Грани человечности. Современный уральский роман

После подавления путча и возвращения из Фороса Горбачева, несколько смущенного и растрепанного, студент Мартьянов часто задавался вопросами:

– Почему на всем пути колонны не встретилось никаких препятствий в виде, например, милицейского наряда или ОМОНа? Где были в это время прославленные советские чекисты?

Парень не нашел ответа.

Я же рискну предположить следующее.

Вариант первый: некоторые струсили перед грозной толпой и проигнорировали распоряжения начальства.

Вариант второй: вполне вероятно, что в рядах правоохранительных структур обнаружились разброд и шатания, многие милиционеры и чекисты в душе были на стороне Ельцина, уважали его мужество, стойкость, решительность.

На личном фронте парня без перемен

Да, это так, точнее, почти что так. Родители, исполненные благодушия, радовались, глядя на то, как усердно «грызет гранит наук» их Игорёк, как вошел в состав институтской сборной волейбольной команды и стал успешным игроком.

Когда Игорьку исполнилось двадцать шесть, а он все еще не обзавелся подружкой, мать стала намекать, не пора ли подумать и о женитьбе, дескать, она мечтает о внуках.

Отец тоже подумывал о продолжении рода, но не наседал. Более того, говорил, что с женитьбой успеет, что за этим дело не станет.

Игорек, слушая родителей, только посмеивался.

– Стану дипломированным инженером-технологом и женюсь на первой встречной девчонке, которая нарожает вам дюжину внуков.

Отец, не оценив сыновний юмор, нахмурился и недовольно покачал головой.

– На первой встречной? Вот этого не надо….По части дюжины загнул… Не прокормить… Был бы сыном олигарха – другое дело.

Родители прекрасно видели, что их сына вовсе не интересует материальная сторона, что к баблу, в отличие от некоторых сокурсников, равнодушен. Хорошо это или плохо? Ни то, ни другое – так считали отец с матерью.

Уж и сумерки сгустились, а Игорёшки всё нет

Анна Николаевна уже не первый час одиноко сидит на лоджии, обращенной на Покровский проспект, одна из оконных створок которой приоткрыта. Женщина внимательно с надеждой встречает каждого проходящего и, увы, огорченно вздохнув, провожает.

– Вот, чертенок, а! – ворчит, притворившись недовольной, она; ворчит, но так, чтобы отец «чертенка», находящийся внутри гостиной, не слышал. С улицы потянуло прохладой. Это бывает на Урале. Даже в середине лета, когда днем за тридцать, а к сумеркам температура падает даже до двадцати. Женщина, поёжившись, передернула плечами. – Говорила же, чтобы взял легкую курточку… Без утепленной подкладки же… Нет! Ушел в рубашонке с коротким рукавом… Ушел, а мне беспокойство… Подумал бы и о матери… Мать ведь, а не кто-нибудь, чертёнок этакий…

За спиной скрипнула дверь, ведущая на лоджию. Женщина обернулась.

– Тебе чего, Володь?

– Долго еще на сквознячке будешь прохлаждаться? Не чувствуешь, как тянет?

– Не открывай дверь – и тянуть не будет… Да, в комнате сынульки, кажется, распахнута форточка… Сходи, прикрой.

– Слушаюсь, товарищ комиссарша!.. А ты… Нечего сидеть… Пойдем… Сейчас из Кремлевского Дворца трансляция начнется…. Авторский концерт Олега Газманова.

Женщина махнула рукой и отвернулась.

– Иди уж, иди!

– Не смеши народ, Анюта!

– А что смешного, Володенька? Сижу, на людей смотрю, сумерками наслаждаюсь.

– Жена, не морочь голову: Игорька караулишь, ведь так?

– А хоть бы… И дальше что?.. Мать не должна беспокоиться о кровинушке?

– Анюта, дурью не майся. Погляди, каков вымахал: выше меня – богатырь! Все еще за ребенка считаешь?

– Да, представь себе! Он был, есть и всегда будет моим ребенком. Всё понимаю, но тревожусь… Лихие нынче времена… Мало ли чего?..

– Ладно… Понял… Тебя трудно убедить…

– В чем угодно, Володенька, но только не в этом.

– Понял. Ухожу… – Владимир Игоревич прислушался. – Кажется, зрители кумира своего встречают

Муж скрылся, а жена осталась наедине со своими мыслями.

– Один Игорёша у меня и другого не будет. Никогда не будет… Если бы не внематочная… Двоих еще, как минимум, родила бы, в том числе девчушку – ласковую и красивую. Нет, не сложилось. Остается? Любить тройною любовью сынульку. И беречь. Боюсь за него… Откуда боязнь? Не знаю… Боюсь – и только. Хорошо, если бы кто-то смог объяснить мою повышенную тревожность и вернуть в душу покой… Психологи, говорят, входят в моду. Еще чего!.. Шарлатан на шарлатане и шарлатаном понужает… Наплетет с три короба, а потом сиди и ломай башку над психологическим ребусом. А еще и карман выпотрошит. Нет!.. Уж как-нибудь сами разберемся! Ой! – Анна Николаевна радостно вскрикнула и вскочила на ноги, глядя в сгустившуюся темень ночи. – Игорёшенька мой?! Ну, да!… Он!.

Женщина пролетела через гостиную в прихожую. Владимир Игоревич только и успел, что посмотреть ей вслед и покачать головой. Правда, буркнул:

– Не иначе, рехнулась Анютка… Честно, не в себе.

А та самая его Анютка открыла входную дверь и стала ждать. Вот услышала, как скрипнула тяжелая дверь подъезда, как глухо застучали туфли, поднимающегося на третий этаж мужчины. Мать не обманется! Мать эти шаги узнает из тысячи – походка ее любимого сына.

А вот и он – ее Игорёшка. Он смотрит на стоящую в дверном проеме свою мать и не знает, что ему делать, – то ли смеяться, то ли огорчаться.

Анна Николаевна щекой прижалась к груди сына, откуда донеслись эти размеренные, а потому успокаивающие звуки: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

– Мам, ты чего? – скидывая туфли и влезая в приготовленные домашние шлепанцы, спросил сын.

Та, ласково поглаживая и расправляя чуть-чуть смятую рубашку, после облегченного вздоха, сказала:

– Нет… ничего, сынок… Все в порядке… Очень-очень даже в порядке!

В прихожей появился отец.

– Чудит мать твоя, Игорь, чудит. В ожидании тебя больше двух часов провела на лоджии… Ждала…

– Ну, мам! Времена спутала, да? Вспомни, сколько твоему сыну уже стукнуло, а?.. Дружки узнают – умрут от ржанья.

Отец сказал:

– А я о чем? С версту коломенскую вымахал, а она…

Продолжая водить материнской ладонью по груди, смущенно опустила глаза.

– Боюсь…

– Чего, мам? – продолжал недоумевать сын.

– Всего, Игорёша, всего… Прости мать за это, а?

Отец рассмеялся.

– Как, сын, простим мать?.. Кстати, что-то ни в одном глазу.

– Есть малость, пап.

– Значит, дипломы и поплавки обмыли наилучшим образом?

– Некоторые даже очень.

– А… Ну, это… В девчоночку красивую не влюбился ли? – сын отрицательно качнул головой. – Неужели ни одной даже до дому не проводил?

– Это было, но и только… – Решил кое-что всё же утаить. – Пап, оставим подробности, ладно?.. Утомился чуть-чуть, в постель сильно тянет.

Сын скрылся в своей комнате, а отец, не досмотрев до конца концерт Газманова, выключил телевизор. В квартира наступила благостная тишина.

В окружении людских страстей

Второй год пошел, как Игорь Мартьянов в качестве полноправного инженера-технолога впервые переступил порог заводской проходной. Переступил и с головой окунулся в жизнь прославленного трудового коллектива – Уральского завода химического машиностроения, в народе попросту называемого (вместе с жилым массивом) «Химмаш».

Все верно: именно окунулся. Однако, учитывая характер молодого специалиста и особенности той эпохи, бурлящей вокруг, необходимо в нескольких словах кое-что уточнить.

Еще два года назад завод был преобразован в открытое акционерное общество (ОАО), где основной пакет акций стал принадлежать трудовому коллективу. Все бы ничего, но к моменту прихода на предприятие молодого специалиста на заводе началось брожение. Что послужило поводом? Игорь не знал и, по правде-то говоря, не хотел знать, искренне, полагая, что это не его ума дело.

…Утро. Мартьянов, полный инженерных задумок, появился на территории завода. Что происходит? Смотрит и не понимает. Его и других какие-то парни, в трениках и черных шерстяных шапочках, надвинутых на глаза, с битами в руках, не пускают в заводоуправление. Пробующих преодолеть препятствие угрожающе щетинятся и посылают далеко и надолго.

Из открытых окон второго этажа высовываются не менее колоритные люди, кроющие всех матом.

Кто-то слева комментирует:

– Управляет заводом с этой ночи другой собственник.

– Как это? – изумляется второй ему в ответ.– Трудовой коллектив тогда уже разве и не хозяин?

– Получается… Говорят, что эти имеют на руках постановление суда.

Приехал какой-то майор милиции. Парни и его послали туда же. Потоптавшись минут пять на одном месте, сел в машину и представитель государства уехал.

Во второй половине дня появилось подразделение ОМОна. Эти ребята (слух прошел, будто бы вмешался бывший генеральный директор Черновский, а ныне градоначальник, потребовавший немедленно очистить завод от захватчиков), особо не церемонясь, повыкидывали отвязных мужичков, особо ретивые оказались в наручниках и перекочевали в автозак.

Появился и тот, кто, прохозяйничав несколько часов, уже с некоторыми церемониями также был задержан. Он страшно матерился и угрожал:

– Беззаконие! Буду жаловаться губернатору! Я – депутат!.. Нет права меня задерживать.

Служащие ушли внутрь и заняли рабочие места. На дворе остались лишь зеваки. Они над декларациями задержанного лишь посмеивались. Они сразу в нем признали медийное лицо, не сходящее с экранов телевизоров, – знаменитый и популярный в определенных кругах Екатеринбурга Паша Федоров. Это была не первая попытка рейдерского захвата чужой собственности. Но и не последняя. Ходили слухи и насчет того, кто его науськивает: якобы, сам губернатор. К слову сказать, губернатор и мэр Екатеринбурга тогда жили как кошка с собакой; у каждого из них была своя ручная партия, свои СМИ, свои политологи и, само собой, верные исполнители их воли, их желаний, их устремлений.

Среди заводчан у несостоявшегося рейдерского захвата были как сторонники, то есть пособники, так и противники, то есть, ярые защитники прежней, коллективной собственности. Первые действовали не явно, исподтишка, стало быть, подло, вторые – открыто и честно.

Так что весёленько текла заводская жизнь. Время было такое, нескучное.

Отец смотрит на карьеру по-своему

Игорь к бузе и к разборкам отнесся равнодушно, не примкнув ни к одной из борющихся за право обладания жирным куском собственности, помня русское присловье: баре дерутся, а у холопов чубы трещат. Он не считал себя холопом, точнее, к холопству относился брезгливо, а потому соблюдал нейтралитет. Всегда помнил, для чего пришел в коллектив – чтобы стать классным инженером, чтобы (теперь уже не в теории, а на прямом производстве) глубоко разбираться в технологических тонкостях создания современного оборудования для химической отрасли. Он от природы не был тщеславен, карьерный рост его не волновал. И считал, что лучше всю жизнь проработать на инженерной должности, и каждый день получать от занятий удовольствие, чем пресмыкаться и лизать в пылу угодничества пятки начальству.

Как-то так и сказал отцу:

– Лизунов – хоть пруд ими пруди, а думающих инженеров все меньше и меньше; если так дальше дело пойдет, то полностью вымрут, как вымерли динозавры.

Отец, взглянув на сына, лишь одобрительно хмыкнул. Ни слова не проронил, но подумал:

«Верно мыслит… Выйдет из парня толк… Только крайности ни к чему…»

Крайностью отец посчитал полный отказ сына от карьеры. Не надо, суетясь и толкаясь локтями, рваться наверх, полагал он, но и отказываться, если появляется шанс, не стоит, потому что глупо. Он, Владимир Игоревич, как поступил, когда ему, выпускнику Свердловского сельхозинститута, молодому агроному предложили стать председателем колхоза в селе Мартьяново, а потом и главным агрономом облсельхозуправления? Подумав, согласился. Согласился с одной, правда, оговоркой в обоих случаях: попробует, но не совсем уверен, что с руководством у него что-то путное получится… И что? Больше четверти века, а он по-прежнему в главных агрономах ходит. Слух был, что десяток лет назад его, Владимира Игоревича, прочили в начальники управления, но, будто бы, в последний момент выяснилось, что он не состоит в КПСС. Как так?! Вызвали в соответствующий кабинет, где, не объясняя причины, сказали, что он должен в ускоренном порядке стать партийным. Спросил: зачем, тем более, спешно? Ответили коротко: так надо.

Владимир Игоревич тогда недовольно подумал: «Кому это надо, тот пусть и вступает. А ему, в такие лета, когда под пятьдесят, без надобности».

А вот академик Вонсовский1, всемирно известный ученый-физик на восьмом десятке лет стал-таки коммунистом.

Владимир Игоревич академика не понял, но не осудил, пробурчав лишь под нос:

– Ему виднее.

В своем же случае Владимир Игоревич, не ломая головы, вежливо, но решительно отказался.

Уходил с полной уверенностью в том, что с руководящей должности попрут, ибо в обкоме КПСС недоумевали, как мог беспартийный очутиться в главных специалистах области, то есть стать обкомовской номенклатурой? Обошлось. Оставили парторганы в покое.

Ситуация, которая приходит на ум, и сейчас вызывает у Владимира Игоревича ухмылку. Он обычно с некоторым даже удовольствием произносит:

– Кто-то, наверняка, получил по шапке за безответственное отношение к подбору руководящих кадров, причем, в обход партии, что считалось тогда чуть ли не преступлением, крепко получил!

У сына его, Игоря, на работе, похоже, все в порядке. И это несмотря на его нейтралитет, невмешательство в дрязги, а, возможно, даже благодаря этому. Парень уже понял, что людей, имеющих твердую позицию, в трудовом коллективе ценят. Флюгеры обычно малопочтенны.

Первый успех молодого специалиста

Остаток недели для молодого специалиста прошел без происшествий, мирно. А в понедельник между генеральным директором и главным инженером с глазу на глаз, между прочим, состоялся такой разговор.

Главный инженер:

– Я долго приглядывался к парню…

Генеральный директор прервал:

– Ты о ком?

– О Мартьянове… О молодом инженере…

– А что с ним?

– Будет толк из специалиста. Пытливый и настырный… Таких нынче выпускников УПИ мало… Главным образом, верхогляды.

– Ты к чему клонишь?

– Собственно, ни к чему… Просто: хочу, чтобы руководство обратило внимание на перспективного парнишку.

– Ты обычно скуп на похвалу, а тут…

– Особый случай.

– Не спешишь?

– Нет… Тут весь техотдел долго бился над проблемой с изделием 1194, запускаемым в производство.

– Помню. Знаю… Не хочешь ли убедить, что тот самый Мартьянов?..

– Удивительно, но факт! Видел, что часами торчит в цехе, возле испытательного стенда; стоит и что-то чертит, делает быстрые наброски. Идею какую-то явно имеет, вынашивает. Подождал несколько дней и пригласил к себе… То да сё… А потом и говорю, взяв, как говорится, быка за рога: выкладывай, мол, свою идею, не скрытничай. Сроки поджимают. Парень вкратце изложил. Я не поверил. Парень сбегал в кабинет, принес бумаги. Показал. В самом деле, всё гениальное – просто!.. Как говорится, диалектика.

– Хм… М-да… Мозговитый…

– От природы.

– Этого Мартьянова надо поддержать…

– Скажу, что дирекция знает и им довольна.

– Не прямо, не на словах, а делом поощрить… Чтобы он догадался, что мозги на заводе ценятся… И для других инженеров показатель… Хватает среди них трутней… Как считаешь?

– К сожалению… Престиж инженера падает…

– Ты насчет трутней, что ли?

– Именно!

– Об этих и говорить нечего: избавляться и всё тут. Я о форме поощрения молодца.

– А… Может, в приказе благодарность объявить?

– А ты не очень-то щедр… Вот что: с кадровиками подготовь проект приказа… М-м-м… О повышении должностного оклада… на треть… Мне – на стол. Я подпишу… Если ты загрифуешь… Твой же кадр.

Главный инженер поспешно уточнил:

– Не мой, а наш!

– Прежде всего, твой. Во вторую очередь, мой.

В среду Игоря Мартьянова пригласили в отдел кадров, где под роспись ознакомили с приказом, которым его, во-первых, повысили в должности и теперь он старший инженер-технолог, во-вторых, оклад поднят на треть.

Сюрприз Игоря чуть-чуть смутил, но, что говорить, был приятен. За что? Хотя в приказе формулировка звучала обтекаемо (за смелое решение трудных производственных проблем, за творческий подход к исполнению своих обязанностей), догадался, и оттого приятно стало вдвойне.

При этом особо не обольщался. С десятого класса врезалась гениальная фраза русского классика:

«Минуй нас пуще всех печалей.И барский гнев, и барская любовь».

Вернувшись за рабочий стол, молча, не считая нужным делиться с кем-либо новостью, продолжил работу. Но ему не дали. Узнав от кого-то, коллеги подступили с поздравлениями и по русскому обычаю стали намекать, а не вспрыснуть ли сей счастливый случай?

Игорь со смехом сказал:

– Без проблем!

Кто-то уточнил:

– А когда?

Обмыли в обстановке дружелюбия и искренности. Так показалось Игорю.

Своим присутствием почтило пирушку и начальство – начальник техотдела, тот самый, который, даже не выслушав парня, отверг идею. Он сидел и часто, кривясь, хмыкал.

Игорь этого даже не заметил. Он – счастлив и ему казалось, что вместе с ним должно быть счастливо окружение, прежде всего, его шеф. А как иначе?!

Игорь появился дома в четверть одиннадцатого вечера и навеселе. На пороге, как всегда, встретила мать, тревожно окинув взглядом любимца, строго спросила:

– Что за торжество?

Из гостиной послышался отцовский голос.

– Оставь, Анюта, допрос с пристрастием. Уже давно не дитё.

– Отец, мам, прав… Прислушайся к его, как всегда, мудрому совету. А в знак компенсации причиненного тебе морального вреда – вот, – сын достал из бордового сафьяна коробочку, открыл, расправил цепочку и надел на шею, – прими, мам, от бесконечно любящего тебя сына эту серебряную подвеску… По-моему, красивая.

Мать от удовольствия раскраснелась.

– Откуда деньги? Разве что в «Спортлото» выиграл.

– Мам, у всякого настоящего мужчины должна быть заначка…

– Ну… Приятно… Спасибо…

Из гостиной послышался хохот.

– Анют, не бери – это подкуп!

Воспользовавшись тем, что мать увлеклась разглядыванием подарка, сын юркнул в ванную комнату, откуда послышались всплески, а еще через пять минут после принятия душа, был в постели.

Мать спросила:

– Как? Без ужина?!

– Сыт, мам, по горло сыт.

– Но у меня все горячее: борщ мясной с пирожками… Как ты любишь.

– Нет и еще раз нет!.. Спасибо, но сегодня – не могу. До того назакусывался, что…

Глава 3. На волнах полного восторга

Инженер глубоко окунается в работу

Задержки на заводе для всё еще молодого специалиста стали делом обыденным. Но не только для него. Шеф, то есть, тот самый Карелин Евгений Семенович, начальник техотдела, занимающий эту должность без малого тридцать лет, тот, который во время пирушки вел себя, в отличие от других, сдержанно и даже недовольно хмыкал, сдвигая при этом к переносице густые и длинные брови, в памяти зафиксировал тот факт. Сначала удивленно поднимал вверх брови, столкнувшись в семь или даже в восемь вечера (нет, не за рабочим столом заводоуправления) на том или ином производственном участке, потом, пообвыкнув, перестал; напустил притворство, будто ничего не замечает. Взгляд при встрече, по правде говоря, постепенно стал теплеть.

Игорь Мартьянов, если бы повнимательнее пригляделся, заметил бы изменения. Но нет! Он по-прежнему считал, что шеф зол на него из-за того, что зеленый мальчишка метит на его место, подсиживает; ничем иным не объясняет тот случай, когда выщелкнулся перед главным инженером с тогдашним изобретением, тем самым подставив его.

Откуда начальник техотдела мог знать, что дело было не так, то есть не совсем так; что никто и не помышлял кого-то подставлять; что главный инженер его спросил, а не спросить в той ситуации не мог. Игорь удовлетворил любопытство; сказал правду: лгать не видел причины. И в мыслях не держал, чтобы кого-либо подставлять, да и выщёлкивание не в его характере Почему таился? Как впоследствии сам скажет, не хотел прежде времени, уподобляясь младенцу, «пузыри пускать». Столкнувшись с загвоздочкой, принялся, как сам любит часто выражаться, мараковать, сам ещё будучи неуверенным в результате (не намеренно, а лишь по воле случая) попал на глаза большому начальству. Оно, то есть, то самое большое начальство, проявило живейший интерес к его идее. Игорь сомневался и не торопился с нею, то есть, с идеей, с кем-либо делиться (боялся, что обсмеют); через пару дней собирался посоветоваться с Карелиным, прямым шефом. Евгений Семенович, готовившийся (по распространяемым слухам) встретить печальную дату – шестидесятилетие, когда придется делать трудный для него выбор: или самому уйти на покой, или ждать, когда его вежливо уйдут. Сам Карелин понимает свои перспективы: без малого тридцать лет в этой должности, мозги совсем не те, что прежде, еле-еле, со скрипом ворочаются, застрял в этом статусе давно и, похоже, надолго, если не навсегда. Молодежь самым откровенным образом наступает на пятки. А он? Ему остается одно: сдвигать густые и длинные поседевшие брови, недовольно хмыкать, глядя на неумеренную прыть, и обижаться на непочтение к старшим по возрасту.

Фантазии, которые могут и материализоваться

А вот сегодня, в пятницу, Игорь Мартьянов решил дать себе поблажку: покинуть территорию завода в восемнадцать и ни минутой позже. Дома ожидало срочное дело? Да нет. Разве что преподнести матери сюрприз, приятно удивить ее своим ранним появлением. Мать, наверное, думает, что оттягивает от нее внимание сына соперница-зазноба. Пробовала расспросить, а сын, посмеиваясь, отрицал…

…Троллейбусное кольцо в ста метрах от центральной проходной. Игорь издали заметил: на стоянке – ни одной машины, из желающих уехать – густая толпа. Неудивительно: в «Час пик» иначе не бывает.

Вот и троллейбус нужного маршрута. Толпа ринулась на штурм. Игорь никуда не спешил, поэтому остался на месте, наблюдая за происходящей сутолокой.

Машина, присев на все четыре колеса, натужно запыхтев, отошла. И через минуту на кольце показался другой троллейбус третьего маршрута, идущий от «Химмаша», мимо того же вокзала, по Челюскинцев, на «Уралмаш», кольцо у которого на площади имени Первой пятилетки.

Парня устраивает. Потому что его дом стоит в нескольких сотнях метров от остановки, в промежутке между кинотеатром «Урал» и столовой, где он и выходит. Хорошо, что обождал (возможно был роковой знак судьбы) и не стал прежде ломиться. И сейчас он вошел в числе последних. Окинув взглядом салон, заметив свободное место, поначалу хотел занять его, но передумал, логично рассудив, что через несколько остановок пассажиров набьется как сельдей в бочке и ему придется уступить другим – пассажирам с детьми, престарелым или, того хуже, инвалидам. Встал так, чтобы мешать другим по минимуму.

Задумался, ушел в мечты, присущие в свободные минуты, наверное, любому молодому человеку, а именно: на очередной остановке троллейбус остановится, со скрипом распахнутся створки дверей, и войдет юная особа, которая, обдав его чувственным жаром, влюбится; он ответит тем же; поженятся, нарожают кучу детей и будут жить долго и счастливо. Так долго и счастливо, как его родители, которых в ссоре он никогда не видел. И вовсе не потому, что Анна Николаевна такая уж мягкая и пушистая, а потому, что Владимир Игоревич умел гасить ссору еще в самом ее начале зарождения, например, мягко и нежно, как это умеет только он, пошутив, обняв и поцеловав. Он будет следовать примеру отца.

Увы! Мечтать – не грех. Троллейбус сделал не меньше пяти остановок. Люди выходили и входили, а предмет его мечтаний не появился. Вот уже учебные корпуса пединститута. Его троллейбус пересечет Главный проспект, пойдет в горку по улице Карла Либкнехта, а там уже и недалеко, на Покровском проспекте ему уже выходить.

Юная красота притягательна

Он, испытав разочарование, вздохнул. И тут, почувствовав притиснутое к нему горячее тело, услышал насмешливые слова:

– Не вздыхай тяжело, не отдадим далеко.

Он повернул голову, а там… Улыбающееся лицо прелестного создания. Он даже вспотел. Рядом стояла его мечта. Не стопроцентно та, а всё же близка к его идеалу. Одна головка чего стоит. Сам Рафаэль не устоял бы! Или тот же Леонардо да Винчи со своей Моной Лизой.

Может, это ему почудилось и рядом нет никакой красавицы? Но нет: троллейбус, набитый до отказа молодежью, скорее всего, студентами пединститута, дернулся, явственно заскрипели двери. Он незаметно покосился в сторону видения. Радостно подумал: «Натурально… Но… Всего лишь у него четыре остановки и… Видение растворится для меня навсегда. Что же делать, что?!»