И ничего кроме

Антон Кинстлер

И ничего кроме

глава 1

Белый листок. Бледный директор. Премиально-тёмное дерево стола, ноутбук. Чёрный кофе и я.

На листке чернеет заявление об увольнении. По собственной инициативе, разумеется. И разумеется, это не формальность. мой уход удивил всех. Всех, кроме меня.

Надо мной на нитках висит потолок – нет, упасть для него непозволительная роскошь, ведь вместе с ним упадут и акции – он просто давит.

Белый пар от чёрного кофе. Директор пьёт кофе неспешно. Теперь и мне хочется, но разумеется, я тут не за этим, и разумеется, все это понимают. Директор окидывает меня взглядом, поднимая бровь. Он удивлён, ведь я отличный работник. Один из лучших. Моя белая идеально выглаженная рубашка и черные брюки этому свидетели. Я смотрю на него: он выглядит, как и я, но все дороже. Он мой друг, а значит на каждое повышение я иду семимильными шагами.

Пальцы директора постукивают по ярко красному айфону. По какому именно – не знаю: Различать их я так и не научился. Прерывая молчание спрашивает почему, я увольняюсь. Отвечаю, мол, то-то и то-то. Разумеется, я лгу. Истинная причина не может быть озвучена вот так. Она более дурацкая, чем то, что сказано. Дурацкая для всех, всех кроме меня. Он обещает, что подумает. Но разумеется, у него нет выбора, наверное, так отвечать – это привычка в общении с работниками. Я ухожу, получив подпись, мысленно радуясь. Все до этого момента разумеется точно и чётко, дальше уже так не будет.

Иду по коридору. Начался перерыв. Возле кулера стоят бывшие коллеги и пьют кофе. Дальше они приправят эти разговоры курением, кто-то пассивным. День для работы, вечер для отдыха, ночь для сна. Все это остаётся тут.

Заканчиваю с делами и выхожу из здания. В нём я окажусь ещё пару раз. Возможно.

Стою, осматриваюсь, как будто впервые. Деловой квартал. Дорогие машины. Большие здания и большие люди. Наше… точнее, теперь их здание. Оно самое высокое. Смотрю на него долго. Осознаю, что до сих пор стою в проходе, когда замечаю, что преграждаю путь робкого курьера. Честно говоря, если бы не был там наверху, то точно бы решил, что у нас пол страны собирает заказы, а пол страны доставляет.

В голове тускнеют мысли. Сдаётся мне, что единственное, что я могу делать сейчас хоть с каким-то пониманием – это есть, пить, жевать орбит. Этим я и занимаюсь, закинув две жвачки. Как в рекламе. Подлость в том, что на этом она и кончается, не объясняя, что делать после.

Решаю сходить на прощание в кофейню. В неё я хожу уже три с половиной года и исчезнуть просто так было бы некрасиво.

Покупаю кофе. Беру американо. Пью. Наверное, всё надо было начинать в другом порядке. Сначала пить кофе, потом жевать орбит. Впрочем, это не важно, я всё равно пропустил один пункт – есть мне совершенно не хотелось. Важным было наступившее что-то вроде осознания. Я даже взглянул конспирологически, увидев по ту сторону глади кофе смутные лица ловцов душ человеческих. Я же был рыбой. Именно тем человеком который постоянно покупал кофе, постоянно пил его и общался с теми кто постоянно покупает его и пьёт. И каждый из нас говорил, что пьёт его просто потому что он бодрит и он вкусный. Черно-белый корпоративный мир. Я презрительно фыркнул. Но кофе пить продолжил. Оплачено же. Нервная тавтологичность мыслей была явным индикатором судорожного конца моей жизни.

Пока тут сижу, наверное, стоит ещё раз повторить свой план, написанный неразборчивым почерком на полотне моей памяти.

В образах он выглядит идеально, даже утопично, но каждый раз облекать его в слова становится трудно. Наверное, перед тем как все вывалить, надо ещё раз осветить мою мечту.

Я хочу стать писателем. Точнее я уже он, но пока с маленькой буквы и пока только в стол (хотя пару выпущенных произведений у меня уже есть, но они, по моему мнению, выкристаллизовались в рабочее поле для записного и воображаемого меня, на крайняк – как комикс для не читающих комиксы). А я хочу стать им с большой, даже очень большой буквы и писать действительно хорошие книги. Отсюда и вытекает первый пункт – увольнение. Может быть глупо. Но логику можно объяснить так: Хорошая книга основана на жизни, а жизнь состоит из случаев. Вот и получается, что чтобы быть писателем, надо ходить и попадать в эти самые случаи. А как в них попадать и как собственно ходить, если целый день занят работой? Безусловно, и на работе можно было с ними встретиться, но в большинстве своём эти случаи бывают такие блёклые и безынтересные, что они сразу же забываются после прощания с ними.

Допиваю кофе и снова закидываю две жвачки Orbit. Снова минута рекламы. Снова кончается, не оставляя после себя ничего. Надо от этого отказываться.

Второй пункт, честно говоря не был таким ясным. Он, как и все остальные был расплывчатым и получит своё название скорее ретроспективно. Но в общих чертах это можно было выразить как поиск нового себя. Потому что этот я умер, и от этого меня остаются пара глотков.

Зато начинается что-то другое. Что-то ещё слишком эфемерное для точного названия, но начинается оно точно и сразу с нескольких точек зрения.

С первой, точки зрения моих ожиданий, начинается некое перерождение. Понятие «в кого и как» оставалось пока туманным, но сам концепт, выражающийся в современном «измени свою жизнь или умри», работал тут устойчиво.

С другой точки зрения – психологической – начинался кризис, но какой, я точно не помнил. Точно не кризис среднего возраста, ведь до него ещё рано. Вроде бы. Наверное, кризис самоопределения или что-то в этом духе. Во всяком случае, к психологии я относился весьма прохладно, считая её, как о ней однажды выразились, «философией- для бедных», хотя и саму философию я переносил не слишком хорошо.

Оставались ещё религиозная и эзотерическая точки зрения. Одна говорила о том, что виной всему отсутствие принятия мной моих же божественных начал при уже полной инкорпорированности христианским традициям, другая указывала на некий кармический долг, возможно-таки из-за неприятия этих самых начал и как следствия неправильных поступков.

Помимо этих четырёх, наверное, был ещё один пункт, который звучал очень чётко и ясно: зажрался.

Несмотря на множество интерпретаций, ни одной я полностью не верил и в тоже время верил всем. Эта проблема родилась вместе с моим рождением.

Если исключить три с половиной года, обменянных на деньги, и вернуться вовремя до интенсивного карьерного роста, то есть до двадцати одного года, то можно увидеть, что мне легко удавалось достойно носить аристократичное бремя ничегонеделания. Точнее, делал я всего много – гулял с друзьями, пил и увлекался всем тем, чем увлекались все. За исключением, наверное, машин и пацанской романтики (обе эти вещи у меня вызывали не столько страх, сколько какое-то болезненное ощущение). И также много мне удалось изучить. Школа и универ, к слову, если и не были периферией моего увлечения знаниями, то точно не были центром. Родилось желание изучать то ли из внутреннего, то ли навеянного чем-то в детстве импульса получить тайные знания и быть впереди планеты всей. Так я изучал всё подряд: от второсортной эзотерики до заграничных учебников по нейробиологии. Так, наверное, и родились все эти метания и информационная каша в голове.

Видимо, противная химера ощущения того, что мне всё известно об этом мире, и рациональное осознание того, что до сих пор ничего о нём не знаю и заставляет меня издавать крик творчества.

Но факт оставался самим собой. Я тут. И я тут сижу, следовательно, это запускало таймер траты моих накоплений. И мне просто следовало соблюдать вектор плана, надеясь на то, что всеобщий фатум будет работать в унисон с моим личным слабоумием. Говорят, что правила созданы для того, чтобы их нарушать, но что точно верно, так это то, что планы созданы для того, чтобы разрушаться. И этого я боялся. Наверное, поэтому эта шутка, предназначенная для творца так и оставалась неоконченной.

Первой намеченной целью был Платон. Нет, не тот. Этот был жив. Платон был режиссёром, точнее он называл себя режиссёром, а когда его спрашивали, какие он фильмы режиссировал, тот отвечал, что никакие, да и это не надобно. У него и без того, так сказать, нужный онтологический статус. Не понятно повлиял ли на него так его онтологический статус или у его натуры были изначальные задатки, но в итоге Платон стал гомеопатом.

Познакомились мы в универе. Разные курсы, разные возраста, разное почти всё, но одна любовь. Любовь к пьяным приключениям, разговорам и околомистическим околооткровениям. В последних, я как всегда, был не уверен и потому забросил. Мне вообще с детства было трудно быть хоть в чём-то уверенным. А ему нет. Он всегда знал, чего хочет и как. И этим мы друг друга дополняли. Наверное.

На автобусе путь к нему был недолгий. Около тридцати минут видео с YouTube, тридцати штук видео формата Shorts или примерно один плейлист музыки собранной мной скрупулёзно под определённое настроение.

Я стою, сзади меня леденеет остановка. Я тоже. Пишу короткое сообщение о том, что всё в силе и я приеду. Вспоминаю, как так вышло, что у меня нет машины и я не умею водить. Думаю об этом долго. По-моему, причины были каждый раз разные, но одинаково убедительные.

Продолжаю думать и ждать. Каждый раз такое ощущение, что стоишь тут уже вечность, а впереди не менее тягучая и зияющая пустота вечности. И я посередине. Навсегда. Мне кажется, что однажды, когда это действительно затянется на вечность, я пойму, что действительно умер, и это мой персональный ад.

Я выдохнул. Наконец появился автобус. Он прорезал застывший воздух, как ледокол. И встретил меня волной тёплого воздуха, обдавшего лицо и резко контрастирующего с морозным собратом на улице. Я сам не заметил, как оказался на заднем сиденье полупустого автобуса. Не знаю, проносится ли у настоящих рыб жизнь перед глазами, когда их вытаскивают на крючке из воды, но у меня пронеслась. Резюмирование моих действий было недолгим. Я тратил все усилия ради работы, она была моей молодостью, средством жизни и целью. Еще бы немного и это все отложилось в моей голове яйцами личинок-трупоедов. Наверное, это и вынудило вырвать из себя то, что называлось здравым смыслом. Да, наверное, именно такой дешёвый и наивный нонконформистский посыл, выраженный в попсовом «Бойцовском клубе» и менее попсовом «Револьвере», стал моим двигателем. Хотя сам посыл, возможно, не был таким уж дешёвым, хотя бы потому что по сути своей представлял собой экзистенциальный крик крысы, вынужденной пробиваться через мясо раскаляющегося пожара. Другое дело, что этот самый многовековой импульс крысе пытались разрядить прямо в пожаре, давая ей ментальное ощущение, что она выбралась из этого ведра уже потому что сделала намерение из него выбраться. А наступающая жара – лишь курорт, а для особо сознательной крысы – просто глобальное потепление. Этакий будочно-рекламный синтез банка с панком

Впрочем, мыслей становилось слишком много, и я выбрал заглушающим фактором Shorts.

Очнулся я, когда понял, что проехал нужную мне остановку, точнее уже две. Вышел на незнакомой мне улице. Оглядел чужие дома. Пошел по тротуару. Иду и понимаю, что в этом необъятном разнообразии улиц и дворов у меня есть реальный шанс заново открыть для себя, что значит заблудиться.

Как так вышло, не знаю. Вроде только пару штук посмотрел, и понеслось, затянуло. Неприятное ощущение.

Пишу, что я опоздаю. Не читает уже пятнадцать минут, хотя в сети. Ну и пусть идёт к черту.

Прогуляюсь. Хм, «в сети» – интересно это так называется, потому что интернет – мировая паутина? Вообще, по моему мнению, называется она так неспроста, ведь на самом деле интернет – это сбывшееся предсказание о пауке Иктоми, который в конечном итоге покроет мир своей паутиной. И она как в случае с его натурой, изначально мудрой, но сводящейся в к выставлению других на посмешище, будет всегда стремиться под видом песен pou wow протолкнуть безусловный POV: wow, подсовывая доверившимся уткам утку.

Кажется, что тут я уже был. Впрочем, многие улицы этого города сливаются похожестью не только между собой, но и с улицами других городов. Но несмотря на это, различий было много. Это я знал из-за привычки бродить по улицам и ставить чуть ли не каждому, а если задуматься, то все же каждому зданию оценку. Из всего что я таким образом вынес могу сказать каков мой примерный идеал дома. Это кирпичный двухэтажный, не слишком широкий, но и не узкий частный дом с гаражом (гараж находится в самом доме) к которому ведёт спуск и окнами нестандартной ширины или длины. По-моему, любительскому урбанистскому мнению стандартные окна добавляли частным домам эстетической дешевизны. И самое главное у такого дома не должно быть большого крепостного забора где владельцу нахватает только стационарного пулемёта, которым он будет отстреливать тех, кто все же полюбопытствует что находится за этой высокой стеной. А если таких владельцев много (а селятся они по какому-то стадному инстинкту) то обычный квартал частного сектора превращается в какой-то странный узкий коридор. Мне же заборы никогда не нравились как раз-таки из-за этого стесняющего чувства. Поэтому я хотел бы чтобы у моего дома не было забора или была живая изгородь без калитки либо же простые кованые пролеты, что иногда тоже выглядит весьма эстетично.

Пока я об этом думаю, ко мне подходят свидетели Иеговы. Вежливо отказываю. У меня уже есть устойчивые убеждения по поводу бога. (Но я не уверен. Об этом я им не говорю) Спрашивают, верующий ли я. Говорю, что, смотря как посмотреть и кто смотреть собственно будет. После непродолжительного разговора сошлись на том, что я сектант. Наверное, сошлись потому что их было больше.

Иду дальше. Кругом панельки и новостройки. Честно говоря, не знаю, можно ли их тоже называть панельками. Ставить оценку им не получается. Одни серые и старые, часто с самодельными балконами, другие цветные и новые. Собственно, и всё. Гаражи, замёрзшие лужи – на одной я чуть не поскальзываюсь и бесконечная белизна снега. Чистый пейзаж русских драм. Но грустить, однако не хочется. Хочется просто идти.

Впереди стелются трамвайные рельсы – оказался в старом городе. Облака свисают набухшим от воды натяжным потолком. Ещё раз задумаюсь о своем писательстве. Вроде как я должен писать роман, но пока не пишу. Вспоминаю два своих прошлых рассказа – понимаю, что думать о них не хочу. Замах на прозу, удар на фанфик. Хотя я в этом, наверное, не одинок. Многие писатели часто только и занимаются тем, что перегоняют алхимическим кубом прочитанные мысли какого-нибудь старого мудреца, о котором уже все забыли, из древнего пыльного научного тома и оформляет их в форме сюжета с шутками-прибаутками, драмами и так далее. А мне хочется чего-то нового. Я сплюнул на землю. Курить хочется. а вроде не курю, с чего бы это? Шоркаю ботинками по заботливо посыпанному песку.

Может вообще не париться и отдать сюжет на откуп нейросетям? А что? Сейчас модно писать «сделано совместно с нейросетью», надо успеть до того, как будет модно: «сделано без нейросетей». Ухмыляюсь этим мыслям и иду дальше. Песок кончился. Я на очереди.

Просто ходить тут становится скучно, да и конечности начинают замерзать больше, чем им следует. Однако ехать домой не хочу, потому что у меня назначена встреча, а дом находится в противоположной от неё стороне. Отсюда ближе. Поэтому иду дальше. Встреча была назначена на вечер. И назначена в некотором роде себе самим собой. Второй человек не то чтобы знал о ней. Местом встречи был писательский клуб. Я представил его по памяти: здание клуба было хоть и не очень большим, но достаточно величественным. Ранее дом какого-то купца. Ныне писательский клуб, который был довольно известен, этакий МАССОЛИТ, но слухов о нём было как о целом масонском ложе, и слухи эти были преимущественно ложные. Всё же большинство писателей могут лишь писать. И в этом их минус, наверное. Видный через одно мнение, что книгу, сообразно мысли «совершенству нет предела», нужно писать всю жизнь и писать лишь её одну, стоит ли говорить, что для человека, умеющего лишь писать, это будет означать, что книге удастся писаться лишь месяц? Хотя, с другой стороны, хороших писателей от плохих (за исключением гениев) отличает лишь то, насколько долго они утюжат свое полотно.

Однако среди них, а точнее нас – ведь я все же являлся членом этого клуба, во всех смыслах – была одна фигура очень интересная. Не то чтобы другие были неинтересны, и я их принижал в угоду своему самолюбию, строя из себя непонятого гения. Нет, просто эта фигура была с ореолом мистическим и таинственным. Писатель-эзотерик и настоящий алхимик, каким был великий Гессе – во всяком случае, о нём так отзывались его читатели. Именно ему я мысленно и назначил встречу. Почему? Хотел проверить, правду ли о нем говорят или это очередная байка, которую сочиняют об авторах читатели. Точнее, просто хотел убедиться во втором. Книги у него были и правда достойные внимания, но лично я не видел в них ничего, кроме разной сложности метафор. Однако была у него все же интересная особенность. Смотря на человека всегда можно понять, кто он и что из себя представляет, но смотря на него понять, ничего было нельзя. Абсолютно. Будто чистый лист

До моего появления в клубе было примерно часа три-четыре. Поэтому мой выбор пал на торговый центр с книжным магазином, попавшийся на моем пути. В нем я точно скоротаю некоторое время, выбрав себе пару книжонок. А это было необходимо по той причине, что я поскольку пытаюсь вращаться в кругах так называемой интеллигенции, должен был читать и читать много. Ведь, не дай бог, я придумаю какую-нибудь оригинальную мысль, а позже окажется, что эта мысль уже была высказана другим писателем-современником, и все будут думать, что я её украл или, что ещё хуже подражаю. Тут, кстати, фигурировала ещё одна мысль, связанная с книгами. Мысль о том, что до всего надо доходить своей головой, а потому шибко не рассчитываться. И она, как по мне, губительна, потому что, во-первых, не факт, что я таки дойду до всего сам, ведь идти придётся долго и упорно, а во-вторых, не попаду на те же самые грабли, что и другие. Поэтому я и должен был бесперебойно сканировать тексты на этот предмет.

Времени я убил гораздо больше чем ожидал, просидя за книжкой прямо в торговом центре. Наконец я вышел на улицу и пошёл.

Глава 2

Клубно-туалетное залапанное зеркало, висящее передо мной, кое-как крадучись, пыталось сползти по заваливающейся стене, мешая мне посмотреть на себя.

Я это зеркало прекрасно понимаю. Я сегодня настолько пьян, что мне и самому было бы страшно на себя смотреть, будь я чужеродным для меня субъектом. Двойными усилиями, посмеиваясь от своих попыток, я включил кран и начал мыть руки. Всё же в одном из пьяных покачиваний я сумел синхронизировать свои движения с зеркалом и, наконец, увидел себя. Довольно расплывшись в улыбке.

Агитаторы Третьего рейха могли бы назвать мою харю, в трезвом состоянии естественно, арийским идеалом, если бы не одно но.

На свое отражение я смотрел раскосыми глазами. Они были темные, но не черные, хотя из-за моего предельно светлого оттенка кожи такими и казались. Такой вот нордид с восточным взглядом. Убедившись, что я все еще в состоянии себя увидеть, я начал медленно отходить в сторону выхода, глядя на свои действия отражением зеркала.

Дойдя до двери, я как-то случайно вспомнил, что вода из крана всё еще бежит. Выключив воду и повторив ритуал действий с глядением в зеркало, я вышел.

Еще бы чуть – чуть и мой браток, как маленький ребёнок пошел бы меня искать. крича повсюду "Макс М-а-а-кс". Сажусь обратно за стойку. Бармен наливает виски. Расторопный юноша – за это я ему благодарен. Мой напарник сидит на соседнем стуле, но я с трудом его вижу, туман стелется перед моими глазами. Всё еще не могу отойти от наваждения, оттого поглаживая свои мокрые джинсы. О нём я никому не говорил. Особенно Марку. Я взглянул на него. Нет, только не ему. Пьём еще по одному шоту: говорим о своем и пьем. Отмеряли до дна раз семь и разговор как отрезало. Решили разойтись по домам. Мы вышли из здания. На улице было не больше десяти градусов, штанинами я ощущал это наиболее четко. Срывающийся мелкими каплями дождь неестественно быстро сросся в одну водяную стену. Мы добежали до машины и сели внутрь. Чёрный бумер – боевой товарищ. Внутри тепло, сухо и уютно. Включаем музыку. Теперь и весело. Виски циркулирует в крови. Красота. Вот она радость бесчувственного бандита. Каждый день бы так. Двигатель загудел, дворники начали смахивать капли дождя с лобового стекла. Доехав домой я попрощался с Марком и тот поехал восвояси. Дома неоправданно сильно захлопнул за собой дверь. Снимая с себя обувь, неловко-пьяно проваливаясь куда-то. Но загустевший воздух, искрящийся бликами «вертолётов», не дает мне сильно ушибиться. Качка пола землетрясно не даёт мне ровно идти, и я кое как добираюсь до зала. Включаю телек и под его шум медленно засыпаю. Мне не хочется думать о произошедшем, но оттого думается ещё больше:

Заехавши поссать перед дорогой сюда мы остановились у какой-то забегаловки и когда в вышел оттуда Марк мне сказал, что я вернулся будто ещё более пьяный и весь мокрый. Вроде бы я тогда отбрехался, что кран прорвало и он вроде как поверил. После чего мы поехали в наше клубное логово, где я догнался виски и окончательно залил глаза. И сейчас от этой давящей глубины алкогольного опьянения и ледвной усталости они не в состоянии открыться, и я засыпаю.

Проснулся с небольшим похмельем, смотрю на часы и понимаю, что немного опаздываю. На телефоне пропущенный от Марка, перезваниваю. Говорит, что приедет через десять минут. Иду в туалет.

Сегодня привычка поднимать стульчак выходит боком, он предательски падает прямо на льющуюся струю мочи. Раздеваюсь и захожу в душ. Сначала лью на себя очень горячую воду, затем очень холодную. Вроде даже проснулся. Вытираюсь, чищу зубы. Одеваюсь Спускаюсь. Сажусь в машину.

Жму Марку руку. Он глянул на меня и протянул досье.

Я машинально открыл и начал читать. Мужчина. Пятьдесят четыре года. Женат. Имеется двое детей. Владеет строительной фирмой и двумя салонами красоты на имя жены. Цель: подписать на ЭГО.

Понятно, дело вполне себе плевое. Все как обычно: по правилу трёх П – Прийти, припугнуть, подписать. ЭГОм у нас называлась «Экономическая гарантия обогащения» – соглашение между нами и теми, кто его подписывал. А подписывали его, если честно, все: кто-то по собственному желанию, кто-то из необходимости, кто-то просто потому, что так делают другие, а кому-то мы приходили по-особенным поводам. В общем, Программа этого самого ЭГО была раздутой и вполне успешной. По сути и без лукавства с нашей стороны это являлось своевременной помощью несвоевременно тонущему кораблю. За помощью обращались в совершенно разных случаях, например, частыми были вопросы: Как выгодно починить корабль, оставив большую часть денег в кармане? И как выйти из соглашения, в котором капитан должен обязательно уходить на дно вместе с кораблем? Оплата тоже была разной. Частой и самой выгодной для нас практикой было то, что капитаны, опять же выражаясь метафорически, должны были заложить бомбу у какого-нибудь успешного порта, где и происходил взрыв. И если после этого взрыва на дно не уходил сам корабль подрывника, то он всё равно не мог ходить по морю быстро, а значит, нам не мешал. Кажется, это было расписано у Макиавелли. Я повертел в руках досье, настраиваясь на работу. Мы вырулили на главную дорогу. Я посмотрел на Марка: как всегда, не изменяет традициям – на нем потертый черный спортивный костюм Adidas, идеально сочетающийся с короткостриженой головой и широкой челюстью. Мы оба ходили всегда под ноль. Первый раз, так сказать, при приеме на работу мы подстриглись по приказу нашего босса. Он сказал, что нам нужно ходить именно так, а не иначе. Очевидный смысл мы в этом увидели: причёска под ноль была соблюдением эстетических пацанских стереотипов о бандитах. Бумер, кожанки и другая внешняя атрибутика являлась важной чертой нашего делового стиля. Даже наши черные души, поэтически выражаясь, должны были иметь по две белые полосы с каждой из сторон. Это было необходимостью для того, чтобы не входить в мир клиента, а просыпаться в нем привычными его взгляду вещами. Мы рассекали трассу, врезаясь в капли привычного дождя. Мы слегка сбавили скорость и свернули вправо. Тут высилось нужное нам здание. Мы прошли КПП, просто сказав оттуда, мы и куда идем. На вопрос о том, нужно ли предупредить начальство, ответили отрицательно. В правильное выполнение первого П, – входило «предупреждение предупреждений», тогда второе П почти всегда шло как по маслу. Мы шли по широкому коридору, и в редких зеркалах то и дело отражались два лысых бугая в кожанках. Я комбинировал свою классически с джинсами, а Марк натягивал свою поверх спортивного костюма. Для большинства мы выглядим как призраки прошлого, но только не для наших клиентов. Наша организация обширна: скинхеды, панки, банкиры, философы и другие, возможно, более привычные типажи. Мы всего лишь ключи для замков разного размера. Я посмотрел на Марка. Мы вот девяностые, для тех, кто в девяностых этих самых и застрял. Сюда мы пришли не по приглашению, мы холодной водой неожиданных проблем сваливались на голову. Мы подошли к двери. За ней слышались. одиночные мужские крики. Кого-то ругал по телефону. Кипятитесь? – тогда мы идём к вам. Мы хмыкнули и вынесли ему дверь.