Сказки бурого болота. Часть 1. О чём молчала Чёрная речка

Светлана Ненашева

Сказки бурого болота. Часть 1. О чём молчала Чёрная речка

Глава 1

На Родину..

       Ничего он не чувствовал, вяло, безо всякого интереса смотрел на проносящиеся мимо пейзажи. Ничего особенного, все, как везде: то же небо, солнце, та же трава; деревья, быть может, несколько иные. Зато уж российские дороги сумели здорово удивить! А дед так восторгался своей исторической родиной, буквально бредил ею. И все его рассказы ( выдуманные или реальные) всегда сводились к России, к самому ее сердцу – глубинке с удивительным и милым названием – Сапожок.

       Потому он с раннего детства мечтал увидеть эту странную, интересную, опасную, но такую притягательную страну. Дед не препятствовал ему смотреть телепередачи о России, не прогонял, когда долгими зимними вечерами его солидные подгулявшие друзья вовсю костерили варваров-русских. Он не заступался за своих бывших соотечественников, молча ухмылялся в усы. А потом, далеко за полночь, спрятавшись от Марго  (нет, не бабушки, Боже избави!), в полумраке освещенного лишь старинной зеленой лампой кабинета, закутавшись в шерстяной плед и прихлебывая душистый чай с чабрецом (с трудом доставлявшимся из любимой России и бережно хранимым), убедительно парировал для своего светловолосого любимчика-внука все их яростные выпады. И после того все эти важные  и напыщенные фабриканты и банкиры казались ему не более, чем дураками.

       Россия манила все больше. Только все эти хлопоты, связанные с неожиданной поездкой, нервозная поспешность, с которой все организовалось, накопившаяся усталость никак не давали ему расслабиться и подумать, зачем он, собственно, едет в какое-то захолустье.

       В их огромном, старом, темноватом доме, где прошло все его детство, всегда было очень много занимательных для ребенка вещей. И дед, и Марго (не бабушка!) слыли в их городке странными, неразборчивыми коллекционерами. Благо, деньги всегда водились (у деда был небольшой, но стабильный бизнес), они могли скупать всякую  «ерунду», как говорила горничная, вынужденная очищать все это от пыли и расставлять по местам. Статуи и статуэтки, картины и посуда, мебель, ковры, гобелены, книги и рукописи, ювелирка. Всего было полно  и хранилось, хоть и без четкой системы, но в относительном порядке.

       Все вещи были старинными и несли на себе печать прошедших времен, что истинный коллекционер чувствует сразу. И далеко не все можно было считать хламом. За некоторыми из них велась настоящая охота среди ценителей раритетов. Но дед никогда ни с чем не хотел расставаться. У всех вещей было нечто общее – все они были из России, и на всех  так или иначе изображена сова. Это было как-то связано с их фамилией – Совински. Приобретая каждый предмет, дед долго его рассматривал. В это время он был каким-то радостно возбужденным. Потом его настроение угасало и он терял интерес к очередному предмету. Тот находил себе место среди других и жил дальше в этой «большой семье».

       Дед никогда не вел каталога. Но он говорил, что все его приобретения очень ценные и могут помочь в жизни. Марго (не бабушка, Боже избави!) тогда бросала на него быстрый и какой-то тревожный взгляд, и дед надолго умолкал.

       Это было хорошее, беззаботное время – его детство в старом венгерском городке с его размеренным бытом, где никогда ничего не происходило, и каждый знал обо всех все на годы вперед. Потом длинная школьная история, нудная и серая, скучная и бесконечная. Именно в один из таких унылых дней он, вернувшись из школы, застал Марго растерянной (чего с ней никогда не происходило), заплаканных повариху и горничную. И сразу в голове пронеслась мысль, что деда он больше никогда не увидит…

       Он смутно помнил, как будто сквозь звенящий колпак, обращенные к нему слова, попытку Марго обнять, и как деревья старого парка хлестали его по лицу, смешивая слезы с дождем. Как долго, совершенно вымокнув и замерзнув, сидел на замшелой каменной скамейке на берегу маленького паркового пруда и не воспринимал ничего, кроме истеричного крика вспугнутых диких уток, устроившихся в непроходимых камышах.

       Почти сразу он уехал в колледж. И совсем другая, непривычно живая студенческая среда как-то сразу сделала и его другим – веселым и бесшабашным. Иные события и ценности завладели им. И только, приезжая на каникулы к Марго, он снова становился послушным и серьезным, никогда не нарушавшим запретов мальчиком. Правда, более высоким и широким в плечах. А Марго и дом казались потерянными во времени, ничуть не меняясь. Они не согнулись под тяжестью лет и оставались такими же – высокими, прямыми и гордыми, и вели свою привычную жизнь вполне довольные друг другом. Марго занималась собой, о доме заботились слуги.

       И вот однажды, много лет спустя, Марго совершенно неожиданно стремительно появилась на пороге его кабинета, чуть не сбив с ног секретаршу. Элегантное голубое, безупречного покроя английское пальто было расстегнуто, маленькая шляпка-таблетка сбилась набок, выпустив из прически длинную черную прядь, а яркие и яростные глаза в обрамлении щеток нарощенных ресниц метали молнии.

       Отпустив с извинениями бедную секретаршу, усадив нервно озирающуюся Марго в кресло для гостей  и в третий раз подливая ей в бокал коньяк, он слушал какую-то белиберду и ничего не понимал: опять какой-то аукцион с какой-то очередной рухлядью, за которую Марго сражалась, аки лев, приобрела ее и уже везла в свой дамский клуб похвалиться перед подружками.

       И вдруг, совершенно наглым и жутким образом  ее любимую «букашку» угнали, когда она в кафе наслаждалась беседой  со старой знакомой. И бедная Марго без документов, без денег, которые оставались в сумочке, а сумочка в «букашке», осталась одна в центре города. И ей пришлось пешком (!) пройти большое расстояние до офиса ее любимого внука, который, конечно же, ее спасет, отыщет «букашку» и накажет жутких грабителей. А Марго отвезет-таки в клуб.

       Вздохнув, он оставил Марго утешаться коньяком и шоколадом и набрал номер. Вся прелесть маленьких городков в том, что все здесь друг друга знают – либо учились в одной школе, либо входили в одну компанию, либо жили неподалеку. Трубку снял сам начальник полиции. После взаимных приветствий и традиционных рассуждений о погоде он вкратце описал ситуацию и долго слушал удивленные причитания старого друга. Ведь в их образцовом городке такое происшествие! Немедленно отряд самых лучших полицейских найдет негодяев и упрячет за решетку пожизненно. Обожаемой Марго, перенесшей ужасные страдания, ее авто в целости и сохранности вернут.

Что в скором времени и произошло. «Букашка» – красный Феррари – обнаружилась в одном из проходных дворов тихой, сонной улочки. Сумочка, деньги, документы были на месте, из чего доблестные полицейские тут же сделали вывод, что озорные подростки взяли машину покататься, а потом бросили, опасаясь наказания.

       Марго безумно обрадовалась, радушно пригласила главного героя-полицейского на ужин с подружками. За радостными хлопотами не сразу поняла, что в «букашке» не было пакета с ее новым приобретением…

Глава 2

Ценою жизни

1657 год.  Переславль Рязанский

       Дождь уже не радовал, не приносил измученным телам ни долгожданной прохлады, ни облегчения. Ноги  не шли по раскисшей под слоем опавших листьев земле. Глаза заливала вода вперемежку с потом и кровью из расцарапанного лица. Звон в ушах сменялся шумом дождя, с трудом пробивавшегося сквозь густые ветви вековых деревьев. И не видно конца пути, этого пути…

       Все произошло так быстро, что Мишка ни понять ничего не успел, ни расспросить. Отец, рыча, как огромный раненый зверь, из последних сил отдавал ему приказания – молчать и запоминать. Дрожащей рукой гладил по плечу, другой крепко держал за локоть и говорил, говорил… Из уголка рта уже показалась кровавая пена. Она пузырилась, при каждом вздохе отца увеличиваясь в размерах, и шапкой обваливалась на объемистый живот. Потом он, задыхаясь и спотыкаясь, одной рукой зажимая раненый бок и приволакивая перебитую ногу, тащил бедных растерянных парней через разгромленный двор, горящие службы и мечущуюся челядь к потайной незаметной калитке в плотном заборе из плохо тесанных щелястых дубов.

       В этом глухом проулке было пока тихо. И они еще долго оглядывались на родной дом, все более затягивавшийся клубами дыма, и отца, пытавшегося непослушными ногами растрепать траву, примятую копытами их лошадей, и запирающего калитку. Да нет, не могли они, конечно, за толстыми бревнами увидеть, как отец заметает их следы, спасает их от погони, тащит свое могучее истекающее кровью тело как можно дальше от калитки, чтоб не догадались злодеи проклятые, не нашли…

       Не было у братьев Мишки и Олега времени, чтобы даже думать, изо всех сил прокручивали они в голове слова отца, чтобы не забыть, не сбиться. Ни останавливаться, ни спрашивать у кого-то дорогу было нельзя. Попадаться кому-то на глаза опасно. Все сейчас работает на злодеев, везде у них глаза и уши.

       А у Зосима они бывали еще детьми, правда, гостили недолго. Не было у них и нужды запоминать дорогу. Как и полагается княжеский отпрыскам, везли их в отдельном возке, чинно и благородно. Олег, будто был уже большим, сидел в подушках прямо, головы не склонял, посматривал на все из-под опущенных ресниц снисходительным взглядом. Родители и сестры, хоть и посмеивались над ним по-доброму, но всегда говорили, что Олежек настоящий будет князь. Мишке это было обидно, но недолго. С егозиной натурой своей он никак не мог усидеть на месте хоть сколько-нибудь продолжительное время, не сотворив какую-нибудь шалость.

       Вот и в тот раз тоненьким прутиком шебуршил он вознице и воспитателю своему дядьке Савосе то за волосатым ухом, то по заросшей сивой щетиной шее. Дядька смешно отмахивался, будто от оводьев, и очень уж сильно ругался. Даже настоящий князь дозволял себе слегка растянуть губы, но быстро спохватывался. Так что дорогу парни не помнили. Само место их теперешнего стремления отложилось в детских головах роскошными лесами, вкусной едой, веселыми дворовыми хлопцами, лошадьми да разного рода шкодами. И теперь им надлежало прибыть в Кривель одним, голодным и холодным. Не было с ними доброго шумного Савоси, который и уложит, и разбудит, и оденет, и накормит, и присмотрит, и утешит. Лежал Савося нынче на дворе в луже собственной крови, разрубленный почти надвое…

      Мишка же, хоть и был младше, хоть напуган и потрясен, стиснув зубы, гнал лошадь впереди причитающего брата. К его седлу отец пристегнул торбу с сокровищем и ему наказывал исполнить последнюю волю свою. Мишка как-то сразу, в одночасье, почувствовал в себе способность и силу, чувствовал ее, видно, и отец, причем, гораздо ранее.

       Трое суток они полями, лесами да болотами, почти наугад, подчиняясь какому-то внутреннему Мишкиному чутью, шли уже к Зосиму. Шли и не знали, что ждет их там. Благо, теплое время стояло, еды в лесах русских вдоволь, сыроежки всякие да ягоды, в поле зерно молочное. Ночевали в совсем уж глухих местах, больше даже чтобы лошадям отдых дать. Спрашивали дорогу только у детишек и баб, ну и поплутали, конечно. И вот теперь этот сырой и неприветливый лес был последним на их пути к цели. Но тут, кажется, заблудились окончательно. Лошадей, совсем выбившихся из сил, пришлось бросить уже давно, расседлали их, чтобы не опознали. Прибьются к кому-нибудь до холодов, домашняя же скотина.

       Временами казалось, за стеной дождя видны признаки жизни. Ан нет, сосны это, старые сухие сосны, сами себя задушившие самосевом непрореженным, так были похожи на старый забор.

       Сколько метались они, пока не свалились обессиленные под огромное поваленное и обросшее мхом дерево, где дождь почти не доставал. Мишка только успел прикопать бесценную ношу свою среди корней в куче прелой листвы, как здоровый молодой сон свалил их. Ни холодные струи, ни гулкий шум летнего ливня, ни многозвучие русского леса уже не смогли разбудить парней. Лишь на утренней зорьке молодой и потому очень любопытный и бесстрашный волчонок, до того долго тянувший носом воздух с незнакомым и манящим запахом, лизнул все-таки руку Олегу.

       Медленно дрогнули длинные пушистые, как у девушки, ресницы, лучистые серые глаза княжича все больше распахивались, не мигая, уставились на улыбающуюся волчью морду. Парень приподнялся на локтях, попятился было, да некуда, сдул со лба длинную русую прядь и заорал так, что в лесу мигом поднялся жуткий птичий переполох. Мишка вскочил, больно ударившись головой о свое убежище, зажал Олегу рот и увидел, как волчонок, поджав хвост и сложив уши, совсем по-собачьи подбежал к небольшой, худенькой и растрепанной какой-то женщине, ткнулся носом в подол ее юбки.

       Женщина потрепала зверя по холке, подняла глаза на ребят, поманила их рукой и пошла, пошла вглубь леса. Волк не отставал. Сами не зная почему, братья опрометью кинулись за ней, успев только выхватить сумку из прикопа.

Вроде бы они быстро шли, а женщину догнать никак не удавалось. На вопли братьев она никак не реагировала, все шла и шла, ни разу не обернувшись, а потом как-то сразу пропала за разлапистой елью.

– Завела, завела! Сгибнем тут, сил уж больше нет, – сипел в отчаянии рядом Олег. Мишка растерянно озирался вокруг и вздрогнул от неожиданного легкого прикосновения. Это небольшая, вся в неопрятных клочьях местами вылинявшей шерсти собаченка тянулась ему в сапог мокрым носом. И тут откуда-то сбоку сразу будто открылись знакомые звуки человеческого жилья: кто-то отбивал, видно, косу, кудахтали куры. Парни переглянулись и кинулись в сторону звуков. Так и есть: крепкий частокол.

       Довольно долго шли они вдоль него, пока не увидели, затаившись в кустах, выезжавшую из ворот телегу с бабами. Ворота за ними тут же прикрыли.

И еще долго сидели ребята в кустах, животы уже немилосердно урчали от голода, но ни отойти задами, ни проситься в жилье они не решались. Так и сидели, прижавшись друг к другу. От их влажного платья начал валить пар, животы крутило все сильнее. Но, сидели, сами не зная, чего ожидая.

       Вдруг где-то на подворье послышался смех, даже не смех, а словно раскат грома, который так же, как ор Олега, вспугнул птиц в лесу, а глупые куры на дворе смолкли. Мишка вскочил – так смеялся только один человек. Это был смех из его детства. Сразу вспомнилось и имя. Кузьма, конечно, Кузьма! Один из людей Зосима. И этот громовой смех, и раскатистый бас Кузьмы были тем более замечательны, что сам Кузьма представлял собой малорослого плюгавенького мужичонку, до тех пор, пока не раскроет рта. Если удавалось ему выехать в город, то любил он потешаться над людьми этим своим голосом. И уж совсем было замечательно наблюдать, как иной раз колотит его жена, двухметровая дородная Настя с визгливым тонким голоском цыпленка.

       Ни минуты не раздумывая больше, братья подлетели к воротам и давай лупить колотушкой по бревнам, орать что было сил. Не верилось, что добрались.

       Разомлев совсем от вкусной еды, от ведра выпитого чаю, блаженно валялись они на полатях в подостывшей с вечера бане и даже языком ворочать было им лень.

С ворохом чистой сухой одежды ждал их Кузьма, отправленный Зосимом  с ними на помывку, но с разговорами не лез. Мельтешил только излишне, во всем стараясь угодить княжичам. Хорошо он их помнил: важного очень и оттого смешного Олега, над которым все потешались; сорванца Мишку, будто один из дворовых ребят, бесшабашного и лихого.

       Наконец, обихоженные по старому русскому обычаю дорогие гости вошли в светлую просторную горницу, где за снова накрытым к чаю столом сидел уже и сам Зосим, старый друг и побратим их отца. Заросший весь темными жесткими волосами мужик сильно похож был на него, только ростом меньше и весом не добрал. Расспросив братьев, долго качал головой и молчал, прихлебывая травяной ароматный отвар кружку за кружкой. Тоже, видимо, похоронил уже друга – сокрушался.

       И Мишка, и Олег  прекрасно понимали, что вряд ли отец выжил, вороги эти в погоне за сокровищами никого не пожалели. Благо, мать с сестрами давно уже уехали к тетке в Тверь погостить, не то и их бы погубили. Только теперь, когда трудности пути были позади, на них свалилось полное осознание того, что произошло. Да и Зосим рассказал им кое-что, о чем они и не подозревали.

       Оказывается, семья их уже не первое поколение была хранителем некоей вещи ( какой, никто не знал, поскольку нельзя было открывать странный ящик из тяжелого серого металла под угрозой страшной смерти). Вещь эту прятали от глаз людских с неведомых времен, ибо, попав не в те руки, могла она много страшных бед натворить. И вот эту вещь принесли они сейчас Зосиму, чтобы перепрятать, потому как те, кто охотился за нею, вызнали все же, кто был ее хранителем не одно столетие. Если уж выследили они отца, то и до братьев добраться им большого труда не составит.

       Вот и думал этот похожий на медведя мужик, как уберечь семью хранителя, что делать с сокровищем, как отвести беду от себя тоже. Думал и ничего не мог придумать. А братья между тем, почти забыв о недавних трудностях, с нескрываемым интересом разглядывали снующих по двору девок. Наконец, выйдя из горницы на двор вздохнули они более свободно, тяжело было возле мрачного Зосима.

       По двору сновал с метлой Кузьма и тут же бросился к ним угодить. Принес семян в лопухе и сел тут же рядом на бревнышке лузгать с ребятами. Мишка рассказал, что спешно выехать им пришлось, заплутали, еле выбрались, женщина странная с волком вывела к жилью, а сама исчезла, вот бы увидеть ее, поблагодарить. Услышав про это, у  Кузьмы аж вытянулась его смешная остренькая, похожая на хорькову, мордочка. Чуть не заикаясь, он произнес:

– Это ж вы, ребятки, Алену повстречали. Надо же, давно про нее уж не слыхал. Наши-то ее уж, почитай, годков тридцать не видали.

– Как – 30? Ей же и было всего столько.

– Да и тридцати ей не было, когда пропала она. Бабка еще мне рассказывала, Алена эта, мельникова жена, двоих детишек потеряла в лесу однажды. Малым лет по 9-10 было, наверно. Они, как заплутали, дня два по лесу проходили и на хуторе каком-то оказались, за 20 верст  отсюда. Их потом мужики сюда привезли. Еще через день-два, пока разузнали, чьи они да откуда, да дорога, да то да се. А мать-то отчаялась и, видать, головой повредилась, пока сама искала их. Они уж дома были живы-здоровы, а она так их в лесу и продолжала разыскивать. Найдут ее, приведут домой, она не узнает никого и деток своих тоже. Не доглядят – она опять в лес. Как жила, чем  питалась, неизвестно. Так и сгинула там. Теперь вот кой-когда людям помогает, выводит. Но давно про нее не слышали, давно. Да и лес-то у нас теперь не тот уж стал, не тот. Раньше лес был – это да! А сейчас что? Порубили все, покорчевали. Не тот!

       Даже у отчаянного Мишки меж лопаток мурашки пробежали. Это они за кем же шли по лесу? Это давно сгинувшая покойница их что ли к жилью привела? Да вроде живая была, волка гладила…

       В переглядках с девками местными так и прошел день. А на заре их, ничего не понимающих, подняли, покормили, снарядили, и поехали они верхом на лошадях с Зосимой и еще двоими мужиками в сторону Мурома. Сумка болталась за седлом…

Глава 3.

О вреде кофе

ВЕНГРИЯ.   НАШИ ДНИ

– Марго подняла жуткий скандал, – пряча телефон в карман, поморщился Владимир Совински. Да, всех мужчин в этой семье называли только так. Почему, уже никто не помнил, но традиция соблюдалась из поколения в поколение. Правда, имена троих последних – деда, отца и его самого – произносились с ударением на последнем слоге, отчего это гордое русское имя казалось каким-то ненастоящим, особенно из женских уст.

        Главный полицейский Петер Такаш оправил рыжие усы и усмехнулся. Он знал Марго давно и знал, на что она способна даже в свои почти 90.

– Что на этот раз?

– Оказывается, украли ту картину, которая лежала вчера в машине. Она ее только купила, я ее даже не видел. Но как-то уж слишком Марго расстроена, больше, чем из-за машины.

– Не бери в голову, купит потом очередной шедевр и утешится, – Петер похлопал друга по  плечу и свернул на свою улицу.

       Пару раз в месяц они после работы любили посидеть за кружкой пива в маленьком пивном баре, где хозяйничал еще один их старый друг.

       Неспешно, вдыхая сырой весенний воздух, Владимир шел по знакомым улицам, раскланиваясь с каждым встречным. Все было, как всегда, но недолго…

       Обрадовавшись, что дома тихо – Марго, видимо, успокоилась и висит на телефоне с подружками. Он растянулся на диване в гостиной прямо в одежде, скинув только обувь, и  задремал в ожидании ужина. Сквозь сладкую дрему он слышал шаги через приоткрытую  дверь, но лень было даже приоткрыть глаза. Поэтому не сразу пришел в себя от крика  Елены, экономки, прямо над ухом. Увидев ее белые безумные глаза и перекошенное лицо. сразу понял, что случилось страшное.

       Босиком взлетел по лестнице, понесся к Марго.  Она сидела в кресле у открытой двери  балкона, закутавшись в шаль. Перед столиком дымилась черная ароматная лужа разлитого кофе из валявшейся тут же разбитой чашки. На миг Владимир увидел, как же все-таки она постарела. Ее тонкая белая, в молодости будто светящаяся изнутри, кожа теперь была похожа на смятый серый пергамент. Пушистые черные ресницы, гордый разлет бровей и густая темная челка выглядели теперь гротескно и жутко. Отведя взгляд от лица, увидел руки, худые белые руки с посиневшими ногтями, вцепившиеся в подлокотники кресла. Марго не дремала, она была мертва.

       Мысль прошила мозг острой болью. Не осознавая, что делает, он обошел хрупкий столик  и упал на колени перед дорогим человеком, уткнувшись лицом в еще теплую кисть.

       Колено неприятно попало в холодную жидкость под свесившейся до полу шалью. Опустил машинально глаза – темное пятно на брюках. Марго всегда  пила очень крепкий кофе.

       Так и сидел без единой мысли, пока дом не наполнили медики и полицейские во главе с  приятелем. Кто-то помог ему встать и увел вниз, кто-то сунул в руки бокал с алкоголем и  заставил выпить. В желудок провалился горячий ком, и та первая мысль, почти лишившая  его сознания, снова больно запульсировала синей жилкой на виске и под глазом. Кто-то что-то спрашивал, кто-то чего-то от него хотел. Он отвечал, что-то делал, практически не понимая, что отвечает и  что делает.

       Прошло больше двух недель со дня кончины Марго. Ее трогательные старые подружки уже стали понемногу ослаблять игру в заботу о бедненьком сиротке. Дома стало спокойнее, но все равно не хотелось туда возвращаться. И снова все пошло своим чередом, как сказал бы дед, обожавший русские поговорки.  Дни потянулись похожими  друг на друга. Живые жили…

       Как-то раз он немного проспал из-за старого польского фильма со Станиславом Микульским, на который набрел, листая каналы. Любимый  фильм его детства теперь казался таким наивным. Но Владимир с удовольствием смотрел его до глубокой ночи. А с утра, когда собираться пришлось в большой спешке, что-то  царапнуло сознание. И только вечером он обратил внимание, что брюки-то не его. Точнее, это были брюки от его костюма, но совсем новые, а костюм он приобрел полгода назад, и его уже не раз чистили.

       Он вертел в руках брюки, ничего не понимая, – на том месте, где на поясе крепится металлическая петелька, ткань была без изъяна. И тут же всплыло в памяти, как он чуть не вырвал петельку, резко сдернув брюки с вешалки. Ткань вокруг петельки разлохматилась, хотя снаружи ничего заметно не было. Своим гардеробом он особо не заморачивался, но занимался всегда сам. Надо что-то купить – ехал в магазин готовой одежды, хотя мог себе позволить более дорогие вещи. Надо освежить одежду – оставлял в ванной, а чистую брал из шкафа. Вдруг его осенило – ведь это же те брюки, которыми он угодил в лужу кофе в день ухода Марго. Пятна не было. Удивительно, кому и зачем пришло в голову менять брюки. Ну не удалось отчистить – выбросил бы да и все.

       Неприятное чувство не оставляло его весь вечер. Тяжелая, не оформившаяся мысль вертелась в голове, уснуть никак не удавалось. Далеко за полночь спустился в кухню,включил телевизор и открыл холодильник достать  молоко: с раннего детства горячее,  с толстой желтой пенкой молоко было его самым мощным успокаивающим на ночь.