Лицемер

Теперь мне почему-то показалось, что я зря сел. Вот смотришь, бывает, на какую-то жизненную сцену и думаешь, что она точно бы стала украшением какой-нибудь особо драматической эпопеи. Напротив же, смотришь на ситуации, как сейчас: едешь и думаешь, что в жизни явно не хватает кнопки с заветными крупными буквами «ПРОПУСТИТЬ» или хотя бы «загрузить последнее сохранение».

Будто бы садясь в машину и начиная новый разговор, я оборвал себя на какой-то очень важной невысказанной мысли, которую больше вспомнить не могу.

Как только я закончил об этом думать, я заметил, что мои руки машинально погрузились в телефон. Вот уж что реально может отвлечь от экзистенциальных мыслей и кризисов. Я убрал его в карман от греха подальше. Еще бы чуть-чуть, и меня бы всего засосало в него, как Марка Рентона в сортир воображаемого мира. Где по другую сторону сортира огромная зияющая черная дыра, в которой ужасающе быстро гаснет свет самоконтроля. Тянущая Ктулхическая сила из уведомлений и новостей в бесконечную ленту, где конец – это просто безумная иллюзия. Подходя к которой ты вместо выхода видишь надпись, что конец будет доступен только после просмотра последнего видео. И после этого видео ты действительно видишь конец и понимаешь насколько иногда важны уточнения.

Впрочем, чего так ругать себя. Жизнь – это лишь маленькие острова развлечений в бескрайнем море рутины. Так что иногда простительно наступить в зыбучий песок. Наверное.

За окном крутилась кинопленка города.

Хотя, с другой стороны, – я поёрзал на сидении – умение создать из бытовухи обыкновенной бытовуху интересную, без прибегания к магии, параллельным мирам и другим костылям ( а в особенности к снам) как раз и выдаёт работу мастера в груде информационного поля. А ведь писателям ничего другого и не остаётся. Раньше писателя мотивировал не только внутренний импульс, но необычность людей, его окружающих. Куда не посмотри, везде или надменный аристократ, или жестокий разбойник (что, на самом деле часто сочеталось в одном человеке) или, на худой конец, красный командир.

Сейчас же писать, казалось, и не о чем. Кругом либо экономисты, либо программисты, занятые своей монотонной работой. А любой разбойник или аристократ в этом плане очень удобные особы, ведь их жизнь свободна от работы и часто очень непредсказуема. А единственные интересные истории в которых было хоть какое-то биение жизни у программистов обычно происходит лишь под градусом. В общем, если дать краткий анализ эпохе, то становится ясно: раньше была романтика красных и белых, сейчас максимум – алкомаркет красное&белое.

Виктор, остановившись на красный, как-то заскучал и снова вытянул меня на поле разговоров, и мы вырулили на темы каких-то светских, обыденных перебросок словами. Видимо, эта тишина его угнетала. А он между тем вывернул на улицы, которые всегда видишь и думаешь: "почти приехали".

– Чего ты такой мрачный?

Этот вопрос ввернул меня в лоно прошлых мыслей.

– Чтобы это объяснить, надо рассказать обо всей неделе. Или лучше сразу её перетранслировать на чужой мозг. Не хочу грузить.

Я получил молчаливое понимание задумчивым кивком, и разговор как-то сам собой снова погас. Про "транслировать" я сказал всё же непросто так, ведь в попытке объяснения у другой стороны будет лишь внешнее понимание. Я решил вспомнить, как прошла неделя: она и стала прародительницей моих мрачных мыслей и угрюмого настроения. Я закрыл глаза и вспоминал.

Очнувшись и увидев над собой два испуганных лица – я понял, что вроде как не умер. Ведь, пропитанный как старая церковь ладаном мейнстримными образами светлоликих юнош, я сразу опознал в этих лицах людей, от этого очевидно оживившись, но в глубине души чуть расстроившись.

Первое, усатое лицо, (оказавшееся позже лицом водителя) нерусским акцентом спрашивало жив ли я и с готовностью убеждало, что готово сменить маршрут автобуса ради того чтобы отвезти меня в больницу. Второе, старое женское лицо, (выглядящее как лицо абсолютно женское и абсолютно старое) заботливо кудахтало надо мной и просило кого-то вызвать скорую. Проморгавшись и наконец почувствовав целостность тела я поднялся, словно вампир из гроба. отряхнулся от снега, затем отряхнулся от шока и на всеобщую радость я подал сознательный знак, что жив. Хм, нет. Если на всеобщую радость, то скорее не как вампир, а как Лазарь. да, точно. как Лазарь! Подав знак, что всё о'кей и уверенно промаршировав в автобус, будто бы я всё так и задумывалось и я не просто упал, потеряв сознание, а совершил творческий перформанс, говорящий о скоротечности жизни , я всё же не мог понять куда это я так уверенно собирался.

В автобусе я залип словно муха на липкую ленту в ленте тиктока, чуть снова не проехав остановку, но не придал этому значения, так как сделал скидку ввиду смутного состояния после травмы. Покатавшись, я затем пришёл в клуб. В нём всё было как всегда. В вестибюле клуба никого не было, и тем более никакого такого рецепшена для гостей. Теоретически сюда мог войти кто угодно (и наверное при желании всё тут обворовать), но этого чаще всего не случалось. Ведь по причине слухов это здание было если не Резиденцией Мрака, то точно не сильно гостеприимнее заброшенного дома. А зря.

Всё же большинство писателей могут лишь писать. И в этом их минус, наверное. Видный через одно мнение, что книгу, сообразно мысли «совершенству нет предела», нужно писать всю жизнь и писать лишь её одну. Стоит ли говорить, что для человека, умеющего лишь писать, это будет означать, что книге удастся писаться лишь месяц из-за голода пищевого и голода ко вниманию? Хотя, с другой стороны, хороших писателей от плохих (за исключением гениев) отличает лишь то, насколько долго они утюжат свое полотно.

Все собрания проходили на втором этаже, в светлом и теплом зале. Там всегда была приятная атмосфера неформального общения. Состав клуба был большим, наверное без списка его мог заполнить лишь какой нибудь савант: в список входили не только широко известные по стране мастодонты, но и среднего уровня популярности и таланта писатели. Хоть состав и был большим, в этот день нас было человек двадцать. Нужного не было, и поначалу я расстроился. Даже, внезапно для себя, засобирался уйти. но, отбросив эту секундную слабость, я присел.

Я сидел некоторое время, разгребая для себя спутавшиеся нити разговоров. Всё лоснилось светскими разговорами, утопало в концепциях и атмосфере интеллектуализации бытия. Потом тот, кто мне был нужен, всё же пришёл. Выдержав паузу, чтобы не казалось, что я пришел только ради него, ведь до этого мы не поддерживали особых контактов, я подошел.

– Здравствуйте, Дмитрий Акимович

– Здравствуй, Лука. – он протянул руку, чтобы пожать мою.

Да, у меня было необычное имя. Но своего имени чураться было некрасиво. Ну, Лука и Лука. По крайней мере, меня не звали Александром. И не то, чтобы мне не нравилось это имя. Просто мне кажется, что их развелось так много, что скоро им придется барахтаться в конкуренции из-за тех бедолаг, что зовут по-другому. А то и вовсе им не останется кого защищать.