Орден Волонтёров

– Спасибо, что просветили. Значит это не Божественное уложение, а человеческое?

– Выходит так. В Библии напротив сказано: «Плодитесь и размножайтесь».

– Падре Конрад, получается прямое противоречие Святому писанию. Почему так произошло?

– Видимо, госпожа Амелинда, мать наша Святая церковь хотела направить рвение служителей Господа только на путь самоотречения, чтобы семья и связанные с ней мирские заботы не отвлекали от служения.

– Я понимаю монашество, когда человек добровольно отрекается от мира, уходит в монастырь, молитвенным трудом служит Богу и людям. Там нет соблазнов. Не понимаю, для чего отказано священникам, несущим свою службу среди мирян иметь семью.

– Поддержу свою дочь, падре. Если бы наши пастыри были женаты, они бы лучше понимали проблемы, заботы обычных людей. Соблюдали бы все заветы Господа. Ведь заповедь «Плодитесь и размножайтесь» очень важная, Богу угодно увеличение числа любящих Его и поклоняющихся Ему. Тогда не грешили бы служители Церкви в мыслях и на деле. Ведь согласитесь, такие случаи хоть редко, но бывают. Дух силён, но плоть слаба. Зачем же тратить силы на борьбу с самим собой, когда их нужно расходовать во Славу Божию?

Падре Конрад не возражал, не соглашался, лишь удручённо вздыхал. На его лице, цветущем молодостью и не только, был написан тот же вопрос.

– Разрешите, добавлю. Если бы, к примеру, наш падре был семейным человеком, мне было бы легче исповедоваться. Я решилась бы раньше искать защиты у Святой церкви. Я потворствовала своим стыдом и страхом грешникам совершать ещё более страшные дела. Мне тяжко от этой мысли.

– Дочь моя, священник пастырь своего прихода. Он отец духовный, на исповеди человек очищает душу, получает отпущение грехов. Сейчас ты чиста перед Богом. Пройдёт суд, они получат по заслугам. Забудь про ту жизнь, начни с чистого листа с лёгким сердцем и молитвой.

Баронству повезло. Граф сослал к нам « излишне озабоченного» падре. Он раздражал его своим чрезмерным любопытством и опекунством в сексуальной сфере. Однако падре Конрад действительно добрый человек, каким дОлжно быть священнику. Он тяжело переносит целибат, однако соблюдает, причём настолько строго, что Онану, второму сыну Иуды, должно быть стыдно за своё поведение.

В нашем пансионе среди толпы молодых девиц, бедному падре вовсе поплохело. Информацией со мной поделился Микаэль, когда к нему обратился за помощью страдалец. Это не нарушение врачебной тайны, требовалась моя консультация. Я посоветовала Микаэлю, кроме соли брома, всё – таки убедить священника практиковать онанизм. Убедительным аргументом станет понимание, что это будет гораздо меньшим грехом, чем тайно вожделеть к невинным девам, и задавать им провокационные вопросы на исповеди. Неизвестно воспользовался ли святой отец рекомендацией, однако прыщей на его благочестивой физиономии стало много меньше. Что говорит об уменьшении избытка тестостерона в крови.

Окучивали мы на тему ненужности целибата для приходских священников также господина приора, пока он отбывал карантин в Мюнне. Он, в силу преклонного возраста, был более стойким, и находил аргументы в его пользу. Однако на главный вопрос: разве человеческие правила, пусть даже и Папой римским придуманные, выше Божьих заповедей, ответа он не находил. Отмахивался под благовидным предлогом необходимости работы над редактированием рукописи Микаэля и спешно покидал поле дискуссии. Так зерно сомнений, нет, скорее крупное семечко, мы посеяли. Оно должно была прорасти в будущем государстве в виде отделившейся от римско – католической церкви самостоятельной ветви, по примеру англиканской. В то, что Ватикан смиренно примет наши нововведения во всех сферах средневекового бытия, мы не верили.

Единство политической и религиозной власти даст будущим управленцам невиданные возможности. Относительно мирно этот процесс можно провести только в одном случае: если на сторону отделения встанет большинство приходских священников. Именно они проводники в массы идеологических вопросов. Могут гражданскую войну разжечь, либо могут тихо – мирно помочь молодому государству.

Государство закон издаст: дом хороший, подъёмные, оклад, земля для хозяйства в собственность, целибат отменяется, для всех служителей автономной Церкви. Какой дурак будет против своего же счастья? Не желающие – идут лесом. Приход наследуется наиболее достойным сыном, либо зятем служащего. Семья священнослужителя оседает на одном месте. Вместо того, чтобы как военные мотаться, куда пошлют. Если это работает при трудоустройстве в двадцать первом веке, то должно сработать в четырнадцатом.

– Ах, отец Конрад! Мне так жаль, что у Вас никогда не будет детей! Вы такой хороший падре! Кому как не служителю Божьему дано воспитать человека в почитании и любви к Всевышнему. Это могли быть самые преданные, самые лучшие слуги Господа!

Забила Верена гвоздь в крышку гроба с надписью «Целибат».

Карета стала постепенно притормаживать. Берёт вправо. Время за разговорами летит незаметно. Уже полпути проехали. Небольшой отдых коням и людям необходим. Нас нагоняют открытые сани, в них сидит закутанная женщина, возница притормаживает, спрыгивает и подходит к нам. Это пожилой крестьянин. Он вежливо поклонился, представился жителем Зивера, спросил у Микаэля, можно ли следовать вместе с нами, для безопасности, пока по пути.

– Куда направляешься, уважаемый?

– В Ольденбург, на суд вызвали. Гонец третьего дня был. Говорит про нашу дочь пропавшую год назад, спрашивать будут. Мы с женой уже все глаза выплакали, одна она у нас из пяти детей выжила. Думаем, может она нашлась?

– Нам по пути, присоединяйтесь.

__________________________________________________________________

В прошлой жизни мне доводилось участвовать в работе суда. В сорок шесть лет выбрали присяжным заседателем судебного округа Хагген, пять лет участия дали достаточно полное понятие о судебной системе. Только суд в шестидесятых годах двадцатого века и суд века четырнадцатого – это небо и земля. Но, обо всём по порядку. Люблю порядок и систему во всём. Это даёт ясность мысли, помогает управлять своей жизнью, насколько возможно в воле человека.

Мы были приглашены остановиться в замке графа, то есть фактически в доме верховного судьи, никого данное обстоятельство не смутило. После размещения в тех же покоях, где мы были на ассамблее, нас пригласили к ужину. Все приятно беседовали, стараясь не затрагивать тему предстоящего суда, кроме времени и места. Свидетели, потерпевшие, верховный судья граф, могли общаться без каких либо ограничений.

Хозяйка, графиня Ингрид выглядела плохо. Лицо словно «поплыло», отекло, она ела только фрукты, задавала вопросы невпопад, нарушив этикет, ушла из – за стола. Микаэль извинился, вышел следом. Прожив в эту эпоху достаточное количество времени, я поняла, что она явно в интересном положении. Разговоры в женской среде всегда обращались к этой деликатной теме, которая здесь выпячивалась так, словно смысл существования женщины заключается только в рождении детей. Доходило до того, что многие дамы, едва узнав о беременности, начинали носить подушечку на животе. Постепенно этот странный аксессуар начал входить в моду. Семья, общество и закон оберегали женщину в тягости. Графине точно запретят присутствовать в суде.

Процесс был объявлен закрытым, по причине государственной тайны. Присутствуют только участники. Суд представлен правителем земель графства, Элимаром Третьим; городским судьёй в должности называемой бургграф; его заместителем именуемым шультгейсом; представителем Святой инквизиции монахом Ордена доминиканцев. Естественно протоколирует секретарь. В назначенное время мы уже расположились в приёмной ратуши. Кроме нашей компании присутствовали несколько слуг из замка Берг, двое попутчиков – родители пропавшей девушки. Большой зал служил для всех заседаний, в том числе судебных.

Меня немного знобило, плохо переношу холод и сильно волнуюсь. Луц принёс мой плащ. Кёрстин и я, как представитель по доверенности её защитника – мужа, будем присутствовать в зале от начала до конца. Прочие участники будут вызываться по мере расследования. Совершенно непонятно, разве расследование не завершилось, если назначен суд?

– Госпожа Эдна, следствие по делу проводится в процессе суда. Таков порядок. Уж я знаю, не первый раз в суде.

– Луц, а ты не боишься из свидетеля стать обвиняемым?

– Добрая госпожа, чего мне бояться? За неудачную попытку похищения и кражу меня помиловал по закону сюзерен, я веду семейный образ жизни. Хожу на исповедь. Принес присягу. Честно говоря, даже когда просто соврать хочу, шея сразу начинает чесаться. Так велико моё желание быть честным человеком.

Амелинда поработала дополнительно с этой упавшей на нас с виселицы криминальной парочкой. Куно и Луц под её чутким руководством изучали местное законодательное право. Шеи у них не от грязи чесались, от ужаса при мысли, что кто – то может совершить не одобренное законом действо.

Секретарь, приятный мужчина с безупречными манерами, отворил дверь и пригласил:

– Госпожа баронесса Кёрстин фон Дрез, потерпевшая; госпожа баронесса Эдна фон Мюнних, доверенное лицо, пройдите в зал заседаний. Доверенность не забудьте. Я провожу вас до места. Выказывайте уважение суду, говорите, только когда вас спрашивают. Обращайтесь согласно титула, прежде чем ответить. Приветствуйте суд стоя.

Не лишний инструктаж. В голове у меня стало пусто. Ноги как ватные, да что со мной! Боюсь? Да. Нужно взять себя в руки, следить, чтобы вопросами не обидели, не унизили девочку. Ей сейчас каково? Я взяла ледяную руку баронессы, пожала:

– Ты под защитой Бога, мужа и закона. Веди себя скромно, но уверенно. Отвечай чётко, коротко. Если что, я подам знак молчать.

Секретарь провёл нас от высокой дубовой двери до мест в центре первого ряда. На невысоком подиуме стоял длинный стол, накрытый зелёной скатертью. Два кувшина с питьём и несколько кубков. Четыре стула с высокой спинкой вдоль длинной стороны и один в торце. Туда направился секретарь. В отдалении и от нас и от стола массивная баллюстрада с перилами, в форме широкой буквы П. На ней висят наручники, точнее сказать ручные кандалы, массивные и ржавые. Глядя на них стало вовсе не по себе. Через центральную дверь ввели обвиняемых: семью Бергер. Глаза всех горели ненавистью. У баронессы рот заткнут кляпом. Приковали наручниками к перилам. Они подлежали сословному суду, как знатные люди. Для пособников – слуг и личной охраны судебный процесс будет отдельно, потому что для разных сословий законы и наказания отличались.

– Встать, суд идёт!

Если закрыть глаза, словно не переносилась никуда, так знакомо прозвучала фраза. Вошли через малую дверь граф, в строгом, тёмно синем сюрко, массивной цепью с гербом графства, за ним доминиканец, сухощавый мужчина средних лет в рясе, почти одновременно за ними бургграф, с увесистым томом под мышкой, и шульгейтс, оба в бархатных бордовых сюрко с регалиями. Судебные мантии пока не приняты. Члены суда цепочкой, не спеша, проследовали на места. Мы сделали глубокий, почтительный книксен, опустив глаза долу.

– Можете садиться.

Далее Кёрстин привели к присяге и стали заслушивать её жалобу – обвинение в письменном виде, что дозволялось. Девушка готовилась, читала многократно вслух в карете документ.

Но всё равно мне в очередной раз стало плохо, начало звенеть в ушах, не хватало воздуха. После слов истицы: « Каждый раз, во время вырывания маленьких кусочков плоти из различных частей моего тела специальными щипчиками, баронесса Иоганна фон Бергер изрыгала проклятия, и богохульствовала словами, которые я повторить не могу…», инквизитор сделал стойку. Его ноздри широко и хищно раздувались, он сосредоточенно сдвинул брови, упёрся подбородком в сжатые ладони, и уже не спускал глаз с Кёрстин.

Девушка читала, всё выше поднимая лист пергамента, я мягко опустила ей руку. Судьи увидели трясущиеся губы и слёзы, потоком льющиеся из переполненных вновь переживаемым ужасом глаз.

«Мерзостные звуки слов этой женщины так терзали мою душу, что вместе с болью душевной, муки телесные становились невыносимы, но я терпела. Ради моих брата и сестры, коих она грозилась убить, если я открою её истинное лицо».

« Мне неизвестна цель истязаний. Ни в чём не обвиняя, Иоганна фон Бергер пытала раз в два – три месяца моё тело, каждый раз изобретая новые методы. К примеру, она калила на огне рыболовные крючки и протыкала ими насквозь мою кожу и мышцы, оставляя надолго в теле и время от времени дёргая. Перед издевательствами, она отдавала меня на поругание своему сыну, моему двоюродному брату, Адольфу фон Бергер. Всё происходило в тюремной камере, расположенной в подвале замка. Кровь и нечистоты замывала её личная служанка. Ибо, по словам баронессы, я как знатная девушка не должна делать чёрную работу»

Я внимательно следила за выражениями лиц судей. Им претило перечисление издевательств, в отношении молодой, ни в чём не виновной девушки, но не удивляло. И не такое в пыточных камерах видели. Однако, описание поиска самых болевых точек на теле с помощью глубоко проникающей, тончайшей раскаленной иглы, не оставляющей следов, заставило вздрогнуть даже этих, ко всему привычных мужчин.

Жалоба не была ограничена количеством листов. Кёрстин высказала подозрение, но не обвинение, в адрес дяди, барона фон Бергер, в убийстве отца на охоте. Для обвинения по закону нужны были два свидетеля, имелся только один. Также обвинила баронессу и барона в желании довести наследника, маленького ребенка до смерти, путём жестокого обращения. Этому было много свидетелей. Закончила она фразой: «Неоднократно слышала, как насмехались над нашим мудрым и справедливым правителем, отказывались от личного участия в защите графства, выставляли самых неопытных и слабых наёмников, отношения к воинскому делу не имеющих, которых по дешёвке нанимали в кабаках. Имея достаточно средств в казне, не платили военный налог, оттягивая до последнего. Тем самым показывая себя предателями, клятвопреступниками и нарушителями присяги сюзерену».

На несколько секунд воцарилась тишина.

– Садитесь, истица. Суду предъявляются на рассмотрение вещественные доказательства, изъятые из тюремного помещения замка Берг, в ходе предварительного расследования.

Секретарь достал из под стола завёрнутую тряпицу, высыпал её содержимое перед судьями. Железяки с характерным грохотом разлетелись по столу. Никто, кроме инквизитора не стал брать их в руки. Рассматривали внимательно, переговариваясь вполголоса.

Я обняла и накрыла плащом Кристи, так мы её звали. Девушку сотрясала крупная нервная дрожь.

– Горжусь твоим мужеством, девочка. Ты очень хорошо справилась!

Раздался тихий, скрипучий голос инквизитора:

– Истица, ответьте на вопрос: применялись ли при насилии обвиняемым Адольфом фон Бергер содомитские методы соития?

– Возражаю ваше сиятельство! Прошу снять вопрос, как слишком травмирующий и унижающий женское достоинство истицы. Я говорю как доверенное лицо от имени барона Орбанта фон Дрез.

– Настаиваю Ваше сиятельство. Инквизиции необходимо установить меру греховности данного преступления, со стороны Адольфа фон Бергер.

Кёрстин поднялась, с уважением и вниманием глядя в лицо монаху – доминиканцу, произнесла:

– Я отвечу на ваш вопрос, святой отец, если Вы объясните мне проще, что он означает? Я не поняла.

– Снимаю вопрос. Предлагаю перейти к процедуре освидетельствования потерпевшей. Секретарь, пригласите монахинь. Лекарь и госпожа баронесса пройдите к ширмам. Ваша задача, уважаемая истица, раздеться и предъявить тело на осмотр двум сёстрам – монахиням. Ваша задача, господин лекарь задавать вопросы сёстрам. Ваша задача, господин секретарь записывать в протокол как можно точнее.

– Ваше сиятельство я настаиваю на моём присутствии рядом, как доверенного лица.

– Дозволяю. Где же монахини? Почему такая задержка?

Ширма стояла в самом дальнем углу зала у окна. К нему был приставлен стол со стулом. Я помогла Кристи раздеться, она стояла в одной камизе, с воротом под горло и длинным рукавом. Микаэль остался за ширмой снаружи. Зашли две монашки, молодая и старая, они несли таз, кувшин с водой, мыло, простыни и полотенце. Я обратилась к ним:

– Дорогие мои сёстры во Христе, прошу вас быть максимально деликатными. Эта молодая, ни в чем не повинная женщина, при жизни испытала адские муки. Исполните свой долг с любовью к ближнему, сёстры, я вознагражу вас за труд.

Кристина сняла через голову камизу.

– Господи Иисусе!!! Враз закричали обе сестры.

Впервые увидела обнажённое тело Кристи. Упала в обморок, неожиданно даже для себя. Брызги воды привели меня в чувство. На подгибающихся ногах, под руку с Микаэлем, дошла до своего места. Работа судмедэкспертизы четырнадцатого века началась. Звучали в отдалении голоса доктора, монахинь, переспросы секретаря. Осмотр и подсчет всех повреждений с подробным описанием занял много времени.

Для меня оно словно остановилось. Перед глазами стояла чудовищная картина: тело хрупкой девушки, сплошь покрытое шрамиками, рытвинами от вырванной плоти, рубчиками от крючьев, мелкими ожогами и клеймами. Разной степени заживления. Все они не выходили за границу видимости одежды. Руки, плечи, шея до груди были чисты, и резко контрастировали своей нежностью с остальной кожей, похожей на чешую ящерицы.

Наконец из за ширмы вышли монашки, молодая открыто плакала, утирая лицо полотенцем. Старшая словно мумия держала лицо, но голос предательски дрожал, когда она произнесла:

– В заключение могу сказать, что обследованная женщина на данный момент почти здорова. Она в состоянии зачать, выносить и родить дитя, если будет на то воля Божья.

Реакция сестёр оказала влияние на суд. Мужчины запереглядывались. Монахини поклонились и ушли. Кристи долго возилась, одевшись до конца, вышла из – за ширмы. Лицо её было пунцовым. Она медленно подошла, села рядом.

– Я настолько уродлива, что никто не может сдержать отвращения?

– Дело не в этом, Кристи. Просто глядя на тебя я и сёстры представили твою боль, не выдержали вида следов мучений. Это поправимо, доктор обещал свести тебе шрамы, потолстеешь после родов, ямки не заметны будут. Врала напропалую, чтобы сгладить остроту момента.

– Переходим к выслушиванию обвиняемых. Секретарь пригласите палача.

– Зачем палача? Мы не согласны смотреть на пытки, моя подзащитная и так…

Тресь!!! Буммм!!! Молотком по железяке вдарил бургграф, он же городской судья.

– Сядьте, баронесса! Не перебивайте судебную процедуру, если не разбираетесь.

Вошел мужчина средних габаритов в темно коричневой котте, в кожаной маске надетой на верхнюю половину головы. Видны только волосатые ноздри и полные губы снизу, да блеск глаз в прорезях. Он встал возле обвиняемых. Мужчины инстинктивно отодвинулись, а баронесса не среагировала никак.

– Баронесса Иоганна фон Бергер, принесите присягу суду, говорить правду, только правду и ничего кроме правды.

Судья кивнул палачу, тот вынул ей кляп. Несколько раз отплевавшись и набрав воздуха, благородная дама изрыгнула непристойности в адрес суда, истицы и всех присутствующих. Это слушалось весьма странно, потому что перед судом её внешний вид привели в порядок. Судья отвёл ей время высказаться ровно столько, сколько нужно для принесения присяги. После чего ей снова заткнули рот.

– Обвиняемая, признаёте ли Вы свою вину? Если да, в чём она заключается. Если нет, каковы Ваши оправдания?

Палач вынул кляп. Для разнообразия баронесса всех прокляла самым изощренным образом. Очень богат был старогерманский язык в этом отношении. Её снова выключили, чтобы задать очередной вопрос:

– Вы узнаёте эти предметы? Что это? Для чего предназначено?

Наконец вид любимых инструментов привел обвиняемую в некое подобие чувства. Она долго, в мельчайших подробностях объясняла назначение предмета, способы его применения, на ком их осуществляла. Сам рассказ пробудил в ней воспоминания, она явно испытывала чувство экстатического наслаждения, голос её то нежно дрожал, то срывался на визг. Глаза возбужденно сверкали, грудь вздымалась от бурного дыхания. Жутко.

Информация лилась потоком. Судьи взирали в изумлении. Не часто встретишь обвиняемого так честно самого себя обвиняющего. Помимо Кёрстин, она пытала простых девушек. В отличие от неё, три крестьянки были запытаны до смерти. Когда эта сумасшедшая начала с удовольствием, смакуя подробности повествовать об их мучениях, с ней случился оргазмический приступ, она корчилась и завывала, совершая непристойные телодвижения. Муж и сын в ужасе отшатнулись в сторону, насколько им позволяла длина кандалов.

– Для чего Вы делали это, помимо собственного удовольствия? Есть другая причина?

Вежливо – вкрадчиво подал впервые голос шультгейс:

– Ну же, отвечайте, для чего?

– Да чтоб гореть им всем в Аду!!!

Проорала очередное проклятие Иоганна.

– Вы признаёте, что приносили человеческие тела и души в жертву нечистому?

Проблеск сознания в глазах баронессы, она резко замолчала. Секретарь вспотел в холодном зале, стопка исписанного пергамента росла. Довольный инквизитор с благодарностью кивнул шультгейсу. Добровольное признание очень ценилось святой инквизицией. Тем более, его всегда можно добиться повторно под пытками.

– Мы обсудим этот вопрос более детально, позже. В допросной. Без присутствия дам.

– Суд продолжится после перерыва.

Обычное дело. Все устали. Обвиняемые под присмотром палача остались в зале. Мы с Кристи вывалились из этого морока. Я передала девочку под опёку Амелинды, сама подошла к монахиням, они ждали транспорт.

– Возьмите, сёстры плату за труд. Спаси вас Господь за слёзы и сочувствие, которое вы проявили к несчастной. Вас предупредили о молчании? Это всего лишь малый эпизод. Далее речь пойдёт о государственной измене, требуется абсолютное соблюдение тайны.

– Там где наша святая инквизиция ведёт расследование, лучше забыть даже своё имя.

– Я рада, что мы поняли друг друга.

Линда поработала с Кристи. Она почти успокоилась. Девушке нужны силы, сейчас будут разбирать её подозрения об убийстве отца и намерение довести наследника до смерти плохим содержанием и жестоким обращением. Однако дело застопорилось. Отец и сын не были столь словоохотливы как свихнувшаяся баронесса. Они выказывали всяческое уважение суду, клялись, божились, валили всю вину на неё.

Якобы женушка отдавала приказы наёмникам, платила им большие деньги за похищение девиц. Про пытки ничего не знали, часто уезжали по делам из дома. Про насилие сестра оговаривает нарочно, из мести. Думает, мы виновны в смерти её отца. А мы нежно любили покойного брата и дядю, что упал на охоте в ловчую яму. Дырок на теле много – так кольев вбито было в яме несколько. Кинжальный удар? Может когда падал, на свой напоролся? Свидетель егерь? Пьяница, картёжник, бездельник, за деньги что угодно подтвердит.

Посекли немного розгой наследника за воровство, непослушание, так это разве грех? Это воспитание. Не топлено? Где не топлено? В детской? Так наверно жена приказала, я в детскую никогда не захожу. Слуги наговаривают, кому высокий суд поверит: грязной черни или мне, аристократу в седьмом поколении. Девушки из простонародья? Появлялись новенькие в услужении баронессы. Да, забавлялся сын, в молодости с кем не бывает? По доброй воле, сын – красавчик, денег девкам не жалел. Я сам? Упаси Боже! Вы жену мою видите? Изменять такой женщине – жизнью рисковать. Почему покрывал её преступления? Говорю же, не знал. Через наёмников она действовала, через слуг доверенных. Всех деньгами подкупала. Я супругу в средствах не ограничивал. Каюсь, зря.

В такой манере, как ужи на сковородке, они крутились до конца допроса. Амелинда, Верена и Леа, вызванные свидетельницами, косвенно подтвердили их непричастность. Фон Бергер лично девиц не похищал. Его сын тоже. Это делал наёмник. По приметам понятно, который покинул замок сразу, как сменилась власть.

Бургграф посовещавшись, объявил сегодняшнее заседание оконченным. Завтра оно продолжится в узком составе. Послезавтра нас пригласят вновь.

Глава 11.

Мелькают за окном унылые однообразные пейзажи: голые кустарники, речушки, скованные льдом, редкие перелески. Холмистая равнина и снег, снег, снег…Огромные безлюдные пространства. В Европе, где в будущем будет заканчиваться один населённый пункт и начинаться другой, сейчас малолюдно. Редкие деревушки, ещё более редкие городки. Трактиры на расстоянии дневного конного пути. Недалеко от трактира всегда есть деревня. Это наше спасение. Ночлег в тепле для людей. Днём мы делаем большой привал один раз, костры нужны для обогрева людей и для углей в жаровни. Обед готовят дежурные в походной кухне. Лошадки отдыхают, кормятся. От каждого баронства едет один крытый санный возок, в нём везут продпаёк, по очереди меняясь с верховыми, согреваются возницы.