Инклюзиция

– Я знаю, – сказал он. – Но с чего начать? Где искать других?

Мила поднялась с дивана. Её глаза загорелись решимостью.

– Начнём с того, что узнаем больше. Нам нужна информация, Данила. Нужно знать, есть ли ещё кто—то, кто борется, кто выживает.

Данила достал смартфон и начал листать новостные ленты. Сигнал был слабым, но скорости интернета хватило, чтобы увидеть последние сообщения. В одном из постов упоминалась группа, называвшая себя «Фронтом сопротивления».

– Смотри, – сказал он, показывая экран Миле. В его голосе появилась нотка надежды. – Эта группа утверждает, что у них есть безопасное место в центре города. Они призывают выживших присоединяться к ним.

Однако следом он нашёл другой пост. Там утверждалось, что в городах действуют мародёры, которые выдают себя за «Фронт сопротивления». В сообщении предупреждали, что им нельзя доверять: они заманивают выживших в ловушки.

Мила взяла телефон из его рук, пробежав глазами по тексту.

– Видишь? Мы не можем никому доверять. Каждый теперь думает только о себе.

– А что, если эта группа другая? – спросил Данила, его голос всё ещё звучал с ноткой надежды. – А что, если они действительно пытаются помочь?

Мила тяжело вздохнула, вернув телефон ему в руки.

– Мы не можем рисковать. Мы не знаем, кто они на самом деле. И не можем просто броситься в их объятия. Нужно быть осторожными, Данила.

Он кивнул, переваривая её слова. В комнате воцарилась тишина, но она больше не казалась успокаивающей. Теперь это была тишина напряжённого ожидания, когда решения давались слишком тяжело.

Неожиданный вздох Милы разрезал напряжённую тишину. Данила посмотрел на неё. В его взгляде читался внутренний конфликт. Он понимал, что она права, но внутри отчаяние жаждало хотя бы крошечной надежды.

– Мы не можем оставаться здесь вечно, Мила, – сказал он, и его голос звучал твёрже, чем он сам ожидал. – Нам нужно найти других, бороться, что—то делать. Мы не можем просто прятаться и ждать, пока они нас найдут.

Он снова уткнулся в экран смартфона, лихорадочно прокручивая посты и сообщения. Однако информация была настолько разрозненной и противоречивой, что верить не было смысла ни одному слову.

Мила наблюдала за ним, её лицо оставалось непроницаемым, но в глазах читалась усталость. Данила ощутил, как их общее изнеможение давит на плечи. Ум оставался ясным, но силы, кажется, покидали их.

– Ладно, – сказал он, прерывая гнетущую тишину. – Нам нужно передохнуть. Мы ничего не решим, пока не придём в себя.

Мила кивнула, соглашаясь. Вместе они перетащили одну из кроватей дома в подвал. Это место казалось наиболее безопасным: не было окон, а толстые стены создавали ощущение защищённости.

Они заранее забаррикадировали дверь изнутри. Старые шкафы, пустые коробки и даже перевёрнутый стол – всё пошло в ход. Подвал погрузился в глубокую, почти осязаемую тишину.

Здесь было холодно, но усталость взяла верх над любым дискомфортом. Лампа тускло светила над кроватью, издавая едва заметное жужжание. Это был единственный звук в помещении. Даже их собственное дыхание казалось чужим и тревожным.

Данила лег на край кровати, ощущая, как холодный воздух пробирается под тонкое одеяло. Мила устроилась рядом, свернувшись калачиком и обхватив колени руками. Они не сказали ни слова. Слишком устали.

Вскоре тишина подвала затянула их в тяжёлый, но такой необходимый сон.

Глава 3

Тишина была густой, как будто мир затаил дыхание. Её нарушали лишь редкий скрип старых половиц да отдалённое гудение холодильника. Данила лежал на скрипучей кровати, устремив взгляд в потолок, покрытый пятнами времени. Мысли разрозненно кружились в его голове, как вороны, не находя покоя.

Рядом с ним лежала Мила. Её ровное дыхание разрезало тишину, успокаивая и тревожа одновременно. Данила чувствовал её взгляд, хотя она, казалось, была неподвижна.

Он повернул голову. Светлые девичьи волосы рассыпались по подушке. Она выглядела такой хрупкой, такой уязвимой. В её лице не осталось ничего от холодного презрения, которым она привыкла защищаться.

Когда Данила протянул руку, его пальцы слегка дрогнули. Он осторожно убрал выбившуюся прядь с её лица. Кожа её щеки была тёплой, неожиданно мягкой. Мила шевельнулась, и приподняла веки.

На мгновение в её взгляде мелькнула растерянность, но затем она встретилась с его глазами. В них читались страх и неуверенность, но не холод. Они были одни в этом доме, окружённые кошмаром, который поглотил весь мир.

– Извини, – прошептал Данила, его голос был едва слышен. – Я не хотел тебя разбудить.

Мила не отстранилась, но и не придвинулась ближе. Её дыхание стало чуть быстрее.

– Всё в порядке, – ответила она так же тихо. – Я всё равно не могла уснуть.

Данила убрал руку, чувствуя странную смесь неловкости и облегчения. Тишина между ними растянулась, густая и тяжёлая, словно атмосфера подвала всей массой дома давила на них.

– Как ты думаешь, сколько прошло времени? – вдруг спросила Мила. Её голос звучал чуть громче шёпота, как будто она боялась разрушить хрупкий покой.

Данила покачал головой.

– Не знаю. Время теперь кажется другим. Будто мы живём в другом мире, в другой реальности.

Девушка села на кровати, прислонившись спиной к холодной стене. Она смотрела на него, и её лицо было неожиданно мягким.

– Расскажи мне о себе, – сказала она, нарушая молчание. Её голос был спокойным, но в нём звучало ожидание чего-то, способного разрушить ужас внутри нее.

Данила замолчал. Его взгляд снова устремился к потолку, будто там он мог найти ответы. Его лицо слегка нахмурилось, но потом он глубоко вдохнул и начал говорить.

– Я родился и вырос в Москве. Почти всю жизнь жил на окраине, в обычной девятиэтажке. Панельный дом, одинаковые дворы, где все знали друг друга. Потом перебрались сюда. У меня была… да и есть семья. Мама, младшая сестра Аня. Папа… он ушёл два года назад. Просто однажды сказал, что больше не может, и ушёл.

Он вздохнул, его глаза потемнели.

– После этого всё изменилось. Моя мама врач, она начала работать ещё больше. А я стал заботиться о сестре. Ей тогда было восемь. Она долго не могла понять, что папа ушёл навсегда. Сначала думала, что он в командировке. Каждый день спрашивала о нём. А я… я не знал, как объяснить, что он больше не вернётся.

Данила ненадолго замолчал, но затем продолжил:

– Я всегда был… обычным. В школе, в университете. Учился нормально, но не отлично. Никогда не был лидером. Просто существовал. Отец часто говорил мне: «Ты должен быть сильным, Даня. Ты мужчина». Но я никогда не чувствовал себя таким.

Его голос стал тише.

– Когда отец ушёл, я понял, что теперь всё на мне. Сначала это казалось невозможным. Аня часто плакала по ночам, мама приходила домой усталой, но улыбалась, чтобы поддержать нас. Я пытался быть полезным – готовил, убирал, помогал с уроками. Но всё это казалось таким незначительным.

Мила внимательно слушала. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах появилась лёгкая тень сочувствия.

– Когда я поступил в университет, мама была так горда, – продолжил Данила. – Она сказала: «Ты сделал это, Даня. Ты на правильном пути». Но я никогда так не думал.

Его голос затих. Он снова уставился в потолок, словно тяжесть воспоминаний лишила его сил.

Мила не торопила его. Она смотрела на него, и в её взгляде впервые не было ни насмешки, ни презрения. Только понимание.

– Для меня университет был просто продолжением пустоты, – тихо сказал Данила, не отрывая взгляда от потолка. – Учёба, лекции, сессии – всё сливалось в одно. Я не знал, чего хочу. Просто плыл по течению.

Он замолчал, но через мгновение продолжил ещё тише:

– Знаешь, что самое странное? Когда всё это началось, я подумал, что это моя вина. Будто я сделал что—то не так, что привело к этому. Черви, вторжение – всё произошло так внезапно, так… необъяснимо. И тогда я понял, как мало ценил то, что у меня было. Обычную жизнь. Семью. Даже те моменты, когда отец был с нами.

Он повернулся к девушке. Их глаза встретились, и она заметила в его взгляде смесь боли и признания.

– Я просто человек, который никогда не понимал, что для него важно. И только теперь, когда всё разрушено, я начинаю видеть, что я потерял.

Мила долго молчала, её взгляд был сосредоточен на нём. Наконец, она тихо произнесла:

– Ты не всё потерял. Ты всё ещё здесь. Ты можешь что—то изменить.

Данила едва заметно улыбнулся, но ничего не ответил. Его взгляд снова устремился к потолку.

Мила продолжала наблюдать за ним. Её выражение лица стало мягче, но в нём читалась печаль. Она осторожно протянула руку и слегка коснулась его ладони. Её прикосновение было лёгким, почти неощутимым, но тёплым.

– Ты найдёшь свой путь, Данила, – сказала она. – Ты сильнее, чем думаешь.

Он повернулся к ней. В его глазах мелькнул отблеск благодарности. Он кивнул, но снова промолчал. На этот раз тишина между ними не была напряжённой. Она казалась утешительной, словно эта короткая передышка могла залечить их внутренние раны.

– Я даже не могу поверить, что мы вот так сидим здесь и разговариваем, – вдруг сказал Данила, нарушая тишину. – Ты всегда казалась мне такой надменной и недосягаемой.

Мила улыбнулась, и её взгляд смягчился.

– А ты всегда казался тихим и напуганным, – спокойно ответила она.

Данила приподнял бровь, улыбнувшись.

– Я мало знаю о тебе. Теперь твоя очередь рассказывать.

Мила замолчала, уставившись в потолок. В её глазах появилась задумчивость, смешанная с чем—то неуловимым. Чем—то, что Данила не мог сразу понять. Наконец, она глубоко вздохнула и заговорила:

– Знаешь, Даня, когда смотришь на человека, видишь только то, что он хочет показать. А то, что внутри, остаётся скрытым. Я всегда пыталась быть сильной. Нет, не так. Я всегда пыталась казаться сильной.

Она приподнялась на локте и посмотрела на него. Её голос стал ровным, почти отстранённым.

– Я выросла в семье, где не было места для слабости. Мама – успешный юрист, всегда строгая, всегда собранная. Отец – военный, который почти всё время пропадал на службе. Я едва его видела – разве что на праздники или несколько дней между командировками. У меня был старший брат, Артём. Он… он был идеальным для них. Всегда первый, всегда лучший. А я всегда была в его тени.

Мила грустно улыбнулась, её голос слегка дрогнул.

– Когда я была маленькой, это не казалось важным. Но чем старше я становилась, тем сильнее это меня угнетало. Мама постоянно сравнивала меня с ним. «Посмотри, как старается Артём. А ты?» или «Почему ты не можешь быть такой же собранной, как он?» Эти слова… они будто укоренились во мне. Я начала видеть себя неудачницей. Лишней.

Данила затаил дыхание, не ожидая услышать подобное от неё – от человека, который всегда казался ему уверенным и неприступным.

– Когда Артём умер… – её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – Всё стало ещё хуже. Он погиб в аварии, когда я была в десятом классе. Помню, как мама смотрела на меня, словно говоря: «Теперь твоя очередь быть идеальной». А я… я не смогла.

Она откинулась назад, прислонившись к стене. Её взгляд стал пустым, словно она явственно видела тот момент из прошлого.

– Я не была умнее всех, не была сильнее, не была лучше. Но я поняла, что могу хотя бы притворяться. Если ты выглядишь уверенной, люди боятся тронуть тебя. Если ты нападаешь первой, они не успевают заметить, какая ты на самом деле слабая.

Она повернулась к Даниле. Её глаза были напряжёнными, но в них читалось что—то похожее на мольбу.

– Вот почему я была такой с тобой. Ты всегда казался мне… слабым. Тихим. Таким, какой я боялась быть сама. Я видела в тебе то, что ненавидела в себе. И я… я ненавидела тебя за это.

Она замолчала, задышала неровно на некоторое время, но вскоре снова овладела собой и продолжила:

– Я думала, если я буду нападать на тебя, смотреть на тебя свысока, то смогу забыть свои собственные страхи. Это помогало. На время.

Данила не сразу ответил. Он видел, как её лицо снова напряглось, словно она пыталась вернуть свою привычную маску.

– А сейчас? – мягко спросил он.

Мила задумалась, и её взгляд начал блуждать.

– А сейчас я вижу, что ошибалась. Ты оказался сильнее, чем я думала. И, знаешь, это пугает. Потому что теперь я вижу, что моя уверенность всегда была фальшивой. А ты… настоящий.

Она подняла глаза на него, и впервые в них не было ни высокомерия, ни презрения. Только уязвимость и слабый отблеск зарождавшегося уважения.

– Вот всё, что я могу сказать, – закончила она, отворачиваясь. – Теперь ты знаешь. Я не та, кем ты меня считал. Я просто… боюсь, как и ты. Как все.

Данила протянул руку и мягко коснулся её щеки. Интимность этого момента повисла в воздухе, их дыхание смешивалось в тесном пространстве подвала.

– Мы не так уж и различаемся, ты и я, – сказал он низким и хриплым голосом.

Тишина растянулась до бесконечности, нарушаемая лишь отдалённым гулом холодильника.

Мила слегка повернула голову, её глаза как будто впервые встретились с его взглядом. В них загорелся отблеск, сырой и первобытный голод, который пронзил Данилу, словно током. Он никогда не видел её такой – уязвимой и открытой. Это было опьяняюще.

– Данила, – прошептала она, и в этот момент её голос звучал как зов, наполненный желанием.

Он наклонился, и их губы мягко соприкоснулись. Сначала это был нежный, неуверенный поцелуй, скорее вопрос, чем требование. Мила ответила, её губы раскрылись, позволяя ему углубить поцелуй. её руки легли ему на грудь, упираясь пальцами, словно она пыталась запомнить каждый изгиб и линию его тела.

Она притянулась к нему еще теснее, её груди прижались к нему. Соски затвердели, уперлись в преступно тугой и совершенно не нужный теперь лифчик. Руки Данилы блуждали по её телу, а его прикосновения были изучающими и голодными. Когда он обхватил её грудь, ощущая её тяжесть в своей ладони, Мила ахнула. С её губ сорвался тихий стон, когда она выгнулась навстречу его прикосновению.

– Мила, – выдохнул Данила хриплым от желания голосом. – Я так долго хотел этого.

Она слегка отстранилась, и её глаза потемнели от вожделения. Потянувшись к подолу своей рубашки, она одним быстрым движением стянула её через голову, обнажив черный кружевной лифчик.

У Данилы перехватило дыхание, когда он увидел её. Он протянул руку, его пальцы скользнули по кружевному краю её лифчика, его прикосновение было легким и дразнящим. У Милы перехватило дыхание. Она выгнулась навстречу его прикосновению, полная безумной страсти.

– Еще, – потребовала она громким шепотом.

Руки Данилы потянулись к застежке её лифчика, его пальцы нащупали изящные крючки. Наконец ткань соскользнула, обнажив её полные, тяжелые груди.

У Данилы перехватило дыхание, но он старался не подавать вида. Он никогда не видел ничего более прекрасного, такого уязвимого, такого совершенно несовершенного.

– Ты такая красивая, Мила, – прошептал он едва слышно, дрожащим от возбуждения голосом

Она улыбнулась легкой, застенчивой улыбкой, которая противоречила уверенности, которую она всегда демонстрировала миру.

– Я – это просто я, Дань, – сказала она тихо и нежно, неожиданно и для него, и для себя.

Молодой человек наклонился, и его губы снова нашли её. На этот раз поцелуй был другим. Он был мягче, нежнее, более искренним.

Это был поцелуй двух людей, которые наконец—то увидели друг друга такими, какие они есть на самом деле, со всеми их страхами, надеждами и неуверенностью в себе.

Руки Милы потянулись к рубашке Данилы, пальцы ловко расстегнули её и стащили с его плеч. Он помог ей снять рубашку и отбросил её в сторону. Его грудь была теплой и гладкой, тогда как мышцы рельефными, но не чрезмерно.

Мила провела руками по его коже, касаясь её нежно, почти с любовью. Она наклонилась, чтобы её губы коснулись его шеи, ключиц, груди. Данила издал тихий стон, и его тело задрожало от удовольствия.

Мила чувствовала, как бьется его сердце у нее на щеке, сильно и ровно. Она продолжала целовать и ласкать его, пока её руки исследовали каждый сантиметр его кожи. Она почувствовала, как он задрожал от её прикосновений, дыхание участилось, а его тело выгнулось навстречу её.

– Мила, – прошептал он хриплым от желания голосом.

Она подняла на него глаза, встретившись с ним взглядом. Сейчас она видела в своем партнере неприкрытую потребность, такой же голод, как и у нее. Она улыбнулась, но их губы так и не разомкнулись, когда она заговорила.

– Я хочу тебя, Данила – прошептала она низким, страстным мурлыканьем.

– Я хочу тебя больше всего на свете.

Он застонал, его руки обхватили её за талию, притягивая ближе.

– Я тоже хочу тебя, Мила. Боже, я так сильно хочу тебя.

Он перевернул её, прижимая к себе. Она обвила ногами его бедра, обхватила руками шею и притянула его к себе в глубоком, страстном поцелуе. Их тела прижались друг к другу, кожа к коже, пока они исследовали друг друга жадными, отчаянными прикосновениями.

Данила покрывал поцелуями её шею, ключицы, грудь, пока не добрался до грудей.

Он обвел её языком, и Мила ахнула, выгибая спину. Он дразнил её, пока она не начала извиваться под ним, прерывисто дыша.

– Данила, пожалуйста, – прошептала она срывающимся от желания голосом.

Он опустился ниже, целуя и покусывая её кожу. Он подцепил пальцами пояс её джинсов и одним быстрым движением стянул их вместе с нижним бельем. Когда он посмотрел на нее снизу вверх, его глаза заблестели от желания, и дрожь пробежала по её спине.

Она раздвинула ноги, приглашая его войти, и он устроился между её бедер. Он больше не был ни слабым, ни робким. Нерешительность осталась в прошлом.

Когда страсти улеглись, они лежали рядом, глядя в потолок. Воздух был наполнен тишиной, в которой смешивались лёгкое напряжение и странное чувство освобождения. Их дыхание постепенно замедлилось, становясь ровным и глубоким.

Данила осторожно перевёл взгляд на Милу. Её лицо выглядело спокойным, но её глаза, устремлённые вдаль, будто видели что—то невидимое. Её волосы разметались по подушке, создавая золотистый ореол. Он хотел что—то сказать, но слова застряли в горле.

– Странно, – вдруг произнесла она, не поворачиваясь к нему. Её голос был тихим, почти задумчивым, как будто она говорила не ему, а самой себе.

– Что странно? – спросил Данила. Его голос всё ещё был слегка хриплым от усталости.

– Вот оно, – продолжила она, чуть громче. – Мы здесь, в этом доме, в этом… разрушенном мире.

Она замолчала, подбирая слова.

– И даже несмотря на всё это, я чувствую себя… живой.

Данила молчал, вслушиваясь в её слова, которые отзывались где—то глубоко внутри него. Это странное, противоречивое чувство – мир рушился, но рядом с ней он ощущал, что время остановилось, позволяя им просто быть.

– Не так уж это и плохо, правда? – наконец сказал он едва слышно. – Быть живым. Даже сейчас.

Мила повернула голову, и их глаза вновь встретились. В её взгляде мелькнуло нечто новое – тепло, которого он никогда прежде не замечал.

– Ты прав, – мягко ответила она. – Это всё, что у нас есть сейчас.

Тишина вновь заполнила пространство между ними. Но теперь она была иной. Она больше не угнетала, не была преградой. Она стала тёплой и утешающей, словно защитный кокон в этом разрушенном мире.

Когда Мила вздохнула, её плечи чуть приподнялись и опустились. Её голос прозвучал неожиданно низко, лишённый привычного сарказма.

– Знаешь, я никогда не думала, что смогу почувствовать что—то… настоящее. Такое настоящее, – она замолчала на мгновение, не отрывая взгляда от потолка. – Всегда казалось, что всё – игра. Университет, друзья, цели. Даже семья. Все чего—то хотят, все что—то доказывают. А теперь всего этого больше нет. Остались только мы.

Данила молча слушал. Её слова звучали откровенно, как будто она позволила себе открыть то, что так долго держала под замком.

– Иногда я думала, что просто нужно быть сильной, – продолжила она. – Бросать вызов, идти вперёд, притворяться, что ничего не ранит. Это… работало. До какого—то момента. А потом я встретила тебя.

Она повернулась к нему, их глаза снова встретились. Лунный свет придавал её взгляду странную глубину.

– А ты был таким… настоящим. Таким другим. Я видела, как ты прятался, как ты боялся, и это казалось мне слабостью. Но теперь я понимаю, что ты был сильнее меня. Потому что ты не притворялся. Ты просто был собой.

Данила внимательно посмотрел на неё. Его лицо оставалось спокойным, но внутри он чувствовал, как её слова разрушали что—то старое, больное, что всегда жило в нём.

– Ты права, – наконец сказал он. – Я боялся. Всегда. Боялся, что меня не заметят, что меня не примут. Но, Мила, теперь это неважно. Все эти страхи, все эти игры… они больше ничего не значат. Теперь мы просто… живём.

Она откинулась на подушку, и её взгляд снова устремился в потолок. Тишина вновь заполнила комнату, но теперь она казалась мягкой, почти уютной.

– Как думаешь, у нас получится? – вдруг спросила она, и оттого её голос звучал немного отстранённо. – Думаешь, есть шанс?

Данила долго молчал, обдумывая её слова.

– Не знаю, – честно ответил он. – Но я знаю одно: мы будем бороться. До конца. Потому что у нас нет другого выбора.

Она кивнула. Её лицо оставалось серьёзным, но в её глазах появилась слабая искра надежды. Медленно, как будто не до конца осознавая, что делает, она протянула руку и нашла его ладонь. Их пальцы легко переплелись. Этот простой, почти невесомый жест говорил больше, чем любые слова, и потому они снова замолчали.

Но теперь их тишина была пропитана теплом, словно обещанием того, что, несмотря на хаос вокруг, несмотря на рушащийся мир, они не одиноки. В этот момент, в этом доме, они были вместе.

Мила сжала его пальцы чуть сильнее, будто боялась, что он исчезнет, если она отпустит руку. Её дыхание стало глубже, а голос, когда она снова заговорила, был тихим, но пропитан отчаянной честностью, которую Данила никогда прежде не слышал.

– Знаешь, что самое странное? – начала она, не отрывая взгляда от потолка. – Я всегда думала, что одна. Даже когда вокруг были люди – семья, друзья, знакомые, университет… Всё равно была одна. Сама по себе, в своей голове.

Она замолчала на мгновение, пытаясь подобрать нужные слова.

– А теперь, когда весь мир просто рушится, впервые я чувствую, что это не так.

Она повернула голову к нему. В её взгляде читался животный страх, смешанный с растерянностью.

– Это пугает больше всего, Даня. Потому что я не знаю, что делать с этим чувством. Будто я нашла что—то, что не хочу терять. А в этом мире ты теряешь всё.

Данила молчал, хмурясь. Её слова задели что—то внутри него. Что—то, что он сам пока не мог до конца осознать. Он медленно приподнялся на локте, наклонившись ближе к её лицу.

– Ты не потеряешь, – просто сказал он. Его голос был твёрдым, но искренним, без тени фальши. – Я не знаю, что будет дальше. Мы можем умереть завтра, через неделю или даже прямо сейчас. Но пока я здесь, пока ты здесь, это наше время. И никто не сможет этого отнять.

Мила улыбнулась, но её улыбка была горькой.

– Ты говоришь так, будто можешь остановить червей или смерть, – сказала она, но в её голосе звучала не насмешка, а нежность.

– Я не могу, – признал Данила, качая головой. – Но я могу бороться. Ради тебя. Ради нас. Думаю, это лучшее, что я могу сделать.

Она долго смотрела на него. В её глазах мелькнула тень уважения, смешанная с болью и тем страхом, который она так тщательно скрывала. Наконец, она снова откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Ты знаешь, что делаешь, Даня? – спросила она, её голос стал тише, почти шёпотом.

Он тоже лёг обратно, устремив уверенный взгляд в потолок.

– Нет, – честно ответил он. – Но я разберусь.

Мила ничего не ответила, но её рука осталась в его ладони. Её тепло проникало в него, укрепляя ту уверенность, которой ему так не хватало.

Тишина заполнила пространство, но на этот раз она была другой. Это была тишина, которая не пугала, а утешала. Тишина, в которой они оба нашли островок покоя в разрушающемся мире.

Глава 4

Данила проснулся первым. Пахло сыростью дома, давно забытого хозяевами. Затхлый запах смешивался с едва уловимой горечью тления. В пустом доме любой звук, будь то шорох одежды или скрип половиц, казался оглушительным. Данила медленно встал, стараясь не разбудить Милу. Её тихое, ровное дыхание говорило о том, что она всё ещё спит.

Он подошёл к окну, осторожно отодвигая занавеску. Улицу окутывал густой утренний туман, и в этом сером мареве все детали казались размытыми. Но даже через мутное стекло он заметил, что за ночь что-то изменилось. Разбитые машины, покосившиеся столбы и остовы старых вывесок больше не вызывали тревоги – это стало обыденным. Его взгляд зацепился за странные пятна на асфальте. Тёмные, влажные, они расходились неровными узорами, словно кто-то вытянул их изнутри земли.