Оглянитесь сотник Черкашин

Вечером пришёл Григорий Игнатьевич Ефремов. Он встал на пороге перекрестился и трижды поприветствовал хозяев, дом и святого Николая. Ему ответили, уважительно называя по имени отчеству и приветствуя в его лице род Ефремовых. Следом в хате появились трое сыновей: старший, Григорий Григорьевич из строевого разряда и двойняшки Афанасий и Егор, которые только что вошли в допризывной возраст и уже чувствовали себя наравне со взрослыми казаками. Савелий поднялся с лавки и немного краснея ответил на приветствия. Он поглядывал на дверь в надежде увидеть Настю, но там никого не было, а по по тому, как пришедшие устремились к столу, понял, что соседка не придёт.

– Хозяйка моя осталась с Настей дома с младшими. Приветы передают…– вроде бы не к месту сказал Григорий Игнатьевич взглянув на Савелия.

Рассевшись чинно за столом, не спешно налили по чепурику, выпили. По красноречивым взглядам, Савелий понял, что ждут от него рассказа. Видимо последствия позорного мира не давали казакам покоя. Григорий Ефремов начал первым:

– Вот скажи мне, Савелий Иванович, что там говорят в войсках о мире с басурманами, что генерал Булгаков говорит, что Алексей Михайлович, войсковой старшина наш вещает? Как это возможно, вот так вот всё отдать?!

Савелий вспомнил, как плакал войсковой старшина читая приказ о сдаче позиций и возвращении в Кизляр. Ещё ему припомнился обратный путь по опустевшим аулам, мимо брошенных караульных постов и секретов. Чем-то безысходным веяло от окружающих ущелья гор, молчаливо и грозно наблюдавших путь отступления. Конные и пешие торопили коней и свой шаг стараясь поскорей уйти с теперь уже чужой территории. Следом, чуть не наступая на пятки, шли отряды персов.

– Что говорить, обидно было.. и генералам и солдатам, – с дрожью в голосе ответил Савелий. – Мы ради России жизни клали и отцы-командиры наравне с нами…

– Обиды и раны – наши награды. – невесело проговорил Иван Филиппович.

Казаки опять выпили и Григорий Ефремов спросил.

– А как теперь воюют. Наскоком, али измором? Говорят теперь пушек стало куда больше и бьют они дальше.

– Хитростью в основном воюют. – с видом знатока произнёс Савелий – Дербент, скажем, взяли только тогда, когда поняли, где его слабое место. Сначала сунулись всей толпой и получили по щам. Начали бомбардировать. Потом ещё и ещё. А потом пошли на главную башню. Когда взяли её, всё было закончено. Осаждённый гарнизон выбросил белый флаг. Вот тебе и самое слабое место! Главное правильно найти его.

Казаки «малолетки» с нескрываемой завистью смотрели на Савелия, который был всего на пять лет старше, а уже побывал на войне и участвовал в прямых стычках с врагом. Им так хотелось спросить у него: «скольких и как ты убил?», хотелось подробностей и рассказов, но встревать в разговор взрослых казаков в станице не поощрялось: можно было заработать подзатыльник и братья, слушая разговоры старших, терпеливо ждали своего часа.

Евдокия принесла на стол дымящиеся чашки с кусками курицы и исчезла за холщовой перегородкой. Сашка с печки проводил её взглядом, вздохнул, и поняв, что придётся довольствоваться кашей и репой, повернулся к гостям. Ему тоже хотелось оказаться за столом вместе с братьями Ефремовыми, которые уже могли сидеть со взрослыми казаками и думал, что ждать ему ещё целых три года. Слушая рассказы Савелия, он представил себя в бою с шашкой наголо – вот он взмахнул ею и головы басурман, как давеча куриные, упали в пыль и кровь чужой земли… От фантазий его отвлекла наглая шустрая мышь, которая пробежала мимо его головы шурша под овчиной. «Похоже старая знакомая». – подумал Санька о «бессмертном» грызуне, за которым охотился уже вторую неделю. Мышь притаилась, почувствовав опасность. Это была очень умная и бесстрашная мышь. Сюда она проходила за облетевшими с веников семенами, которые сушились на печи осенью. Санька постучал по овчине и прислушался – тихо. «Наверно ушла». – решил Санька. Он свесился с печки и прислушался. За столом Савелий рассказывал об отступлении из Баку.

– Когда войска уходили, русские и армяне, жившие в Баку, провожали нас со страхом в глазах, упрекали и говорили: – «А как же мы? Что теперь будет с нами?». Позже мы узнали жестокую бесчеловечную правду, о судьбе этих людей. – Савелий посмотрел на сидевших за столом и лицо его исказила гримаса боли – Там их вырезали целыми семьями – всех: православных, армян, иудеев. Детей, женщин… стариков..

Лица казаков затвердели от услышанного, у Григория Игнатьевича заиграли желваки на худых скулах. Он крутанул головой и промолвил.

– Когда наконец закончатся все эти игры с англичанами и всякими французами. Надо бить их, а не договариваться! Нельзя было отдавать завоёванное… А мы православных под ножи бросили!.. Предали их! Была бы жива матушка Екатерина – такого них жизнь не случилось. При ней земли не сдавали и честь свою берегли.

Иван Филиппович вздохнул.

– Да, Григорий Игнатьевич, твоя правда – на нас грех.

Выпили за украденную победу не чокаясь. Вспомнились былые походы. Раньше, по утверждению Григория Ефремова всё было ясно: приказано усмирить крымского хана – и Крым наш, приказали идти на германца – пошли и загнали «пруссака» под лавку. Сашка наблюдавший за казаками опять предался своим фантазиям и незаметно для себя заснул. Ему приснился сон, в котором он в черкеске и папахе при всём вооружении ехал на белом коне по горному ущелью. Он не мог понять в каком месте находился, под копытами жеребца бежал Терек, играя на камнях блестящими струями. Воздух, сдобренный запахами трав и цветущей акации, дурманил голову, и в нём назойливо кружили оводы. Проезжая под скалой, Сашка пригнулся к гриве скакуна, раздвинул плёткой свисавшие корни и за огромным камнем увидел сидящего у воды чеченца. Рядом с ним стоял конь чёрной масти. Чеченец повернул голову, и увидев Санька, прыгнул в седло. Он растворился в воздухе, только тень его метнулась прочь. Сашка гикнул и пришпорил своего скакуна. Он летел вслед за тенью по ущелью, стараясь достать неприятеля, и вдруг, словно споткнувшись о невидимую преграду, упал на камни. Он закричал от разочарования и боли и затих.

– Чтой-то приснилось мальцу… – кивнул в сторону печи Иван Черкашин, и продолжив прерванный диалог, продолжил – А всё же, тогда казаку было проще.. Вот скажем войсковой Круг..

Дискуссия о военных действиях входила в самый подъём, каждый из служилых имел на этот счёт свою точку зрения. Говорили страстно, перебивая друг друга. Молодой Григорий, которому скоро надлежало отправляться в войска, поначалу не встревавший в разговор старших, с жаром доказывал, как надо воевать в современных условиях. Вино развязало язык и обычно скупые на слова казаки, сыпали за столом довольно связными оборотами русской словесности.

Засиделись допоздна, Иван Филиппович ещё два раза наведывался в сарай за чихирем и в конце, за спорами и разговорами перешли к главному, договорились о посольстве сватовства. Помолвку назначили на первое воскресенье февраля. Под конец застолья, уже за полночь выпили по стременной и расползлись по домам.

С утра у Савелия сильно болела голова. Он встал ещё затемно, в сенях разбил ковшом тонкий лёд в кадке, зачерпнул и выпил обжигающую воду большими глотками. Затем глянул в маленькое оконце на луну висевшую в темном небе, широко зевнул и вернулся в хату. Пробираясь в темноте к лежанке, он задел лавку, которая с грохотом опрокинулась. В ответ, занавеска на родительскую половину колыхнулась, открыв на мгновение лицо матери и снова вернулась на место. Савелий, изобразив на лице виноватую гримасу, полез на лежанку, где Сашка уже разлёгся на его месте. Он подвинул размякшее тело, и зарывшись в овчины, забылся в похмельном мороке.

Глава 3

Свадьбу сыграли в конце апреля на «Красную горку». В станице праздновали пасхальную неделю. Молодые казачки в нарядных бешметах и платках вместе со сверстниками в черкесках стайками, прежде чем идти на озеро Шекатикли, собрались на площади у дома войскового старшины, и ожидая окончания богослужения, задирали друг дружку весёлыми выкриками. В молельном доме венчались сразу две пары: Савелий с Анастасией и Андрей с Дарьей с хутора «Семь колодцев». Служки одели на головы невест белые убрусы, поверх которых повязали платки и молодые пары подвели к аналою. Закончив Божественную литургию, священник благословил молодых, роздал венчальные свечи, и вручив каждой паре кольца, прочёл над ними молитвы. Затем приступил к венчанию. Савелий заметил, что полотенце возле аналоя задралось и всё же, когда повели молодых к аналою, встал, где было указано и, пока поп спрашивал о его желании вступить в брак, все думал: есть ли под ногами тряпица, или её нет, словно от этого зависела нерушимость обряда. Под пение служек на головы молодым одели венцы. В конце таинства появилась чаша с вином, из которой, после благословления, выпили женихи и невесты. Священник скрестив руки молодых, трижды провел их вокруг аналоя, снял венцы и разрешил супругам поцеловаться. Когда служба закончилась, новобрачные с образами Спасителя и Божьей матери вышли на площадь. Толпа приветствовала их шумными возгласами: частью восторженными и ликующими, частью шутливыми и скабрёзными, а частью недоуменными. Не всем союз Савелия и Насти был по нутру. Нашлись отвергнутые претенденты. Больше всех мутил воду Фрол, станичный шорник. Это его сыну Павлуше Настя надела на голову хомут, который тот принёс ей в подарок. Отказав ему она несомненно выиграла, поскольку ни ума, ни фантазии в сём отроке не наблюдалось, а принимая во внимание огромное потное тело Павлуши, так и вовсе избежала опасности быть раздавленной в первую брачную ночь. Выйдя на площадь молодые поклонились на четыре стороны, и в сопровождении гостей отправились к дому. Настя в розовой распашке и сиреневом бешмете подпоясанном галунным поясом с серебряными застёжками, украшенная бусами и тремя рядами «припоек» – ожерелий из серебряных монет – шла рядом с мужем, прикрывая лицо верхним платком. Временами из под него выглядывали чёрные татарские глаза и тонко очерченный нос с трепетными ноздрями восточной красавицы. Настя с полуулыбкой, спрятанной в пухлых губках, с нескрываемым торжеством поглядывала на сверстниц, со сдержанным достоинством принимала взгляды казачек в годах и исподволь любовалась мужем. Савелий светился радостью. На нём, помимо синего бешмета, была одета светло-серая черкеска с серебряными газырями, на тонком поясе висел отделанный серебром и чернью кинжал. Они шли пешком, окружённые гостями, которые громко веселились, чудили, время от времени пускаясь в «Наурскую лезгинку», угощали всех встречных чихирем и пампушками с абрикосовым джемом. У ворот черкашинского подворья стояли родители молодых, хранившие на лицах серьезное и торжественное выражение. Молодые поклонились родителям в пояс, надломили хлеб, и поцеловав иконы, направились во двор. Здесь их усадили за стол возле украшенной цветами амбарной стены, и словно ожидая этого момента, музыканты заиграли разудалую танцевальную мелодию: что-то среднее между российским трепаком и местной лезгинкой. Гости, согласно этикету, расселись по лавкам, налили и выпили, как принято, сначала за здоровье молодых, потом за родителей.. Постепенно атмосфера праздника вошла в приятное, свадебное русло,

гости пускались в пляс, пели, веселились… Появившийся войсковой старшина, поднял чарку за молодых. Своим зычным голосом он пожелал им долгой совместной жизни, многочисленного потомства и полных закромов в амбарах. Потом неожиданно похвалил Савелия за смелость и отвагу. Оказывается унтер, на попечение которому был отдан Савелий, весьма хвалебно отозвался начальству о его действиях и в штабе молодого казака взяли на заметку. Всё это войсковой старшина поощрительным тоном изложил Савелию и прощаясь, напомнил молодожёну, что подошла его очередь заступить на службу. Он посоветовал не мешкать и отправляться в урочище Каир-Чаклы, в тамошний секрет. «Ты уже назначен в дозор. Так что, через три дня будь на месте» – сказал на прощание атаман – «И гляди, не подведи меня».

Эти слова, пожалуй, более всего врезались в память Савелия, поскольку, находясь словно в дурмане от необычности своего положения, он не отдавал себе отчёта и выполнял определённые действия словно под гипнозом. В конце дня, когда солнце опустилось за далекие горы, а гости основательно подустали, новобрачных проводили в комнату для молодых. Для этого было открыта парадная дверь используемая в особых случаях, к которым как раз и относились свадьбы, наряду с другими значимыми событиями в жизни казаков, таких как, крестины, пасхи и похороны. Оставшись наедине с молодой женой, Савелий совсем растерялся. Он много раз представлял себе близость с Настей, но не имея никакого опыта в интимных отношениях с женщинами, заробел. Так они и сидели рядышком, пока Настя не сказала: – «Помоги мне снять припойки». Тогда Савелий отыскал застёжки и помог снять ожерелья. Настя встала, отошла за кровать и сказала: – «Отвернись». Он отвёл голову, глядя в угол на образа. Он слышал шорох снимаемой одежды и сердце его учащённо забилось, когда она скользнула в постель под одеяло и услышал тихое: – «Теперь ты..».

На четвёртый день, как было сказано, Савелий отправился на кордон. Вместе с ним в дозор отправились Алексей Букин, нагловатый мужик с рыжими волосатыми руками и конопатым лицом и Егор Иванович Сёмин, уже отслуживший срок пятидесятилетний унтер, ещё очень крепкий и коренастый. В полдень прибыли на место. Сменив дозорных, выслушали доклад весельчака в бурнусе об обстановке на сопредельной территории, где были замечены мелкие отряды ногайцев. «Пару раз пальнули в них для острастки». – радостно сообщил весельчак и заржал. – «Они обосрались и с тех пор их больше здесь не видели. Наверно побежали портки менять». Рыжий Букин гоготнул вслед ему, видимо представив себе картинку и тут же осекся, наткнувшись на тяжёлый взгляд унтера. Пожелав спокойной службы, казаки отправилась по домам, а сменщики не торопясь стали осваивать караульное помещение. Савелий выслушал наставления Сёмина, что надлежит делать в дозоре, кинул бурку на дощатый помост возле одной из стен мазанки и прилёг. В очередь его назначили последним, так что можно было и отдохнуть. Над входом он заметил висящий на шнурке череп коня и спросил: – «Для чего он здесь?». Рыжий усмехнувшись, ответил: – «Чтобы такие олухи интересовались». Савелий скривился, но вдаваться в полемику не стал. Он уставился на потемневший камыш крыши и отдался своим мыслям. Он представил себе молодую жену и улыбнулся. Настя была чудо как хороша. За три дня они осмелели и уже не стесняясь открывали друг в друге новые возможности и сокровенные тайны. Ему нравилось быть мужем. Он чувствовал себя сильным и способным на многое. Представляя себе будущую жизнь, он видел большой дом, богатый двор с конями и скотом, Настю с детьми и себя на резвом скакуне в черкеске и папахе. Вот он, пригнувшись под навесом, выезжает из ворот на улицу, а жена идёт рядом держась за стремя – провожает его на службу. Вокруг народ. Старики, дети.. все что-то кричат.. Савелий открыл глаза и увидел над собой рыжую шевелюру.

– Вставай, старшой кличет.

Савелий поднял голову.

– Что случилось?

– А я знаю! – вскипел Букин. – Он появился и сказал, чтобы мы шли на пост. Хватай ружьё и двигай за мной.

Они спустились к берегу озера, где в камышах был оборудован наблюдательный пункт. Пройдя по шатким скрипящим мосткам, за частоколом стеблей увидели Сёмина. Тот поднял руку, и поняв этот жест, они пригнулись.

– Тихо, – шикнул на них Егор Савельевич. – осторожно идить сюды.

В просвете сделанном в зарослях камыша, Савелий увидел гладь озера и дальше, на берегу четырёх конных ногайцев.

– Видели, – прошептал унтер. – хотят затаится до ночи, а там пойдут до Ямы табунов, куды на ночь сгоняют коней. Помнишь в прошлом месяце увели пять трёхлеток?

Вопрос был к Букину.

Тот кивнул и спросил неуверенно.

– Они чтоли?

– Чуб отдам! – уверенно сказал Егор Иванович. – Они тогда только распалились. Теперь хотят поболее..

Савелий напряг зрение стараясь разглядеть непрошенных гостей. Трое из них были одеты в обычную одежду кочевников: стёганные фуфайки, штаны и папахи. Четвёртым был молодой ногаец в светлой черкеске, и дорогой каракулевой шапке. По надменному виду было видно, что он здесь является главным. Словно в подтверждение этого, Савелий увидел как молодой что-то сказал одному из кочевников. Что было сказано Савелий не услышал, но кочевник поклонившись, вместе с конём исчез в кустах. В это время стоящий сзади Букин прицелился и выстрелил. Молодой ногаец дернулся в седле, завалился набок и сполз с коня на траву. Обернувшись, Савелий, увидел сияющую рожу Букина.

– Кажись попал! – радостно сообщил рыжий. – С единого выстрела!

На другом берегу раздались крики. Ногайцы спешились и окружили раненного. Они были очень напуганы – вожак похоже, не подавал признаков жизни и это было пострашнее наших ружей. Подняв молодого ногайца, оставшиеся очень быстро перекинули его через седло, сели на коней и поспешили прочь от озера. Проводив их взглядом, Сёмин вздохнул.

– Кабы нам этот выстрел боком не вышел. Ты Савелий, поезжай к старшине. Расскажи ему обо всём. Боюсь, что надо ждать гостей.

Чрез полчаса Савелий, придерживая папаху, вбежал на крыльцо атамана.

– Дела.. – протянул Алексей Михайлович выслушав вестника. – Чёрт дёрнул этого Лешего стрелять! Не мог промазать для острастки. Давно такого не было.. чтобы убить. Тем более кого-то из знатных. Ох ты ж боже ты мой!

Лицо старшины исказилось как от зубной боли, он вскочил из-за стола и заметался по хате. Деревянные полы застонали под его широким телом. Побегав, он опустился на место, и глядя на Савелия, сказал так, как отдают приказы в военное время.

– Метнись быстро к хорунжию Кулебякину, пусть срочно летит ко мне. Сам отправляйся обратно, и чтобы там без геройства. Ждать нас!

Кулебякина Савелий нашёл быстро. Бравый хорунжий сидел в садку за столом, разложив перед собой кинжалы и сабли, любовно полировал клинки сухой ветошью. Выслушав Савелия, он загадочно улыбнулся и сказал: – «Пусть только сунуться». Затем, собрал оружие, встал и направился в хату. У двери он обернулся.

– А ты что думаешь: сунутся, аль нет?

– Я не знаю. – пожал плечами Савелий.

– Ну, ну. – буркнул хорунжий и скрылся в доме.

Савелий отправился обратно к месту дозора. На обратном пути к Каир-Чаклы он задумался о серьёзности создавшегося положения. Случайный выстрел мог спровоцировать большой конфликт с каганатом. А если убитый действительно из важных ногайцев? Эта мысль всю дорогу не давала ему покоя. Прибыв на место он заглянул в мазанку, и не найдя там никого, слез с коня и дальше отправился пешим. Дозорных нашёл в камышах. Они явно нервничали и с тревогой поглядывали за озеро, где за холмами и солончаками в расстоянии половины дня пути начинались территории ногайского каганата. Полдня – если ехать не спешно. Увидев его казаки облегчённо вздохнули.

– Ну что сказал Алексей Михайлович? – спросил Сёмин.

– Сказал ждать.– ответил Савелий.

Тем временем в станице усилиями хорунжия Кулебякина были предприняты необходимые действия и через два часа был срочно сформирован отряд из двадцати добровольцев, которые, побросав свои домашние дела, в полной боевой готовности собрались у дома войскового старшины. Казаки были заинтригованы и нетерпеливо топтались вместе с конями у дома атамана, желая услышать для чего они так скоро ему понадобились. Алексей Михайлович вышел на крыльцо, поприветствовал служивых и подробно обрисовал сложившуюся ситуацию. После этого он призвал казаков достойно встретить незваных гостей, и буде на то необходимость, уничтожить их. Казаки привычные к военным делам, почуяв драку, развеселились и с шуточками повскакали в сёдла. Ожидая командира, затеяли круговую джигитовку, своей лихостью и ловкостью бравируя перед атаманом. Алексей Михайлович, давая последние указания хорунжию, искоса наблюдал за казаками и довольно ухмылялся в усы. Наконец, Кулебякин получил задачу, спустился с крыльца и подошёл к своему жеребцу. Похлопав коня по шее, он почти не касаясь стремени, вскочил в седло и с криком «айда!» пришпорил коня. Тот хищно оскалился и рванул в улочку ведущую к северному валу. Казаки, прекратив джигитовать, выстроились в линию, и словно на верёвочке двинулись вслед за командиром. Хорунжий Кулебякин Матвей Иванович имел почёт и уважение среди подчинённых. Почти все его предки не доживали до сорока, и не потому что плохо воевали, а потому, что всегда лезли в самое пекло. Сам он не был исключеним из этого порядка, и к своему возможному концу относился с философским спокойствием. В свои тридцать пять он побывал в трёх баталиях, был ранен трижды и трижды награждён. К своему сегодняшнему заданию относился как к лёгкой прогулке, не более. Мало ли что там почудилось Сёмину. Он конечно, бывалый вояка, но кто не ошибается? В конце концов дальше будет видно – что да как. Поглядим..

Сорвавшись с места в цепочке, его догнал урядник Ерёмин Игнат Егорович.

– Матвей Иванович, я вот что.. – начал урядник. – Если будет заварушка, нам бы разделиться: я бы с десятком пошёл к урочищу Карасу, а вы к дозорным на Каир-Чаклы.

– Брось Игнат, ты что всерьёз думаешь, что ногайцы осмелятся напасть? – куражась спросил Хорунжий. – Я слышал у них сейчас не до этого – у них сын хана женится. Так что расслабь пожалуйста булки и постарайся сидеть ровно.

Сзади раздалось дружное ржание. Матвей оглянулся на казаков.

– Ну вот видишь, даже жеребцы смеются!

Пока ехали тени от деревьев стали длинней и дорога в лесу погрузилась прохладную негу. Дорога пошла вверх. На пригорке среди акаций показалась мазанка дозора. Кулебякин увидел как из дверей домика выглянул Букин. Заметив приближавшийся отряд он скрылся внутри и вынырнул обратно уже в папахе. Казаки спешились. Рыжий подошёл к хорунжию и доложил по форме, что пока всё спокойно: Сёмин и Черкашин сидят в дозоре, а он ожидает распоряжений от старшого и ведёт наблюдение за дорогой на урочище Карасу.

– Из-за тебя здесь. – раздраженно бросил ему Кулебякин. – Гордись! Пуля, как говорится – дура…, но и ты не подкачал..

Рыжий стал пунцовым и обиженно проговорил.

– Я был в дозоре и стрелял по праву. Кто мне попеняет?!

– А я что, пеняю тебе? – ответил хорунжий. – Стрелял ты правильно – спору нет. И вопросов нет. Только вот другой бы подумал как это сделать. Голова на то и дадена, чтобы думать, а не только папаху носить. Веди к старшому.

Прошли к камышам. Кулебякин поздоровался с Сёминым, посмотрел на берег куда показывал унтер. Постукивая плетью о сапог испачканный гамулякой, сказал.

– Надо бы осмотреть место, где были ногайцы.

Сёмин покачал головой и с сомнением ответил.

– Туды же крюк какой. Да и рискованно…

– Ничего, мы аккуратно. – успокоил его хорунжий. – Глядишь чего найдём.

Взяли с собой двоих казаков. Намётом двинулись вокруг озера, мимо заросших осокой болот к холмам на той стороне. Сёмин скакал впереди и время от времени поглядывал на север, где до горизонта расстилалась степь в перемешку с солончаками. Солнце склонилось к закату и степь на той стороне местами блестела словно стеклянная, а воздух вился и колыхался призрачным маревом. Проехав кучки деревьев и кустарников, по еле видным тропинкам оказались на месте. Сёмин и Кулебякин спешились, прошли к берегу, где, на вытоптанной, испачканной кровью траве, нашли серебряный наконечник газыря.

– Дорогая штука. – заметил Сёмин, который с самого начала был уверен, что молодой ногаец не из простых.

– Согласен. – произнёс Хорунжий рассматривая филигранную насечку. Он обернулся к казакам и приказал. – Двигайте пока светло к границе. Может что разузнать удастся. Только осторожно, без геройства.

К вечеру вместе с темнотой на землю опустилась ночная прохлада. Разведчики не вернулись. Кулебякин решил ждать до утра. Рассредоточив казаков по двум направлениям, выставил дозоры. При лунном свете окрестности Каир-Чаклы были видны далеко до самой рощи урочища Карасу. Всю ночь дозорные, сменяя друг друга пялились на далёкие ночные холмы, поросшие скудной растительностью, на курган, где с неизвестных времён стоял памятник в виде истукана, на берег озера, где был застрелен молодой ногаец..

На утро, лишь только начал спадать утренний туман, на дороге ведущей в Калыр-Орзу, появились два всадника с копьями. На копьях были насажены головы разведчиков. Миновав мостки ручья они остановились напротив плетённого укрытия, подняли копья и закричали.

– Война Урус! Каар! Смерть всем за смерть Абана! Каар! Ваш башка будет вот так! Урус – йитлар!

Дозорные вызвали Кулебякина. Он вышел на встречу всадникам. Стараясь не поддаваться захлестнувшей его ярости, при виде отрезанных голов станичников, спросил.

– Что шумим? В чем дело?

Ногаец в кожаных доспехах, поняв, что перед ним русский начальник, схватился рукой за саблю, но когда увидел нацеленные на него ружья, с нескрываемой ненавистью произнёс.