День

Когда поезд подъезжает к 23-й улице, кто-то легонько трогает ее за плечо. Женщина лет шестидесяти (крашеные черные волосы, очки-авиаторы) поднялась и уступает Изабель свое место.

В параллельной вселенной Изабель взяла бы женщину за руки и сказала: “Я и не узнала тебя сразу, Древняя Мать”. В параллельной вселенной они бы утешали друг друга и криво посмеивались над случившимся, удивляясь, отчего это в метро не плачут безостановочно все подряд.

Но в этой вселенной, в этом городе Изабель лишь признательно кивает и садится на освободившееся место, втискиваясь между хмурой женщиной, которая играет на смартфоне, и стариком, прижимающим к груди мешок, набитый, похоже что, грязным бельем.

Изабель неловко за свою печаль. И неловко, что неловко за свою печаль – ей, у которой и любовь есть, и деньги. Она украдкой заглядывает в сумочку в поисках носовых платочков, ни в коем случае не роясь лихорадочно, нет-нет. И обдумывает вот какую вероятность: ведь это упадническое разочарование в каком-то смысле едва ли не хуже подлинного, законного, так сказать, отчаяния. Понимая, что такая постановка вопроса – сама по себе упадничество.

После того как Дэна с Натаном, осыпанных воздушными поцелуями и досвиданиями Вайолет, проводили до дверей, она спрашивает:

– Чем займемся?

– А чем ты хочешь заняться?

– Не знаю.

Пока Вайолет с Натаном не появились на свет, Робби полагал, что уж занятие себе дети всегда найдут. Поразительно, но, как выяснилось, ребенок, а уж Вайолет тем более, очень даже может поставить тебя в неуютное положение хозяина незадавшейся вечеринки.

– Хочешь, построим что-нибудь из кубиков? – спрашивает он.

– Хочу, наверное.

– Но не уверена?

– Да нет, можно и построить…

Она затрудняется вынести решение – вроде есть аргументы в пользу кубиков, они неплохи, как и игрушки вообще, но сейчас почему-то не годятся.

– Пойдем поищем что-нибудь у тебя в комнате, – говорит Робби.

Обычно Вайолет охотно идет хоть куда, даже к себе в комнату, но теперь приросла ступнями (точнее, балетками, тему обуви Робби еще не затрагивал) к половицам.

– А когда ты уходишь? – спрашивает она.

– Прямо сейчас. В твою комнату. С тобой вместе.

– Да нет, совсем уходишь когда?

Откуда возник этот вопрос? Разве Робби с Дэном и Изабель не условились ничего не говорить детям, пока Робби не выберет новую квартиру, где они смогут навестить его сразу же, в день подписания договора аренды? Ведь сколько Вайолет, да и Натан себя помнят, Робби всегда жил тут, наверху.

Должно быть, Вайолет подслушала. Попробуй-ка утаить что-нибудь от детей, для которых жизненно важно слушать и узнавать.

Порой, однако, кажется, что Вайолет знает больше, чем может знать. О дне знакомства Робби с Адамом, например (“Ты сегодня какой-то другой, дядя Робби”), или о дорогущих ботинках, которые Робби купил, а потом, раскаявшись, вернул (“По-моему, тебе нужна одежда покрасивей”).

“Господи! Надеюсь, она не экстрасенс” – так сказала Изабель.

– Я просто иду в твою комнату, – повторяет Робби. – Сейчас. С тобой вместе.

– Но ты вернешься.

– Если я когда-нибудь куда и уйду, моя лапушка, то вернусь обязательно.

Она кивает, но не убеждена. Правильно ли скрывать от Вайолет с Натаном, пусть и до поры до времени, правду о скором переезде Робби в другую квартиру? Не почувствуют ли дети себя обманутыми, узнав, что от них таились? Снова этот вечный, важнейший вопрос: оберегаешь ты детей или сеешь, как потом окажется, семена недоверия на всю жизнь?

Тут звонит домофон.

– Кто там, по-твоему? – спрашивает Вайолет, тревожась и предвкушая одновременно.

– Сейчас узнаем. Слушаю!

– Это я, – отвечает голос с чуть слышным призвуком статических помех.

– Кто я?

– Чесс. Чесс это.

Понимая, что оплошал, не распознав этот голос немедленно, и раздосадовал Чесс, Робби нажимает кнопку и впускает ее. Пока она поднимается по лестнице (слышно из-за двери, как топочут ботинки), Робби спрашивает Вайолет:

– Так кто это, по-нашему?

– Да Чесс это, – отвечает та с раздражением.

Еще одно новшество: будь добр, угадывай, когда хочет она, чтобы с ней обращались как с маленькой, а когда нет.

А Чесс с Одином на руках уже у порога.

Робби здоровается первым:

– Привет, Чесс!

Вот и она. Большущая, облепленная татуировками, стриженая под машинку. Уже тут, хотя еще только десятый час, вместе с пятимесячным Одином, мирно лепечущим что-то у нее на груди.

Весь мир представляется на мгновение вереницей детей, мал мала меньше. Натану вон всего десять, а его выгоняют со сцены – уступи место преемнице, да и время Вайолет, пожалуй, истекает уже.

– Привет, Чесс, привет, Один, доброе утро! – радостно кричит она.

– Привет, бандиты! – говорит Чесс.

Этот нежный, мелодичный, как флейта, голос несообразен со своей обладательницей – ее повадкой, широким румяным лицом, глубоко посаженными глазами и маленьким, сжатым ртом.

– Хотите блинчиков? – спрашивает Вайолет.

Непонятно, откуда, как ей кажется, вдруг возьмутся блины.

– Спасибо, я сыта, – отвечает Чесс. И добавляет, обращаясь к Робби: – Прости, что без предупреждения. Пыталась дозвониться.

Робби прокалывает чувством вины. Разве не должен у няньки всегда быть включен телефон?

– Дай-ка угадаю, в чем дело, – говорит он.

– А Дэн тут?

– Скоро вернется. Заходи.

– Некогда.

– Понял.

Робби протягивает руки – Одина взять. Чесс бережно, с благодарностью отдает малыша. Этот живой сверток, такой теплый и плотный, изумляет Робби по-прежнему. Он знает, конечно, что Один беспокойное создание с массой всяческих нужд, лихорадочных и порой непостижимых. И все же принимает Одина, безмятежного пока еще Одина, у Чесс как эстафетный факел, и в некой другой культуре это могло бы стать ритуалом – малыш, символ тепла и надежды, переходящий из рук в руки.

Освободившись от Одина, Чесс делает шаг в прихожую. Просто скинуть сына, как сумку с продуктами, и пойти себе дальше было бы совсем уж невежливо, пусть времени и в обрез.

– Есть кофе, – говорит Робби. – С блинчиками посложнее.

– Я и так уже опоздала. Обещаю это прекратить.

– Да мы не против.

– Я поговорю с Гартом.

Робби кивает. С Гартом надо поговорить, спору нет.

– К трем должна вернуться. Сегодня только одно занятие и консультации.

– Да не торопись.

– Спасибо. Пока, Вайолет!

– Пока-пока, Чесс!

Вайолет посылает ей воздушный поцелуй, картинный, как с парадной платформы. А после того, как Чесс уходит и стук ее подошв затихает на лестнице, говорит:

– У меня есть игрушки для Одина.

– Здорово! Принесешь?

– Я сейчас.

– Отлично.

Вот еще новенькое: Вайолет втайне тревожится, что слишком долгое ее отсутствие в помещении или на сборище каком-нибудь заставит всех на свете о ней позабыть.

Возможно ли, что в пятилетней девчонке уже пустила корни тоска смертного человека, уже нарождается страх собственного исчезновения?

Робби глядит на Одина. А Один – испытующе – на Робби. Изучает Робби не то чтобы в немом недоумении, скорее с любопытством, узнавая вроде бы, как будто видел уже где-то, но не припомнит где.

На тротуаре перед школой толпятся дети и родители. Последние два квартала Натан шел на несколько шагов впереди Дэна, и Дэн не возражает, решительно настроен не возражать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.