Это могли быть мы

После того первого письма, после встречи в кофейне они начали встречаться, трепеща от страха. Кейт вдруг стало нужно чаще встречаться с Эйми, то есть они почти совсем перестали видеться. У Дэвида был пожилой рыжий сеттер, которого он выводил на долгие прогулки и заставлял сидеть на заднем сиденье машины, пока Дэвид с Кейт держались за руки под столом в «Парике и пере» – захудалом пабе на краю города. А потом, позднее, он прижимал ее к холодной машине и целовал ее страстно, с языком, как ее уже давно никто не целовал, и шептал на ухо, как он хотел бы оказаться в ней, на ней и над ней. Кейт казалось, что секс целиком состоит из предлогов. Неудовлетворенность придавала отношениям сладости, словно роскошно завернутый подарок под елкой. Но при всем этом взаимном желании однажды должен был наступить момент, когда нужно делом подтвердить свои страстные признания.

И вот этот момент настал. То, о чем она мечтала месяцами. Молча пристраиваясь друг к другу, тяжело дыша.

– Кейт, я так долго этого ждал.

На несколько мгновений возникло ощущение, что более правильных поступков она в жизни не совершала. Он дышал ей в шею, с трудом поддерживая ритм. Открыв глаза, она увидела потолок, покрытый пятнами и трещинами. Его лицо было близко, лоснилось от пота – капли падали ей на грудь и губы.

– Дэвид, – прошептала она.

Ей хотелось, чтобы он произнес ее имя в ответ.

– О… О…

Он, казалось, погрузился в себя, глаза остекленели, и Кейт вдруг поняла, что у нее ничего не получится. Она попыталась сдержать разочарование. Теперь ей просто хотелось, чтобы все закончилось – хлюпающие звуки, его хриплое, словно рвущийся шелк, дыхание. Потом наступил другой момент, и она поняла, что и у него ничего не получится.

– Что-то не так?

– Прости. Не знаю.

Страсть между ними утихла, и она почувствовала, как он выскользнул из нее.

– Прости.

Он все еще тяжело дышал. Она убрала мокрые волосы с его лба.

– Дело не в тебе.

Кейт, ощутив собственную уязвимость, села и подтянула колени к груди. Между ее бедер все было влажно, и ощущалась потертость. Она подумала, не будет ли у нее утром цистит.

– Эй, не печалься. – Дэвид неловко попытался поцеловать ее, так и не сняв презерватив; его губы были солеными от пота. – Ты так прекрасна. Дело не в тебе. Пожалуйста, не думай, что это ты виновата. Просто я… чувствую себя виноватым. И я к ним не привык.

Разумеется, потому что с женой он мог заниматься сексом, не опасаясь детей или заболеваний. Потому что это был секс в браке. Секс без опасений. Она обхватила руками колени.

Кейт представляла себе, что они пойдут вместе в душ, но ванна была облупившейся, а покрытые плесенью занавески липли к телу, пока она стояла под плюющимся душем, вызывая неприятные ассоциации с недавно виденной сморщенной резиной. В душ она пошла не ради эротических фантазий, а для того, чтобы смыть все следы Дэвида, его губ, его рук. Она воспользовалась крошечной бутылочкой геля и обнаружила, что он оставляет на теле отвратительные пятна. Ее лицо в покрытом ржавчиной зеркале казалось худым и изможденным. Лицо блудницы.

* * *

Когда она вышла из душа, обернувшись потрепанным полотенцем, Дэвид как раз клал телефонную трубку на рычаг с виноватым видом пойманного на месте преступления.

– Душ свободен.

Она притворилась, что не заметила, как он звонил жене, с которой у него, несомненно, всегда все получалось. Трое детей были тому доказательством.

– Мне пора, – сказал он.

– Но разве тебе не нужно…

– А… Так я и должен вернуться потным, если ушел на пробежку. Приму душ перед тем, как… в общем, вот.

Он в самом деле собирался уйти? Она стояла перед ним в одном полотенце. Было что-то особенно печальное в необходимости снова надевать ту же одежду при свете дня. Во рту оставалось липкое ощущение, и она пожалела, что не взяла с собой зубную щетку. Но как она объяснила бы это Оливии, которая отпустила ее якобы к врачу? При мысли о верной подруге, оставшейся дома заботиться о детях, которые даже не были ей родными, Кейт вздрогнула, вновь ощутив прилив вины.

Он стоял, позвякивая ключами и не прикасаясь к ней. Времени оставалось мало. Через полминуты он выйдет, и этот миг, этот единственный шанс пролетит и разобьется вдребезги.

– Прости, – пробормотал он, глядя куда-то в сторону. – Я облажался.

Она ощутила, как сдавливает грудь от разочарования.

– Все в порядке, – ответила она.

Но оба понимали, что все не в порядке.

Она выждала в номере со смятой постелью, досчитав до двухсот, а потом вышла и закрыла за собой дверь. В вестибюле она узнала, что Дэвид не оплатил номер, как она предполагала, и пришлось рыться в сумочке в поисках тридцати фунтов наличными. Осознание, что он мог вынудить ее воспользоваться карточкой, платеж по которой было легко отследить, вызвало в ней жгучую обиду, которая ощущалась куда сильнее, чем боль между ног.

Проснувшись на следующий день, она впервые не увидела входящего письма с именем Дэвида – он обычно писал поздно вечером, когда его жена уже ложилась спать. Она сказала себе, что это ничего не значит.

Весь день она проверяла компьютер каждый час, заставляя себя не делать этого чаще. Ничего, снова ничего. И на следующий день, и на следующий. Она проживала эти дни, словно водолаз – медленно и неуклюже, чувствуя, как в душе нарастает страх. Она расплывчато отвечала Оливии и Эндрю, когда они спрашивали о детях, об ужине, о доме. Все было кончено. Она подвела его, и он исчез. Итак, что ей теперь делать? Зачем жить? Когда во второй половине четвертого дня зазвонил телефон, она вскочила и побежала: иногда он звонил, когда Эндрю днем не было дома. Но это оказалась Эйми, предложившая встретиться. Кейт согласилась. Пойдя в город, она могла пройти мимо телестудии. Может, случайно его встретит. Она положила трубку, злясь, что Дэвид довел ее до такого отчаяния.

Эйми опоздала. Это было не удивительно. В городе часто бывало трудно найти парковку. Кейт все это время маниакально думала о Дэвиде. А вдруг он никогда больше не позвонит? Неужели все действительно кончено? Этого не могло быть. Ей нужно было, чтобы этого не произошло. Когда приехала подруга, Кейт сразу поняла, что что-то не так. Эйми была мертвенно-бледна, руки тряслись, взгляд остекленевший и рассеянный. Она похудела с последней встречи с Кейт, ее лицо осунулось, а профиль стал похож на птичий.

– Эйми?

– Прости, – рассеянно ответила она.

Рассеянность была совсем не похожа на Эйми. Она всегда была решительной, даже если выбирать приходилось между плохими вариантами.

– Иди сюда, садись. Что случилось?

В голове роились ужасные мысли. Может, Дилан заболел? Или сама Эйми?

– Дневной стационар, – откашлялась Эйми. – Дилан потеряет на него право, когда ему исполнится девятнадцать. Так сказала та сука из социальной службы.

– Что? Они должны что-нибудь для тебя найти!

Кейт уже думала о специальных школах для Кирсти – тех, куда детей возят, собирая по домам на микроавтобусе с пандусом сзади. Ей сказали, что после достижения школьного возраста дочь получит право на дневной стационар – целый день передышки время от времени. Мысль о возможности потерять это, надежду на хоть какую-то будущую помощь, которая поддерживала ее последние четыре года… О таком она и подумать не могла.

– Только если будут свободные места.

– А если не будет?

– Сиделки. Может быть, даже раз в неделю, – рассмеялась она печальным и сухим смехом, которого Кейт никогда прежде от нее не слышала: Эйми всегда смеялась во все горло, словно желая выразить всю нелепость своего положения. – Кейт, я не справлюсь.

– Дорогая, они что-нибудь найдут. Я уверена. Или его отец может заплатить…

– Я уже просила. Денег нет. Спортзалы разоряются – он считает, что будет экономический кризис. Поэтому он со своей «мисс стоячие сиськи» переезжает в Испанию. – Эйми обхватила голову ладонями. – Лучше ведь уже никогда не будет, да? Это все навсегда.

Кейт открыла рот, чтобы возразить, но подруга была права. Пока Дилан жив, все всегда будет именно так, и никто не придет на помощь.

– Мы будем писать письма. Должны же быть благотворительные организации или еще кто-нибудь.

Эйми уныло кивала на предложения Кейт.

– Ага… Не знаю, – она вскинула голову. – А тебе никогда не приходило в голову, что это слишком? То есть… слишком жестоко по отношению к ним, к тебе. Как бы… тебе не хочется однажды просто обнять их и уснуть? Дилан… Ты знаешь, какую боль он испытывает каждый день? Иногда, когда мне не удается ее унять, он колотит меня. И все время становится только хуже и хуже. А теперь мы с ним останемся вдвоем в этой квартире и… иногда мне хочется, чтобы все закончилось.

– Как Сильвии Плат, – рассеянно произнесла Кейт.

Позднее она и сама не могла понять, почему это сказала. Может быть, она не вполне понимала, о чем они говорят или насколько этот разговор далек от гипотетического. Она была слишком рассеянна, изо всех сил отгораживаясь от того факта, что от нее ушел Дэвид.

– Кому? – спросила Эйми.

В голове Кейт промелькнула мысль: «Оливия бы знала».

– Одной поэтессе. От нее ушел муж, она впала в депрессию, потом написала стихотворение, в котором размышляла о том, чтобы забрать детей с собой.

– И она это сделала?

– Нет. Она сунула голову в духовку, но законопатила двери в детскую, чтобы они не пострадали.

– А она?

– Ну… в общем, она умерла.

– Ой! – Эйми обеими ладонями схватилась за голову, растягивая кожу на лице. – Боже правый, Кейт! Ты часто об этом думаешь?

Кейт погладила подругу по руке.

– Должно быть что-то, что мы можем сделать. У меня еще остались связи среди журналистов, – она подумала о Дэвиде, но отмахнулась от этой мысли. – Надежда есть всегда.

– Не знаю.

Они заказали чай. Эйми к своему даже не притронулась, и Кейт уходила с тревогой, но в полной уверенности, что каким-то образом помогла подруге взглянуть на все под другим углом. Возможно даже, она была довольна собой, понимая, что некоторое время не уделяла Эйми достаточно внимания.

Домой она шла дальней дорогой по окраинам города, почти вдвое дольше, чем по прямой. Моросил дождь, и Бишопсдин казался серым и провинциальным. Телестудия располагалась рядом с судом, и Кейт сбавила шаг, насколько могла, чтобы задержаться рядом. Намеренно тянула время. Потом она увидела Боба, оператора, вышедшего на перекур, и, осознав, насколько жалко выглядит, заставила себя пойти домой. Но не смогла устоять и бросила прощальный взгляд через плечо на здание, в котором оставались ее работа и ее любовь. И той, и другой она теперь лишилась.

На следующий день она снова крутилась как белка в колесе. Оливия теперь приходила не каждый день – она стала чаще бывать на станции, и между ней и Кейт, наверное, после приезда Делии, возникло невысказанное понимание того, что она и так делала слишком много. Кейт отвезла Адама в школу, сводила Кирсти на прогулку, прибралась в доме, сменила подгузники, забрала сына из школы и вместе с обоими детьми вернулась домой через супермаркет и парк. Подходя к дому, она поняла, что что-то случилось, потому что дома были Эндрю и Оливия. Муж вернулся слишком рано, и Кейт словно ударили ножом в живот. Неужели он узнал? Она уже принялась придумывать, что бы соврать, снимая пальто у дверей. Странным было и то, что Эндрю сразу подошел к ней. Обычно они строго соблюдали дистанцию не меньше полуметра. Она сначала разозлилась, потом испугалась.

– Что?

– Милая… – он уже давно так ее не называл. – Тебе… Прости, это будет тяжело.

– Я не… Что случилось?

И тут она поняла. Должно быть, в сердце человека есть клеточка, которая предчувствует момент, когда оно вот-вот разобьется. Или это какой-нибудь костный отросток, или нервный пучок в основании позвоночника.

– Их сегодня нашли, – сказал Эндрю. – Позвонили мне на работу: ты ушла с выключенным мобильником…

Она оставила телефон дома из-за дурацкого суеверия, что если она не будет постоянно его проверять, то Дэвид может попробовать связаться.

Этого она потом не смогла простить Эндрю – сколько времени ему потребовалось, чтобы произнести слова, которые соответствовали тому ужасу, который ее охватил. Оливия нерешительно маячила за его спиной.

– Эйми… – наконец произнес он. – Эйми…

– Нет… – выдохнула Кейт, словно могла упросить его замолчать.

– Мне очень жаль. Она дала ему все его таблетки, а потом сама приняла остальное. Их нашли рядом на диване.

«Она пошла по пути Сильвии Плат, – подумала Кейт, сжимая кулаки, пока муж пытался взять ее за локти и привлечь к себе, чтобы унять дрожь. – Это ведь я ей сказала. Она сделала то, о чем ей рассказала я».

– Они оба…

– Да. Мне жаль.

«Лучше ведь уже никогда не будет, да?» Последнее послание от Эйми, которое Кейт не услышала. Вместо поддержки она предложила решение, причем ужасное решение. Но она не хотела этого. Она не хотела этого! Чувство вины было почти ужасающим, и Кейт гнала его прочь.

Кейт смогла дать выход своему горю после первого удара, от которого она медленно осела на пол. Она нашла утешение в рыданиях, положив голову на выложенный плиткой пол. Так и положено выражать горе. Потом в ней проснулась англичанка, и она села на телефон: позвонила отцу Дилана, обзвонила похоронные конторы и связалась с Маргарет, которая ответила: «Боже! Как жаль, что она пошла на такое. Какой пример она показывает молодым родителям?» Потом она разрыдалась, и Кейт вдруг обнаружила, что плачет вместе с другой женщиной, скорбит вместе с ней. Оплакивает дьявольскую несправедливость всего произошедшего.

Она даже дала интервью для новостей: кто-то узнал, что она – Кейт Маккенна, бывший репортер, и, стоя на крыльце, она произнесла речь о подруге, жгучее обвинение в адрес общественных служб, которые довели Эйми до этого. Теперь она понимала, почему некоторые люди процветают во время кризиса. Когда худшее уже произошло, у человека появляется право сломаться. Разбиться вдребезги о каменное дно куда проще, чем годами держаться в дюйме над ним.

Эндрю оставался на заднем плане, укладывал детей спать и чистил им зубы, пытаясь объяснить Адаму происходящее, пока она расхаживала по гостиной, отвечая на звонки. В какой-то момент во время разговора по мобильному зазвонил домашний телефон, и Эндрю поднес трубку к ее уху. Знакомый голос произнес «Алло?», и она с отрешенностью поняла, что это был он, Дэвид.

– Надеюсь, ты не против, что я позвонил?

Кейт была и так шокирована, услышав его голос, словно с их расставания прошло уже несколько месяцев.

– Я немного занята.

– Хотел сказать, что мне очень жаль твою подругу. Похоже, что она… она была замечательной.

«Нет, – подумала Кейт. – Ты бы возненавидел ее за постоянные излишне откровенные разговоры, за недостаток воспитания, за вульгарные наряды, но у нее в одном мизинце было больше храбрости, чем у тебя будет за всю жизнь».

– А еще… Ты здорово смотрелась на экране. Как всегда. Знаешь, если ты решишь найти постоянную работу, мы будем рады снова видеть тебя.

Кейт огляделась. Эндрю притворился, что прибирается на кухне. Знал ли он? Сейчас это ее не заботило.

– Боюсь, не могу, – ответила она холодно и отчужденно. – Видишь ли, мой ребенок-инвалид еще жив. Так что я должна заботиться о дочери.

Дэвид не сказал ничего. Возможно, она и могла бы простить его за то, что он несколько дней не давал о себе знать. Возможно, дело было просто в чувстве стыда и нервах и на самом деле он действительно ее хотел. Но она не собиралась ждать, когда он все же решится.

– Спасибо, что позвонил.

Она положила трубку. Эндрю посмотрел на нее, словно наконец собираясь что-то сказать. Телефон зазвонил снова. Кейт взяла трубку. Она сделала выбор. Она сделала выбор.

Лежа в кровати в тот вечер, она смотрела на себя на экране телевизора. Вот она стоит перед домом, одетая в джинсы и жилет, волосы распущены. Выглядит злой и довольно красивой.

– Эйми любила Дилана, – сказала она телевизионщикам. – Некоторые могут спросить, как мать может поступить так со своим ребенком. Что ж, вы должны понимать, что значит постоянно видеть любимого ребенка, который живет с вечной болью, в непрерывном смятении, которого каждый день дразнят, на которого глазеют. Который никогда не сможет сказать, как он тебя любит, или назвать тебя мамой, или самостоятельно сходить в туалет. Дилану было почти девятнадцать, но он все еще носил подгузники. У него было достаточно сил, чтобы нокаутировать Эйми, но он не умел говорить и есть без посторонней помощи. Его тело прошло пубертатный период, но мозг остался как у младенца. Прежде чем судить, спросите себя: смогли бы вы жить с этим?

Она ненадолго умолкла. Ветер трепал ее волосы.

– Я не так долго была знакома с Эйми, но мы понимали друг друга, – продолжила она. – У меня самой – дочь, которой четыре года, и она никогда не вырастет. Камю когда-то писал, что человек способен привыкнуть к чему угодно. Я же считаю, что нам всем невыносима мысль, что ничего никогда не изменится. Что мы будем так жить всегда. Поэтому я прошу вас это понять и подумать, чем вы можете помочь нам, таким родителям, как Эйми.

Она замолчала. На экране, как и в былые времена, появился титр с ее именем: «Кейт Маккенна. Журналист и мать». Словно ее прежняя личность каким-то образом вернулась в теле другого человека.

– Все в порядке? – усталый и всклокоченный Эндрю тоже собрался лечь спать.

Кейт поставила запись на паузу.

– Со мной все в порядке. Это ведь не я умерла.

– Просто… даже до всего этого ты казалась расстроенной.

Он старался. Она понимала, чего стоило завести подобный разговор человеку, который боялся конфликтов больше всего на свете. Он давал ей шанс признаться в романе. Может быть, ужасная гибель Эйми и Дилана поможет ей получить поблажку, амнистию.

– Я боюсь, что ты тоже не справляешься. Хочу помочь, если это в моих силах. Понимаю, как трудно быть с ней целыми днями. Но мы же – муж и жена, Кейт. Мы должны преодолевать все это вместе. Иногда мне кажется, что ты не понимаешь, что значит быть замужем.

Кейт отвернулась, чтобы он не увидел ее слез. Она оплакивала Эйми, конечно, но вместе с ней – и Дэвида, и упущенную возможность. Какой же эгоисткой она была! Подруга попросила о помощи, а Кейт ее подвела, не смогла понять, что ей нужно. Если бы она только могла вернуться в прошлое на несколько часов, сказать что-то другое. Пойти домой вместе с Эйми и убедиться, что с ней все в порядке. Дать ей хоть какую-то надежду. Еще секунда, и она поняла, что Эндрю вот-вот обнимет ее. Это была возможность начать все заново. Но она не могла на это пойти. Поэтому она просто огрызнулась.

– Лучше бы мусор вынес, как я просила.

И боль только усилилась при виде того, как он, медленно моргнув, отстранился. Но у нее не было выбора. Она совершила много дурных поступков, ужасных поступков, которые будут преследовать ее долгие годы, но она не собиралась плакать по любовнику в объятиях мужа. Ей вовсе не хотелось быть женщиной, которая способна на такое.

Шли дни, и она то появлялась на радио и телевидении, то писала статьи для «Гардиан». Но при этом она всегда напоминала себе об одном, находя утешение в этой крайности. Она еще жива. А если пути назад нет – иди вперед, как было написано на той дурацкой подушке.

Эндрю, наши дни

Эндрю со временем пришел к выводу, что лучшее и одновременно худшее свойство человека – способность привыкать ко всему. Взять его годы в лондонской юридической фирме с ежедневными поездками на работу: он приучил себя просыпаться в шесть, выходить из дома на холод, забиваться в поезд, где ему обычно не хватало сидячего места, и целый час стоять, пытаясь читать литературное приложение к «Таймс». Потом десять часов торчать в офисе, глядя в экран запылившегося компьютера, перекусывая сэндвичами, пропитанными обезжиренным майонезом, и время от времени выглядывая в окно, чтобы убедиться, что остальной мир никуда не делся. Потом – домой, к кипящей от ярости Кейт, вони подгузников и реву детей. Попытки цепляться за крупицы комфорта в собственной жизни, вроде тайком перехваченного кекса по пути домой, возможности урывками послушать музыку в наушниках по пути до станции, почитать книгу, стоя в поезде, и помечтать однажды увидеть на обложке собственное имя.

И вот это произошло, хоть и не совсем так, как он себе представлял. На «Амазоне» появилась страничка с его именем, фотографией и обложкой книги. У него были назначены мероприятия, творческие встречи в книжных магазинах, даже парочка фестивалей. Сегодня его книга должна поступить в продажу – он долго ждал этого триумфального момента. А в восемь утра по времени тихоокеанского побережья США должен позвонить продюсер насчет экранизации его книги. Он пытался, пусть и безуспешно, представить себе лицо актера, который будет его играть, на афишах, на экранах кинотеатров. Кого пригласят на роль? Может, Джона Кьюсака? Возможно, им придется пообщаться, чтобы тот смог перенять манеры Эндрю. Здесь воображение его обычно подводило, потому что жизнь человека не может поменяться настолько резко. Но это уже случилось. У него было все, к чему он стремился долгие годы. Агент, договор с издательством, о котором было написано в профессиональном журнале для книгоиздателей. Ему больше не приходилось каждый день ухаживать за ребенком с тяжелой инвалидностью, чем, как ему казалось, придется заниматься всю оставшуюся жизнь, хотя при этой мысли у него и сжимало сердце от чувства вины. Адам… Ну, за Адама ему всегда было тревожно, но он хотя бы больше не жил в родительском доме, как многие молодые люди, и был занят своей группой. Была еще Оливия, и, да, их положение было по меньшей мере странным, но во многих отношениях она стала ему спутницей жизни и матерью его детей. Получив аванс за книгу, он смог уйти из давно опостылевшей юридической фирмы, и тот момент, когда он вручил заявление об увольнении по собственному желанию, стал одним из самых счастливых в его жизни. Поэтому у Эндрю были основания для радости.

Он понимал, что привыкнуть можно даже к чудесам. Многие годы, во всяком случае раньше, он принимал как должное, что Кирсти может подать сигнал, что хочет поесть, или попрощаться, или выразить свою любовь, хотя когда-то это казалось невозможным. Он уже начал жаловаться на то, что агент не отвечает на письма в тот же день или что иностранное издательство предлагает за права слишком низкую цену, или на рассеянность своего представителя по связям с прессой, двадцатичетырехлетней девушки по имени Фелисия. Его уже тревожил счет из налоговой на круглую сумму за огромный аванс. Пожалуй, люди никогда не меняются. Если они не были счастливы, если всегда испытывали смутную тревогу, то, наверное, это останется с ними навсегда. Возможно, Кейт тоже не изменилась. Возможно, несмотря на особняк в Голливуде (как он себе воображал), работу на американском телевидении и брак с кинопродюсером (странно было думать о том, что у нее есть муж, когда мужем, безусловно, был он сам), Кейт осталась такой же, какой была до ухода. Вихрь гнева и разочарования, ей всегда всего мало. Когда-то он думал, что ее сломало рождение Кирсти. Но ведь это было не так, верно? Даже в счастливые годы она была деятельной только тогда, когда бежала со всех ног, чтобы опередить других, купить дом, выйти замуж, родить детей, сделать карьеру. Она любила его только тогда, когда он бежал рядом – контракт на стажировку, хорошая работа, пятилетний план. Если вообще когда-нибудь любила.

Он ушел в кабинет задолго до назначенного времени звонка. Оливия, как всегда тактичная, ушла попить чая с мятой и прогуляться по парку. Ее великодушие иногда раздражало его. Было куда удобнее сравнивать себя с Кейт, уход которой навсегда оставил за ним моральное преимущество. Он перешел по ссылке на видеозвонок. Удивительно, что до 2020 года он ни разу не созванивался по видеосвязи, а теперь это стало нормой. Он посмотрел на собственное изображение на экране: мужчина средних лет с редеющими волосами и немодными очками, одетый в рубашку с галстуком. Теперь он видел, как это было глупо. В Голливуде галстуков не носили. Эндрю быстро начал его снимать, но запутался и едва не задушил себя, поэтому, когда раздался входящий звонок, он сидел с покрасневшим лицом и слегка запыхавшийся.

На экране его компьютера появилось изображение мужчины, бледного и рыжеволосого, но симпатичного, одетого в голубую рубашку с расстегнутым воротом. Никакого загара, несмотря на жизнь в Лос-Анджелесе. Он сидел в светлой и просторной комнате с темными деревянными полами, а полки за его спиной были заставлены книгами, дисками и наградами (Эндрю прищурился, чтобы разглядеть, нет ли там «Оскара»).

– Здравствуйте… Эндрю?

Говорил он со смешанным англо-американским акцентом. В углу экрана значилось имя: «Конор Райан».

– Да, да, это я! Вы меня слышите?

Небольшая задержка на линии заставила его немного понервничать.