дрему.

Когда приходят похитители, в этот раз мне ничего не мешает их рассмотреть. Это трое крепких мужчин, одинаково коротко подстриженных и мускулистых. «Наемники», – проносится в голове, когда меня и других пленников начинают выводить из сарая, предварительно отстегнув цепь от столба. С «товаром» они не церемонятся – тащат почти что волоком, хоть я и стараюсь шагать сама, тем более что за ночь мне удалось немного отдохнуть. Работорговцы снова заталкивают нас в клетку, вот только в этот раз поездка длится недолго.

Мы подъезжаем к какому-то особняку на отшибе леса, где нас выстраивают в линию, добавляя к пленникам, которых схватили другие работорговцы. Солнце жарит нестерпимо, и мой лоб покрывается испариной, пока я стою в неопределенности, ожидая своей участи.

Вскоре мы слышим стук копыт и видим, как к нам подъезжает богатая карета, запряженная четверкой вороных коней. Из дверцы выскальзывает мужчина, очень суровый на вид. У него выправка военного, но он одет в обычные штаны и рубашку.

Она направляется к нам, на ходу отдавая приказы:

– Тех, кого отберу, в отдельную клетку и отправить за каретой. Остальных, менее пригодных, на скотобойню. Графиня в этот раз дала заказ только на смазливых.

– Да, командир.

Слово «скотобойня» эхом отдается у меня в голове.

Что же, получается, мои выводы были неверны? Они дали нам еду и воду, а это означало, что мы нужны им живыми. Теперь же в этот план внесено изменение: живыми нужны лишь некоторые из нас.

Пока командир медленно осматривает лицо и тело каждого пленника, отбирая понравившихся, я шумно дышу через рот. В моей голове мечется мысль, что будет, если я окажусь недостаточно хорошей и меня отправят на скотобойню? Я пытаюсь сосредоточиться и хоть как-то улучшить свой внешний вид, но в панике осознаю, что мой Дар ослаб и сейчас не в силах мне помочь.

Я начинаю переживать еще сильнее и стараюсь хоть за что-то ухватиться – выудить из памяти свои детские черты лица. Но тут до меня доходит, насколько все это глупо. Я ведь больше не ребенок.

В голове вспыхивают лица моих биологических родителей, и когда видения рассеиваются, передо мной возникает лицо командира. Он задирает мой подбородок и внимательно вглядывается в лицо. Непростительно долго.

Только не на скотобойню! Только не туда!

– Эту забираю, – наконец выдает он, и я с облегчением выдыхаю. Увидев, что я обрадовалась его словам, он тише добавляет: – Не радуйся, девочка. Тебе только предстоит узнать, что было бы для тебя хуже.

Я содрогаюсь.

Всю дальнейшую дорогу прокручиваю в голове его слова и размышляю о том, что ждет меня впереди. Я отметаю самые радужные варианты и понимаю всю тяжесть своего положения.

Когда меня и нескольких других пленников привозят в полупустой клетке в богатую усадьбу, я практически ничего не соображаю от тревоги. Меня моют, расчесывают волосы, а потом отводят на осмотр к лекарю. Кормят хорошо, почти до боли в животе. Дают удобную комнату без окон на троих девушек. Учат благовоспитанному поведению и показывают, как правильно есть с вилкой и ножом.

В последующие дни мне становится понятно, для чего все это: нас приводят в порядок, чтобы продать подороже. Окончательно отобрав все, что раньше принадлежало только нам.

Глава 2. Аукцион

В ослепительном блеске зала играет музыка. Повсюду снуют слуги в масках и серой форме, разнося еду и напитки. Богатые и именитые гости плавно вальсируют, знакомятся и флиртуют друг с другом. Раздаются смех, разговоры и шепотки. Здесь также присутствует и особая делегация Империи, которая явно решает свои темные дела. Официальность этого мероприятия изначально была снижена ввиду проводимого аукциона, однако это не мешает членам Имперского совета продолжать крутиться в своем кругу.

Все это великолепие я вижу через иногда распахивающиеся шторы, которые отделяют нас от шумного зала. Я и еще четырнадцать девушек и юношей стоим в ожидании начала аукциона, который является главной «изюминкой» бала. На каждом из нас золотой ошейник с выбитым номером лота – только это и отличает нас от гостей в зале, поскольку наши наряды ничуть не уступают в роскоши. Мое платье, сшитое из легчайшей золотой ткани, плавно подчеркивает все изгибы тела. Оно красивое и элегантное, но я ненавижу его всей душой, потому что меня разодели так, только чтобы выгоднее продать.

Мы оказались здесь не по доброй воле, хотя графиня, в чью усадьбу нас привезли, пятнадцать минут назад утверждала обратное перед всеми присутствующими на балу. С ее слов, каждый из нас желает найти своего покровителя, а «скромная» сумма выкупа – лишь приданное, которое обеспечит нам хорошую жизнь.

Но это в корне не так. Мы не увидим ни таллина из тех средств, что сегодня выручит графиня за «товар». Мы рабы, которых продадут самым богатым и успешным людям Империи.

– Уважаемые дамы и господа, – снова звучит мелодичный голос графини Бонтьемэ, и музыканты перестают играть мелодию, погружая зал в тишину. – Надеюсь, вы хорошо потанцевали и отведали напитков, в том числе лучших вин из моих погребов. Сейчас я, как гостеприимная хозяйка, предлагаю вам принять участие в увеселительном мероприятии, которое скрасит этот бал. А для тех, кто пришел сюда в одиночестве, – это прекрасная возможность найти себе идеального спутника! Итак, объявляю сегодняшний аукцион открытым и передаю слово моему другу Леопольду для оглашения первых лотов!

– Дамы, – раздается баритон Леопольда, – и господа! – Он выдерживает паузу, прежде чем продолжить речь: – Я рад видеть вас всех в столь восхитительных образах, которые вам очень идут. Мы с графиней Бонтьемэ наслышаны о вашей щедрости и безупречном вкусе, поэтому отобрали для вас самые эксклюзивные лоты, достойные вашего внимания!

Я стою в очереди последней, но волнение от других передается мне в полной мере. В ближайшие сорок минут решится наша судьба, а мы – окончательно лишимся прав свободных людей.

Когда занавес перед началом очереди открывается и нас обдает прохладным воздухом, у меня по спине пробегают мурашки. Чуть подавшись в сторону, я вижу, что у ног первого лота начинается балкон, по которому мы должны пройти и спуститься на позолоченный подиум. Слуга тут же одергивает меня и заставляет встать ровно. Мои руки дрожат, и я не знаю, куда их деть.

– Первый лот – восхитительная леди йелейских кровей!

Девушка, стоящая в нашей очереди первой, выходит на балкон и сразу получает громкие овации. На ней тончайшее платье из зеленоватой змеиной кожи и легкий шарф из невесомой материи. У нее идеальная, золотистая кожа и поразительно глубокие глаза, а мягкие черты лица делают ее еще более притягательной в глазах участников аукциона.

Она уходит с молотка за семьсот тридцать шесть тысяч таллинов – невиданный ценник. За такие деньги можно кормить город в течение года, не меньше.

– Лот номер два для дам. Горячий вэльский юноша!

Ему чуть больше двадцати, и он самый старший и сильный из нас всех. Однако мускулы не помогли ему сбежать от толпы головорезов, которых графиня приставила к нам для охраны. У него на спине, скрытой сейчас под тканью, остались не до конца зарубцевавшиеся раны, которые были нанесены ему несколько дней назад. За это двое охранников лишились головы, поскольку «избранному» товару графини нельзя было причинять вред. Но я уверена, что эти раны выставят как показатель его силы и мужской обаятельности.

– Пятьсот десять таллинов. Ставка принята. Ставок больше нет. Продано! Лот номер три – дева из заморского оазиса с певчим голоском!

У каждого лота были свои преимущества, которые выставлялись напоказ весьма искусным образом. Кто-то красиво пел, кто-то умел играть на инструментах. У некоторых девушек была осиная талия, у юношей крепкие мускулы. У меня же не было ничего из перечисленного.

Я сжимаю пальцами ткань платья.

Какой преподнесут меня? Уж точно не обычной дворовой девчонкой, какой меня выловили несколько недель назад.

Еще совсем недавно мои волосы были похожи на спутанную и грязную мочалку, а сейчас они лучились здоровьем. Ногти стали ухоженными и подстриженными, а на коже не было ни следа от ран. Две недели сотворили чудо даже из такого заморыша, как я.

Я погружаюсь в свои мысли и поэтому не сразу понимаю, что впереди меня никого не осталось. Когда голос Леопольда прорезает тишину, я дергаюсь как от пощечины:

– И-и-и-и… жемчужина нашей коллекции…

Моя нога в туфельке на высокой шпильке ступает на балкон.

– …юная дриада, лот номер пятнадцать!

Свет тысячи ламп на секунду ослепляет, стоит мне только выйти в зал. Я шагаю с гордо расправленными плечами, как бы показывая всем, что я не испуганный олененок и не боюсь жестоких людей в маскарадных масках, покупающих себе живые игрушки. Я пытаюсь притвориться, что совершенно не беспокоюсь за свое будущее, однако мое нутро на самом деле сковано из-за неизвестности.

Что со мной будет? Как будут издеваться? И, наконец, почему именно мне выпала такая судьба?

Все слезы я уже выплакала. Осталась лишь гордость. Хотя сколько я на ней продержусь?

Я смотрю на зал, полный горящих от предвкушения глаз, и мой внутренний запал потухает. Но я уже на подиуме. Хотя мое тело уже не выглядит щуплым и непропорциональным, мне еще нет и семнадцати. Правда, всем на это плевать.

Я знаю, кого они видят перед собой (мне посчастливилось краем глаза рассмотреть себя в зеркале): юную девушку с обворожительным взглядом и красиво уложенными волосами. Румяна мне к лицу, а вот подведенные сурьмой глаза делают меня старше. Однако никто даже не догадывается, что за прямой походкой скрывается трясущаяся от страха девочка, которая до смерти боится потерять все.

– Пятнадцать тысяч!

– Первая ставка принята. Мужчина из первого ряда – пятнадцать тысяч.

Пятнадцать тысяч? Неужели моя жизнь стоит столько?

Я вспоминаю начальные ставки других лотов и во мне начинает бурлить горечь. Самая минимальная ставка была в сто восемьдесят тысяч таллинов, а самая большая – семьсот тридцать шесть тысяч. Предпоследний и первый лот.

Неужели я настолько непривлекательна?

– Двадцать тысяч!

– Тридцать!

– Пятьдесят.

– Семьдесят.

– Ставка принята. Седовласый господин: семьдесят тысяч за юную дриаду. Кто желает стать ее хранителем? Не стесняйтесь. – Леопольд приближается ко мне, и я замечаю его отвратительную улыбку. Его волосы уже тронуты сединой, но он еще не растерял своей мужской привлекательности. Хотя в моих глазах он охотник, продающий дичь на разделку мяснику. И меня тошнит от одного его взгляда. – Покрутись, пройдись и вильни бедрами. Что в как статуя? – шипит он мне на ухо, а потом подносит мою облаченную в перчатку руку к губам и легко целует.

– Восхитительное, нежное создание, дамы и господа! Семьдесят тысяч раз, – продолжает он так громко, что у меня закладывает уши. Однако я подчиняюсь и делаю, как он говорит, прекрасно понимая, что если меня продадут за бесценок, то моя жизнь превратится в ад. Кто же станет беречь дешевую игрушку? – А как она элегантна, вы только посмотрите! Семьдесят тысяч два.

– Сто тысяч таллинов, – выкрикивает мужчина с животом, обтянутым бордовым костюмом. – Она и правда хороша.

Я обворожительно улыбаюсь, увидев результат своих действий, и воздух пронизывает новая ставка:

– Сто пятьдесят тысяч.

Я посылаю молодому мужчине воздушный поцелуй. Он хотя бы приятен мне, в отличие от брюзжащего слюной старика.

– Сто шестьдесят, – перебивает его толстый мужчина.

– Сто шестьдесят пять!

Я понимаю, что у юного участника аукциона не так много средств, но тихо надеюсь на его победу. Быть может, он окажется не так плох, как остальные?

– Сто семьдесят и не таллина больше, – снова возвещает толстый.

– Ставка принята. Советник Оллинз: сто семьдесят тысяч. Раз.

Когда в зале повисает молчание, я решаюсь на самый опасный эксперимент. Спускаюсь с подиума и под удивленным взглядом Леопольда подхожу к юноше, который делал на меня ставки. От него приятно пахнет чем-то терпким, и он смотрит на меня во все глаза. На вид он чуть старше меня.

– Сто семьдесят тысяч – два.

Я улыбаюсь и беру двумя пальцами веточку от вишенки, плавающей в его бокале, затем обольстительно надкусываю ягоду и принимаюсь медленно жевать ее, продолжая смотреть ему прямо в глаза.

В ответ он лишь сглатывает.

– Сто семьдесят тысяч – три.

Ну давай же! Видимо, в моем взгляде проскальзывает мольба, потому что он медленно выдыхает:

– Прости.

– Сто семьдесят тысяч – четыре…

– Да перестань ты играть на наших нервах, Леопольд! Девчонка моя, заканчивай уже, – кричит советник Оллинз. Его явно взбесила моя выходка. – И оттащи ее от сопляка леди Ашервли!

Я оборачиваюсь на Леопольда и вижу его сочувственный взгляд. Каждый в Империи знает, какой советник на самом деле.

Внутри меня все опускается, когда Леопольд завершает аукцион:

– И… сто семьдес… – Его слова обрываются, когда подходит слуга и что-то шепчет ему на ухо. Выражение лица Леопольда быстро меняется, но никто в зале не понимает, что происходит.

Советник начинает терять терпение:

– В чем дело?! Почему ты остановился?

Кивнув слуге, Леопольд переводит внимание на советника и расплывается в улыбке.

– Чего улыбаешься? Девчонка моя?

– Нет, господин советник. Есть новая ставка.

– НОВАЯ СТАВКА?

– Да. Миллион триста таллинов за дриаду – раз.

Советник меняется в лице, становясь красным как рак.

Зал взрывается бурным обсуждением. До меня доносятся отголоски фраз: «Кто это может быть?» и «За что такая сумма?».

– Кто?! – Возглас советника Оллинза заставляет шепотки в зале стихнуть.

– Анонимный покупатель, который сейчас находится в зале.

Я озираюсь по сторонам в его поисках, хоть и понимаю, что это может быть простым обманом устроительницы бала. Что, если графиня решила провернуть нечто подобное из-за того, что ее не устроила низкая цена? До меня доходили слухи, что она планировала получить за каждого хотя бы по двести тысяч.

– Кто эта крыса? Кто?

– Советник, прошу быть потише.

– Я спросил, кто он?

Ответом ему служат лишь переглядки дам да суровые взгляды мужчин в зале.

Советник Оллинз стоит недалеко от меня, и мне невольно становится страшно за свою жизнь, но тут я встречаюсь глазами с ним.

Он стоит у стены и не сводит с меня взгляда сапфировых глаз. Одет во все черное, а в петлице виднеется алая роза. На лице – железная маска, покрытая черной эмалью.

– Миллион триста – два. Три. Четыре. Пять. Продано!

Прежде чем меня уводят из зала, я успеваю увидеть улыбку, которую он прячет за бокалом вина.

Кто же ты, мой анонимный покупатель?

Глава 3. Танец

В коридоре меня поджидает служанка с горящей лампой в руках.

Я запоздало оглядываюсь на двери, отрезавшие меня от шума зала, и понимаю, что теперь моя жизнь точно никогда не будет прежней. Вновь перевожу взгляд на служанку, которая сверлит меня карими глазами. Пляшущие на стенах тени от свечей в позолоченных настенных канделябрах делают ее лицо еще смуглее.

– Надеюсь, ты не рухнешь сейчас в обморок, потому что нам надо спешить, – произносит она и кивком головы показывает следовать за ней.

Только когда делаю первый шаг прочь от дверей, на меня накатывает ужасающая волна осознания реальности.

Меня только что продали за баснословную сумму.

Я начинаю дышать чаще, пытаясь сдерживать подкатывающую истерику. Живот скручивает спазмом – благо, с утра нас не кормили, и весь день мы провели в подготовке к аукциону.

Все случившееся в моих воспоминаниях превратилось в одно сплошное пятно. Я не помнила ни убранство зала, ни гостей, ни даже того, как спустилась с лестницы, чтобы попытаться подтолкнуть того юношу перебить ставку советника.

Я не запомнила ничего, кроме его глаз, смотрящих на меня.

Шагая по коридору, я до сих пор как наяву видела его взгляд, помнила его образ.

Миллион триста тысяч таллинов.

Названная сумма колоколом отдается у меня в голове, пока мы не сворачиваем за угол, и проворная служанка не вталкивает меня в одно из помещений для слуг. Я не успеваю даже закричать – лишь страшно пугаюсь, а потом чихаю от запаха трав и чеснока, плотным слоем повисшем в спертом воздухе.

– Не вздумай орать, глупая, – предупреждающе шикает служанка и проворачивает ключ в замочной скважине. – Это для твоего же блага. Я пытаюсь тебе помочь, дурочка!

Я ошарашено смотрю на нее, потирая нос и пытаясь сдержать очередной чих. Служанка тем временем зажигает от лампы в руках свечи, которые рассеивают мрак и тени комнатушки, и я замечаю над дверью оберег из трав и сушеного чеснока – скорее всего, именно от него исходит этот раздражающий ноздри запах.

– Что со мной будет? – запоздало спрашиваю я, наблюдая, как служанка выуживает из большой плетеной корзины пышное платье.

– Удосужилась, наконец, спросить, – бурчит себе под нос девушка, поворачиваясь ко мне. – Выдохни и поблагодари богов за то, что сегодня твой день. Мой господин выкупил твою свободу.

У меня перехватывает дыхание, и я хватаюсь за ближайшую стену, чтобы не осесть на пол.

Это безумие не может быть правдой.

– Я…

– Не смотри на меня как умалишенная. Я понимаю, насколько странно прозвучало, но это чистая правда. – Служанка помогает мне сесть на корзину и упирает руки в бока. – Вот только из-за этого у нас куча проблем, которые надо срочно решать. Да, мой господин выкупил твою свободу, но просто так тебе отсюда не выбраться. Так что у нас мало очень времени, чтобы привести тебя в порядок и дать тебе надлежащие инструкции.

– Что? – Я выдыхаю весь оставшийся в легких воздух.

– Сделаешь так, как я скажу, – обрывает меня девушка, жестом показывая подняться с корзины. – Вставай, раз отдохнула, иначе ничего не успеем. И снимай с себя эту простынку, даже смотреть на тебя стыдно. Срам да и только!

В ответ на мой непонимающий и полностью дезориентированный взгляд она закатывает глаза.

– Хорошо-хорошо, сейчас все разъясню. Только, пожалуйста, сними с себя эту срамоту и позволь мне надеть на тебя корсет. – Служанка проворно подскакивает ко мне и стягивает лямки платья с моих покрывшихся мурашками плеч. Ткань медленно скользит к ногам, обнажая все мое тело. – Надевай давай, а я попутно все тебе расскажу.

Я покорно выполняю приказ, а когда служанка начинает зашнуровать корсет, туго затягивая его вокруг моих ребер, громко ахаю. Она не обращает на это ни толики своего внимания и начинает быстро пояснять ситуацию, не забывая методично выбивать из моих легких воздух туго стягивающей ребра шнуровкой:

– Тебя хотел заполучить советник, и он в ярости из-за того, что его ставку перебили. Его подчиненные рассредоточились по всему поместью: у них приказ не выпускать тебя ни живой, ни мертвой. Советнику нужно конкретное имя того, кто тебя выкупил, чтобы понять, что это не очередной трюк графини Бонтьемэ. Но моему господину не нужна огласка, иначе тебя придется отправить в его поместье. Уж не знаю, зачем ему отпускать тебя, – фыркает служанка, – но ты явно запала ему в душу. Поэтому он велел вывести тебя отсюда окольным путем. Но для этого нам придется пойти на обманку, ради которой я тебя и переодеваю. – Она начинает натягивать пышные юбки поверх корсета.

– Ты вернешься в зал как дама из высшего общества и станцуешь с моим господином один танец. Потом к тебе подойдет слуга и шепнет на ухо: «Вас в саду дожидается посыльный», а затем выведет из поместья безопасным ходом. Ни в коем случае не снимай с лица маску, которую я тебе дам, и не иди за слугой, если он скажет неверные слова. Поняла?